Текст книги "Элегантность"

Автор книги: Кэтлин Тессаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Моя мать наконец сдалась. Год молчания кончился. Как всегда увлеченный и рассеянный, отец, наверное, даже не заметил, что она умыкнула его свитер. Но она вернулась, чтобы красть у него эти короткие моменты дружбы, к которым прибавился еще и свитер.

Мать была права – свитер не принадлежал мне. Вещи, которые ты вынужден красть, не могут тебе принадлежать.

И вот теперь я сижу зареванная на постели и лихорадочно сморкаюсь. За окном солнце клонится к закату. Когда я наконец открываю дверь своей спальни, за порогом на полу лежит сложенный аккуратной стопочкой синий вязаный свитер.

Я иду в гостиную, где Колин и Риа смотрят вечернее ток-шоу о монархах-самозванцах. Колин делает звук потише, и они оба вопросительно смотрят на меня.

– Вы меня простите, – начинаю я. – Вы были правы насчет… этого свитера… Он действительно мне не поможет. – Опустив глаза, я разглядываю свои тапочки. Мне еще никогда не приходилось извиняться за такую детскую выходку, за такие капризы и истерику. Оказывается, это гораздо труднее, чем я думала. – Все дело в том, что у меня не очень-то получается жить самостоятельно… – Но, даже будучи произнесенным вслух, это признание не отражает всей правды. – Я просто не знаю… что мне делать!

На мгновение мне кажется, что они сейчас рассмеются, но Колин вдруг берет меня за руку.

– Никто не знает, Узи. Мы тоже. Только помни: ты не одна. Мы с тобой и всегда тебя поддержим. Когда два года назад меня бросил Алан, мне хотелось только одного – вскрыть себе вены.

– А я – хочешь верь, хочешь нет – однажды была тоже дико влюблена, – спокойно сообщает Риа.

Я смотрю на нее с удивлением – такая безмятежная, энергичная, вечно собранная, Риа совсем не похожа на человека, обуреваемого любовными страстями.

– И как ты поступила, когда эта любовь кончилась? – спрашиваю я. Мне даже представить трудно в ее исполнении такой душераздирающий спектакль, какой устроила я.

Она улыбается и смотрит на Колина.

– Я плакала так же, как ты. А потом тоже пришла сюда. Мы с Колином были знакомы через общих друзей, и я знала, что после ухода Алана ему нужно, чтобы кто-то жил в доме. А потом постепенно все ушло в прошлое.

Колин тихонько пожимает мне руку.

– Добро пожаловать под крышу к мамочке Райли – в приют для строптивых женщин! Все образуется, детка. Поверь мне. Самое главное не слететь с катушек и оказаться в форме, когда вернется счастливая полоса. Так что держи хвост пистолетом. Даже если тебе кажется, будто все видят, что ты склеена из разбитых кусочков.

Риа кивает.

– Да. А. если нападут сомнения, просто прими ванну.

Так, не имея собственных соображений по поводу того, как жить дальше, я принимаю их совет.

Риа делает для меня ванну с лавандовым маслом, а тем временем Колин готовит ужин – жареные сосиски с картофельным пюре. Они отчаянно спорят о том, какой компакт-диск поставить («Вариации Голдберга» или вторую часть хитов «Массив Клаб»), и побеждает Бах – но только за счет меня, находящейся на грани самоубийства. Колин сервирует стол разнородными серебряными вилками, ножами и фарфоровыми тарелками, доставшимися ему в наследство от любимой бабушки. Пока я расслабляюсь в ванной, Риа застилает мою кровать веселенькими простынями, которые предлагала раньше, и даже успевает повесить кое-что из моей одежды на плечики. Когда я, свежая и румяная, выхожу в банном халате из ванной, оба аплодируют.

В ту ночь постель кажется мне более мягкой и уютной, и шум с улицы уже не так беспокоит. Я слышу только тихий шорох листьев за окном и разглядываю на ковре полоски лунного света, пробивающегося сквозь планки жалюзи. Я погружаюсь в крепкий сон, которому, несомненно, способствовало такое сильнодействующее сочетание, как горячая ванна и сосиски, а проснувшись, чувствую необычайную бодрость, несмотря на подспудную болезненную тяжесть в области сердца. Погладив блузку, я надеваю чистый брючный костюм и даже вместе с Колином успеваю на автобус, чтобы вовремя попасть на работу. Я по-прежнему чувствую себя, как пустая раковина, но по крайней мере не выгляжу, как она.

