Текст книги "Мир без конца"

Автор книги: Кен Фоллетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

29

Вестминстер-холл оказался огромным, больше иного собора. Высоченный потолок этого самого важного зала в Вестминстерском дворце, пугающе длинного и широкого, подпирали два ряда высоких колонн. Увидев, что Роланд чувствует себя здесь как дома, Годвин испытал удар по самолюбию. Граф и лорд Уильям важно ступали в модных штанах-чулках: одна штанина красная, другая черная. Все графы и почти все бароны были знакомы, похлопывали друг друга по плечу, перешучивались, хохотали. Аббату захотелось напомнить им, что на судебных заседаниях, проходящих в этом помещении, любого из них могут приговорить к смерти, хоть они и знатного сословия.

Сам настоятель и его земляки держались робко, переговаривались только между собой, да и то вполголоса. Однако аббат решил, что причиной тому не почтительность, а волнение. Годвин, Эдмунд и Керис чувствовали себя неловко. Никто из них прежде не бывал в Лондоне. Единственного их знакомого, освоившегося в столице, Буонавентуры Кароли, сейчас в городе не было. Жители Кингсбриджа не знали улиц, одежда их оказалась старомодной, деньги, которых, по их мнению, они взяли с собой довольно много, таяли на глазах.

Олдермен держался уверенно. Керис выглядела рассеянной, как будто думала о чем-то куда более важном, что вряд ли соответствовало истине. И только Годвин извелся. Недавно избранный аббат бросил вызов одному из самых знатных людей страны. На кону будущее города. Без моста Кингсбридж захиреет. Аббатство, в настоящий момент центр одного из самых крупных городов Англии, съежится до размеров незаметной обители в маленькой деревне, где несколько монахов будут молиться в гулкой пустоте осыпающегося собора. Честолюбец боролся за эту должность не для того, чтобы безропотно наблюдать, как его трофей обращается в пыль.

Поскольку ставки высоки, он хотел держать все под контролем, не сомневаясь, что превосходит здесь по уму почти всех, как и в Кингсбридже. Но в Вестминстере аббат почему-то утратил эту уверенность и погрузился в смятение.

Утешением Годвину служил Грегори Лонгфелло, его друг по университету, обладавший гибким умом и хорошо знавший королевский суд. Он энергично и нагло вел Годвина по лабиринтам судопроизводства. Подал прошение в парламент, как подавал прежде множество раз. Парламент его, разумеется, не обсуждал, а спустил в королевский совет, за которым присматривал канцлер. Законники – все друзья или знакомые Лонгфелло – могли передать прошение в суд Королевской скамьи, который рассматривал дела, представляющие интерес для короны. Но, как и предвидел Грегори, они сочли вопрос слишком мелким, чтобы утомлять им короля, и направили его в палату прошений.

Все это заняло шесть недель. Стоял конец ноября, холодало. Строительный сезон практически закончился. Но наконец кингсбриджские истцы предстали перед сэром Уилбертом Уитфилдом, опытным судьей, о котором говорили, что к нему благоволит сам король. Сэр Уилберт был младшим сыном некоего барона с севера. Его старший брат унаследовал титул и имение, а Уилберт сначала собирался стать священником, потом изучал право, приехал в Лондон и приглянулся в королевском суде. Грегори предупредил, что графа он предпочтет монаху, но превыше всего для него интересы короля.

Судья разместился на высокой скамье у восточной стены дворца между окнами. Перед ним за длинным столом сидели два писаря. Для тяжущихся ни скамей, ни табуретов не было.

– Сэр, вооруженный отряд графа Ширинга перекрыл путь из каменоломни, принадлежащей Кингсбриджскому аббатству, – начал Грегори, как только сэр Уилберт обратил на него взор. Его голос дрожал отделанного негодования. – Каменоломня, расположенная в его графстве, была пожалована монахам королем Генрихам Первым около двухсот лет назад. Копия хартии передана суду.

У сэра Уилберта было розовое лицо и белые волосы – почти красавец, если бы не гнилые зубы, обнажившиеся, когда он заговорил.

– Хартия передо мной.

Не дожидаясь приглашения, граф Роланд медленно, словно скучая, произнес:

– Каменоломня была пожалована монахам для постройки собора.

– Но хартия не ограничивает использование каменоломни в каких-то конкретных целях, – быстро ответил Грегори.

– А теперь они собираются строить мост, – продолжал Роланд.

– Вместо того, что рухнул на Троицу! А старый мост тоже был построен двести лет назад из дерева, пожалованного королем. – Законник говорил так, словно его оскорбляло каждое слово графа.

