Текст книги "Зачем нужен муж?"
Автор книги: Кэрролл Клаудиа
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Возраст.
Моя прежняя позиция: в идеальном мире мой идеал мужчины был бы в возрасте от тридцати пяти до сорока пяти. За пятьдесят – это уже слишком; и я опасаюсь встречаться с кем-то моложе тридцати, поскольку меня могут принять за его мать.
Моя новая пересмотренная позиция: с этого момента любой гетеросексуал от восемнадцати до восьмидесяти лет становится моей потенциальной целью.
Как говорит Джейми, если человек не нуждается в помощи аппарата для искусственного дыхания, с данного момента это рассматривается как плюс. Даже если у него льготный проезд, инвалидное пособие и он способен передвигаться только на буксире у медсестры, все равно он подходит.
Профессия.
Прежняя позиция: работа – это важная часть моей жизни, и если быть честной перед собой, то придется признать, что меня привлекают мужчины, которые получают удовольствие от своего труда и преуспевают в своем деле. По моему опыту, они стремятся быть мастерами своего дела. Ну и, кроме того, будем честными до конца. Как говорит Рэйчел, разве у меня будет что-то общее с человеком, который подметает улицы?
Новая пересмотренная позиция: с этого момента даже тот, кого хоть и учили копать канавы, но сейчас разжаловали в держателя транспарантов «Идут дорожные работы», включен в общий ассортимент.
Образование.
Прежняя позиция: следует открыто признать, что я предпочитаю мужчин, у которых перед фамилией стоит научное звание.
Новая позиция: как потенциальный муж рассматривается любой мужчина, у которого перед фамилией стоит имя.
Интересы и хобби.
Прежняя позиция: я обожаю театр (особенно когда Джейми не занят в спектакле, на который я хочу сходить), и поэтому мне очень по душе мужчина, с которым я могу разделить свое увлечение. Плюс к этому было бы чудесно, если бы он занимался спортом, любил чтение, рестораны, элитные вина, заграничные поездки, уик-энды вне дома, старое черно-белое кино, «Монти Пайтон», музыку, литературу и изобразительное искусство… а в остальном я не буду особенно разборчива.
Новая позиция: если в его интересы входит сидение на диване, переключение телевизионных программ и чтение вслух надписей на пачке чипсов на мотив национального гимна, он мой клиент.
– Итак, вы в основном занимаетесь тем, что устанавливаете свои стандарты и понижаете их до неузнаваемости? – спрашивает Рэйчел.
– Нет, не совсем так. Я не меняю нормы, а просто пытаюсь стать более терпимой, вот и все. Считается, что у меня под носом может находиться замечательный человек, которого я не рассматриваю в романтическом свете только потому, что он не шестифутовый верзила на ответственном посту, поющий в свободное время оперные арии.
– Я долж-жн-н сказать, – бормочет Джейми, – просмотрев этитаблис-с-сы… по новым позиз-з… позициям – в них нет ничего такого, что мне не по душе в мущ-щ-щинх. Мне плевать, кто он и ш-ш-што делает, лишь бы был от меня без ума. И с симпатичной тугой попкой.
– Потрясающе, – восклицаю я. – Я вписываюсь в матрицу гомосексуалиста.
Нет ничего удивительного в том, что поездка домой выходит гораздо более мрачной, чем путешествие в Гленстал. Все трое измучены сокрушительным похмельем от попойки накануне, мы с Рэйчел молчим почти всю дорогу, а Джейми на заднем сиденье заполняет паузу безостановочной болтовней. Он не нуждается в ответах, развивая монологи в стиле потока сознания, и я ему очень признательна, потому что это не отвлекает меня от обдумывания планов на следующую неделю, которая даже по меркам «Кельтских тигров» выходит перегруженной. Новые совещания, новые заботы по подбору актеров и еще одна дьявольски неприятная задача впереди…
– Шикните на меня, если я вам надоедаю, девчонки, – доносится с заднего сиденья голос Джейми, – но проговаривание вслух сильно помогает процессам моего креативного мышления. Итак, слушай, Великий Космос. Я хочу стать такой блестящей знаменитостью, чтоб важничать на съемках фильма и говорить примерно так: «Сделайте мне пять фраппуччино и принесите самый лучший, самый пенный, самый пузырящийся» или «Принесите мне мисочку „Эм-энд-эмс", но выньте оттуда все красные. Понимаете, фундаментальная высокотехничная хренология».