Через неделю я по почте отправляю свитер обратно мужу с коротенькой приписочкой:

Взяла его по ошибке. Извини за доставленное неудобство.

Каким бы мягким и уютным он ни был, больше он мне не нужен.

В конце концов, он никогда мне не принадлежал.

Я сижу на краешке дивана в кабинете моего психотерапевта. Сижу умышленно. С тех пор как я рассталась с мужем, она участила наши сеансы, но в последнее время я напрочь отказываюсь даже обсуждать вопрос о том, чтобы участвовать в них лежа. Я не нахожу ничего дурного в том, чтобы проводить эти сеансы сидя, а вот обсуждение этого вопроса сочла пустой тратой времени. Мое решение освободило меня от многого, зато имело последствия – шероховатости в моих отношениях с психотерапевтом только углубились.

Миссис П. закрывает дверь и садится. Она ждет, что я лягу, но я этого не делаю. Я улыбаюсь ей, но не вижу улыбки в ответ. Вместо этого она смотрит на мои туфли.

– У этих туфель очень высокие каблуки, – говорит она.

У моих любимых туфелек от Берти действительно очень высокие каблуки, зато они выглядят чрезвычайно сексуально.

– Да, это правда.

Она не может оторвать от них взгляд. Я сажусь, положив ногу на ногу, элегантно выставив вперед хрупкую изящную лодыжку. Эта поза мне ужасно нравится, зато миссис П., похоже, не находит себе места.

– Должно быть, в них не очень удобно ходить, – прибавляет она.

– Если к ним привыкнуть, все будет просто прекрасно, и они не доставят вовсе никаких мучений, что бы ни показалось со стороны. Впрочем, эти туфли действительно не для ходьбы. – Я смеюсь.

Она натянуто улыбается в ответ. И почему мы говорим о туфлях?

Разумеется, как бы я ни старалась, у меня не получается удержаться от разглядывания ее туфель. Бежевые, на плоской старушечьей подошве, они явно куплены в «Маркс и Спенсер». Она ловит мой взгляд и инстинктивно прячет ноги.

– Ваше отношение к моде кардинально изменилось, – констатирует она.

– Так это и хорошо. – Она смотрит на меня в упор из-под очков. – Теперь я одеваюсь, как подобает уверенной в себе женщине, – поясняю я.

– А как одевается уверенная в себе женщина? – В ее голосе звучит вызов.

– Она одевается, всегда помня, что она женщина и что ей нравится быть таковой. Она одевается так, чтобы люди заметили ее. – Я разглаживаю морщину на юбке. – К тому же у меня теперь более престижная работа, – напоминаю я, – и мне необходимо выглядеть более солидно и элегантно.

– Да.

Она кивает, однако по ней никак нельзя сказать, что мои слова ее убедили. Интересно, в чем я пытаюсь убедить ее?

– Тогда почему же вы раньше не одевались, как уверенная в себе женщина?

– Думаю, потому, что не была уверена в себе. К тому же вокруг меня не было никого, кто мог бы это заметить. – По этой дорожке мы с ней уже ходили, и мне, помнится, это не понравилось. Автоматически шарю глазами в поисках салфеток. Вижу их на кофейном столике под красное дерево, остается только дотянуться. Как они были бы кстати! Неужели их специально учат этому на курсах психологии – как правильно разложить салфетки? Слишком близко – значит, будет «способствовать»?

– А как же ваш муж? – Она смотрит на меня, но я не могу расшифровать этот взгляд – недобрый и небезразличный.

Какая-то тяжелая волна, нахлынувшая изнутри, распирает мою грудь, рвется наверх, к гортани. Я глотаю ком в горле, делаю ровный вдох и впервые говорю это громко вслух другому человеку:

– Мой муж – гей.

Звучит это так обыденно, будто я предложила погрызть чипсов. Мне становится смешно, и я не могу скрыть откровенной, немного неловкой полуухмылки. Я знаю, что так вести себя нельзя, но от этого меня распирает еще больше. Изо всех сил сдерживаю почти уже дергающийся рот, но он сам растягивается в улыбке, сквозь которую на этот раз прорывается нервный смешок. Рука сама поднимается, чтобы прикрыть губы, но уже поздно. Ухмылка перерастает в истеричное хихиканье, странным образом похожее на смех гиены.

