Текст книги "Волшебное очарование Монтаны"

Автор книги: Кэтрин Лэниган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 10

Далеко за полночь Остин отвез Монику домой на своем грузовике, привязав ее коня сзади. Ехали всю дорогу очень медленно, в обнимку: одну руку Остин держал на руле, а другой – обвил Монику за талию, она же все время прижималась к его плечу лицом.

Когда наконец добрались до хижины, Моника отвела Старшайна в сарай, а потом отправилась вместе с Остином любоваться озером.

Они стояли у края воды обнаженные. Она казалась ему богиней с совершенным телом, залитым лунным светом. Они ласкали друг друга и купались в озере, резвясь как дети. Вся ночь прошла в любовных играх… Крик петуха застал их врасплох.

– Разве уже утро? – Отказываясь верить в это, Остин плеснул водой себе в лицо.

– Боюсь, что так, – откликнулась Моника, плавая в обнимку с ним. Он поцеловал ее.

– Я не слишком злоупотребляю твоим гостеприимством?

– Я немного устала, – зевнула она.

Он вынес ее из воды на руках и предложил:

– Тогда пойдем в дом и поспим пару часиков.

– Нет! – отрубила она. Как объяснить ему, что ни один мужчина не переступал порога ее хижины с тех пор, как навсегда уехал дедушка? Даже Тед Мартин не проводил там ночи с ее матерью. Для Моники ее дом был как святыня. Позволить Остину переступить его порог – значит расстаться с частичкой своей души. Отдать Остину свое тело – это одно, но отдать ему душу – совсем другое.

– В чем дело? – спросил он, все еще пребывая в веселом расположении духа и не заметив, как хозяйка хижины нахмурилась. – Боишься, что в доме беспорядок?

Моника нагнулась за одеждой и свернула ее в клубок.

– По-моему, тебе лучше уйти.

– Моника, что случилось? – спросил он с беспокойством в голосе. – Я чем-то тебя обидел?

– Нет.

– Тогда почему ты хочешь, чтобы я ушел?

– Тебе сегодня работать. Так же, как и мне.

– Я понимаю, но пара часов сна нам обоим придаст силы. – Он попытался ее обнять, но она встретила его ласку сдержанно. Что-то здесь не так.

Моника хотела отступить на шаг, но Остин не разжал рук вокруг нее.

– Ты все осложняешь, Остин.

– Что я осложняю, желая всего лишь держать тебя в объятиях во время сна?

– Я ни с кем раньше не спала.

– А тебе не приходило в голову, что это может быть очень приятно? – Он приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. – Возможно, это понравится тебе еще больше, чем занятия любовью.

Разве такое можно представить? Каким чарам она поддалась, позабыв с Остином о времени и пространстве? Хуже всего то, что она знала со всей определенностью: стоит ему коснуться ее груди – и он вновь пробудит в ней желание.

От одного лишь взгляда на Остина она испытывала плотское томление. Как же такое произошло? Наверное, ей на роду написано стать жертвой страсти, как и ее матери.

Можно сопротивляться гипнозу его глаз, но как противостоять дурманной силе поцелуя, а он применил и то, и другое, чтобы покорить ее. Она так же слаба, как бабушка или Роза.

– Это невозможно, – наконец произнесла Моника.

– Надеюсь, ты прогоняешь меня не из-за того, что я плохой любовник? спросил он с искушающей улыбкой.

– Нет, – ответила она, не сводя с него глаз.

– Слава богу, – сказал он и наградил ее глубоким поцелуем. Прохладный ветер с озера струился по ее спине и ягодицам. Она обхватила Остина за талию и прижалась к нему грудью, разжигая его страсть. Он со стоном сдавил ладонями ее округлые бедра, чувствуя новый приток любовных сил. – Я начинаю понимать, что ты имеешь в виду, – сказал он. – Если я не отправлюсь домой, ни один из нас не получит никакого отдыха. Нам нужно как-то поумерить свой пыл сегодня.

– По-моему, это будет лучше всего, – кивнула она.