– На постройку нового моста вместо рухнувшего разрешения не требуется, – живо отозвался сэр Уилберт. – В хартии говорится, что король будет рад посодействовать возведению собора, но ни слова о том, что по завершении строительства аббатство лишится каких-то прав или что ему запрещается использовать камень в других целях.

Годвин ободрился. Похоже, судья принял сторону аббатства. Лонгфелло развел руками, словно судья сказал нечто само собой разумеющееся.

– Именно, сэр. Эти договоренности между аббатами Кингсбриджа и графами Ширингами соблюдались в течение долгих столетий.

Годвин знал, что дело обстоит не совсем так. Во времена аббата Филиппа хартию пытались оспорить. Но этого не знали ни сэр Уилберт, ни Роланд. Граф держался высокомерно, словно препирательства с законниками ниже его достоинства, но это было обманчивое впечатление: возражал он продуманно.

– Но в хартии не говорится, что аббатство освобождается от таможенных пошлин.

– Тогда почему же никто из предшественников графа Ширинга до сих пор их не вводил? – спросил Грегори.

Ответ у Роланда был готов:

– Мои предшественники тем самым жертвовали церкви, руководствуясь принципами благочестия. Но эти принципы вовсе не предполагают моего участия в постройке моста. А монахи отказываются платить.

И вдруг разговор принял совершенно другое направление. Удивительно быстро, подумал Годвин, не как на монастырских заседаниях капитула, которые могут длиться часами. Законник воскликнул:

– Но люди графа не дают вывозить камень и убили несчастного возницу.

– Тогда спор лучше разрешить как можно скорее, – рассудил сэр Уилберт. – Итак, граф имеет право вводить таможенную пошлину на грузы, провозимые по дорогам, мостам и бродам его графства, независимо от того, пользовался ли он этим правом в прошлом или нет. Что на это возразит аббатство?

– Что камни не просто везут по землям графа – их месторождение находится там. А значит, так называемая таможенная пошлина есть не что иное, как налог, взимаемый с аббатства за камень, что противоречит хартии Генриха Первого.

Годвин уныло заметил, что это не произвело впечатления на судью. Однако Лонгфелло еще не закончил.

– Кроме того, король, пожаловавший Кингсбриджу материал на мост и каменоломню, имел на то причины: он желал аббатству и городу благоденствия. Здесь находится городской олдермен, который подтвердит, что без моста о благоденствии Кингсбриджа не может быть и речи.

Вперед выступил Эдмунд. Непричесанный, в провинциальном платье, он показался по сравнению с роскошно одетыми аристократами деревенским увальнем, но, в отличие от племянника, этим не смущался.

– Я торгую шерстью, сэр. Без моста торговле придет конец. А без торговли Кингсбридж не сможет платить налоги королю.

Сэр Уилберт наклонился вперед.

– Сколько составила последняя десятина города?

Речь шла о налоге, который время от времени вводил парламент, – десятая или пятнадцатая часть личного движимого имущества каждого податного лица. Конечно, никто не платил десятую часть, все занижали размеры своего состояния, поэтому для каждого города или графства фиксировалась определенная сумма, распределявшаяся более-менее справедливо; бедняки и неимущие крестьяне не платили вообще ничего. Эдмунд ожидал этого вопроса и быстро ответил:

– Тысяча одиннадцать фунтов, сэр.

– А что выйдет после крушения моста?

– По моим подсчетам, менее трехсот фунтов. Однако наши горожане продолжают торговать в надежде, что мост будет построен. Но если сегодняшний суд убьет эту надежду, ежегодная шерстяная ярмарка и еженедельный рынок, по сути, прекратят свое существование и размер десятины составит не больше пятидесяти фунтов.

– Для нужд короля это капля в море, – резюмировал судья, умолчав о том, что знали все: королю очень нужны деньги, поскольку несколько недель назад он объявил войну Франции.

Роланд разозлился и презрительно спросил:

– Разве это слушания о состоянии королевской казны?

Однако сэра Уилберта было не так просто сбить с толку, даже графу.

– Это королевский суд, – учтиво ответил он. – А вы чего ожидали?

– Справедливости.

– Она никуда не денется. – Судья не сказал только: «Нравится вам это или нет». – Эдмунд Суконщик, где находится ближайший к Кингсбриджу рынок?

– В Ширинге.

– Вот как. Значит, торговля, которая захиреет у вас, будет процветать в городе графа?

– Нет, сэр. Кое-кто переберется, но многие разорятся. Большинство кингсбриджских купцов не смогут ездить в Ширинг.

Судья повернулся к Роланду:

– Сколько составляет десятина Ширинга?