Миссис П. смотрит на меня лишенным всяких эмоций взглядом. Она напоминает монахиню, из тех, что учили нас в школе.

– Луиза, почему вы смеетесь? – Ее голос холоден и тверд как камень.

Я снова чувствую себя шестилетней девочкой, пришедшей в воскресную церковную школу.

– Я не смеюсь, – говорю я, как дурочка зажимая рот рукой.

– Нет, вы смеетесь!

– Нет, я уже не смеюсь. – Я выпрямляюсь. Вспоминаю хороший способ: Нужно подумать о чем-нибудь грустном – об автомобильной аварии, о смерти родителей. Смерть родителей, смерть родителей, смерть родителей…

– Луиза…

Черт! Я снова не выдерживаю и теперь уже валюсь на диван, сквозь смех кое-как выдавливая из себя:

– Извините.

– Луиза…

У меня вырываются звуки, каких раньше я не то что не издавала, но даже не слышала.

– Луиза!

– Да?

– Почему вы смеетесь?

С трудом поднимаю голову и хрипло шепчу:

– А вы бы?..

– Что я, Луиза?

Мне вдруг становится холодно и неуютно, мой голос звучит по-девчачьи обиженно:

– Вы бы смеялись, будь ваш муж – гей?

За этими словами следует давящая тишина. Это молчание из моего детства, молчание моей матери, которое вовсе не является молчанием, а скорее кричащим вакуумом отсутствующего ответа.

Она снова устремляет на меня взгляд, который я никак не могу понять, и говорит:

– Нет. Не думаю, что я бы смеялась.

Небеса померкли. Лицо мое мокро от слез, глаза щиплет. «А ты бы попробовала, – шепчу я про себя, прикладывая к глазам салфетку. – Это уже истерия».

– А почему вы думаете, что ваш муж – гей? – спрашивает она.

Я устала и хочу домой.

– Он сам сказал. Когда мы познакомились, признался, что считал себя геем, уж бисексуалом точно.

По-моему, мне пора. Уж лучше пойти и напиться.

– Но это вовсе не означает, что он гей.

От размазанной туши щиплет глаза. Я что, глухая?

– Простите, что вы сказали?

– Я говорю, это вовсе не означает, что он гей. Ох ты Боже мой!

– Тогда что же это означает?

– Ну-у… – Теперь она сидит, положив ногу на ногу. – Это означает, что он сомневается в своей сексуальности, задается вопросом, что это такое – быть мужчиной. Но это вовсе не означает, что он гей.

Погоди-ка минутку!

– Но я же вам говорю, что он мне сам сказал! Он что же, не знает, гей он или нет? К тому же мы не трахаемся! Это как, по-вашему, о чем-то говорит?

– У супружеских пар половая активность угасает по разным причинам. – Она поправляет на носу очки, деловито склонив голову набок. – Как вы думаете, почему она прекратилась у вас?

Я тоже склоняю голову набок.

– Думаю, она прекратилась потому, что мой муж гей, и потому, что ему это неинтересно. Посудите сами: когда вы хотите что-то сделать, вы обычно ищете способ, как это осуществить. Мы же не трахаемся, потому что не хотим. Что тут непонятного?

Она изгибает дугой бровь.

– Стало быть, вы тоже не хотите трахаться?

– Когда тебя отвергают двадцать четыре часа в сутки, это, знаете ли, действует не очень стимулирующе. Это унизительно. – И, как бы защищаясь, я прибавляю: – Со мной-то все в порядке.

Она склоняет голову как-то по-другому и теперь похожа на попугая.

– Значит, вы настаиваете, что ваш муж гей?

Да что с ней такое случилось? Я совсем не этого от нее ждала. У меня появляется ощущение, будто я какой-то персонаж из «Перри Мейсона».

– Почему «настаиваю»? Я просто говорю вам то, что знаю точно. – Миссис П. снова смотрит на меня поверх очков. – Послушайте, – продолжаю я, – он-то сам не хочет быть геем. Это чертовски неудобно для него. Он очень консервативный парень из очень консервативной семьи. Он знакомится со мной, мы трахаемся, потом он сообщает мне эту вещь, а я ужасно боюсь остаться одна, буквально схожу с ума от страха, поэтому говорю: «Нет, ты не такой. Я же тебе понравилась!» Эти слова приходятся ему очень кстати, так как разрешают его проблему. Мы женимся, и тут кому-то приходится начать сходить с ума. Потому что когда нормальная женщина выходит замуж за гея, кто-нибудь обязательно должен сойти с ума. Так кто же, если не я? Понимаете?

