Текст книги "Волшебное очарование Монтаны"

Автор книги: Кэтрин Лэниган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Он начал обозревать свою прошлую жизнь, как черно-белую киноленту, безрадостную и мрачную. За десять без малого лет он заработал сотни тысяч долларов для своих клиентов – людей, с которыми никогда не встречался. Он знал их по голосам в телефонной трубке, по распоряжениям на листах бумаги, по компьютерным файлам. Для него они были ступеньками на лестнице к успеху. В той жизни Остин Синклер чувствовал себя как рыба в воде.

Теперь он очутился в горах, и ничто больше не связывало его с прежним миром, кроме телефонных линий. Как ни странно, у него не было желания поднять трубку и поговорить с кем-то из своего прошлого. Он не хотел разговаривать ни с кем, кроме… Моники. Но у нее не было телефона. Она сама сообщила об этом, когда велела ему не вмешиваться в ее дела.

Сунув руки в карманы джинсов, Остин вышел на террасу, только сегодня отстроенную, но еще не покрашенную, и всмотрелся в дальние очертания хижины Моники. Там горели огни. Забавно, но из-за кромешной тьмы он не заметил той ночью, когда топтался у нее во дворе, что хижина имеет два этажа. Выглядит так, будто там празднуют вечеринку, подумал он, хотя сам же не верил в справедливость подобного предположения.

Он заново пережил в мыслях каждое слово, сказанное ею, каждый взгляд, которым они обменялись. Вспомнил с улыбкой о том, как находчива она была в разговоре. Но эта ее неприязнь к нему… к любому… Каково это – жить молодой девушке одной, высоко в горах, не боясь ничего… кроме других людей.

Следуя взором все выше и выше, он увидел, как над горой встает ущербная луна.

Что это?.. Он сильнее напряг зрение, всматриваясь в какую-то фигурку, движущуюся по горному гребню. Он увидел даже, как развевается юбка вокруг ног идущей женщины. Моника. В ту минуту, как он произнес ее имя, женщина замерла на месте, будто услышав его оклик, а потом пропала в ночной темноте.

Остин повернулся и вошел в дом в надежде, что привидевшийся ему образ прекрасной горянки не исчезнет, когда он уснет.

Глава 7

– Господи! Как это унизительно – просить о помощи! – проворчала она и выпрыгнула из бабушкиного кресла-качалки, едва не наступив на хвост Дэйзи.

Собака увернулась из-под ног Моники и засеменила за ней в спальню. Там Дэйзи вскочила на массивную кровать с пологом на четырех столбиках, застеленную покрывалом в нежных пастельных тонах. Бабушка сшила его пятьдесят лет назад и хранила в обитом кедром чулане вместе с другими, сшитыми ею за долгие суровые здешние зимы.

Моника отворила дверь в чулан и осмотрела коллекцию блузок из фланели и хлопка и несколько пар джинсов. Днем, вычищая стойло, она перепачкала свои джинсы и хотела надеть другие. Сняв с вешалки джинсы, купленные четыре года назад, Моника рывком натянула их на бедра, но не смогла застегнуть молнию.

– Вот так номер, Дэйзи! Не знаю, что со мной, но я располнела так, что скоро застряну в дверях. Талия как была, а вот в бедрах я прибавила по меньшей мере дюйм, а то и два. – Она с трудом стянула с себя джинсы и примерила другие, четырехлетней давности, но результат был тот же. После пятнадцатиминутного поиска Моника была вне себя от отчаяния. – Ведь они почти новые. Только на одних заплатка. Как могла я так измениться за четыре года? Ладно, слезами горю не поможешь. Как только добуду деньги, накуплю себе одежды на два размера больше.

