Текст книги "Элегантность"
Автор книги: Кэтлин Тессаро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Когда я захожу утром в комнату с чашечкой эспрессо в руках, Поппи всякий раз приветствует меня словами: «Мужчины неравнодушны к шанхайским лилиям». Я подмигиваю ей в ответ и, понизив голос на две октавы, пою первый куплет «И снова влюблена» до тех пор, пока низкие ноты не становятся убийственными для моего исполнения. Постепенно мы привыкаем друг к другу и в конечном счете становимся друзьями. Несмотря на то, что мы такие разные, я вскоре обнаруживаю, что у моих Цветочков почти столько же тайных недостатков, сколько у меня. Единственная мечта Поппи – встретить мужчину, рядом с которым она сможет спокойно щеголять на высоких каблуках. А Флора буквально помешана на старых постановках «Далласа». Когда нам бывает скучно (а это случается часто), она услаждает наши взоры забавным перевоплощением в Сью Эллен, для вящей убедительности гася при этом свет, что обычно не вызывает восторга у Поппи, которая не готова расстаться с удобством даже ради реалистичности.
Поэтому я не очень удивляюсь, когда в один из душных августовских дней, в четверг, Поппи как бы невзначай спрашивает, не хочу ли я провести выходные с ней и Флорой в загородном доме ее родителей в Беркшире.
– Ничего особенного, – говорит она. – Подышим свежим воздухом, отдохнем. Просто побездельничаем…
Идея удрать из Лондона в прохладный зеленый оазис английской глубинки опьяняет меня мгновенно. Мне представляются чаепития под тенистыми кронами старых каштанов, мягко покачивающийся на ветерке гамак, ужин из консервов под звездами с живым оркестром сверчков и цикад, девушки в белых платьях с голубыми кушаками… Все это проплывает у меня перед глазами.
– Очень заманчивое предложение, – вздыхаю я.
– Вот и отлично, – говорит Поппи. – Едем завтра вечером после работы. Машину поведет Флора, так что советую плотно не наедаться, пока не приедем… Если, конечно, приедем. – Она улыбается. – Нет, Луиза, правда! Я ужасно рада, что ты согласилась! Это будет всего лишь маленькая домашняя вечеринка.
– Домашняя вечеринка? – Я едва не подпрыгиваю. Ведь одно дело – выходные за городом, и совсем другое – вечеринка, пусть и домашняя.
Она видит ужас на моем лице и спешит меня успокоить:
– Да совсем маленькая! Только мой брат с женой, мама с папой, моя сестра Лаванда с мужем (кстати, ужасный зануда и притом волокита, так что имей в виду), мой другой брат Тарквин, которого недавно исключили из Итона, поэтому в присутствии моих родителей лучше не упоминать о школе, о школьных друзьях, об академических надеждах на будущее, о пропущенных годах учебы, о книгах, о школьной форме, о принце Уильяме, о регби и алкоголе. Честно говоря, от него лучше вообще держаться подальше. Собственно, все мы так и будем делать. Самый простой способ. Ну и еще ты, я, Флора, брат Флоры Эдди, который играет на фортепьяно, мои бабушка с дедушкой, мамина сестра Хэзел, моя кузина Дэйзи, ее друг Саша и, может быть, чета Дрюз – они тетины друзья и сейчас подумывают о разводе. – Она лучезарно улыбается. – В общем-то, как видишь, почти никого! Вот посмотришь, будет здорово!
– Здорово… – эхом вторю я. – Действительно здорово. – При этом я сникаю, как стоящий в углу изношенный армейский сапог.
Я всегда не любила гостить в чужих домах. Даже в детстве ненавидела водить хороводы, а что такое семейная вечеринка, как не один большой взрослый хоровод? Я начинаю паниковать, когда не могу есть то, что хочу и когда хочу, у меня портится настроение из-за необходимости делить с кем-то санузел. У меня мурашки бегут по спине при мысли о том, как мне придется красться по коридору среди ночи, прислушиваться под дверью ванной, имеются ли там признаки чьей-либо жизни, и стараться писать как можно тише из-за того, что стены чуть ли не бумажные. И вдобавок меня страшит перспектива участвовать в каких-нибудь спортивных состязаниях, которые требуют долгих лет тренировки да к тому же еще специальной одежды, например, в верховой езде, стрельбе или гольфе. В таких случаях у меня перед глазами возникает одна картина: вся компания, лихо управляя скакунами, мчится через барьеры и изгороди впереди только я на старой кляче плетусь далеко позади, отстав на полмили.