Ответа у нее нет. Сейчас я просто ненавижу ее.

– Да, я схожу с ума. И такого, знаете ли, никому не пожелаешь!

– По-моему, вы злитесь, – замечает она.

Я комкаю в руках свой несчастный шарфик.

– Злюсь? Ну да, чуть-чуть. Как бы только не описаться от этой злости!

Миссис П. снимает с подола юбки какую-то приблудную нитку.

– Но почему вы думаете, что все так плохо?

Я просто не верю собственным ушам. Мне хочется что-нибудь бросить, сорвать со стены эти паршивые картинки и запустить ими ей прямо в лицо.

– Почему?! Да вы разве не слышали, что я сказала? Я замужем за геем!

Она задумывается.

– Это вы так видите ситуацию.

Становится уже невыносимо.

– Что значит я так вижу?! Дело не только в том, что я вижу, – я с этим живу! Это моя жизнь, независимо от того, верите вы или нет. Я не сумасшедшая! То, что я переживаю каждый день, реально существует. И я не нуждаюсь в том, чтобы вы или кто-то другой подтверждали для меня эту реальность. Если я когда и была сумасшедшей, так это когда поверила, что кто-то вроде вас, с вашей… невероятной, чудовищной посредственностью может помочь мне!

Я встаю.

– Гнев может быть хорошим доктором, – говорит миссис П.

– Да пошла ты! – огрызаюсь я, надевая пальто.

Ее денежки направляются к двери. Ей ничего не остается, как тоже встать.

– Я. вижу, Луиза, мы с вами добились настоящего прогресса. Возможно, сейчас вы чувствуете себя немного неустойчиво, поэтому нам следовало бы подумать о том, чтобы участить наши сеансы.

Я поворачиваюсь и беру миссис П. за руку. Я дотрагиваюсь до нее впервые. Чувствую, как она дернулась, но мне наплевать.

– Спасибо вам за помощь. Никаких дополнительных сеансов не понадобится. Вы научили меня главному. Теперь я знаю, что моя самая большая ошибка заключается в том, что я отдаю свою энергию людям, которые понятия не имеют, как мне помочь.

Я отпускаю ее руку, и та безвольно падает. Она потеряла дар речи, но все же находит в себе силы сказать:

– Луиза, что вы делаете? Вы не можете прервать курс терапии вот так просто! Нам потребуется еще много сеансов, чтобы обсудить это… Нам нужно разрешить вопрос взаимоотношений…

Я смотрю на нее с сочувствием, она вызывает у меня только жалость.

– Нет, ничего этого нам не нужно. Нам не потребуется говорить, обсуждать или что-то разрешать. Вышлите мне счет. И купите себе пару приличных туфель. Предпримите что-нибудь, чтобы измениться. Одних разговоров мало.

Я открываю дверь и выхожу. И почему гораздо легче выходить на высоких каблуках?

Дамское белье

Количество предметов одежды, надетых на женщине, существенно сократилось с начала двадцатого столетия. Однако даже несмотря на то что женское белье может состоять теперь только из двух предметов, они по – крайней мере должны сочетаться друг с другом. Верхом небрежности можно считать вариант, когда белый бюстгальтер надевают, вместе с черным поясом или наоборот. Разноцветное белье очаровательно, но носить его разумеется, можно только под непросвечивающую или темную одежду. Летом предпочтителен белый цвет. Если вы чрезвычайно разборчивы и богаты, ваше нижнее белье может идеально подходить к вашей к верхней одежде.

Часто женщины совершают ошибку, недооценивая возможности этой части своего туалета, придающего столько шарма их облику. Коротко полото: когда вы одеваетесь, всегда помните, что позже будете раздеваться, и, возможно, не в одиночестве, а перед кем-то. Одним словом, ничто так не выдает женщину, как ее белье, оно может рассказать о ней гораздо больше, чем тысяча часов, проведенных на диване психотерапевта.