В досаде, облаченная только в нижнее белье из хлопка, она с топотом поднялась по лестнице и зажгла свет на втором этаже. Здесь находилась ее детская спальня, которая теперь пустовала, – одна из трех других в левом крыле. Моника включила лампу с дымчатым абажуром, отчего по комнате разлился мягкий розовый свет, будто пропущенный сквозь, розовое, с вкраплением зеленого, стекло.

Дэйзи, семенившая у ног Моники, сразу запрыгнула на громоздкую, крашенную в белый цвет железную кровать с белым кружевным покрывалом. Спальня была задумана как убежище от грубого мужского мира. Здесь Моника хранила свои сокровища. Здесь она ребенком грезила о дальних странах. Большой глобус возвышался на металлической подставке, а возле окна во всю стену стоял телескоп.

Еще в пору строительства дома здесь были сооружены из клена книжные полки, заставленные теперь старыми книгами, которые Моника покупала на книжной ярмарке во время ежегодного Праздника урожая в Силвер-Спе. Рядом с ее школьными учебниками теснились десятки редких изданий беллетристики, перевезенных из Сан-Франциско бабушкой и дедушкой в 1928 году. Моника множество раз перечитывала любимые книги с биографиями исторических деятелей, представляя себя на их месте.

Из чулана Моника прихватила аквамариновое платье из хлопка, в котором появилась на выпускном школьном балу. Оно было простенькое, с короткими рукавами. Единственным его украшением были четыре перламутровые пуговицы на лифе. Моника помнила, что платье было ей очень велико.

– Слава богу, бабушка сшила его на вырост, – сказала она Дэйзи, которая тявкнула, когда хозяйка стала через голову натягивать на себя платье.

Моника посмотрелась в высокое зеркало на ножках в раме из вишневого дерева и ужаснулась тому, что пуговицы на лифе едва сходятся. Казалось, ее груди вот-вот выскочат наружу. Какой кошмар! Она плотнее прижала грудь, придав себе более пристойный вид, но стоило пошевелить руками, как все опять вернулось в прежнее положение. Она продолжила пристальный осмотр себя в зеркале и обнаружила, что на ее округлившихся бедрах платье сидело как-то странно.

– Похоже, я выросла и из него, Дэйзи, – сказала она удрученно. – Но ничего больше нет. Боюсь, придется ехать в этом.

Она еще порылась и нашла белые туфли на плоской подошве, в которых была на выпускном вечере. Слава богу, хоть ноги не располнели.

Она погасила свет и спустилась в гостиную.

«Я справлюсь с этим», – подбодрила она себя после глубокого вдоха. Нахлынули мысли об Остине и воспоминания о снисходительности Джейка. Моника без сил упала в кресло-качалку.

Дэйзи крутила головой то влево, то вправо, следя за хозяйкой, которая вновь вскочила с кресла и принялась торопливо ходить по комнате.

Решимость действовать то оставляла Монику, то крепла в ней, то опять угасала. Она принуждала себя сделать то, чему противилась ее природа. Ходила из угла в угол, ломая руки. Вышла за порог глотнуть свежего воздуха.

Ночь выдалась на редкость ясной и тихой. Весна в этом году пришла рано, и о близости лета можно было догадаться по запахам. Полная луна висела над хижиной, словно мячик, в который Моника играла в детстве. Луна и окрестные пейзажи всегда поселяли покой в ее растревоженной душе, и сегодняшняя ночь не была исключением. Вдыхая сосновый аромат, Моника обошла озеро, лежавшее как посеребренное зеркало, и по горной тропинке поднялась на косогор, откуда открывался ее излюбленный вид на Силвер-Спе. Моника смотрела на городские огни, мерцающие словно крохотные звездочки Млечного Пути. Ей нравилось стоять здесь, вдали от людей в низине, воображая, будто она имеет над ними власть, хотя в действительности все было наоборот. Здесь, на вершине, никто не мог причинить ей боль. Здесь она была в безопасности.