Он медленно отстранился, по-прежнему, однако, не прекращая поцелуев.

– Все. Ухожу. В самом деле, – подсмеивался он над собой.

– Тогда тебе потребуется одежда, – улыбнулась она, протягивая ему джинсы и рубашку.

– Спасибо. – Он пошел было прочь, но обернулся и посмотрел на нее напоследок. Она держала в руках собранную в комок одежду и была великолепна в своей естественности. Он хотел навсегда запомнить ее именно такой. Обнаженной, бесстрашной красавицей. Внезапно его поразила мысль, что он необходим ей, как бы ни противилась такой зависимости ее гордость. Однако убедить ее в этом будет непросто. – Моника! Если я преподнесу тебе подарок, ты примешь его?

– Какой подарок? – спросила она.

– Нечто, в чем ты наверняка нуждаешься. Если ты примешь его, то сделаешь меня очень счастливым. Пожалуйста, скажи, что примешь.

– Мне ничего не нужно, Остин.

– Это тебе нужно, – ответил он, бодро натянув на себя джинсы и застегнув «молнию». – Разве бабушка не говорила тебе, что отказываться от подарков неучтиво? – Он сунул руки в рукава рубашки.

– Что же это, Остин?

Он влез в грузовик и высунул голову из окна кабины.

– Увидишь. – Потом помахал рукой и уехал…

Два дня спустя Моника нацелила дробовик на незнакомца, который приближался к ее хижине.

– Говори, зачем пожаловал, или я стреляю.

– Я пришел установить телефон.

– Какой телефон?

– Тот, который заказал для вас мистер Синклер. Линейный монтер потратил сорок восемь часов на то, чтобы протянуть провод от дома мистера Синклера сюда. Разве вы не слышали вчера шум со стороны дороги, когда там устанавливали столб?

– Слышала, но я думала, что это дорожные строители. Каждую весну они укладывают новый гравий. – Она качнула стволом, давая ему понять, чтобы он уходил. Незнакомец пожал плечами.

– Я передам мистеру Синклеру, что вы отказались…

– Ничего подобного! – воскликнула Моника и опустила ружье.

– Вот это другой разговор. Потребуется целый день, чтобы протянуть остаток провода до дома.

– Проведите его в сарай, – приказала она.

– Вы уверены, мэм? До сарая путь неблизок, и вряд ли у того, кто будет вам звонить, хватит терпения ждать, пока вы дойдете дотуда и поднимете трубку.

– Вот и хорошо. В любом случае никто не станет мне звонить.

Он поскреб голову, потом кивнул и сказал:

– Мистер Синклер в точности предсказал ваши слова.

– Правда?

– Да, мэм. У меня так и записано, – подтвердил он, хлопнув по металлическому корешку своей папки.

– Дайте взглянуть, – велела она. Он протянул ей папку и наклонился погладить Дэйзи.

– Милая собачка.

– Мистер Синклер чересчур настойчив.

– Да, мэм, – согласился телефонист. – Провести телефонную линию на такое расстояние стоит немалых денег. Можно все-таки посоветовать вам установить телефон в гостиной? Или на кухне. Тогда можно говорить по телефону, готовя ужин или занимаясь стиркой.

– На кухне?

– Это практично.

– Пусть будет на кухне, – сдалась Моника, потому что всегда считала себя практичной хозяйкой…

Когда Остин впервые набрал телефонный номер Моники, он использовал свой сотовый. Наемные рабочие приводили себя в порядок после долгого и чрезвычайно насыщенного трудового дня. Были полностью установлены кухонные шкафчики и бытовые электроприборы, а также водопроводные краны из меди, фарфоровая раковина цвета беж, проконопачен и покрашен выложенный из деревянного четырехгранного бруса пол. Осталось только убрать сор, и кухня будет сиять.