В заключение скажу: при выборе бельм не нужно забывать о благоразумии. Не следует путать красивое и качественное белье, которое прекрасно сидит и держит тело, всегда, оставаясь свежим, с дешевой вульгарной продукцией из иллюстрированных мужских журналов. Приковывает взор? Да. Но об элегантности нет и речи. Мужчине приятно считать свою жену интересной и привлекательной, даже если в настоящий момент он ее не видит, и разумеется, этот свой образ вы хотели бы сохранишь в его восприятии навсегда, с тем чтобы неизменно выбывать у мужа чувство глубочайшего восхищения.

Однажды после того как я вывесила на кухне сушиться свое белье, Риа отзывает меня в сторонку.

– Луиза, что это такое? – Она указывает на мои линялые трусики, жеваной тряпочкой свисающие с веревки. (Несмотря на тотальное преображение, «проклятие старых трусов» продолжает преследовать меня, самым что ни на есть загадочным образом по-прежнему заполняя мой бельевой ящик изношенным барахлом.)

Со времен самого раннего детства, когда я по причине нежного возраста еще могла описать штанишки, никто никогда не обращал столь трагического внимания на мои трусы. Я недоуменно разглядываю их.

– Трусы, – отвечаю я с сомнением в голосе. (Даже я вынуждена поставить под вопрос назначение этого подозрительного предмета.)

– Нет, – твердо заявляет она, беря меня за руку. – Это не трусы. Пойдем, я тебе что-то покажу.

И она ведет меня в свою комнату, настоящее святилище, неприкосновенность которого может быть нарушена разве что пожаром, грабителями или столь же крайними обстоятельствами, созданными промыслом Божьим. В этих стенах Риа сотворила настоящий образец девичьего рая. Ее кровать старинного красного дерева завалена целой коллекцией вышитых подушек и всевозможных покрывал и отрезов ткани, которые она насобирала по всем рынкам Лондона. Стены увешаны фотографиями и настоящими картинами, и повсюду взгляд натыкается на самые, разные предметы, созданные для того, чтобы радовать глаз – молочно-белые фарфоровые чашечки, изящные фигурки дутого стекла, шелковые шарфики, атласные тапочки от Эммы Хоуп, целые груды шляпных коробок всех цветов радуги и стопки альбомов по искусству, на которых громоздятся ароматизированные свечи и вазочки с цветами. На подоконнике – целая батарея цветочных горшков с какими-то пахучими растениями. Несмотря на то, что комната мала, Риа умудрилась тысячей талантливых прикосновений воздать должное каждому из чувств, вынужденных дремать в ожидании остальные десять часов в день.

Я наблюдаю, как она, опустившись на колени перед кроватью, достает из-под нее плоскую розовую коробку от «Ажан провокатер», перевязанную черной шелковой лентой.

– Вот это трусы, – говорит она, осторожно открывая коробку.

В ней обернутый прозрачной тоненькой бумажкой лежит черный кружевной комплект из трусиков и бюстгальтера, украшенных изящнейшей ручной вышивкой в виде алых маков. Эти маки, традиционные символы упоения и обостренной чувственности, столь миниатюрны и столь изысканно выполнены, что от них буквально исходит озорной игривый аромат сексуальности. Яркими шелковистыми огоньками они поблескивают на чернильно-черном кружеве, волнообразными дорожками огибая каждую чашечку бюстгальтера и ветвистыми побегами разбредаясь по пикантному треугольнику трусиков. Это белье – настоящий образец искусного эротизма, классического и самоценного независимо от мужского присутствия.

Несколько мгновений мы смотрим на него в немом благоговении.

– И ты это носишь? – шепчу я. (Сама не знаю, почему перешла на шепот. Может быть, потому, что до сих пор еще ни одна женщина не показывала мне свое нижнее белье.)

– Нет. – Она накрывает коробку крышкой и аккуратно снова завязывает ее лентой. – Но надеюсь, что когда-нибудь буду.

Я потрясена увиденным.

– И ты их сама купила?

Она краснеет.

– Нет. Мне подарил их один человек. – «Один человек» она произносит так, что какие-то дополнительные расспросы неуместны. – Но дело даже не в этом, – торопливо продолжает она. – Пусть не все трусики будут такими роскошными, но… – Она пристально смотрит мне прямо в глаза. – Все, что ты носишь, должно выглядеть изящно и достойно. Белье, Луиза, – это не просто трусы и лифчик, это единственно верный наряд для облачения сокрытой в тебе сексуальной сущности. Старые, страшные трусы подрывают твою сексуальную самооценку.