Ребенком она представляла, будто взирает сверху на древние города Египта или Китая. Пыталась вообразить, как жили люди тысячи лет тому назад в своих уединенных селениях. Были бы они добрее к ней, чем те, кто живет теперь? Позже, в школе, научившись читать, она поняла, что с подобными ей во все времена обращаются дурно.

Во втором классе Моника впервые услышала слово «ублюдок» от Трэйс. «Моя мама сказала, что нам нельзя вместе играть в скакалку», – заявила та однажды. «Почему? Потому что я прыгаю лучше, чем ты?» «Не поэтому, а потому что ты ублюдок». – «Не правда», – ответила Моника, хотя не поняла смысла этого слова. «Правда. Твоя мама не вышла замуж за твоего папу, а это значит, что ты ублюдок, то есть внебрачный ребенок. Поскольку твоя мама умерла, то она уже никогда не сможет выйти за твоего папу. Моя мама говорит, что многое может измениться, но ублюдок есть ублюдок навсегда».

В поисках правды Моника бросилась к бабушке. «Тебе еще слишком мало лет, чтобы понять это, Моника, – объясняла бабушка, держа плачущую внучку на руках. – Роза очень рассердилась на твоего отца, когда он ушел, однако так было не всегда. Здесь, в то лето, он был иным. Твоя мама просто ожила, такой я ее никогда не видела. Вот отчего ей было потом так больно. Как и мне в свое время. Роза была без ума от Теда Мартина. Я пыталась ее предостеречь, но она не слушала. Он был поэтом, хотя и безработным. Я говорила Розе, что он никудышный человек, однако сама же наняла его к нам на работу. В то лето в обмен на комнату и еду он починил крышу, укрепил изгороди и переделал все то, до чего у нас с Розой не доходили руки. Я видела, что он заглядывается на Розу. Он говорил, что все блага мира не стоят ее сердца. Я хочу, чтобы ты всегда помнила, что была зачата в любви. Но однажды утром Тед ушел навсегда, узнав, что Роза беременна». – «Он не хотел, чтобы я появилась на свет?» – «Не совсем так. Скорее он просто не созрел для отцовства. Растить ребенка – это самая важная работа на свете. Твоя мама знала это. Она не испугалась. Она хотела твоего появления, так же как я когда-то хотела ее появления. В какой-то степени твой отец выполнил роль ангела – принес тебя в нашу жизнь». – «Но я все равно ублюдок». – «Только для тех, у кого недостает в сердце любви, чтобы понять, какая ты чуткая и красивая девочка…»

Моника всмотрелась сверху в очертания старого дома Харрисонов, где теперь жил Остин. Увидела, как открылась дверь и на террасе появился мужчина. Его лицо было обращено в ее сторону. Моника не сомневалась, что он заметил ее.

Было что-то удивительное в том, что он возник перед ее глазами, едва она подумала о нем. А вдруг это знак его отличия от остальных людей? Впрочем, она и без того была уверена в его способности. Никто еще не заступался за нее так, как он. Никто в Силвер-Спе не имел смелости противостоять Джейку Симмонсу, а Остин кинул ему вызов. Мужество. Вот что отличало Остина.

Она могла только надеяться, что наделена отвагой равным образом…

Остин отправился спать. Он по-прежнему ютился в дальней комнате вместе с нераспакованной электробытовой техникой и компьютером, поскольку в спальне из-за ремонта жить было еще нельзя.

В тенниске с надписью Чикагского университета и боксерских трусах, он поворочался в кровати, устраиваясь поудобнее, взбил кулаком подушку и натянул на себя плед. Но сон не шел, и тогда он зажег свет, решив часок-другой посмотреть телевизор или почитать книгу. Протопал в полудреме в гостиную, где в картонных коробках лежали книги и журналы. Вытащил из первой подвернувшейся под руку стопки прошлогодних журналов один из номеров «Форбса» и стал его пролистывать, пока не почувствовал сквозняк. Он поднял от журнала голову и увидел, что дверь открыта.