Я так глубоко задумалась, что не заметила, как пролетело время пути от Лимерика, и вот Рэйчел уже подруливает к охраняемому въезду в мой жилой комплекс. И тут меня ждет милый домашний сюрприз. Ку-ку.
Перед домом, в который переезжает тот, чье имя навсегда останется неизреченным, припаркованы два автомобиля. Парадная дверь открыта, и высокая гибкая блондинка выкладывает коробки из одного из багажников. Она крайне привлекательна, в стиле длинноногой и глазастой Каролин Бессетт-Кеннеди, жены сына президента Кеннеди, того типа, который создан будто специально для рекламы джинсов «Кельвин Кляйн». Сквозь открытую дверь в холл я мельком бросаю взгляд на того, чье имя навсегда останется неизреченным, направляющегося из дома к коробкам. Все трое в нашей машине внезапно просыпаются.
– По-моему, шансы, что ты ничего не заметила, ничтожны, – отмечает Рэйчел.
– Скотина! – заявляет Джейми. – Эмилия, хочешь, я с ним разберусь? Только кивни, и я его с землей сровняю.
– С землей сровняешь? – хмыкает Рэйчел. – Опомнись, ты не в Чикаго двадцатых годов.
– Проезжай, – хрипло шепчу я, сползая вниз по сиденью в надежде, что меня не заметят. – Просто проезжай мимо.
Рэйчел чуть не угрохала мотор; она проносится мимо на полной скорости и резко тормозит перед моим домом, который стоит буквально через сто метров.
– С тобой все в порядке? – озабоченно спрашивают они, дергая меня за руки.
Я делаю глубокий вход и пытаюсь говорить спокойно и рассудительно.
В конце-то концов, происходящее – не полная неожиданность для меня. Я так долго этого боялась, что теперь, когда все произошло, я странным образом чувствую облегчение.
– Итак, передо мной теперь два выхода: или я поднимаюсь наверх, топлю горе в сансерре и провожу остаток жизни в горьких сожалениях, или смогу принять ситуацию как есть, справиться с ней и жить дальше. Напомните мне поставить будильник на полчаса раньше, чтобы по крайней мере прокатить завтра мимо их дома с аккуратным макияжем и со свежевымытой головой.
– Умничка, – говорит Джейми. – Борись. Она вовсе не красавица. По-моему, хотя я видел ее только мельком, у нее проблемы с кожей.
– Мы вчера вечером уже об этом говорили, – напоминает Рэйчел, – теперь дела могут пойти только лучше.
– Ребята, что бы я без вас делала?
ГЛАВА 18
ЖЕЛЕЗНЫЙ КУЛАК В БАРХАТНОЙ ПЕРЧАТКЕ
Ну вот. Я вообще не люблю понедельники, но сегодня – это что-то особенное. Я почти не сомкнула глаз, чувствуя себя клубком нервов. Прямо хоть делай татуировку на веках с логотипом «Кельтских тигров» – я столько времени провела в постели, ворочаясь с боку на бок и печенкой чувствуя ужасы наступающего дня.
Мне предстоит совершить два подвига Геракла. Я должна сообщить новое в наших планах для каждого из персонажей: во-первых, Божьей Каре О'Киф, во-вторых – Робу Ричардсу. Я запланировала обе встречи на раннее утро, главным образом потому, чтобы разделаться с этим как можно скорее.
Поняв, наконец, что уже не засну, я встаю с рассветом, бегу в душ, натягиваю единственные отглаженные брюки и модный черный кашемировый свитер и наскоро крашусь.
До вчерашнего вечера, поймите меня правильно, я и не представляла себе, сколько нужно приложить трудов, чтобы просто выйти на работу, но ведь никогда не знаешь, с кем встретишься по пути туда.
Еще не рассвело, когда я вскакиваю в машину и проезжаю через охраняемые ворота.
Не могу не посигналить, пока проезжаю мимо. Да, вот и дом того, чье имя навсегда останется неизреченным, два джипа стоят рядышком во дворе, занавески задернуты, и за ними полная темнота.
Они явно не ранние пташки.
Хорошо.
В такой час на улицах почти нет движения, но, несмотря на мое раннее появление в офисе, там собрались уже почти все. В воздухе витает напряжение, как перед объявлением смертного приговора. Все словно знают, что ожидается кровопролитие, и явились в такую рань, чтобы ничего не пропустить.
– Удачи вам сегодня, Эмилия! – чирикает Сьюзи, наша очаровательная секретарша отдела постановки, пока я прохожу через общий зал в более интимный кабинет для совещаний, который оккупировала со времени своего появления. Я закрываю дверь, глубоко вздыхаю и плюхаюсь в вертящееся кресло. Мне на мобильник приходит сообщение, и от попискивания телефона я подскакиваю, как ужаленная.
