Текст книги "Элегантность"
Автор книги: Кэтлин Тессаро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Нагрузившись кофеином до состояния слезливости, мы возвращаемся к Ники домой, в ее роскошную гостиную, обставленную в марокканском стиле. Всю нерастраченную друг на друга нежность Ники с Дэном вложили в эту комнату, где прежде всего в глаза бросаются громадные горы всевозможных восточных подушек и пуфиков. Они даже занавески умудрились сделать из старинных арабских ковров, так что, сидя здесь, чувствуешь, будто тебя посадили в гигантский ковровый мешок.
Бросаем в гостиной сумочки и поднимаемся в викторианский кабинет Ники, где она тотчас же усаживается за компьютер, примостившийся на антикварном туалетном столике. Я опускаюсь на диван – тоже настоящий викторианский и мучительно неудобный, по-видимому, специально устроенный так, чтобы поддерживать светских дам в состоянии бодрствования.
– Так… Что тут у нас? – Ники включает компьютер, открывает наш файл и находит место, на котором мы остановились.
– Вот, страница пятнадцать! – с торжественным видом объявляет она.
Сколько мы ни работаем и как часто ни встречаемся, мы всегда торчим на пятнадцатой странице.
– И на чем же мы тогда остановились? – Я пытаюсь собрать весь свой энтузиазм.
– Джейн собралась открыть Эрону, почему она уезжает домой.
– Ах да, точно. Ну и на чем же порешили?
Ники листает записи, которые мы сделали, пока пили кофе.
– Ты знаешь, относительно этого мы, кажется, так ничего и не придумали.
– Но у нас были какие-то идеи?
Она снова шелестит листочками.
– Вообще-то я не вижу здесь ничего, что можно было бы назвать здоровой идеей.
– Ну и что! Это не страшно. Придумаем что-нибудь душераздирающее прямо сейчас.
В комнате воцаряется могильная тишина. Откуда-то издалека доносится собачий лай. Ники, сосредоточенно грызет заусенец.
И вдруг, как глас Божий с небес, сверху раздается песня Дайонна Уорвика «Walk On By». Ники словно ошпаренная вскакивает на ноги.
– Боже! Ну почему это нужно делать именно сейчас?! Вот ублюдок!
– Делать что? – спрашиваю я.
– Ты что, не слышишь? Он включил Дайонна Уорвика! – возмущенно верещит Ники и, распахнув дверь, что есть сил кричит наверх: – Ублюдок, я знаю, что ты там делаешь! Знаю!
– Боже, Ники, да что он такого делает? – удивляюсь я, явно не улавливая сути проблемы.
– Да он там делает зарядку! – орет она, вытаращив глаза. – Ты что, не понимаешь? Этот ублюдок сейчас еще прыгать начнет, как корова! – Она хватается красивыми наманикюренными пальчиками за голову. – Вот! У меня уже и голова заболела! Знаешь, как пульсирует? Прямо вот здесь. – Она потирает левый висок. – Нет, я так работать не могу! Я просто не могу так работать! Ты не обижайся, но мне срочно нужно куда-нибудь уйти отсюда.
Так мы отправляемся по магазинам.
Хождение по магазинам с Ники требует недюжинной выносливости, стойкости и терпения.
Когда мы сидим в кафе или у нее дома, я чувствую себя прекрасно и не испытываю никакого дискомфорта, но стоит нам только отправиться по магазинам – по настоящим магазинам за одеждой, – как тут же чудовищная пропасть между ее жизнью и моей обнаруживается со всей безжалостностью. Наше очаровательное панибратство и доверительность испаряются буквально на глазах, и я с катастрофической остротой начинаю ощущать, как меня понизили в статусе.
Прежде всего, нужно видеть Ники – высокая, невероятно стройная и длинноногая, с роскошным бюстом. Одним словом, настоящая модель. А рядом с ней я.
Одежду она покупает только в «Прада», «Лени», «Харви Николс» и в «Джо Малоун» – то есть в магазинах, куда мне с моим бюджетом и в голову не пришло бы сунуться. В своем убогом пальтишке, купленном в уцененке, я стараюсь сразу же прибиться поближе к примерочной, где жду Ники, пока она, гордо вышагивая по залу, набирает горы тряпья всех мыслимых и немыслимых расцветок и фасонов. Продавцы ее обожают. На меня же они смотрят, как на неухоженную комнатную собачонку.