– Моника? – Он выронил от неожиданности журнал.

– Ты не починил дверь, – заметила она, входя.

– Дверь?

– Замок сломался несколько лет назад.

– Что? Ах да, замок, – пробубнил он с запинкой. – Я думал, ты меня бросила.

– Бросила?

– Когда не пришла, как обещала, я решил, что ты уладила свои дела с Джейком сама.

– Нет, – помотала она головой. – Просто была очень занята на ранчо.

– Понятно.

Она прошлась по комнате, оглядывая происшедшие изменения.

– Что случилось со столовой? А с камином? Наблюдая за ней, Остин не был до конца уверен, что перед ним все та же Моника Скай, с которой он встречался раньше. На ней было вызывающе соблазнительное платье. Сквозь натянутую ткань обрисовывались соски. Было заметно, что под платьем нет сорочки, настолько плотно оно облегало бедра.

Волосы ниспадали на спину пышными светлыми волнами и выглядели так, будто Моника расчесывала их несколько часов подряд. Никакой косметики, зато на щеках горел румянец. В ее глазах было выражение такой беззащитности, будто она недавно плакала. Даже в голосе ощущался какой-то надлом.

Если бы Остин был в Чикаго и в его квартире появилась девушка в столь откровенном одеянии, он знал бы, что делать. Однако здесь было не Чикаго, а у Моники Скай вместо визитной карточки был дробовик.

– Если тебе не нравится, что я тут натворил, ты пальнешь в меня опять? спросил он.

Она повернулась к нему с улыбкой на лице.

– Но мне нравится.

– Шутишь?

– Нет, теперь здесь почти так же, как у меня.

– Как это?

– У меня такой же потолок и камин. Гостиная и столовая объединены, а кухня – отдельно. Дом мой дедушка построил сам, по проекту своего друга-архитектора. Его звали мистер Морган.

– Дж. П. Морган?

– Да, – кивнула она, продолжая осмотр.

– А ты знаешь, кем был Дж. П. Морган?

– Да. – Ее глаза сверкнули озорным блеском, когда она вновь повернулась к нему. – В горах Адирондак он строил бревенчатые хижины вроде моей и заработал кучу денег.

– Точно, – кивнул Остин с улыбкой. Глаза Моники блуждали по комнате, словно выискивая что-то.

– Ты ищешь что-то особенное? – не выдержал он. – Может быть, какую-то вещь Харрисонов? – И прежде чем она разразится какой-нибудь гневной тирадой, поспешил пояснить:

– Я сложил все их вещи в сарай. Если тебе что-нибудь нужно на память, то я с радостью…

– Где твой компьютер?

Вот почему она надела такое платье. Видимо, полагала, что ради получения информации ей придется его соблазнить. Ее мнение о нем, оказывается, еще хуже, чем он думал.

– В спальне. – Его слова прозвучали двусмысленно: не подстраивает ли он ловушку для себя самого? – Пойду распечатаю сводки и принесу их тебе.

Моника обошла гранитную стойку и шагнула к нему ближе.

– Мне нечем тебя отблагодарить. «Красноречивый намек, лишь глухой не услышит», – подумал он и сказал:

– Неважно. Я скоро. Присядь пока на диван. – И он пулей вылетел из комнаты.

Моника не понимала, что с ним. У него был вид затравленного зайца. Она присела на диван и откинулась на спинку, из-за чего на платье тут же расстегнулась верхняя пуговица. Слыша, как Остин наткнулся на что-то в соседней комнате, она хмыкнула себе под нос и привела платье в порядок.

Казалось странным сидеть на современном кожаном диване, стоящем на недавно уложенном полу, и взирать на новенькие окна и ободранные стены. Она ожидала, что будет во власти теней прошлого, но ничего подобного не ощущала. Наоборот, ей все здесь нравилась. Нравилась прочность каменной кладки камина и то, как вписана в новую среду мебель из прошлой, чикагской жизни Остина. Ее ошеломило ощущение уюта этого места, где еще не закончен ремонт.