Я с торжественным видом киваю и пытаюсь понять, почему моя мать много лет назад не посвятила меня в эти женские тайны. Мне тут же припоминается, как выглядел ее бельевой ящик.

– Ты видела образец истинного величия, – улыбается Риа. – А теперь пойди и купи себе правильные трусики.

Мы возвращаемся на кухню готовить ужин, и я с любопытством наблюдаю, как она разгружает сумки с покупками – стейки из тунца, купленные на рынке в рыбной лавке, молодой картофель в землистой корочке, пучки ароматной свежей мяты и аппетитную, ровненькую (ягодка к ягодке) малину для фруктового салата. Риа никогда не скупает в магазине все подряд, на неделю вперед, она выбирает продукты по настроению и только на сегодняшний день. Каждое блюдо она готовит неторопливо и томно, погружаясь в состояние своего рода медитации* и потом не просто брякает его на стол, а эстетически продуманными, тщательно выверенными движениями грациозно подает.

В мире, в котором живет Риа, все имеет свой особый сакральный смысл. Это свойство настоящего художника. Но самое удивительное, что она стряпает только для себя. Я, например, могла бы поднапрячься и «отгрохать» в одиночку пышный стол на несколько персон ради какого-нибудь праздника, но чтобы готовить себе одной?..

Взяв в руки очередную консервную банку, я почему-то поднимаю глаза к потолку и натыкаюсь взглядом на веревки с развешанной на них коллекцией старых жеваных трусов и лифчиков, которые, высохнув, снова отправятся засорять мой бельевой ящик. Для этого тряпья у меня есть одно название – исподнее католички – то есть белье особого покроя и качества, созданное с единственной целью – отбить любые вожделенные поползновения со стороны противоположного пола. Риа права – я просто больше не должна их носить.

Мне вспоминается загадочный совет мадам Дарио: «Когда вы одеваетесь, всегда помните, что позже будете раздеваться, и, возможно, не в одиночестве, а перед кем-то».

Раздеваться… Когда я жила с мужем, это всегда означало перелезть в ночную рубашку в ванной, а потом при выключенном свете мышкой прошмыгнуть в постель. Закрываю глаза и представляю, как я медленно раздеваюсь перед Оливером Вендтом и как его темные глаза пристально наблюдают за мной сквозь облако серебристого табачного дыма. Но эта причудливая фантазия не успевает развиться, тут же вытесненная более привычной картиной – я снова стою в ванной, только что переодевшись в безликую молодежную ночнушку со стандартной нашлепкой «Снупи» на груди.

Все-таки права житейская мудрость – важны не слова, а действия. Сдернув с веревки все это оскорбительное и унизительное тряпье, я швыряю его в мусорное ведро. А как же иначе? Не могу же я, раздевшись перед Оливером Вендтом, остаться в таких позорных трусах.

На следующий день я деловито чешу не куда-нибудь, а прямиком в «Ажан провокатер» в надежде приобрести повышенное сексуальное самосознание и какой-нибудь приличный бюстгальтер. Эта задача оказывается куда более трудной, чем я предполагала.

В магазине все пестрит черным и красным кружевом. Томные сексуальные девицы в расстегнутых сверху блузах, выставляющих на всеобщее обозрение пышную грудь, стоят с безразличным видом за прилавками; на заднем плане играет тихая запись «Je t’aime» в исполнении чувственных голосов. Я робко пробираюсь между стойками, увешанными легким кружевом и атласом. Здесь есть все – стринги нежных пастельно-карамельных оттенков, максимально открытые бюстгальтеры тончайшего кружева, пояса, бюстье «на косточках» без бретелек, французские трусики и совершенно прозрачные игривые лифчики. Мерцающие огни розовых светильников придают этим кукольным одежкам несколько зловещий вид. Уж не знаю, когда Риа получила в подарок тот красивый комплект с вышивкой, но сейчас здесь такого нет. Я останавливаю взгляд на одной довольно консервативной шелковой паре, но примерить не отваживаюсь. По правде говоря, даже разглядывать ее мне как-то неловко, не то, что носить. Прослонявшись с полчаса среди этого многообразия, словно чумазый бродяга, забредший в видеосалон, я так и ухожу ни с чем.