– Шикарно! – восклицает Поппи в полном восторге. – И мы сможем поиграть в шарады.
До чего же жизнь бывает жестока!
– Что делать? – пригнувшись пониже за перегородкой, шепчу я в трубку Колину. – Я же уже сказала «да»!
– Поезжай, конечно. Главное – только набрать нужных вещей.
– Кол, как ты не понимаешь! – Я почти перехожу на шипение. – Я совсем не умею жить с другими людьми! У меня месяцы ушли на то, чтобы привыкнуть к твоему дому, хотя вы с Риа совсем другое дело!
Он вздыхает.
– Значит так, сегодня вечером, когда придешь с работы, мы это обсудим, и я помогу тебе собраться. Хорошо? И не вздумай увиливать и идти на попятную! Поскольку Риа уезжает на выходные к сестре, мы с Энди наконец-то сможем побыть дома одни – он уже отправился по магазинам, а мне нужно подумать о видеокассетах, которые мы будем смотреть.
– Ах вот оно что! Ну, тогда решено, точно еду, – говорю я. Отрадно слышать, что хоть у кого-то из нас есть личная жизнь.
Когда я возвращаюсь вечером домой, Колин встречает меня в дверях бокалом ледяного шабли.
– Ты ангел. – С благодарностью принимаю подношение и плюхаюсь на диван. – Откуда ты знал?
– Я всегда все знаю. – Он улыбается и садится рядом. – Знаешь, я тут без тебя пролистал книжечку твоей мадам и наткнулся на кое-какие полезные идеи. Вот что, на мой взгляд, понадобится тебе как минимум. – И он протягивает мне несколько листов формата А4.
– Я вижу, тебе пришлось попотеть, – говорю я.
Он улыбается.
– Выпей еще вина и попробуй вникнуть. Список предусмотрительно поделен на разделы.
Для поездки:
• одна пара джинсов – не слишком потертых;
• один простой кашемировый пуловер;
• одна белая футболка (плюс две запасные);
• одна пара туфель на низких каблуках для вождения машины.
– Но машину поведу не я, Кол.
– Это просто совет, не более. Хочешь чипсов?
– Да, пожалуй.
Он убегает на кухню.
– Но это невозможно! У меня нет высоких сапог, не говоря уже о кашемировом пуловере. А в ветровке я запарюсь!
– Это ты в Риме запарилась бы, Узи. Тебе простые, с сыром или с луком?
– С сыром и луком, пожалуйста.
Я возвращаюсь к списку, который уже начинаю ненавидеть.
Для поездок в город и на вечер:
• одно простое льняное платье (для экскурсий в город);
• одно простое вечернее платье-джерси для официальных ужинов.
– Простое вечернее платье-джерси?! Ты когда-нибудь видел простое вечернее платье-джерси? Я лично никогда. – Я мрачнею с каждой минутой. – Кол, неужели ты всерьез думаешь, что они будут наряжаться к ужину?
Он появляется на пороге с плошкой чипсов и протягивает ее мне.
– А кто это может точно знать?..
• На ночь: одна легкая пижама и гармонирующий с ней халат; тапочки;
• красивые новенькие трусики на случай, если кто-нибудь «непреднамеренно» забредет к тебе.
– Кол!
– Это с каждым может случиться, Луиза. – Он вытягивает свои длиннющие ноги и заталкивает в рот чипсинку.
Для спорта:
• белый теннисный костюм, теннисные тапочки и ракетка;
• сапоги для верховой езды (можно у кого-нибудь позаимствовать);
• купальник.
Откладываю листок в сторону, голова идет кругом.
– Ну, это уж слишком! Не могу же я сейчас бежать в магазин, чтобы купить теннисный комплект и веллингтоны! Не убьют же они меня, если у меня не будет всей этой амуниции…
Он смотрит на меня неуступчивым взглядом. Молчим.
Пробую другой подход.