Иногда Ники заставляет меня что-нибудь примерить. Такие моменты особенно болезненно врезаются в мою память. Вы только представьте, что чувствую я, стоя перед зеркалом в плохо сидящем платье, с небритыми ногами, в полурваных кедах, и особенно когда из соседней примерочной выплывает Ники в точно таком же платье (только размерчиком поменьше) и выглядит как настоящая модель.
Обычно в таких случаях я острее всего чувствую взгляды продавцов. Они отводят глаза, усмехаются и говорят неправду. Минуты кажутся мне годами, пока они отчаянно пытаются уговорить нас сделать покупку.
Пока Ники, вертясь перед зеркалом, строит недовольные гримаски, хмурится и надувает губки, я ретируюсь в свою кабинку и спешу поскорее забраться, как улитка в раковину, в свое старенькое пальтишко и коричневый берет. Потом я помогаю ей донести до машины пакеты с покупками, а по дороге домой терпеливо выслушиваю ее сетования насчет того, как трудно все-таки подобрать себе одежду, когда у тебя шестой размер, а точнее, даже пять и девять.
Если бы Ники застрелила меня из пистолета, это и то не было бы столь болезненно и мучительно.
Так мы обычно проводим время. Правда, скоро все изменится.
Спасибо мадам Дарио. В следующий раз, собираясь на встречу с Ники, я ни за что не надену коричневый берет и суконное пальто, купленное в уцененке. Я уже приобрела себе кое-что из одежды. Приобрела сама, без чьей бы то ни было помощи.
К этому шагу я готовилась заранее, пытаясь обдумать все «за» и «против». Обычно я не позволяю себе даже заглядывать в дорогие магазины – к чему это моральное истязание, если все равно нет денег? Иногда я использую другой способ – говорю себе, что я слишком толстая и куплю себе что-нибудь, когда похудею до шестого размера. Но с тех пор, как я стала ходить на работу в сарафане, Колин буквально захваливает меня, дразнит обольстительницей. А в субботу случилось вообще нечто из ряда вон выходящее.
На меня обратил внимание мужчина!
У меня был обеденный перерыв, и я буквально умирала от голода – хотела есть не просто сильно, а что называется, до трясучки. Сбегав в кулинарию, я принесла оттуда в театр рыбный салат в пластиковой баночке и шоколадный пудинг и, усевшись в красной бархатной ложе, принялась все это уминать. Вообще-то процесс принятия пищи должен происходить степенно, но то, что делала я, можно было смело назвать самым настоящим пожиранием. Мне кажется, я даже издавала какие-то урчащие звуки, склонившись над пластиковой баночкой – чтобы быстрее доносить вожделенную пищу до рта. Так женщина может есть только в полном одиночестве, сидя перед телевизором в пижаме, которую не снимала весь день. Разница заключалась лишь в том, что я была не одна – за мной наблюдали.
Этого мужчину я видела впервые. Темноволосый, почти жгучий брюнет с грустными карими глазами, он был одет в джинсы и линялый хлопчатобумажный свитер.
Он просто стоял, спрятав руки в карманы, и смотрел на меня. Заметив его, я чуть не поперхнулась каперсом.
– Интересное место для еды, – с улыбкой заметил он.
«И откуда ты такой взялся? – пренебрежительно подумала я, решив, что это кто-нибудь из машинистов сцены. – Валил бы ты отсюда и дал бы мне спокойно поесть». Однако вслух коротко объяснила:
– Наверху у меня сожрут весь пудинг, а мне он и самой нужен.
С этими словами я вернулась к своему пиршеству, но он продолжал стоять там, еще глубже запустив руки в карманы и раскачиваясь взад и вперед.
– Что-то я вас не припоминаю, вы здесь новенькая? – дружелюбно поинтересовался он.
– Нет. Я работаю в кассе, – отчеканила я, давая понять, что не намерена вдаваться в разговоры, но он медлил, терпеливо снося мои немногословность и равнодушие.