Дом по частям обретал надлежащий вид, зато в голове Остина засела мысль, будто он сам разваливается на части из-за того, что никак не может дозвониться до Моники. Чем она занимается? Он нажал кнопку сброса и вновь набрал ее номер. Если в первый раз он дотерпел до пятнадцатого гудка, то теперь – до двадцатого. Солнце скрылось за горами, рабочие давно разъехались по домам на своих грузовиках. Остин зажег на кухне свет, по-прежнему прижимая к уху сотовый телефон.

– Моника, ты меня не переупрямишь. Если мне придется стоять вот так всю ночь, то клянусь, что я…

Сосредоточенно вслушиваясь в телефонные гудки, он не обратил внимания на порыв воздуха в доме, когда открылась входная дверь.

Моника тихонько проскользнула через всю комнату и встала под новой люстрой.

– Клянешься в чем, Остин? – спросила она. Он подпрыгнул от неожиданности.

– Боже правый, – рассмеялся он. – Ты бросишь это делать или нет?

– Делать что?

– Подкрадываться ко мне без предупреждения, пояснил он и положил трубку.

– А почему бы нет? Ты не установил замок на двери, как я. Поставил телефон у меня в доме без моего разрешения. По-моему, у меня есть право приходить сюда так, как я пожелаю.

– Ого, и ты желаешь? – игриво спросил он и притянул ее к себе.

– Желаю.

– На тебе мое любимое платье.

– Другого у меня нет. Как же оно может быть твоим любимым?

– Я видел тебя только в нем. И если мне не изменяет память… – Он опустил руку ей на грудь. Соски сразу затвердели, дыхание Моники стало сбивчивым. Две верхние пуговицы сами собой расстегнулись. Остин склонил голову и сказал:

– Все в точности так, как было.

– Не все, – возразила она. – Я оставила дома нижнее белье.

– Прекрасная мысль, – обрадовался он и, взяв ее на руки, понес в свою временную спальню.

Сквозь незанавешенное окно мерцали над вершинами гор звезды.

Монику истомило желание. За два дня с их последней встречи она уяснила для себя одно: позволить Остину впервые поцеловать ее было ужасной, роковой ошибкой. Теперь ее положение хуже, чем было у матери или у бабушки. Возможно, они могли жить без мужчины, без занятий любовью, но она не могла.

Ни великолепие гор, ни мощь зимних буранов, ни пробуждение природы весной никогда не потрясут ее душу так, как только что пережитое. Ей открылось нечто столь невероятно редкостное, что она невольно усомнилась в том, доступно ли было подобное ее бабушке или матери. Впрочем, они никогда не рассказывали о таких вещах. Ни разу даже не намекнули на возможность любви, уносящей в благоговейную запредельность. Благодаря пережитому Моника поняла, что смертные наделены божественным началом.

– Почему ты плачешь? – озабоченно спросил Остин.

– Это было так прекрасно, – ответила она.

– Я рад, что доставил тебе удовольствие.

– Разве ты не видел? – Она вытирала струящиеся по щекам слезы.

– Видел что?

– По-моему, это были небеса, – нежно промолвила она.

Он прикоснулся к ее щеке.

– Это самое сладостное, что я когда-либо слышал.

Хотя по его словам она поняла, что он говорил искренне, это было не совсем то, что она надеялась услышать. Он не проник в смысл ее слов! Их переживания не были одинаковыми! Моника поцеловала кончики его пальцев и обронила удрученно:

– Как грустно.

– Грустно? Но ты ведь сказала, что это были небеса.

– Да, но для тебя это было не так, – произнесла она.

Остин тут же перекатился на бок. И хотя продолжал ласкать ее лицо, чары, которыми он обворожил Монику, рассеялись, словно дым. Она выскользнула из кровати.

– Ты куда?

– Домой, – терзаемая страхами, она уклонялась от его взгляда.

– Пожалуйста, останься со мной, Моника.

– Не могу. – Она нагнулась за платьем, лежащим на пыльном полу. Остин резко выпрямился.

– Почему? Что пугает тебя в том, чтобы провести со мною в одной постели всю ночь?

– Ничего меня не пугает, – слабо защищалась она.