– Должно быть, помимо меня, кто-то еще тоже не захочет скакать верхом, стрелять или что там еще они делают за городом. Что это еще за специальные наряды? Я просто не понимаю! То есть я хочу сказать, может, не у всех пижама сочетается с халатом, и далеко не каждый готов сверкать новыми трусами только на случай, если замок в ванной вдруг окажется неисправным. Нет, я наверняка буду не одна такая!
Он пожимает плечами.
– Послушай, ты просила, чтобы я тебе помог. Я помогаю. Ну что я могу поделать, если люди носят все это за городом! Нет, ты, конечно, можешь не брать туда вообще ничего, кроме пары запасных трусов, но что, если они будут наряжаться к ужину? Что ты будешь делать тогда?
Я собираюсь ответить ему, когда появляется Риа.
– Что это у вас тут? – Она опускается на диван рядом со мной и берет несколько чипсинок.
Я тяжко вздыхаю.
– Поппи пригласила меня на выходные в свой загородный дом, а потом выяснилось, что в доме будет полно чужих людей, вечеринка, светское общество… И вот теперь я не знаю, что мне нужно, что мне брать, а Колин пытается помочь мне…
Она отпивает вина из моего бокала.
– Ну что ж, надеюсь, у тебя есть пара веллингтонов…
Вот черт!
Позже в тот же вечер я откапываю и брякаю на постель свою голубую нейлоновую сумку, которую купила в лос-анджелесском аэропорту еще в восьмидесятые, когда однажды жутко нагрузилась сувенирами, не умещавшимися в чемодане. Она лежит, поникнув, раскрытая, как гигантский разверзнутый рот, обвешанная и обклеенная ярлыками авиалиний. Я отрываю их, но она все равно смотрится как дешевый и чудовищно яркий мешок. Настроение портится окончательно,
Затем я открываю платяной шкаф и задумываюсь над тем, что из имеющихся у меня вещей могло бы подойти для поездки. Поношенные джинсы «Дизель», облезлый кардиган, кожаные брюки, которые, когда я двигаюсь, создают больше грохота, чем военный парад на Красной площади.
Тут я вспоминаю, что Колин, готовя список, консультировался с моей старой подругой мадам Дарио. Сажусь на постели и открываю книгу на главе «Выходные». Читаю совет: «Будьте подготовлены».
Окончательно падаю духом. Все-таки Колин прав. Продолжаю сидеть с раскрытой книгой в руках, задумавшись над тем, выйду ли я когда-нибудь из-под опеки мадам Дарио. Но не забываю и о главной проблеме, к которой прибавилась неожиданная дилемма. С одной стороны, мне хочется положить в сумку пару чистых трусов и на этом закончить. С другой стороны, я не могу так поступить. Я уже зашла слишком далеко. Поскольку теперь мне доподлинно известно, что элегантность – это ни что иное, как желание приложить добавочные усилия и проникнуться духом вещей – духом самой жизни, – и сделать это с энтузиазмом и изяществом. И в конце концов, если люди именно так одеваются на выходные за городом, значит, и я, наверное, не умру, если попробую.
На ум опять приходит Риа. Стучу в ее дверь.
– Да!
Просовываю голову и спрашиваю:
– Не знаешь, у кого я могла бы позаимствовать веллингтоны?
Риа улыбается.
– По-моему, у моей сестры есть. Я подумаю, что можно сделать.
К пятнице после целых суток терзаний и сомнений я все же умудряюсь собрать внушительных размеров сумку. Подготовилась лучше некуда, почти на любой случай, за исключением тенниса – тут я решила притвориться завзятой болельщицей. И хотя меня вряд ли назовут законодательницей моды в стиле кантри, я все же могу утешиться по крайней мере тем обстоятельством, что верх моей пижамы сочетается с низом, что я сумела уложить платье так, чтобы оно не помялось, да в придачу еще запихнуть в сумку две пары обуви. Я мысленно поздравляю себя с удачей, когда к офису на своем старом солнечно-желтом «жуке» подкатывает Флора и громко сигналит.
– Она приехала! – сияя от радости, кричит Поп-пи и, высунувшись из окошка, машет рукой.
И тут я вдруг вспоминаю, что кое-что забыла.
– Черт! Черт! Черт! Ну как же так?!
– Что случилось? – спрашивает Поппи, спеша к столу выключить компьютер и включить автоответчик.