Я продолжала жевать, но уже не так энергично – он испортил мне весь кайф, вверг меня в смущение, и я с ужасом обнаружила, что ем рыбный салат ложкой. Он задал еще несколько вопросов – до скольких работает касса, и что я думаю о здешних сотрудниках, – но ответы его, похоже, мало интересовали, он просто смотрел на меня. Я никак не могла понять, что ему нужно, и от этого нервничала и чувствовала себя неуютно. В конце концов, свернув трапезу, извинилась и ушла. Уже на рабочем месте в кассе я пожаловалась Колину на свой испорченный обед.
– Ну и что же тут удивительного, моя маленькая обольстительница? – расхохотался он, наливая мне в чашку сладкий чай. – Ты ему понравилась, вот и все.
– Я?! Понравилась? Да окстись, Кол!
– Нет, Узи, это факт – парень на тебя запал. И кстати, он никакой не работяга и не машинист сцены. Он наш новый технический директор, и зовут его Оливер Вендт. Для вас, девчонок, лакомый кусочек.
В душе у меня происходило что-то странное – все трепетало и горело. Я чувствовала себя подростком.
– Запал на меня? – эхом повторила я.
Колин обнял меня сзади за плечи.
– Да, Луиза, запал. И давай-ка уже привыкай к этому.
Когда вечером, закончив работу, я выходила из театра, Оливер Вендт стоял на крыльце и курил. «Подозрительно часто попадается на глаза, если учесть, что мы едва знакомы», – подумала я.
– Спокойной ночи, Луиза! – окликнул он меня. Я остановилась и обернулась.
– Вы знаете мое имя?
– Знаю, – сказал он, затоптав каблуком окурок. – А меня зовут Оливер, так что теперь вы мое тоже знаете.
Он смотрел мне прямо в глаза. Сердце заколотилось у меня в груди, отдаваясь глухим эхом в ничего не соображающей голове. Я отвернулась и улыбнулась про себя.
– Спокойной ночи, Оливер, – ответила я и спиной буквально ощутила, как он тоже улыбнулся.
Домой я брела так медленно, насколько это было возможно, мне не хотелось, чтобы приподнятое чувство покинуло меня. И в ту ночь, лежа в постели рядом с мужем, я в кои-то веки так и не смогла уснуть.
В воскресенье я вскочила спозаранок и, не дожидаясь, когда проснется муж, рванула на Оксфорд-стрит. Я отправилась прямиком в «Топ-шоп» и долго блуждала по лабиринтам витрин и прилавков с коллекциями роскошной одежды.
Наконец, не перемерив даже и половины того, что там было, я остановила свой выбор на серо-стальных широких брюках и бледно-розовом облегающем кардигане. Воодушевленная этими приобретениями, я отправилась на другую сторону улицы в «Джоунс» и там купила черные полусапожки на изящных каблучках. Так совершенно неожиданно свершилось то, в чем я до сих пор себе неизменно отказывала. Коричневый берет и суконное пальтишко ушли в прошлое, теперь я порхаю, словно бабочка, во всем великолепии своего нового топ-шоповского наряда.
В понедельник в полдень у меня назначена встреча с Ники в кафе «Тома». Являюсь туда с небольшим опозданием. Ники уже там – глушит капуччино с вожделением завзятого нарка.[5]5
Нарк – наркоман (сленг).
[Закрыть] Оторвав взгляд от чашки, она замечает меня, и я машу ей. Однако вместо ответного приветствия Ники только хмурится.
– Извини, я опоздала, – говорю я, небрежно бросая пальто на спинку стула. – Давно ждешь?
Она недоуменно разглядывает меня, исследуя глазами каждую деталь моего нового облика, и наконец произносит:
– Ты выглядишь совсем по-другому.
– Да, – говорю я, улыбаясь, довольная тем, что она заметила.
– Да это же новые брюки, одна из последних моделей! – Звучит это не как наблюдение, а как нечто вроде обвинения вперемешку с негодованием.
– Да, – говорю я и, гордо вильнув бедрами, отодвигаю стул.
– И когда же ты занималась покупками? – требовательно вопрошает она.
– В воскресенье.
Я сажусь, и ко мне тут же подбегает молодой официант в переднике, с зализанными волосами.
– Что вам принести? – спрашивает он, улыбаясь и буквально сияя.