– Нет, пугает. Посмотри на себя. У тебя так дрожат руки, что ты с трудом застегиваешь пуговицы. Ты позволяешь мне заниматься с тобой любовью, но не желаешь со мною спать. В этом нет здравого смысла.

– Значит, я чокнутая, как тебя и предупреждали. «Только что я побывала на небесах, а ты решил, что я спятила», – мысленно обратилась она к Остину. Она пошла к двери, но Остин рывком соскочил с кровати и остановил ее.

– Я не собираюсь удерживать тебя здесь силой, сказал он, задержав ее руку.

– Тогда что ты собираешься делать?

– Сказать тебе, что, когда захочешь вернуться, я буду здесь.

Моника почувствовала, как ее сердце вновь распахнулось. Она не понимала, что с ней творится. То ей отчаянно хотелось обвиться вокруг Остина и не отпускать его, то она слышала предостерегающий голос своей матери: «Отдав сердце мужчине, ты позволяешь ему господствовать над тобой всецело. Даже твои мысли и мечты больше не принадлежат тебе. Он проникает всюду, как привидение. Во сне и наяву. Он превратит твою жизнь в ад». От матери Моника научилась только страху и была уверена, что у нее теперь нет иного выбора, кроме бегства. Она никогда не вернется сюда.

Остин смотрел ей вслед. Как она пришла, так и ушла, с тем же порывом холодного воздуха.

Глава 11

Моника помнила, что, только загрузив себя работой до предела, можно выбраться из трясины, в которую грозила превратиться ее жизнь. Укрепление ограды, выгон скота на нижнее пастбище, починка крыши сарая, соскабливание старой краски с западной стены хижины, чтобы потом наложить слой новой, – все это настолько изнурило тело Моники, что плотское томление по Остину немного ослабло.

Она не могла не думать о строительных работах Остина, о том, как невероятно много сделали его наемные рабочие за месяц. Если бы у нее были деньги, она поставила бы новый забор. Необходимо обновить крышу. Купить новый грузовик. Новую плиту. Продолжать список можно бесконечно.

Впервые Моника начала понимать безрассудство той жизни, какую вела с бабушкой, пытаясь своими силами обеспечить доходность ранчо. Просматривая банковские счета, она убедилась, что даже успешная сделка с Джейком Симмонсом по продаже телят не обезопасит ее от разорения. Остин наверняка подсказал бы, как можно выручить побольше денег.

Неплохо, что гордость не позволяет ей просить о помощи. Гордость и трезвый расчет. Нет сомнения, что стоит пойти к Остину, как плотское желание разгорится в ней с новой силой. «Я влюблена в мужчину, который не любит меня по-настоящему», – подумала она. Это столь же очевидно, как восход солнца. Моника побывала на небесах без Остина. Кроме того, если бы он любил ее по-настоящему, то непременно сказал бы об этом. Видеть в этом доказательство мужской любви Монику научила бабушка.

Женщина в ее положении глупа, если избегает смотреть в лицо реальности. К сожалению, изнурительный физический труд не освободил ее от мыслей об Остине. Ночью вместо сна она плавала в озере. Еда всего лишь утоляла голод, но не доставляла удовольствия. Но труднее всего было не поднимать трубку, когда звонил телефон. Поначалу телефонный звонок звучал как-то странно, эхом раздаваясь по всей хижине, но потом Моника привыкла к его частому звучанию. Остин звонил во время завтрака, после полудня, когда она возвращалась с пастбища, во время ужина и наконец тогда, когда она собиралась спать… или он ложился в кровать. Ее никак не отпускали воспоминания о тех минутах, которые они провели вместе. Все это вносило еще большую смуту в ее мысли, и она вновь загружала себя работой.