– Послушай, я забыла купить подарочки для твоих родителей! – Я достаю бумажник из своей вишневой соломенной сумочки и несусь к двери. – Будь добра, закинь мою сумку в багажник, а я вернусь буквально через минуту, клянусь! Скажи Флоре, чтобы подождала! – И я сломя голову мчусь вниз по ступенькам.
Одним из завидных преимуществ работы в «Роял-опера-хаус» является то, что ты находишься в самом центре «Ковент-Гарден». Всего пятнадцать минут уходит у меня на то, чтобы влететь в «Пенхалигон», купить обернутую в подарочную бумагу коробочку ароматизированных свечей и примчаться обратно к машине, где меня ждут Флора и Поппи.
– Ну что, готова? – Флора заводит мотор и надевает розовые солнцезащитные очки.
– Готова! – кричу я и плюхаюсь на заднее сиденье.
Едва не сбив какого-то лоточника, машина устремляется вперед, и мы на полной скорости несемся из Лондона навстречу зеленым равнинам.
Где-то между Оксфордом и Ридингом мы сворачиваем с главного шоссе и, как Алиса в Стране Чудес, попадаем в сказочные непроходимые кроличьи лабиринты проселочных дорог, вьющихся среди зеленых угодий от одного причудливо названного населенного пункта к другому. Эти загадочные названия наводят на мысль о каком-то таинственном, волшебном путешествии, достойном пера Толкина или Льюиса. Мы проезжаем Таттс-Кламп, проносимся вблизи Роттен-Роу и мчимся навстречу судьбе, когда Флора вдруг резко сворачивает вправо. Примерно с четверть мили мы едем по мощеной дорожке, окаймленной рядами старинных каштанов, за которыми простирается густая зелень парка. Затем парковый ландшафт сменяется изумрудным ковром безукоризненно подстриженных лужаек, среди которых раскинулся (именно раскинулся!) родительский дом Поппи – огромный особняк красного кирпича времен королевы Анны, со свинцовыми проемами окон, двумя высокими башенками и фигурными водосточными трубами, расположенными прямо над солидной дубовой дверью.
То ли из-за поразивших меня громадных размеров этого жилья, то ли из-за гоночных талантов Флоры я с трудом перевожу дух.
– Вот и приехали! – Поппи выпрыгивает из машины с неожиданным для ее роста проворством.
– Боже мой, Поппи! – восклицаю я. – Неужели ты живешь здесь?
– Здесь очень мило, – говорит она. – Только ужасно сыро и жутко дорого отапливать весь дом… Не то, что в моей норке в Ноттинг-Хилл.
Она откидывает переднее сиденье, и я пытаюсь вылезти, но мои дрожащие ноги подкашиваются, и я падаю.
– Хоп-ля! – С невозмутимым видом Флора поднимает меня с земли (по-видимому, люди часто вываливаются из машины, когда она за рулем). – Вздохни глубже, Луиза, и все пройдет. Это все проклятый свежий воздух!
В следующий момент я обнаруживаю, что со всех сторон окружена собаками. Не двумя и не тремя, а по меньшей мере дюжиной – самых разных пород и размеров, прыгающих, лающих, лижущих и нюхающих с такой преувеличенной энергией, что вам хочется зарыться под землю. И при этом они откровенно, все как одна, пахнут псиной. Посреди этой собачьей тучи возвышается женщина с отсутствием даже намека на подбородок, ростом повыше Поппи, обутая в поношенные веллингтоны и сжимающая и руке угрожающего размера садовые ножницы.
– А ну сидеть! – приказывает она собакам голосом, способным управлять целой империей (или даже стереть таковую с лица земли). – Сидеть, мальчики! Джаспер, фу! Говорят тебе, фу! Да вы оттолкните его, – инструктирует она меня и поясняет: – Его еще толком никто не воспитывал, поэтому он такой несносный.
– Мамочка! – Поппи пробирается через море виляющих хвостов, чтобы поцеловать мать в щечку. Однако это благородное стремление пресекается, причем не собаками, а самой миссис Симпсон-Сток, которая немедленно пятится в сторону, старательно избегая всякой физической близости. Из-за этого неожиданного движения Поппи теряет равновесие и брякается матери на плечо.
– Честное слово, Поппи! – фыркает та, отстраняя дочь. – Какая ты всегда неуклюжая!