Обычно, чтобы привлечь к себе внимание, я вынуждена махать руками, как регулировщик на посту, но сегодня все меняется самым что ни на есть премилым образом. Я улыбаюсь ему в ответ.
– А что у вас сегодня есть? – интересуюсь я.
– Сегодня у нас суп-пюре с обжаренными кусочками красного перца и авокадо. Это блюдо подается холодным, но… – Он кокетливо мне подмигивает. – Но по-моему, вы как раз похожи на ценителя холодных супов.
– Неужели? – Я хихикаю.
Ники видеть все это невмоготу, поэтому она вмешивается:
– У нас нет на это времени! Нам нужно работать!
– Я мог бы принести его прямо сейчас, – говорит официант.
Какая услужливость!
– Прекрасно. Благодарю вас. И еще, пожалуйста, апельсинового сока, – прошу я.
– Без проблем. Свежевыжатого?
– Разумеется.
– Ах да, мне бы следовало и самому догадаться.
– Так, извините! – Ники швыряет пустую чашку обратно на блюдце. – Я, кажется, тоже заказала кое-что, и это было почти двадцать минут назад!
– Да, да, я помню. – Официант снова подмигивает мне перед тем, как уйти.
Ники в ярости.
– Нет, ну куда это годится! Что за обслуживание! Сколько можно ждать свой заказ?! Нет, с меня хватит! Пошли отсюда! – Она с громким хлопком выкладывает на стол пятифунтовую бумажку. – Пошли лучше в «Анджело». – Сердито натянув черное шерстяное пальто из «Прада», Ники мчится к выходу.
– Извините, – бросаю я на ходу прилизанному молодому человеку и перехожу почти на бег, чтобы догнать ее у дверей.
На улице Ники заметно успокаивается.
– Слушай, а пошли ко мне, – предлагает она. – Я могу приготовить нам что-нибудь поесть.
– Прекрасная идея, – соглашаюсь я, и мы молча идем в сторону ее дома.
Дома мы застаем на кухне Дэна – он отправляет куда-то факс.
– Привет, Луиза. Потрясающе выглядишь! Ты что, похудела?
– Нет, Дэн, спасибо. Просто купила новые брюки.
– Очень красивые. Ну-ка повернись!
Я выписываю небольшой пируэт, и Ники закатывает глаза. Бросив пальто, она проталкивается мимо нас.
– Дэн, ради Бога! Обычные брюки, ничего особенного! – раздраженно огрызается Ники, швыряя на стол продукты из холодильника.
Но Дэн не теряет живого интереса к моей обнове.
– Где же ты их купила?
– Дэн, да что ты привязался? – Ники остервенело пуляет дорогущие мини-помидорчики в деревянную миску. – Тебе-то какая разница?!
– В «Топ-шопе», – сообщаю я.
– В «Топ-шопе»? – Он явно удивлен. – Там одеваются мои девочки.
– Что ты несешь?! – Ники хлопает дверцей холодильника. – Никто из твоих знакомых не одевается в «Топ-шопе».
– Нет, сейчас одеваются. И сколько же они стоят?
– Да ерунда, тридцать пять фунтов.
– Вот это да! Не может такого быть! – Сама идея покупки одежды за такие крошечные деньги явно нова для Дэна.
– Слушай, Дэн, оставь нас одних. Нам нужно поработать, – не выдержав, распоряжается Ники, указывая ему на дверь.
Но Дэн, ничуть не обидевшись, медлит с уходом.
– Никс, а почему ты не одеваешься в «Топ-шопе»?
– Не называй меня Никс! – Она яростно рубит что-то ножом, так что кусочки мелким крошевом разлетаются в разные стороны.
– Нет, а правда, – не унимается Дэн. – Почему бы тебе не пойти и не купить такие же брюки, как у Луизы?
Ники поворачивается – в руках ее нож, глаза прищурены в две узенькие щелочки.
– Потому, радость моя, что у меня нет необходимости одеваться в «Топ-шопе». Потому что я могу себе позволить покупать приличную одежду у нормальных дизайнеров. Мы все живем так, как нам позволяют средства, и Луиза купила то, что смогла осилить. С ее зарплатой особенно не разгуляешься. Да и с фигурой тоже. – Она снова поворачивается к нам спиной и с треском вонзает нож в разделочную доску.