Месяцами она обещала себе разобрать бабушкины вещи на чердаке сарая. Городская церковь, как она знала, охотно примет, например, старую одежду. Откуда все это взялось, удивлялась она, взирая на целую гору тряпья. Сдернув старое покрывало с сундуков и коробок, Моника раскашлялась и расчихалась от поднятой пыли. Подняла повыше керосиновый фонарь, чтобы прочесть на коробках бабушкины записи. Моника с удивлением обнаружила, что многие коробки датированы сороковыми и тридцатыми годами. Наткнулась на альбом с фотографиями матери, когда та была ребенком. Пожелтевшие фотографии, снятые старенькой бабушкиной камерой.

С изумлением увидела на одной из карточек маму в нарядной форме той же самой школы, куда ходила сама. Множество фотоснимков запечатлели Розу, стоящую в центре группы одноклассников. Моника помнила из бабушкиных рассказов, что на долю ее матери перепадали в основном насмешки и горькие эпитеты, и поэтому удивилась, залюбовавшись хорошенькой светловолосой девочкой, сидящей в большом автомобиле с откидным верхом рядом с мальчиком, который обнимал ее за плечи. Моника пристально всмотрелась в снимок. Лицо мальчика показалось ей знакомым, однако изображение было смазанным. Моника просмотрела другие фотографии, поведавшие о ее матери такое, чего она не знала раньше. Роза в короне королевы. Роза в очаровательном белом платье возле стойки с газировкой в аптеке Хайстетлеров, а вокруг другие девочки, все улыбаются и одеты столь же нарядно.

Моника обнаружила много других фотокарточек. Роза, стоящая возле статуи Свободы. Роза на корабле, отплывающем от морского вокзала. Роза на фоне Эйфелевой башни. Роза рядом с гвардейцем у Букингемского дворца. Поначалу Моника заподозрила, что это фотомонтаж, но снимки, похоже, были подлинными. Ее мама, оказывается, вовсе не жила затворницей в здешних горах всю свою жизнь. Оказывается, она путешествовала по Соединенным Штатам и побывала в Европе. Хотя это открытие существенно не изменило отношения Моники к матери, она не могла отделаться от ощущения, будто ее одурачили.

Пролистав фотоальбом, Моника прочла под снимками названия городов: Рим, Венеция, Женева, Вена.

«Все годы бабушка твердила мне, какое это счастье жить здесь. Дескать, луна над Монтаной светит ярче, чем где бы то ни было. Дескать, не стоит сходить с ума от желания повидать дальние страны. Однако ради кого она все это твердила? Ради себя самой? Ради меня? Ради Розы?» Не находя ответа, Моника всматривалась в снимки в надежде узнать как можно больше. На одном из них Роза была запечатлена после возвращения в Монтану с кожаным чемоданом в руках, обклеенным этикетками из разных стран. Выражение ее лица было таким, что Моника предположила: пока мама была в Европе, случилось что-то ужасное. На более поздних фотографиях у ее матери было озабоченное лицо, неряшливая одежда, а вместо длинных ухоженных волос растрепанные тусклые космы. Лишь на одном снимке, датированном 4 июля 1976 года. Роза выглядела такой же красавицей, как раньше. В этот день она встретила Теда Мартина.

Неожиданно Моника наткнулась на снимок, который был сделан ее отцом: Роза, сидящая на коленях, склонившись над озером.

Ее волосы ниспадали пышными волнами, но глаза выражали то же тревожное предчувствие, какое было в глазах самой Моники, когда она взирала на собственное отражение в воде после того, как занималась с Остином любовью.

Моника искала фотографию своего отца, чтобы узнать, есть ли между ними хоть какое-то сходство. Но тщетно. Возможно, все снимки Теда Мартина уничтожила Роза, а может быть, она просто не помещала их в альбом.

Чем глубже погружалась Моника в прошлое своей семьи, тем более упрочивалась ее обида. Она начинала понимать, как самолюбива была ее мать и как велика была в ней жалость к самой себе. Роза не только затворилась от людей после того, как ее бросил Тед Мартин, но сознательно уничтожила все те драгоценные крупицы правды о себе и Теде, которые могли бы развеять страхи Моники перед будущим.

Подобно лавине, на Монику наваливались обрывки высказываний, которым она в страхе внимала всю свою жизнь.