Она залюбовалась звездами сквозь застекленный потолок. Мало сказать, что это было редкостное зрелище. У нее возникло ощущение, будто она лежит под звездным небом на вершине горы. Как у Остина хватило ума додуматься до такого? Откуда у него, мужчины, потребность видеть над головой свечение звезд, не выходя из дома?

– А вот и я, – сказал Остин, входя в комнату, и замер.

Моника почти лежала, подняв глаза к потолку, и волны ее светлых волос ниспадали со спинки черного кожаного дивана. Остин скользнул по ее чарующему лицу к наполовину открытой груди. Моника покоилась, блаженно вытянув руки вдоль диванной спинки.

– Мне нравится твое окно, – промолвила она, выпрямляясь, и взглянула на Остина.

– Застекленная крыша, – поправил он.

– Что ты узнал? – спросила она, заметив в его руках листок бумаги.

– Мы должны продавать телятину по семьдесят пять центов.

– Ты хочешь сказать, я должна.

– Извини.

– Какую цель ты преследуешь, вмешиваясь в мои дела? – хмуро спросила она, поднявшись.

– Никакую. Просто я всегда занимался подобными делами и, по-моему, не разучился их делать успешно.

У Моники пробежал холодок по спине. Неужели он такой же, как ее дедушка? Сначала хочет одно, а потом меняет свое желание на другое?

– Тебе нравилась твоя работа?

– Да, – живо откликнулся он. – Но слишком много удачи убивает.

– Тебя это убивало?

– В какой-то мере. – Он приблизился к ней и протянул лист с распечаткой информации из компьютера. – Нет, работа меня не измотала. В самом деле, я здоров как лошадь. Просто я понял, что еще пять-десять лет подобной гонки, и мне не избежать серьезных проблем со здоровьем. На бирже постоянно играешь с огнем, это часть профессии. Только молодые выдерживают такие перегрузки и стрессы. Нужно точно рассчитать свои силы: вовремя войти в дело, сделать себе имя, разбогатеть и вовремя выйти. Я ушел вовремя.

– Какой мрачный взгляд на собственную жизнь, На свою работу. Когда ты понял, что пришло время уйти?

– Когда приехал сюда… в Монтану. Я всегда крутился как белка в колесе. Закончив одно дело, хватался за другое. Работал на износ круглые сутки. Жизнь неслась мимо меня. До того, как появился здесь впервые, я и представить не мог, что подобные места существуют. Помню, как стоял в болотных сапогах в чистейшей и холоднейшей на всем белом свете воде и забрасывал удочку с наживкой. Меня не особенно заботило, поймаю я что-нибудь или нет. Просто наслаждался солнцем, рокотом водопада у себя за спиной. Помню, что никак не мог надышаться здешним воздухом. Наверное, я опьянел от этого места. Но самое странное случилось, когда я вернулся в Чикаго. Там мне все показалось таким далеким, как будто я был чужеземцем. Я понял, что больше не вынесу чикагской жизни.

– Ты оставил свое сердце здесь, – догадалась она.

– Да, – произнес он низким голосом, глядя в ее глаза, глубокие, с чистой голубизной вокруг бархатистых зрачков, что придавало им пленительность и пылкость.

Остин вновь подумал о том, что Моника пришла соблазнить его. Она получила от него, что хотела. Почему же не уходит?

– Я рада, что ты обрел его опять, Остин, – сказала Моника, через силу отводя от него глаза.

Теперь у нее в руках была необходимая информация о ценах. Тема для разговора исчерпана. Больше нет нужды приходить к Остину. Самое замечательное в том, что ей не пришлось ни о чем его просить.