На мгновение кухня погружается в тишину. Дэн смотрит на Ники, не в силах поверить услышанному.
– Боже, какая же ты, оказывается, жестокая сука! – выдавливает он наконец из себя.
Ники снова поворачивается и смотрит на меня стеклянными омертвелыми глазами – глазами акулы.
– Я не хотела, чтобы это прозвучало так. Я имела в виду…
Дэн поворачивается, чтобы уйти.
– Мне жаль, Луиза. Извини, мне действительно очень жаль.
– Какого черта ты за меня извиняешься?! – орет Ники ему вслед.
Дэн уходит, и на кухне становится тихо. Ники оборачивается и, улыбаясь, медоточивым голоском спрашивает меня как ни в чем не бывало:
– Тебе тунца в салат положить?
– Нет. Не надо, спасибо. – Это все, что я могу вымолвить.
Вильнув бедрышком, она снова принимает прежнюю позу и продолжает что-то стругать.
– Тогда положишь себе что захочешь.
Нам с Ники так и не удается перебраться на шестнадцатую страницу. Мы приходим к выводу, что у нас имеются серьезные творческие расхождения и что все это время мы мыслили в разных направлениях. До сих пор мы этого не замечали, но теперь это стало ясно как божий день.
Учитывая, что я привыкла видеться с ней дважды в неделю, мне следовало скучать по ней больше, чем это есть на самом деле.
Мужья
Существует три типа мужей.
1. «Слепец». Такой, заметив наконец «двойку», которую вы, почти не снимая, носите последние два года, говорит: «О, дорогая, да у тебя, кажется, новый костюм!» Этот вариант даже нет смысла обсуждать, так что оставим его в покое. Впрочем, здесь есть одно преимущество: он предоставляет вам возможность одеваться по вашему усмотрению.
2. «Идеальный муж». Он замечает все, проявляет подлинный интерес к вашей одежде, вносит, предложения, разбирается в моде, ее новых веяниях и с удовольствием обсуждает их. Он знает, что вам лучше идет, что вам нужно, и восхищается вами так, как ни одной другой женщиной в мире. Это крайне редкий тип, и если вам повезло иметь такого сказочного мужа, то держитесь за него крепче.
3. «Диктатор». Этот гораздо лучше вас знает, что вам подходит, и заставляет за собой право решать, какие модные течения хороши, а какие нет и в каких магазинах или у каких портних вам одеваться. Довольно часто такого типа мужчина имеет современные взгляды на моду, но еще чаще эталоном для него является его собственная мать, и таким образом, его вкус, мягко говоря, соответствует представлениям двадцатилетней давности.
К какому бы из вышеперечисленных типов ни относился вам муж, мой совет, будет таков: воспользуйтесь тем, что имеете, и постарайтесь умерить свои ожидания в отношении его. Даже на самого внимательного мужчину время от времени, нападают рассеянность и забывчивость, несмотря на все усилия, которые вы предприняли, чтобы, произвести на него впечатление. Если вам хватит мудрости, вы, просто оставите это без внимания. Лучше развить у себя крепкое чувство собственною стиля, чем слишком уж самозабвенно полагаться на мнение другою человека… даже если этот человек – ваш муж.
Я несу своему мужу-«слепцу» чашку свежезаваренного чая. Прохожу через всю гостиную и ставлю ее на маленький круглый столик рядом с ним. Он поднимает глаза и вдруг говорит:
– А ты похудела.
Я стою перед ним, как кролик, застывший перед яркими огнями автомобильных фар.
– Да, – признаю я, и на какой-то миг мне вдруг кажется, что он сейчас заметит, что пусть медленно, зато неуклонно, все в моем мире изменилось. Теперь я ношу другую прическу, я купила себе кое-что из новой одежды и начала серьезно посещать гимнастический зал. За последние несколько недель я подвергла свою внешность десяткам маленьких, но существенных усовершенствований и все это время молча ждала от него хоть какой-нибудь реакции.
И вот это случилось – он заметил.
Но так же внезапно вдруг выясняется, что я не понимаю, нужно ли мне это. После того как столько лет я пробыла для собственного мужа «невидимкой», эта неожиданная вспышка внимания с его стороны кажется мне невыносимой. Она раздражает и злит меня.
Но все оказывается гораздо удачнее.