Переговорив с писарем, отцом Джеромом, граф ответил:

– Шестьсот двадцать фунтов.

– А если ширингский рынок расцветет, вы сможете платить тысячу шестьсот двадцать?

– Разумеется, нет, – сердито ответил граф.

Судья был неизменно вежлив:

– Тогда ваше сопротивление постройке моста дорого обойдется королю.

– Но у меня есть права, – мрачно заметил Роланд.

– У короля тоже. Как вы возместите королевской казне потерю тысячи фунтов в год?

– Сражаясь подле него во Франции, чего не могут купцы и монахи!

– Верно, – согласился сэр Уилберт. – Но вашим рыцарям требуется вооружение.

– Это неслыханно! – не сдержался Ширинг.

Он понимал, что проигрывает. Годвин старался не выказать радости. Судье не понравилось, что его подход к делу кому-то показался неслыханным. Он впился в графа глазами:

– Я не сомневаюсь, что, посылая своих воинов на монастырскую каменоломню, вы не преследовали цели затронуть интересы короля. – Уитфилд умолк.

Роланд почуял западню. Существовал единственно возможный ответ на этот вопрос.

– Разумеется, нет.

– Теперь, когда и суду, и вам ясно, что постройка нового моста послужит интересам короля, а также Кингсбриджского аббатства и города, я полагаю, вы согласитесь на открытие доступа к каменоломне.

Годвин вынужден был признать, что сэр Уилберт умен. Он заставил Роланда согласиться со своим решением и перекрыл для него возможность апеллировать лично к королю. После долгой паузы граф буркнул:

– Да.

– А также на беспошлинную перевозку камней по вашим землям.

Ширинг понял, что проиграл. В его «да» звучало бешенство.

– Так и порешим, – резюмировал судья. – Следующее дело.

Это была крупная победа, но, пожалуй, запоздалая. Ноябрь кончился, наступил декабрь, когда обычно заканчивался строительный сезон. Дожди задержали морозы, но все равно оставались считанные недели. У Мерфина на каменоломне скопились сотни готовых тесаных камней, однако на их перевозку в Кингсбридж уйдут месяцы. Граф Роланд проиграл дело в суде, но ему удалось-таки отсрочить постройку моста на год.

Керис, Эдмунд и Годвин возвращались в Кингсбридж со смешанными чувствами. С берега девушка увидела коффердам Мерфина. Из обоих рукавов реки вокруг острова Прокаженных на несколько футов из воды двумя большими кругами выступали столбы. На пароме плыл также один из строителей Фитцджеральда Гарольд Каменщик, и Суконщица спросила его, вычерпали ли уже воду.

– Пока нет. Мастер думает сделать это прямо перед началом стройки.

Дочь Эдмунда с удовольствием отметила, что Мерфина, несмотря на молодость, уже называют мастером.

– А почему? Не лучше ли сначала все как следует подготовить?

– Говорит, если вычерпать воду, течение будет давить на коффердам сильнее.

Керис поражалась, откуда Мерфину все это известно. Азы он освоил у своего первого учителя Йоакима. Потом часто беседовал с приезжими, особенно с теми, кто бывал во Флоренции и Риме, и досконально изучил места Книги Тимофея, где говорилось о строительстве собора. Но, судя по всему, юноша обладал еще и удивительной интуицией. Керис ни за что бы не сообразила, что вычерпанный коффердам слабее наполненного водой.

Хотя просители устали, им не терпелось сообщить Мерфину новости и узнать, что он успеет сделать до окончания строительного сезона, если, конечно, что-нибудь успеет. Все трое остановились, только чтобы передать лошадей конюхам, и отправились его искать. Молодой строитель на чердаке каменщиков в северо-западной башне собора при свете масляных ламп чертил на настиле парапет. Увидев делегатов, он оторвался от работы и широко улыбнулся:

– Мы победили?

– Мы победили, – кивнул Эдмунд.

– Спасибо Грегори Лонгфелло, – добавил Годвин. – Он потребовал больших денег, но заслужил их.

Мерфин обнял олдермена и аббата – стычка с последним была забыта, по крайней мере на какое-то время, – и нежно поцеловал Керис, тихонько сказав:

– Я скучал по тебе. Восемь недель! Мне казалось, ты никогда не вернешься.

Она промолчала. Ей нужно было сообщить ему нечто очень важное, но наедине. Отец не заметил ее сдержанности.

– Ну, Мерфин, можешь прямо приступать к строительству.

– Отлично.

Годвин кивнул:

– Можно уже завтра начать перевозить камни, но, боюсь, до заморозков много не успеть.