– Да, мамочка. – Поппи хихикает. – Ты же меня знаешь!
– Привет, Флора. – Мама молниеносно вытягивает вперед руку, словно в ней запрятана пружина. Она пожимает руку Флоры так сильно, что светлая стриженая головка моей приятельницы трясется вместе с подпрыгивающими на ее лице розовыми очками.
Затем все с тем же пугающим гостеприимством миссис Симпсон-Сток обращается ко мне.
– А вы, должно быть, та самая американка! – гудит она, теперь уже сотрясая в рукопожатии меня.
– Луиза, мамочка. Ее зовут Луиза, – поправляет Поппи.
– Ну что ж, Луиза, добро пожаловать в Лауер-Слотер. Чувствуйте себя как дома. У нас здесь не особо, много правил. Во-первых, ужин у нас в половине восьмого – в восемь. Строго, без опозданий. Во-вторых, никакого кормления собак! Они и так упитанные. Правда, мои мальчики? Правда, мои малютки? У-у-у!.. И в-третьих, никаких посторонних в оружейном зале. Если там кому-то и снесет голову, я предпочитаю, чтобы это был член моей семьи. Понятно?
– Абсолютно, – отвечаю я и отшучиваюсь: – У нас в семье похожие правила относительно оружия.
Она смотрит на меня с каменным видом.
Никто не произносит ни звука. Даже собаки чувствуют, что я сделала неверный шаг, и застывают на месте. Где-то в отдалении зловеще кричит павлин. Ветер шелестит листвой каштанов. Само время, которое обычно не ждет никого, кажется, тоже привыкло замирать ради миссис Симпсон-Сток.
– Итак, делайте по возможности, как я сказала, – говорит она, и пленка снова начинает крутиться. – Поппи покажет вам ваши комнаты, и я надеюсь, Флора, что на этот раз ты будешь спать в своей, – прибавляет она, многозначительно поведя бровью, отчего Флора моментально краснеет и начинает нервно хихикать.
Отчаянно надеясь хоть как-то загладить свою ошибку, я сую ей в руки коробку со свечами.
– Это вам, – говорю я, подобострастно улыбаясь. – Всего лишь маленький пустячок в знак благодарности.
– Весьма признательна, – сухо отвечает она и засовывает коробку под мышку, даже не удостоив ее взгляда. – Судя по запаху, свечи или мыло. Все почему-то тащат мне свечи и мыло. Не сомневаюсь, что я самая чистая и лучше всех пахнущая женщина на белом свете. Однако вы очень добры. И хорошо воспитаны. Не ожидала обнаружить такие цивилизованные манеры у американки. А теперь я должна вернуться к своим розовым кустам. Нужно успеть закончить стрижку до ужина. Не забудьте, не позже восьми. И пожалуйста, Поппи, прошу тебя, не сутулься! Пойдемте, мальчики!
И она уплывает в сопровождении колышущейся тучи собак.
Некоторое время мы стоим молча, пока Поппи, издав протяжный вздох, не говорит:
– Ну, как она тебе? Правда милая? Мне кажется, она тебя уже обожает!
– Да, похоже, у тебя есть шансы, – подтверждает Флора. – Со мной она впервые заговорила через два года.
Поппи достает из багажника сумки, потом громко хлопает крышкой и берет свои вещи.
– Ну так что, пойдемте в дом? А потом я покажу вам окрестности.
Тупо уставившись на багаж, я не могу понять, в чем дело – чего-то не хватает.
– А где моя сумка?
Поппи и Флора недоуменно переглядываются.
– Какая сумка? – говорит Флора. Внутри у меня все переворачивается.
– Голубая нейлоновая сумка, которую я принесла в офис. Помнишь, я еще попросила тебя отнести ее в багажник?
Снова орет проклятый павлин.
Поппи стоит, разинув рот, потом закрывает его. Вид у нее растерянный.
– Но когда ты попросила отнести сумку, я думала, что ты имеешь в виду вот эту. – Она указывает на вишневую соломенную сумку. – Я думала, что это и есть твои вещи.
Во рту у меня пересыхает.
– Это моя ручная сумка, – хрипло говорю я. Тишина.
– Такая большая? – Флора приходит на помощь подруге.
Но этого и не требуется.