Она явственно слышала голос доктора: «Фостер Скай был очень богат. Он отстроил эту долину, но не голыми руками». «Твой дедушка был искусный строитель», – говаривала Аделаида, и Моника воспринимала ее слова так, будто Фостер собственными руками вбил каждый гвоздь. Теперь она знала, что Фостер нанимал людей в городе… так же, как Остин Синклер. «Фостер Скай работал не покладая рук», – говорила Аделаида. «Фостер Скай думал о будущем, – сказал однажды Вернер Хайстетлер. – Если бы не он и не его деньги, большинство из нас не имели бы средств к существованию». «Однажды он уехал отсюда и не вернулся, – говорила Аделаида. – Ему не нужна была семья». Голоса из прошлого, казалось, переполняли сарай. Поначалу Моника пыталась выстроить все сказанное в хронологическом порядке и сверить с фотографиями. Что-то новое выплыло наружу. Что-то, в чем она не была до конца уверена. И лишь одно не вызывало никаких сомнений.

Аделаида была молода, когда появилась в Монтане с Фостером. Он был очень богат и, наверное, мечтал о таких же комфортных условиях жизни здесь, какие были у него в Сан-Франциско. По словам бабушки, Силвер-Спе в ту пору был захудалым курортным местечком, и ничем больше. Фостер, как человек с деловым чутьем, прозрел богатые возможности, которые таятся в этом волшебном крае с минеральными источниками. Вместо того, чтобы хранить свои деньги в безопасности под матрасом, как советовала ему Аделаида, он, «искусный строитель», построил не только двухэтажную хижину, в которой они жили. Как полагала Моника, дедушка вложил деньги в строительство аптеки Хайстетлеров. Верной Хайстетлер был в то время ребенком, зато его отец извлек из этого вложения большую выгоду. Методистская церковь в городе по своему убранству напоминала хижину Моники. Не исключено, что Фостер воздвиг и ее. А почтамт? А универсам? Сколько же людей в городе были бы обязаны дедушке, если бы он был жив?

Готова ли была мириться Аделаида с щедростью Фостера? Будучи практичной женщиной, находящей применение в хозяйстве даже самому потрепанному полотенцу, она, без сомнения, встречала в штыки его денежные вложения. Не это ли вкупе с ее высокомерием побудило Фостера уехать?

Моника знала наверняка, отчего Аделаида не взыскивала по старым долгам. Из-за гордости. Именно ее гордость привела к разрыву отношений Аделаиды с горожанами. Но раз она не требовала погашения займов, в городе воздерживались открыто ругать ее за то, что по ее вине уехал Фостер.

Очевидно, что Фостер присылал Аделаиде деньги. Вряд ли выручка от продажи скота покрыла бы расходы на великолепные школьные наряды Розы и на поездку в Европу. Моника не сомневалась, что деньги Фостера оставались в семье, хотя сам он был от нее вдали.

Моника пристальнее вгляделась в фотокарточки матери и вдруг поняла, кем был тот мальчик в большом автомобиле с открытым верхом… Верной Хайстетлер. Неужели Верной был влюблен в ее мать? Или просто обхаживал ее по совету своего отца? Как бы там ни было, но все закончилось после того, как Роза вернулась из Европы. Было бы любопытно узнать, не женился ли Верной на матери Билла именно в то лето. Нет сомнения, что женитьба Вернона подкосила Розу.

Подводя итог своим открытиям, Моника пришла к выводу, что главной пружиной во всех этих интригах была Аделаида. Все в жизни Моники – каждый шаг, каждая мысль и каждое движение души – контролировалось Аделаидой. Ни единое сказанное ею слово не ставилось внучкой под сомнение. Аделаида была единственным источником воспитания и заботы. Единственным человеком, кого Моника любила.

До встречи с Остином.