Джейми. По пути домой из ночного клуба, скорей всего.
«Сегодня не бери пленных, дорогуша, но в случае крайней необходимости пошли мне сообщение, и я принесу водку».
Я уже собралась ответить ему, но тут дверь распахивается без стука, и входит она; от головы до пят воплощенная Божья Кара – О'Киф. Ровно в семь тридцать; возможно, первый раз в этом сезоне является без опоздания.
Она кукольного роста, с ангельским личиком, с фигурой Кайли Миноуг и таким характером, рядом с которым Джей Ло кажется кроткой овечкой. Ее тактика кристально прозрачна: подлизаться к начальству в меру человеческих сил, применить в наступательных целях свое обаяние и понадеяться, что этого достаточно, чтобы гарантировать себе долгосрочное пребывание в «Кельтских тиграх».
– Эмилия! – восклицает она, посылая мне воздушный поцелуй и звонко брякая на стол передо мной чашку капучино. – Я подумала, что ты, наверно, хочешь выпить кофе, и принесла его тебе. Вот это да! Выглядишь восхитительно! Как ты ухитряешься так великолепно смотреться в столь ранний час?
Я выгляжу совершенно не восхитительно, но это не останавливает ее словесных потоков о моей прическе и макияже, которые затем складываются в панегирик мне как замечательному, по ее мнению, исполнительному продюсеру.
Короче, ее льстивое поведение считалось бы тошнотворным в Лос-Анджелесе, но в Дублине для полноценного рвотного позыва его недостаточно.
– Присаживайся, – приглашаю я, мысленно напоминая себе называть ее по имени – Кара, без прибавления слова «Божья».
– Как скажешь, ты у нас босс – и, позволь сказать, ты безусловно лучший продюсер, с которым я когда-либо работала, Эмилия. Я надеюсь, что ты не собираешься покинуть нас ради блеска Голливуда!
«Прекрати это подхалимство, – шепчет мой внутренний голос, – переходи сразу к делу и покончи с этим. Ах да, и не вздумай пить кофе, он может быть отравлен».
– Кара, я просто хотела поговорить с тобой о сюжетной линии, которую мы предназначаем для твоего персонажа.
– Прекрасно, – отвечает она, видимо, почувствовав некоторое облегчение, что ее не выкидывают с работы. – Ты же меня знаешь, я профессионал до кончиков ногтей. Я рада играть в любом сюжете, каким бы ни было содержание.
– Что ж, это приятно слышать. Хорошо. Как ты знаешь, я провела много напряженных совещаний со сценарным отделом за последние недели, и мне кажется, что мы значительно продвинемся, если уберем гламурные и откровенно сексуальные черты роковой женщины у твоего персонажа, Гленды. Мы решили направить их в совершенно другое русло…
Она смотрит на меня помертвевшим взглядом, а рот ее раскрывается в ужасе, и я моментально представляю, какой прекрасной актрисой она могла бы быть в немом кино. То есть в немых фильмах двадцатых годов, с титрами.
Которые в данном случае гласили бы: «Кинозвезда изображает ужас».
– Вот что происходит, в общих чертах. Гленда окончательно порывает с Себастьяном, сытая по горло его изменами и пренебрежением. Она теряет практически все – дом, машину и жизнь в роскоши. Временами ей приходится туго, но она отказывается взять хоть пенни у семьи или друзей, потому что твердо решила начать самостоятельную жизнь, полагаясь на собственные силы, и не зависеть ни от кого. Она слишком горда, чтобы принять помощь от старых друзей, и они очень скоро отступаются.
– А что потом? – спрашивает Божья Кара О'Киф, внимательно прищуриваясь.
– Естественно, она нуждается в деньгах и недостаточно квалифицированна, поэтому Сэм дает ей почасовую работу в кафе, чтобы помочь снова встать на ноги.
– В кафе? Ты хочешь, чтобы Гленда была официанткой?
Титры гласят: «Кинозвезда в глубоком шоке».
– Боюсь, не совсем так. Она помогает по кухне, и Сэм очень любезно предлагает ей внаем комнату в квартире над кафе.
– О боже, ты, наверно, меня разыгрываешь. – Кинозвезда выражает отвращение. – Скажи мне, что сегодня первое апреля.