К сожалению, его власть над ней, побудившая ее сделать шаг к нему навстречу, не уменьшилась, а, наоборот, возросла. Моника хотела увидеть мир его глазами, ощутить солнце и воздух его кожей, а вкус еды – его языком. Глядя на Остина, она чувствовала, как оживает ее тело, так же, как вчера у озера, только теперь ощущения были острее. Телесный жар обжигал ее изнутри…

– Мне нужно идти… сейчас, – выдавила она. Возбуждение Остина было неменьшим. Сердце гнало по жилам кровь мощными толчками. Казалось, оно вот-вот взорвется. Он не мог противостоять этому. Будь что будет, а потом они вернутся к прежнему существованию.

– Да, нужно…

Он вдруг притянул Монику к себе и поцеловал. Не ожидавшая такого натиска гостья была ошеломлена. Она обмякла в его руках, словно тряпичная кукла. Его руки имели крепость стали, настолько сильно он вдавил ее тело в свое. Сквозь тонкую ткань она чувствовала нежной кожей его мускулистую, рельефную грудь. Запах мужского тела опьянял ее.

Остин ощущал во рту вкус мятной зубной пасты, исходящий от Моники, и сладость медового напитка, который он пил вечером. Девушка испытала настоящее ошеломление, когда его язык раздвинул ей губы. Страстный озноб пробежал по ее позвоночнику… Она обвила рукой его затылок. Внезапно она поняла, что всю свою жизнь жила в ожидании такого слияния. Она ступила на неведомые земли, а он был ее проводником. С каждым движением его языка желание разгоралось.

Они покачивались в едином ритме древнего танца, который она жаждала познать.

Он чуть наклонил ей голову и глубже проник языком ей в рот. Она подумала, что потеряет сознание от желанной силы его натиска. Но вместо этого мощные плотские позывы сотрясли ее тело. Рука Остина сдавила ей грудь, сосок угодил между его указательным и средним пальцами. Медленными и умелыми поглаживаниями затвердевшего соска он истомил Монику. Она сама вдавливала грудь в его ладонь, требуя новых ласк. Внезапно он оторвался от ее рта и прильнул к груди. Ей казалось, что большего наслаждения быть не может. Но она ошибалась.

Она не заметила, как он приподнял ей платье, зато, когда его рука легла ей между ног, это было как удар тока. Она не могла сдержать стоны.

– Ты хочешь меня? – спросил он, подняв голову от ее груди и глядя в широко открытые глаза. Она моргнула. Остин резко отдернул руку. – Что я делаю? Его лоб взмок от испарины, кожа горела, как и у нее. Монике казалось, будто она была в тумане, а теперь выходит на свет. Она моргнула опять.

– Прости, Моника. Я потерял голову. – Он выпустил ее из объятий и стал застегивать пуговицы на лифе платья. Она опустила подбородок, чтобы увидеть, что он делает. – Я хочу, чтобы ты знала… – Его голос звучал надтреснуто. – Я не собирался… то есть я имею в виду… это не повторится…

– Не повторится?

– Я могу лишь надеяться, что ты меня простишь. Пожалуйста, скажи, что прощаешь.

– Да, конечно, – откликнулась она.

Он проводил ее к двери, обняв за талию.

– Тебя проводить домой? Довольно поздно, и я…

– Нет, я знаю дорогу.

Моника сама отворила дверь и вышла наружу Ноги несли ее вперед, но она не ощущала их. У нее не было никакого представления, когда к ней вернутся прежние чувства, если вернутся вообще. Равно как и рассудок.

А может быть, это именно то, что случилось с ее матерью, когда та влюбилась в отца? Может, именно так она потеряла сердце и разум?

Страсть. Вот что это такое.

Ясно только одно – Остин не поддался страсти. Он был в трезвом рассудке. Не утратил способности говорить и отослал Монику домой. Извинился. И сказал, что это никогда не повторится…

И слава богу! Вряд ли она сможет вынести такое второй раз.