Правда открылась глазам Моники, и она выронила альбом из рук. Аделаида разрушила ее жизнь, утаивая от нее правду… Монике казалось, что ее душат. Лишают возможности жить. Нужно выбраться отсюда… Она наткнулась на один из ящиков за спиной и разбила о него керосиновый фонарь. Стекло разлетелось во все стороны. Сноп пламени с металлического фитиля полыхнул, осветив весь чердак, и перекинулся на гору старого сухого тряпья…

Остин установил особые матовые линзы на телескопе, привезенном из Чикаго. Он купил его из бахвальства, когда положил первый миллион на свой банковский счет. До десятилетнего возраста он ходил в планетарий и тогда же решил, что взрослым следует созерцать звездное небо из собственного телескопа. Остин настроил трубу телескопа на хижину Моники.

Свет в хижине горел на первом этаже, но никакого движения внутри дома не было заметно. Должно быть, читает в постели.

Потом он заметил, как колыхнулась кружевная занавеска в гостиной. Однако в окне никто не появился. Чуть опустив телескоп, он поймал в объектив темную фигурку Дэйзи, она исчезла, потом появилась опять. В поведении собаки было что-то загадочное. Дэйзи, похоже, лаяла. И не раз от раза, а взахлеб.

Внезапно он разглядел на окнах хижины отблески света… слишком яркого для полуночи. Он направил трубу телескопа к источнику света, и от увиденного у него перехватило дыхание. Боже всемогущий!

Языки пламени лизали крышу сарая, а дым валом валил из открытого чердачного люка, откуда свисал вниз головой, уцепившись за канат ногами, какой-то человек. Моника!

Остин рванулся на кухню за ключами от грузовика, схватил из-за двери грязные кроссовки и, прежде чем запрыгнуть в грузовик, из груды недавно купленного оборудования выхватил насос и длинный-предлинный шланг.

– Господи, я никогда ни о чем не просил Тебя так, как сейчас, – помолился он. – Убереги ее от несчастья…

Моника слышала ржание Старшайна в стойле. Огненные искры обжигали ей босые ноги. Если добраться до чердачного люка, то можно спуститься вниз по страховочному подъемнику и освободить Старшайна.

– Я иду! – крикнула Моника жеребцу. Она перепрыгнула через быстро прогорающие доски и вдруг вспомнила, что в последнее время пользовалась канатом и шкивом для спуска с чердака. Невозможно было дотянуться до каната с того места, где она стояла. Оставалось только одно прыгнуть и постараться зацепиться за канат. Перед прыжком она услышала неистовый лай Дэйзи.

– Все в порядке, девочка! – крикнула она, но вряд ли Дэйзи ее слышала.

Языки пламени бушевали вокруг Моники. С криком она прыгнула как можно дальше, но не поймала канат и зацепилась за край чердачного люка. Наконец ей удалось обвить канат ногами, как в детстве при гимнастических упражнениях. В следующее мгновение она уже висела на нем вниз головой. Тут же выправила положение, заскользила по канату и с глухим стуком ударилась о землю. Не теряя ни секунды, бесстрашно метнулась в сарай.

– Я иду, Старшайн!

Конь колотил передними копытами в дверь стойла. Моника понимала, что своими криками лишь напугает его еще больше, и постаралась успокоиться.

– Отойди назад! Я открою дверь.

В темных глазах Старшайна прыгали блики от бушующего в сарае пламени. Сверху падали горящие пучки сена, распространяя огонь по первому этажу…

Никогда еще Остин не мчался на грузовике с такой скоростью. К тому времени когда он добрался до дома Моники, чердак сарая был полностью охвачен пламенем, – Моника! – позвал он. Никакого отклика. Остин схватил противопожарное снаряжение и бросился к сараю.

Вцепившись в гриву Старшайна, Моника вывела коня из пламени. Ее волосы развевались в опасной близости от огня. В этот момент позади нее обрушился чердак и пламя охватило весь сарай. Грохот падающих бревен, шипение и свист бушующего огня, стук конских копыт вселяли ужас.

– Моника! – закричал Остин и кинулся к ней.

– Остин! – бросилась она к нему, отведя коня в безопасное место.