– Ты только не худей слишком сильно, – говорит он, снова исчезая за листком воскресной газеты.
Я издаю вздох облегчения – слава Богу, я в безопасности.
Открыв страничку моды в «Санди таймс», я присаживаюсь на диван и задумываюсь. «Минуточку! – мысленно говорю я себе. – С чего это такое облегчение? Зачем мне изменять свой облик, если я даже не хочу, чтобы мой муж это заметил?»
Весьма успешно изображая женщину, увлеченную чтением газеты, я на самом деле занимаюсь тем, что пытаюсь собрать все имеющиеся у меня в голове мысли по поводу собственной персоны.
Первое, что можно отметить, – я меняюсь. Меняюсь быстро. Начиналось все постепенно, но сейчас происходит с заметной скоростью. Объяснить такое преображение я затрудняюсь: вещи, которые еще минуту назад были для меня вполне приемлемы, внезапно становятся совершенно невыносимыми. Поначалу это касалось только одежды, но у теперь меня волнует все – как я ем, как сплю, как мыслю. Украдкой бросаю взгляд на фигуру, спрятавшуюся за газетной стеной в другом конце комнаты. Вот где собака зарыта: могу ли я скрыть это от него? И хочу ли?
Слышу, как он усмехается.
– Какой же чушью занимается Клайв в своем ТВ-шоу!
Клайв Фостер – главный соперник моего мужа, и поэтому мы ненавидим его. Я говорю «мы», потому что это часть того самого клея, который скрепляет наши отношения. Это своего рода совместное хобби, некая солидарность, с какой мы любим потоптать успешных людей. И в этом отношении Клайв – наш любимец. Он внешне похож на моего мужа, а потому оба претендуют на одни и те же роли, при этом Фостер умудряется во всем добиться больших успехов. Ко всему прочему они теперь оба каждый вечер играют в одном спектакле «Как важно быть серьезным», где мой муж почему-то вечно на заднем плане, а Клайв всегда в центре внимания. Там их профессиональное (и не только!) противоборство предстает во всей красе. Зрелище это, надо сказать, малоприятное. Но больше всего мы недолюбливаем Клайва за его энергичность и решительность, за его пробивную силу, то есть качества, способные глубоко уязвить таких людей, как мы.
Мой муж снова смеется.
– Боже, они даже выбрали его на главную роль! Теперь Клайв Фостер будет играть Эллерби! Ну надо же, просто чудовищно!
– Бедный Клайв, – бормочу я.
«Бедный Клайв!» В кои-то веки! Неожиданно я вдруг принимаю сторону Клайва. Да, да, Клайва, который для нашей семьи всегда был воплощением зла и предметом неприязни. Внезапно интерес к риску, умение получить то, что ты хочешь, или всегда оставаться в центре сцены почему-то перестает казаться мне таким уж обидным. Зато теперь мне не нравится другое – наша привычка прятаться за собственную бесплодную и выхолощенную посредственность и радоваться неудачам того, кто по крайней мере находит в себе смелость пытаться хоть что-то сделать.
С этого момента все окончательно смещается в моем понимании.
– Бедный Клайв, – снова говорю я, только на этот раз громче.
Газета опускается, и мой муж устремляет на меня недоуменный взгляд. Он смотрит на меня так, как будто я свихнулась.
– Бедный Клайв?! Ты в своем уме? Да этот парень просто чудовище!
Здесь мне, пожалуй, следовало бы сказать что-нибудь более весомое, но я этого не делаю, а только небрежно бросаю:
– Это почему же?
– Луи, ты что? Как будто сама не знаешь! – Он снова загораживается газетой.
Я чувствую, как во мне закипает абсолютно беспричинная ярость. По идее мне следовало бы оставить его слова без внимания, но не тут-то было!
– Извини, но… я что-то подзабыла, чем это Клайв так плох?
Ответа я не получаю.
Ладно, сделаем вид, что ничего не происходит! Я снова возвращаюсь к модной страничке в «Санди таймс», но тут же по совершенно непонятной мне причине откладываю ее в сторону.
– Может, он плох тем, что не такой, каким бы ты хотел его видеть? Тем, что он позволяет себе иметь какие-то амбиции и устремления?