Бродя по Сохо, пытаюсь припомнить, когда в последний раз занималась сексом, но ничего конкретного так и не всплывает в памяти. Старательно роюсь в воспоминаниях, но все напрасно. Тогда я расширяю задачу, решив включить туда пункт «даже сама с собой», но результат все тот же – экран моей памяти пуст. Если не считать детских фантазий об Оливере Вендте, которые всякий раз неизменно вяло сходят на нет, то я представляю собой не что иное, как подержанную девственницу, стыдливую и фригидную старую деву.

Угнетенная одним лишь этим выводом (а он действительно угнетает), я поставлена еще перед другой, еще более серьезной проблемой: я выбросила в помойку все свои трусы.

Что делать? После того как мне так и не удалось обрести сексуальное самосознание в «Ажан провокатер», выбора у меня в общем-то нет. Не идти же мне в «Маркс и Спенсер» – для обретения тайного сексуального самосознания слишком мрачная перспектива.

Я все же плетусь в сторону «Маркса», когда на небе начинают зловеще сгущаться тучи. Ускоряю шаг. Первые редкие капли переходят в град, и я ныряю под какой-то козырек в поисках укрытия. Несколько минут стою, стряхивая с себя капли, и жмусь к витрине, чтобы окончательно не промокнуть, потом замечаю, что попала не куда-нибудь, а в «Ла Перла».

Хотя теперь я и убеждена, что мое место отныне в монастыре, все-таки захожу внутрь.

Здесь белье совершенно другого уровня. Никакой вульгарности и пошлости. Сам магазин выглядит, как дорогая жемчужина в сверкающей золотой оправе – кремово-белые стены, пол светлого мрамора. Здесь не найдешь открытых вызывающих бюстгальтеров или дешевых «развратных» трусиков, на «демоническое» черное кружево нет даже намека. Здесь торгуют настоящим бельем, роскошным, дорогим и вместе с тем удобным для ежедневной носки (если, конечно, ты можешь позволить себе такую покупку).

Есть и покупатели – красивая моложавая парочка, скорее всего итальянцы – это заметно по манере хорошо и в то же время небрежно одеваться. Он выбирает для нее трусики, сразу несколько видов – с заниженными бедрами, шелковые стринги и какие-то совсем тоненькие прозрачные плавочки. Она, откинув назад длинные темные волосы, ждет со скучающим видом, будто они это делают каждый день, и ей гораздо интереснее было бы посидеть дома перед телевизором. Я чувствую себя немного вуайеристом, однако беру на заметку каждый из выбранных им предметов. Стало быть, такое белье нравится мужчинам?

Но прийти в магазин уровня «Ла Перла» означает не просто глазеть. После недолгих колебаний направляюсь к стендам, ко мне навстречу идет женщина-продавец. Сразу прихожу в волнение, так как в ней вижу образ мадам Дарио – тот же аристократический нос, тот же повелительный взгляд и скульптурно-безукоризненная прическа Маргарет Тэтчер.

– Судя по всему, вам нужна помощь, – говорит она медленно, с расстановкой, словно взвешивая каждое слово.

Все еще не опомнившись от впечатления, вызванного такой схожестью, и продолжая удивленно таращиться на нее, я неуверенно мямлю:

– Да… Мне… нужны трусики, то есть… белье. Только пока не могу решить какое…

Я даже не успеваю сообразить, что наплела, как она уже измеряет мою грудь.

– Тридцать два В. – Она оглядывает меня с ног до головы. – Думаю, внизу вам подойдет десятый размер. Для каких целей вы приобретаете это белье? Будете ли надевать его с какой-то особенной одеждой? Может быть, с платьем без бретелек?

– Нет-нет, просто на каждый день.

– Ну в таком случае, полагаю, лучше остановить выбор на белом. – И она указывает в сторону, противоположную экзотическим шелкам, которыми любовались итальянцы, на другой стенд, с бельем гораздо более сдержанного вида.

Итак, я вернулась к тому, с чего начинала, с той лишь разницей, что впятеро дороже. Тем не менее я следую за продавцом, и она протягивает мне бюстгальтер и трусики белого цвета.

– Хотите примерить? Почему бы нет?

– О да, конечно.