– Ты в огне! – Он опрокинул ее на землю и стал катать в грязи. Своей курткой сбил огонь с ее волос.

Она ощущала запах паленой плоти. Не Старшайна, а своей собственной.

– Помоги мне! – воскликнула она, всецело доверившись Остину.

Он сорвал с нее тлеющую блузку.

– Моника! О, Господи, я едва не потерял тебя! – Он сжал ее в объятиях, покрывая лицо быстрыми поцелуями. Она была в шоке, однако сильных ожогов или ранений на ее теле он не заметил. Она нервно сдавила его пальцы, когда он коснулся ее щеки.

– Ты весь дрожишь.

– Ты до смерти меня напугала. Ты в порядке?

– В порядке? – переспросила она, даже не вникая в смысл вопроса. – Я ничего не чувствую.

Шок, пронеслось у него в голове. Она в шоке.

– Надень мою рубашку. Тебе надо согреться.

– Ты сошел с ума. Я и так горю. Остин закутал ее обнаженное тело рубашкой, потом курткой.

Она дернулась в сторону сарая:

– Весь мой инвентарь там!

– Не глупи! – воскликнул Остин. – Слишком поздно. Нужно спасать то, что вокруг… и хижину.

– Хижину, – повторила она, оглянулась на дом и увидела Дэйзи.

– Пошли! – Он схватил противопожарное снаряжение. – Где у тебя электророзетка? Возьми шнур и воткни в розетку. А я опущу шланг в озеро.

– Что это такое?

– Огнетушитель. – Остин размотал шланг. – Отгони свой грузовик подальше от огня, – велел он Монике.

Остин отважно бился с пламенем, но огненная стихия набрала уже невиданную силу. Он окатил водой ближайшую к сараю стену хижины, чтобы не дать огню перекинуться на дом. Спасти сарай было невозможно, и единственное, что оставалось Остину, так это наблюдать, прижав к себе Монику, за тем, как строение догорает дотла…

К удивлению Моники, на пожар сбежалась половина населения Силвер-Спе. Одни, как доктор и Мирна, приехали помочь, другие – из любопытства.

Остин отбивался от горожан, отвечая на их нелепые, навязчивые вопросы, и в конце концов убедил разъехаться по домам. Из тех, кто искренне предлагал свою помощь, Остин организовал бригаду по разборке пожарища.

Доктор осмотрел Монику и счел, что, кроме нескольких ожогов на спине, у нее нет ничего серьезного. Он смазал ей руки и шею мазью и заклеил пластырем раны на спине.

– Со мной все обойдется?

– До свадьбы заживет. Будешь ходить ко мне каждый день в течение недели, юная леди. Нужно менять повязки.

– Доктор, я не могу…

– Брось, Моника, – прервал ее Остин. – Я буду возить тебя.

– Дело не в грузовике, – сказала она и повернулась к доктору:

– У меня нет денег на оплату лечения.

– Что-нибудь придумаем, – улыбнулся доктор и похлопал ее по колену. – Тебе очень повезло, что не опалила своего прекрасного лица.

– Зато сожгла половину волос, – заметила она.

– Отличный повод сходить в салон красоты, – усмехнулся доктор.

– На это у меня тоже нет денег.

– Думаю, что наскрести двадцать баксов мы сможем, – сказал с улыбкой Остин.

Моника хранила молчание. К ней никогда раньше не проявляли милосердия, и от этого она чувствовала себя странно.

Остин видел по лицу Моники, что за эту ночь она пережила многое. Что-то случилось с ней еще до пожара. Что она делала в сарае? Зачем полезла на чердак так поздно?

– Пойти отдохни немного, – посоветовал ей доктор. – Увидимся завтра – Я постараюсь, – промолвила Моника и бросила испуганный взгляд на пепелище.

– Ей нужно выспаться. – Доктор посмотрел на Остина. – Если будет упрямиться, напои ее.

– Сделаю все, что в моих силах. Доктор и Мирна уехали последними из тех, кто помогал погорельцам.