Газета остается на прежнем месте, из-за нее я слышу его голос:
– Да ты просто смешна! И я не хочу с тобой об этом говорить.
– Не хочешь? А с чего ты взял, что тебе решать, о чем нам говорить, а о чем нет?!
Газета все там же.
– Я не намерен говорить с тобой, когда ты высказываешь откровенно неумные вещи.
Краска ярости заливает мое лицо, сердце колотится так громко, что я буквально выкрикиваю:
– Я высказываю умные вещи!
Он фыркает:
– Да ты сама-то послушай, что говоришь.
Дальше все происходит само собой. Я даже не замечаю, как оказываюсь на другом конце комнаты, и вот уже я рву из его рук газету, разделяющую нас, как стена. Мой муж оторопело смотрит на меня. Его взгляд выражает смесь ужаса и недоумения. А я, едва переведя дыхание, хрипло говорю:
– Попробуй только когда-нибудь еще отмахнуться от меня! Разговор считается законченным, когда мы оба высказались. Мы! Понятно?
Я комкаю и рву газету. Он берет меня за руку и совершенно прозаичным тоном, лишенным каких бы то ни было эмоций, произносит:
– Отъе…ись. Отъе…ись, Луиза.
Я отшатываюсь, а он берет газету и пытается разгладить ее. Тогда я снова набрасываюсь на него, выхватываю газету и швыряю через всю комнату. Ну уж нет, дружок, теперь ты точно обратишь на меня внимание!
– Если ты не хочешь со мной разговаривать, тогда какого черта ты вообще женился на мне?
Он смотрит на меня с видимым отвращением.
– Ты называешь это разговором? По-твоему, так выглядит искусство вести беседу? – Он переходит на высокопарный стиль. – В таком случае я, несомненно, был бы счастлив поговорить с тобой в спокойном и вразумительном тоне.
– Что-то незаметно! Я пыталась, а ты только и сказал, что не хочешь со мной говорить. Мы вообще никогда ни о чем не говорим! И с какой это стати ты присвоил себе право судить, что есть спокойный и вразумительный разговор? И вообще, почему бы нам не поговорить по-человечески, начистоту? Почему не высказать друг другу все, что мы хотим?
Он спокойно и невозмутимо смотрит на меня своими светло-голубыми глазами.
– Что именно высказать?
Я вдруг начинаю ощущать всю глупость и неловкость своего положения. И тут (откуда только взялось?) у меня вырывается:
– Мы никогда не трахаемся.
Ну вот, мир окончательно поплыл. Теперь все как у Сальвадора Дали. Я достигла-таки новых вершин абсурда. Он смотрит на меня в крайнем изумлении.
– И какое это имеет отношение к Клайву и его ТВ-шоу?
Я понимаю, что выгляжу странной и слова мои звучат безумно, но зато в них правда, поэтому я снова произношу их:
– Мы никогда не трахаемся.
Он вдруг перестает, смеяться – ну точно как Энтони Хопкинс в роли маньяка.
– Ну и что? Многие люди не имеют сексуальных отношений постоянно.
Дыхание мое выравнивается, я успокаиваюсь и тут же выдаю новую порцию правды:
– Ты не считаешь меня привлекательной.
Он задумывается.
– Ты очень привлекательная женщина, Луиза. Только когда не ведешь себя как фурия. – Он пожимает плечами и продолжает, но уже сухим тоном, каким обычно разговаривает с кассирами, пытающимися зажилить сдачу. – Мне очень жаль, что я разочаровываю тебя в сексуальном плане. По всей видимости, потребность в сексе развита у меня не в такой степени, как у тебя. – Интонация, с какой он произносит слово «секс», отдает презрением.
Мне становится стыдно, что я выгляжу такой низменной. Только я уже устала все время чего-то стыдиться.
Изрекаю последнюю порцию правды:
– Я не считаю, что у меня какая-то повышенная потребность в сексе.
Он встает, направляется к двери и на ходу с улыбкой бросает мне:
– Значит у меня пониженная. – Отвешивает картинный поклон. – Значит, ущербный – я.
Так он возвышается надо мной и над моей грубой животной потребностью в сексе. Ну конечно, кто я такая? Обычная приезжая из Питсбурга, где люди трахаются, флиртуют и снова трахаются.