– Послушай, Кара. Это прекрасный сюжет для тебя – отличный шанс приложить свои силы к чему-то содержательному. Ты годами играешь гламурную дамочку, а теперь открывается небывалая возможность показать публике Гленду совсем с иной стороны. Есть актеры, которые обеими руками уцепились бы за такой шанс.
Я перевожу дух. Я не хотела прибегать к такой мере, но выбора у меня нет.
– Конечно, Кара, если ты не захочешь…
Фраза остается недосказанной.
Вот что произойдет независимо от твоих желаний, так что выбирай: продолжать работу или вылететь из сериала.
Пауза. Кинозвезда глубоко задумывается.
– Ладно, – говорит она наконец с мученическим выражением лица, словно у нее зверски скрутило живот. – Но даже не мечтай, что я надену эту их трижды драную сеточку для волос.
Она вихрем вылетает из кабинета, и я не успеваю перевести дух, как в кабинет врывается Роб Ричардс во всей своей красе.
– Не знаю, что ты тут сказала Каре, но она сейчас плачет внизу в три ручья! – кричит он на меня. – Вот как ты развлекаешься? Унижаешь людей?!
Страшно и унизительно, когда на тебя кричат, и мне приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы остаться спокойной и невозмутимой. С той минуты, как ты поддашься эмоциям, внушаю я себе, ты проиграла. Однако чудовищно трудно выдержать все это, не повышая на него голос в ответ.
– Садись, Роб. У меня есть для тебя новости, думаю, будет лучше, если ты услышишь их от меня, а не от своего агента. Я чувствую, что это самое малое, чему мы обязаны тебе за все годы твоей работы здесь.
Он хрюкает и садится, и я мысленно зарекаюсь на всю жизнь, даже под угрозой казни на электрическом стуле, флиртовать по пьяни с коллегами. Я излагаю то же самое, что говорила Божьей Каре О'Киф, но он грубо меня прерывает:
– Ну да, да, сериал идет в новом направлении, трали-вали, я понял, это неслабая заявка. Может, начнешь с конца?
Выдерживая все тот же спокойный, размеренный тон, я объясняю ему следующее гораздо мягче, чем он того заслуживает:
– Мы со сценарным отделом поняли, что зашли в тупик с твоим персонажем, Себастьяном. Сюжетная линия с несостоявшейся свадьбой закончится через несколько недель, когда Гленда бросит его, чтобы идти по жизни своим путем.
– И что тогда?
– Он попытается убедить ее опять сыграть свадьбу, но безуспешно, и поэтому…
– И поэтому?..
Я собираюсь с духом. На его месте я бы тоже возмущалась оттягиванием развязки, посему я пытаюсь объяснить все как можно быстрее и безболезненнее для него.
– И поэтому Себастьян покидает страну. Он продает дом и решается следовать за своей мечтой. Покупает виноградник в Провансе и стремится проводить как можно больше времени вдали от своей прежней жизни и постоянных напоминаний о счастливых временах, проведенных с Глендой.
Роб молча глядит на меня в остолбенении.
– Понимаешь, Роб, я знаю, что тебе больно это слышать, но хорошо и то, что мы не убиваем твоего героя. Возможно, через год или два Себастьян сможет вернуться в сериал. Я не вычеркиваю твоего героя насовсем, и тебе тоже не следует этого делать.
Наступает угрожающая тишина. Я слежу за его лицом, ожидая извержения вулкана, а Роб без предупреждения хватает со стола чашку капучино и выплескивает ее в меня.
Он промахивается, но кофе портит кипы сценариев, которые я разложила по столу.
– Сука драная! – выкрикивает он. – Ты много о себе возомнила, чтобы меня увольнять!
Это ужасающее представление, но я почему-то остаюсь спокойной.
– Роб, говорю тебе, тебя не увольняют, мы переводим на второй план твое участие в сериале в ближайшем будущем, и, откровенно говоря, если ты думаешь, что подобное поведение обеспечит тебе поддержку, ты заблуждаешься.
Сохранять спокойствие становится труднее, потому что он теперь стоит прямо передо мной и кричит мне в лицо:
– Без меня нет и сериала, понимаешь ли ты это, выскочка? Да что я вообще здесь делаю и зачем тебя слушаю?! Ты просто засушенная и обиженная на весь мир старая дева!
И уходит. Я шлепаюсь обратно в кресло и начинаю бороться с приступом рыданий. Через несколько минут раздается робкий стук в дверь.
Я поднимаю глаза, но все еще дрожу. Входит Сьюзи.
– Как ты? – спрашивает она с неподдельным сочувствием. – Боже, это было чудовищно. Как только у Ричардса язык повернулся? Он орал так, что было слышно по всему офису. Ты могла бы подать на него в суд за такие оскорбления.