– Я думал об этом. – Мерфин посмотрел в окно. Декабрьский день угасал. – Может, и получится.

– Вот это да! – воскликнул Эдмунд. – Ну и что ты придумал?

Фитцджеральд спросил у Годвина:

– Вы можете дать индульгенции тем, кто согласится возить камни с каменоломни?

Индульгенция отпускала грехи. Как и денежные пожертвования, она могла загладить и совершенные грехи, и стать предоплатой за будущие.

– Разумеется, – ответил аббат. – А какой в этом смысл?

Мостник повернулся к Эдмунду:

– Сколько в Кингсбридже телег?

– Дай подумать, – сосредоточился олдермен. – У каждого стоящего торговца… Значит, сотни две.

– А если обойти сегодня город и попросить всех отправиться завтра на каменоломню за камнями?

Эдмунд пристально посмотрел на Мерфина, и губы его медленно растянулись в улыбку:

– Здорово. Вот это мысль!

– Лучше говорить, что остальные уже согласились, – продолжал строитель. – Это будет как праздник. С ними поедут родные, возьмут пиво, обед. Если каждый привезет по телеге, за два дня у нас наберется камней на береговые устои.

Блестящая идея, с восхищением подумала Керис. Это так на него похоже – придумать то, что никому больше не придет в голову. Но получится ли?

– А погода? – спросил Годвин.

– Дождь стал проклятием для крестьян, но он не пускает холод. Думаю, у нас есть еще несколько недель.

Возбужденный Эдмунд, прихрамывая, ходил взад-вперед по чердаку.

– А если ты в ближайшие дни поставишь береговые устои…

– То к концу следующего года мы закончим основные работы.

– И через полтора года откроем мост?

– Нет… хотя погодите. На ярмарочную неделю можно положить временный деревянный настил.

– И у нас будет настоящий мост, и мы пропустим всего одну ярмарку!

– После ярмарки положим каменный настил, чтобы он дал осадку. Тогда на третий год мост можно будет использовать полноценно.

– Черт подери, так и нужно сделать! – воскликнул Эдмунд.

Годвин тихо напомнил:

– Тебе еще предстоит вычерпать воду.

Зодчий кивнул:

– Трудная работа. Изначально я отводил на коффердам две недели. Но это я тоже продумал. Однако давайте сперва перевезем камни.

Когда Годвин и Эдмунд начали спускаться по узкой винтовой лестнице, Суконщица схватила Мерфина за рукав. Он решил – чтобы поцеловать, и обнял ее, но девушка уперлась ему в грудь.

– У меня новости.

– Еще?

– Я беременна. – Она посмотрела ему в глаза.

Сначала мастер удивленно приподнял рыжевато-каштановые брови. Затем моргнул, опустил голову и, печально улыбнувшись, пожал плечами, словно говоря: «Ничего удивительного». Потом лицо его озарила радостная улыбка, и наконец юноша просиял:

– Но это же чудесно!

В этот момент Керис его ненавидела.

– Да что же в этом чудесного!

– Как что?

– Да то, что я не хочу провести свою жизнь в рабстве, даже у собственного ребенка.

– В рабстве? Что же, всякая мать рабыня?

– Ну конечно! Как же ты меня не понял!

Фитцджеральд так растерялся и обиделся, что Керис захотелось ослабить пыл, но уж слишком долго копился гнев.

– Да нет, кажется, я понимаю, – пробормотал Мерфин. – Но когда мы были вместе, я думал… – Он помедлил. – Я думал… Ты же знала, что это может случиться, что рано или поздно это обязательно случится.

– Конечно, знала, но жила так, будто не знаю.

– Да, я понимаю.

– О, да перестань ты все понимать! Ты просто слизняк.

Мостник замер. После долгого молчания проговорил:

– Ладно, я не буду все понимать. Давай действовать разумно. Что ты собираешься делать?

– Ничего не собираюсь делать, дурак. Я просто не хочу ребенка.

– Значит, ты ничего не собираешься делать, а я слизняк и дурак. Тебе от меня что-то нужно?

– Нет!!!

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Заткнись со своей логикой!

Молодой строитель вздохнул.

– Пожалуй, я не буду следовать твоим указаниям, потому что они не имеют смысла. – Мерфин прошелся по чердаку, потушив лампы. – Я рад, что у нас будет ребенок, рад, что мы поженимся и будем вместе его растить, если предположить, что это у тебя минутное настроение. – Положил чертежные инструменты в кожаный мешок и перекинул через плечо. – Но сейчас ты так раздражена, что я, пожалуй, не хочу с тобой разговаривать. Кроме того, мне нужно работать. – У выхода Фитцджеральд остановился. – С другой стороны, мы можем поцеловаться и помириться.