– Куда ты идешь? – В моем голосе звучат равнодушие и опустошенность.
– Я иду в сад. Если только ты не собираешься сказать мне что-нибудь еще. – Он окончательно вошел в роль классического труса. – Я получаю такое удовольствие от этих утренних воскресных бесед!..
Проклятый трус!
– Думаю, нам следует встретиться с адвокатом по разводам, – произнесла я.
Муж оглядывает меня с ног до головы.
– Делай что хочешь.
– Но к нему нужно явиться вместе.
– Луиза, эта проблема только твоя. Мой брак меня вполне устраивает.
И снова, уже в который раз, я ощущаю себя ужасно одинокой в этой голой, бесплодной пустыне под названием «гостиная». Смятая разорванная газета – единственное свидетельство жизни.
В голове крутятся слова: «Если вам хватит мудрости, вы просто оставите это без внимания». Но у меня мудрости не хватает. Только не знаю почему.
Иду в спальню и выглядываю в окно – мой муж в саду рвет из земли сорняки. Как он может?! Как он может заниматься какими-то обыденными работами по дому, когда вся наша жизнь летит под откос? А вот, как выяснилось, может.
Я наблюдаю, как он расставляет на заднем дворе мусорные бачки в соответствии с размерами и количеством содержимого. Он делает это очень серьезно и сосредоточенно. Ему нужно это. Ему необходимо верить, что это важно, что он ограждает нашу семью от всех видов хаоса – от засилья пыли на мебели, от беспредела среди неровно расставленных на полке книг, от непоправимого ущерба, нанесенного фруктовой корзинке, в которой яблоко самым возмутительным образом оказалось почему-то рядом с луковицей. Он странствующий рыцарь, спешащий спасать даму, которая не хочет, чтобы ее спасали. Которая даже не хочет быть дамой и скорее переспит с драконом, чем с ним.
И тут до меня доходит. Я возвращаюсь к тому моменту, когда он отпустил замечание по поводу моего веса. Я на мгновение задерживаю эту картину в голове, и все становится ясно как божий день. Правда заключается в том, что я сама не хочу внимания с его стороны – я не хочу, чтобы он прикасался ко мне, обнимал или говорил ласковые слова. Я просто хочу, чтобы он оставил меня в покое.
А в таком случае получается, что я сама не хочу трахаться с ним.
Теперь становится ясно, что мы оба были слепы.
Я сижу на краю необъятной кровати – самой необъятной, какую только можно купить в Англии. Крепеж, установленный посередине, почти распался, и теперь обе половинки разъезжаются в стороны, так что скоро в нашей спальне станет тесно от одиноких человеческих тел, спящих порознь.
Следующие несколько недель я живу, одержимая интересом к Оливеру Вендту, которого про себя окрестила: «Мужчина, Заметивший Меня».
Немыслимое количество времени я провожу, ошиваясь вокруг театра, надеясь увидеть его и, как только увижу, сразу же убежать. Я ловлю себя на том, что блуждаю, как сталкер, около его любимого паба или стою, скрытая темнотой, на другой стороне улицы, прикованная к месту отчаянной сумасшедшей страстью. Самое удивительное (правда, я пока этого еще не осознала), что объектом этой страсти являюсь я сама – существо, которое я вижу его глазами. В сущности, я даже не хочу поговорить с ним или узнать его поближе – я просто хочу, чтобы он меня заметил.
– Наверное, эти отчеты нужно отнести вниз? Так я отнесу.
– Луиза, но ты же только поднялась. Мы отнесем их попозже.
– О, да мне совсем нетрудно! Совсем нетрудно!
И сорвавшись с места, я несусь пулей по коридорам театра, словно какое-то сказочное существо, навеки обреченное скитаться по земле в поисках собственного отражения.
Так продолжается довольно долго. Мы встречаемся, смотрим друг на друга, и я убегаю. А потом в один прекрасный день, когда у меня уже нет сил держаться, я позволяю себе пойти на уловку – заманить его куда-нибудь выпить.
Он озабоченно курит в фойе. Сегодня вечером у нас премьера и, как назло, обнаружились неполадки в механизме сцены. Согнав всех рабочих и заставив их вкалывать сверх всяких норм, он тоже не сидит без дела – опустошает пачку «Мальборо-лайтс».