– Ерунда! – Поппи неуклюже пытается рассмеяться и грубо хлопает меня по заднице. – Не бери в голову! Возьмешь что-нибудь из одежды у меня и у Флоры. Уверена, мы тебе что-нибудь подберем!
Я впадаю в состояние безнадежного отчаяния. Вся моя способность легко приспосабливаться молниеносно улетучивается.
– Да ладно тебе, Луиза. Зачем так хмуриться? – говорит Флора. – Не конец же света наступил! Я уверена, что у меня найдется для тебя пара трусиков. И эти брюки, которые сейчас на тебе… – Она оглядывает мои «не слишком потертые» джинсы. – …в общем-то вполне сойдут для семейного ужина, а поскольку ты не будешь ездить в них верхом… – Она замолкает, видимо, пытаясь представить, каково это – провести целые выходные в Лауер-Слотер, не имея на себе ничего, кроме джинсов и кардигана.
Некоторое время мы стоим молча, уткнувшись взглядом в пустое место на дорожке, где сейчас должна была бы лежать моя сумка.
– Прости меня. – Поппи обнимает меня за плечи и ведет к дому. – Мы обязательно найдем для тебя что-нибудь. Обещаю.
Но что бы они ни говорили, я сейчас могу думать только об одном – что обе они выше меня по меньшей мере сантиметров на двадцать. И как я теперь буду обходиться без раздобытых с таким трудом веллингтонов и без своего немнущегося платья?
Поппи приводит меня в комнату в восточном крыле дома, украшенную довоенными эстампами, с пологим потолком и выщербленными неровными половыми досками, тайно сговорившимися устраивать каверзы всем, даже самым тихим и послушным посетителям. Кровать жалобно стонет в знак протеста, когда я сажусь на нее.
– Уборная в конце коридора, а мы с Флорой живем в соседних комнатах. – Поппи говорит таким тихим и добрым голоском, словно я старая больная родственница, нуждающаяся в утешении. – Ты пока отдохни, а я постучу тебе, когда придет время ужина.
– Прекрасная идея! – С трудом выдавливаю улыбку. – Я действительно, пожалуй, немного полежу.
Они уходят, и я опускаюсь на постель. Легкий ветерок врывается в открытое окно, и я вдруг расплываюсь, как сдувшийся шар. Глаза, к моему великому стыду, набухают слезами, упрямо просящимися наружу. Слезами обиженного восьмилетнего ребенка, который просто хочет домой. Сопротивляться, сдерживаться бесполезно, и, свернувшись калачиком на постели, я уступаю своему горю. Все мои надежды на еще один сногсшибательный триумф, подобный эскотовскому, улетучились.
Ведь на такое я совсем не рассчитывала, и у меня были иные, куда как далеко идущие планы. А что теперь? Теперь я буду чувствовать себя неуютно и вынуждена три дня проходить в одной и той же одежде как нищенка. В приливе ярости я колочу по подушке, пух летит в разные стороны, падая на постель и на пол.
Вот чего я добилась. Тихо всхлипывая, начинаю собирать пух и перья.
Ползая на карачках по полу в море жалости к самой себе и с потеками туши для ресниц на лице, я вдруг улавливаю доносящиеся из открытого окна звуки фортепьяно. Поначалу это тихая, осторожная игра, выстроенная на серии сразу нескольких замысловатых музыкальных тем, однако постепенно она набирает силу и мощь, в конце концов, взрываясь бурными аккордами, яростно громоздящимися друг на друга, а потом снова стихает, обретает нежность и тепло, с тем чтобы начать круг заново.
Я застываю на коленях, как пронзенная. То ли это пластинка, то ли кто-то слушает радио. Но когда игра кончается, я слышу повтор одного из особенно трудных мест; оно повторяется снова и снова, пока исполнитель, обретя уверенность, не добивается полной чистоты. Потрясенная, я вдруг осознаю что это была живая игра.
Я перестаю плакать, а вернее, просто забываю о слезах. Поднявшись с пола, открываю дверь, выхожу в коридор и тихонько крадусь по лестнице следуя за музыкой, как загипнотизированное дитя, влекомое волшебными звуками заколдованной свирели.
Большинство гостей собралось на лужайке – одни играют в крокет, другие нежатся в шезлонгах. Дом пуст. Теплый ветерок, задувая в открытые окна, теребит невидимыми руками занавески в такт музыке.