Меня ведут к примерочной размером побольше моей спальни, где стоит небольшой обитый белым бархатом диванчик и неназойливо, ровно горят светильники.

– Посмотрите, как они будут сидеть на вас, – говорит она, задвигая за мной занавеску.

Даже просто находясь в этой примерочной, успокаиваешься и расслабляешься. Я сажусь на диванчик и, стряхнув с волос капли дождя, расстегиваю пальто. Снимаю туфли и начинаю раздеваться. Белье «Ла Перла» по размеру подходит мне идеально. Гладкое, приятное на ощупь, с изящными кружевными вставочками, оно выглядит привлекательно, сидит как влитое, подчеркивает фигуру. Но можно ли назвать его сексуальным?

Я поворачиваюсь и осматриваю себя сзади. Там все просто замечательно. Кручусь. Все действительно очень хорошо. Укорачиваю одну бретельку на бюстгальтере. Поправляю чашечки так, чтобы грудь казалась выше, и с одобрением разглядываю свое отражение в зеркале. Вдруг я замечаю, что занавеска задернута неплотно и красивый итальянец, поджидающий возле примерочной свою жену, довольно бесстыдно наблюдает за мной.

Он видит, что я его заметила, но при этом не отворачивается и не отводит взгляд. Вместо этого он улыбается и едва заметно кивает мне. Его окликает жена, и он спокойно отвечает ей, продолжая смотреть на меня.

Сердце мое колотится, я чувствую, что покраснела, и в то же время ощущаю во всем теле какую-то томность. Внутренний сердитый голос возмущается: «Да как он смеет!», но озорные и дерзкие мысли вызывают во мне сладкий трепет. Занавеска шевелится, за ней раздается голос женщины-продавца:

– Ну как? Что вы думаете по поводу этого белья?

– Прекрасно, – говорю я, и голос мой почему-то звучит более глубоко и низко.

Она осторожно просовывает голову из-за занавески.

– О-о. Идеально. – Она одобрительно кивает. – Сколько комплектов вы хотели бы взять?

Я задумываюсь над этим вопросом, продолжая разглядывать себя в зеркале.

Итальянец исчез.

Я покупаю три комплекта белого цвета, два телесного и два черного. На эту примерку я потратила сил на месяц вперед, но дело того стоило.

Наконец после долгих исканий я нашла свое тайное сексуальное «я» – эта дамочка оказалась гораздо капризнее и требовательнее, чем я предполагала.

Теперь всякий раз, одеваясь, я радуюсь мысли о том, что позже буду раздеваться. Только одна вещь по-прежнему остается под вопросом – перед кем?

Макияж

Разве не будет удивительным, если ни одна из нас не станет нуждаться в нем? Увы, некоторые рождаются красавицами, но большинство из нас создают эту красоту искусственно. Макияж – это что-то вроде одежды для лица, и в городе женщина не мыслит о том, чтобы показаться на людях без макияжа – это все равно что выйти на, улицу абсолютно раздетой. Ничто так не освежит лицо и не придаст окончательного штриха ухоженности облику, как легкий слой помады на губах, черной туши на, ресницах и нежных розовых румян на щеках.

Однако несмотря на то что новые веяния, в косметической моде могут приходить и уходить, некоторые понятия навсегда, остаются вне изменений и времени. Если говоришь начистоту, то много – это всегда много. Важно заметить, что люди, делая вам комплимент, имеют в виду красоту ваших глаз, а, не наложенной на них косметики. И если вы обнаружили, что не способны привлечь внимание мужчины, не оставив у него на лацкане белого пятна от пудры (событие слишком ужасное для живописания словами!), то значит, настало время пересмотреть как цели, так и методы применения косметики. Декоративная косметика, может во многом преобразить ват облик в лучшую сторону, но она не оградит вас от старения, разочарований или от тысячи других проблем, вас волнующих. Одним словом, вам следует в разумной степени использовать возможности макияжа, однако при этом быть достаточно мудрой, чтобы знать, когда остановиться.

Проснувшись однажды утром, я вдруг обнаруживаю, что, помимо неудавшегося брака, новой работы, непривычной для меня финансовой независимости и уверенности в том, что остаток жизни я проведу в одиночестве, я имею еще вдобавок ко всему прочему кожу девочки-подростка – красную, жирную, покрытую прыщами.