– Ох, Сьюзи, давай просто порадуемся, что он ушел. Боже мой, иногда я ненавижу свою работу. Как ты думаешь, может, мне повезет и меня переведут обратно в отдел новостей? Эль-Фаллуджа в сравнении с этим – просто райский уголок. Я сейчас с радостью отправлюсь в любую зону военного конфликта, словно в роскошный номер отеля «Риц-Карлтон».
– Не могу тебя винить. Не хочешь чего-нибудь перекусить? Я принесу из столовой.
– Нет, если только там не начали продавать кокаин навынос.
Как только у меня восстанавливается ровное дыхание, звонит внутренний телефон. Филип Берк.
О господи, что ему от меня нужно?
– Эмилия, – резко, как всегда, начинает он, – пожалуйста, поднимитесь ко мне в кабинет. И как можно скорее.
Он даже не ждет от меня ответа, а сразу вешает трубку.
Через пять минут я стучусь в дверь его кабинета, расположенного в пентхаусе пятью этажами выше.
– Проходите, – велит он, и я вхожу.
Прекрасное просторное помещение с окнами от пола до потолка по двум стенам и широким обзором, гм-м, по преимуществу автомобильной стоянки. Я была здесь раньше только однажды, когда подписывала первый контракт со студией, добрых десять лет назад. Сюда попадают только при приеме на работу или увольнении, и я гадаю, что Филип припас для меня, пока не замечаю, что он просматривает серию «Кельтских тигров» с экрана над его рабочим столом. Это та серия, которая вышла в эфир вчера, – первая, к которой я приложила руку. Он изучает ее так внимательно, словно не замечает, что я стою прямо перед его столом.
Но я уже достаточно натерпелась сегодня от грубого обращения, поэтому издаю громкое «кхе-кхе».
Он показывает мне рукой на стул, но не отводит глаз от экрана.
– Ого, Филип, даже пленку Запрудера, запечатлевшую убийство президента Кеннеди, не исследовали так пристально.
Он смеется, останавливает запись и поднимает глаза:
– Отлично, Эмилия, вы уже здесь. Я сейчас просматриваю новую серию и должен отметить, что в ней появились значительные улучшения.
– Спасибо. Приятно слышать.
– Как вы себя чувствуете? Надеюсь, не собираетесь тут залить весь пол слезами?
Я вопросительно гляжу на него, удивляясь, как он заметил, что я расстроена. Я-то думала, что напустила на себя вполне удовлетворительный вид: «я продюсер, на меня кричат и ругаются семь дней в неделю, я уже привыкла к этому и даже получаю некое извращенное удовольствие».
– Я только что имел беседу с Робом Ричардсом, и он мне изложил, что случилось. Точнее, изложил свою версию.
Я встаю во весь рост, полная решимости не допускать, чтобы на меня влияли всякие Робы Ричардсы со своей подрывной тактикой.
– Честно говоря, Филип, получилась безобразная сцена. Он не швырял в меня мебель, но был недалек от этого.
– Понимаю, понимаю. – Филип внимательно меня рассматривает. – Со мной он тоже не церемонился. Сказал, что он популярнее всех в сериале и что у него куча поклонниц.
– Ну, я уверена, что они смогут навещать его дома.
Берк фыркает:
– Я с минуты на минуту ожидаю, что ко мне вломится Кара О'Киф во всеоружии своего очарования и начнет строить глазки в попытке избежать уготованного ей.
– Она тоже может долго бушевать.
– Вы держитесь молодцом, – говорит Филип, оглядев меня с головы до ног в последний раз, а затем поворачивается в кресле к экрану телевизора и опять включает его с помощью пульта. Этот весьма располагающий жест я воспринимаю как недвусмысленный намек и направляюсь к двери.
Он даже не потрудился попрощаться, и я этого тоже не делаю. Исправлять манеры Филипа Берка, слава богу, не моя забота.
Я уже подхожу к двери, когда он останавливает меня:
– Так как вы думаете, что я сказал Робу Ричардсу?
Я разворачиваюсь, но он углубился в просмотр.
– Что же?
– Может быть, я не так остроумен, как вы, но этой фразой я горжусь.
– Утро живых мертвецов?
Слабо, но это лучшее, что у меня получилось…
– Нет, я посоветовал ему идти домой и ждать звонка из Королевской шекспировской труппы. Он закатил мне лучший спектакль, какой я видел с его участием за все эти годы.