Спустившись вниз, я заворачиваю за угол и иду по коридору, пока не прихожу в длинную комнату с книжными стеллажами до самого потолка. В дальнем конце зала стоит элегантный рояль «Стейнвей» примерно начала двадцатого века, и за ним – я безошибочно определяю это даже по спине – сидит молодой человек, встреченный некогда мной на ступеньках «Опера-хаус».
Безразличный ко всему вокруг, он извлекает из инструмента звуки с неистовым темпераментом, его длинные пальцы скользят по клавишам с невероятной скоростью, то шквалом обрушиваясь на них, то уже в следующий момент нежно лаская – и все это с блистательным мастерством и поистине профессиональной техникой. Общее впечатление от его игры не что иное, как ощущение героики – ни расчета, ни колебаний. Даже самые нежные и мягкие пассажи обнаруживают присутствие такой страсти и увлеченности, какой не сыщешь в повседневной жизни. Некоторое время я стою в нерешительности на пороге. Но он поглощен музыкой настолько, что, похоже, даже вмешательство Всевышнего не могло бы отвлечь его, поэтому я набираюсь смелости войти.
И пока я стою, затаив дыхание, в уголочке и слушаю, со мной происходит настоящая метаморфоза. Плечи сами собой распрямляются, напряженный мозг расслабляется, дыхание становится ровным. Последние лучи розового заката освещают фигуру музыканта, окружая его голову золотистым нимбом, создающим впечатление нереальности.
Но он вполне реальный, самый настоящий, живой.
А потом даже проникший повсюду запах псины каким-то невероятным образом улетучивается, и ему на смену приходит тонкий аромат поздних предосенних роз, струящийся из открытых стеклянных дверей веранды.
Не знаю точно, сколько я там простояла – может быть, пять минут, может быть, полчаса, – но, закончив играть, он наконец оборачивается.
– О-о? Привет! – говорит он с улыбкой. – Не ожидал увидеть вас здесь. Давно тут стоите?
– Да… то есть нет… – отвечаю я в растерянности. – Не очень давно. Вы так хорошо играете!
– Спасибо. – Он застенчиво склоняет голову. – Шопен. «Четвертая баллада», моя любимая. А вообще-то нет, – тут же поправляется он, не желая допустить такую потрясающую неточность. – Мой самый любимый – Бетховен, потом Шопен, Брамс и, конечно, Рахманинов. Вы любите Рахманинова? – Он сыграл несколько пассажей из «Третьего фортепьянного концерта» Рахманинова. – Восхитительно, правда? А вот это?.. – Снова зазвучал отрывок. – Это самое красивое место! Вам должно нравиться! – Его крик слышится сквозь бурный натиск аккордов.
– Да, это восхитительно, – соглашаюсь я и смеюсь. Его радость и страстность заразительны.
– Подождите, вот! Послушайте эти октавы! – Пальцы музыканта снова разлетаются по клавишам. – Я сам видел, как один человек однажды сломал палец в этом месте. Верите, нет? Сломал себе всю карьеру! – И он улыбается так, словно сообщил мне самую милую новость на свете. – А что-нибудь из Прокофьева знаете?
– Только «Ромео и Джульетту» и «Любовь к трем апельсинам», – признаюсь я.
– Я обожаю «Ромео и Джульетту»! – В какой-то момент мне кажется, что он буквально разрывается от переполняющего его восторга. – Сцена смерти Меркуцио… это так трагично! – И он снова принялся играть, одним своим роялем заменяя целый оркестр, наполняя комнату звуками драматичного напряженного марша, так характерно завершающего второй акт.
Усевшись рядом в кресло, я наслаждаюсь игрой и буквально греюсь в лучах его энтузиазма и изумительного таланта.
Я даже припомнить не могу, чтобы кто-нибудь так откровенно и искренне наслаждался чем-либо. Возможно, все дело в моем возрасте или в людях, с которыми я общаюсь, но почти все, кого я знаю, кажутся мне сейчас прожженными циниками. Попыхивая очередной сигареткой, мы пытаемся показать друг другу, что все повидали, все перепробовали и не нашли в этом ничего особенного. У нас не принято выказывать страсть, искренность, подлинные чувства. Лишь в редких случаях мы можем проявить восторг, но только на краткий миг, и сами его смущаемся. Мы стыдимся его, как вспышки безумия, и извиняемся за него на следующий день. Его принято считать чем-то ненормальным, а так называемая нормальная жизнь – это серьезное и довольно скучное занятие. Чем она серьезнее и скучнее, тем нормальнее.
Я не знаю, как мы все сообща пришли к заключению, что взрослые должны вести себя именно так, но когда я наблюдаю за его игрой, у меня в груди появляется щемящее чувство – острое желание выпустить на волю свой вечный пессимизм и поселить на его место в душе легкую радость. Тот экстаз, который бьется во мне сейчас.
Он заканчивает сцену смерти Меркуцио и начинает играть захватывающее зловещее место на балконе, когда я вдруг слышу чьи-то шаги по деревянному полу.
– Так вот ты где! – На пороге стоит Флора в цветастом платье. – Повсюду тебя искала! Ведь скоро ужин. – Она берет меня за руку и мощным рывком девчонки, отпахавшей свое в школьной хоккейной команде, вытягивает меня из кресла. – Я вижу, ты уже познакомилась с моим братом Эдди. Эдди! – кричит она. – Эдди, ради Бога, перестань!
Он прекращает играть и с негодующим видом поворачивается.
– А-а, это всего лишь ты, старая перечница, – говорит он и лукаво подмигивает ей.
– Да, я. Рада тебя видеть, пустой звук, – отвечает она с язвительной ухмылкой. – Луиза, надеюсь, он не заморил тебя тут совсем? Он может лупить по клавишам, пока ты на стенку не полезешь. Правда же?
Он довольно кивает.
Флора переводит взгляд на меня, и личико ее вдруг хмурится.
– Боже! Луиза, что с тобой такое? У тебя ужасный вид! Ты вся в перьях, и тушь размазалась по лицу! Что ты сделал с ней, зверюга? – говорит она, обращаясь к Эдди и устрашающе подбоченясь.
– Честное слово, ничего! Это все музыка! Моя музыка, как известно, доводит до слез многих милых барышень. И даже иногда вызывает линьку.
Тут я вспоминаю о своем подушечном погроме. Глянув краем глаза в одно из громадных золоченых зеркал, я прихожу в ужас – такое впечатление, будто меня обмазали дегтем и изваляли в перьях.
– Ч-черт!
– Крепко сказано. – Эдди смеется.
Я краснею.
– Ну ладно, до ужина осталось всего несколько минут. – Флора торопливо смотрит на часы. – Так что на твоем месте, Луиза, я бы привела себя в порядок. Кстати, я положила тебе на кровать юбочку.
– Спасибо, – бормочу я и спешу к двери.
В голове все идет кругом, когда я поднимаюсь по лестнице. Эдди, тот парень со ступенек «Опера-хаус», оказывается, брат Флоры! И тоже приехал сюда! Ну почему именно в эти выходные я осталась без нормальной одежды?!
Я бегу в ванную, умываюсь, стираю остатки туши и выуживаю из головы перья. На часах без трех минут восемь. Вот черт! Быстро снимаю джинсы, натягиваю юбку Флоры и смотрюсь в зеркало. С блеклым невыразительным лицом, без малейшего намека на косметику, в футболке, цветастой юбке и полуспортивных тапочках, я похожа на пациентку, сбежавшую из «дурки». Мой вид приводит меня в ужас. А времени всего минута. Лучше б мне провалиться на месте! Натягиваю футболку пониже, чтобы прикрыть голое пузо, потом достаю из сумочки помаду и рисую себе красный клоунский рот, но тут же не выдерживаю и стираю платком. Старые дедушкины часы внизу в передней неумолимо и зловеще отбивают удары. Ровно восемь! Вот проклятие! Хватаю кардиган, набрасываю на плечи и очертя голову несусь из спальни.
Сбежав по лестнице, я останавливаюсь в растерянности – не знаю, куда идти. Откуда-то слева доносится смех. Иду по коридору навстречу шуму. Часы как раз отбивают восьмой удар. Может, успею? Перед открытой дверью в зал я готовлю парадную улыбку для собравшихся гостей, но неожиданно передо мной вырастает стена из прыгающих собак.