– Убирайся!

Он нырнул в низкую дверь и исчез в лестничном проеме. Керис заплакала.

Мерфин понятия не имел, удастся ли уговорить жителей Кингсбриджа отправиться на каменоломню. У всех свои дела, свои заботы. Поймут ли они, что совместный труд по постройке моста важнее? Юноша не был в этом уверен. В Книге Тимофея строитель вычитал, что в трудные минуты, когда требовались усилия очень многих людей, аббат Филипп нередко добивался своего, обращаясь к простолюдинам. Но Мостник не Филипп, простой плотник. Разве у него есть право повести за собой город?

Тем не менее Фитцджеральд составил список тех, у кого имелись телеги, и разбил его по улицам. Эдмунд собрал десять знатных горожан, Годвин пригласил десять старших монахов, и они подвое пошли по городу. Молодой мастер оказался в паре с братом Томасом. Сначала они постучались к Либ Колеснице. Вдова продолжила дело Бена, наняв работника.

– Возьмите обе телеги. И людей. Все, что угодно, только бы этот проклятый граф умылся.

Однако во втором доме им отказали. У Красильщика имелась телега, на которой он возил рулоны сукна на покраску – в желтый, зеленый и розовый цвета. Но Питер заявил:

– Я болею. Не смогу.

А на вид вполне здоров, подумал Мерфин. Может, боится стычек с людьми графа? Строитель был уверен, что больше никаких драк не будет, но этот страх понимал. А если так же ответят и остальные?

Молодой Гарольд Каменщик, надеявшийся надолго получить работу на постройке моста, согласился сразу.

– Джейк Чепстоу тоже поедет. – Гарольд и Джейк дружили. – Уверен.

После этого согласились почти все. Никому не нужно было объяснять, как важен мост, – все владельцы телег вели торговлю. Кроме того, у них появился дополнительный стимул в виде отпущения грехов. Но, кажется, самую важную роль сыграло предвкушение праздника. Многие спрашивали: а такой-то поедет? – и, узнав, что друзья или соседи едут, присоединялись.

Обойдя всех по своему списку, Мерфин расстался с Томасом и направился к парому. Телеги нужно переправить на тот берег ночью, чтобы выехать на каменоломню с рассветом. На паром помещалась только одна телега, двести телег – несколько часов. Как же нужен мост.

Бык вращал большое колесо, владельцы телег, переправившись, распрягали тягловую скотину, чтобы она ночью попаслась, возвращались на паром и шли спать. Эдмунд уговорил Джона Констебля и шестерых его помощников посторожить до утра телеги и животных.

Паром еще ходил от одного берега к другому, когда Мостник около часа ночи отправился спать. Какое-то время он лежал и думал о Керис. Он любил ее – в том числе за причуды и непредсказуемость, – но иногда девушка бывала невозможной. Самый умный человек в Кингсбридже – и временами такой неразумный.

Неприятнее всего был «слизняк». Фитцджеральд даже не знал, сможет ли когда-нибудь простить ей это слово. Десять лет назад граф Роланд оскорбил его, сказав, что он не сможет быть сквайром, а годен только в подмастерья плотника. Он восстал против тирании Элфрика, он победил аббата Годвина в истории с мостом и скоро спасет весь город. «Может, я и не вышел ростом, – думал Мерфин, – но, честное слово, я сильный». Но что делать с Керис, молодой человек не знал и уснул, так и не успокоившись.

Эдмунд разбудил его на рассвете. Уже почти все телеги перебрались на другой берег и теперь неровной вереницей выстроились вдоль Нового города и дальше, на полмили в лес. Еще пару часов паром переправлял людей. Хлопоты – он будто организовывал паломничество – отвлекли Мерфина от мыслей о возлюбленной. Скоро пастбище на дальнем берегу представляло собой мирный хаос – десятки людей ловили своих лошадей, быков, вели к телегам, запрягали. Дик Пивовар перевез огромную бочку эля на всех, «чтобы подбодрить путешественников», и некоторые так подбодрились, что пришлось уложить их спать. На городском берегу собралась толпа любопытных. Когда вереница телег наконец тронулась, раздались крики ликования.

Но камни – лишь первая часть проблемы. Зодчий уже думал о второй. Если приступать к фундаменту сразу после подвоза камней, то воду нужно вычерпать из коффердама не за две недели, а за два дня. Когда гиканье поутихло, строитель решил обратиться к людям. Внимание можно привлечь именно сейчас: возбуждение несколько улеглось, и все начинали задумываться о том, что же дальше.

– Мне нужны самые сильные мужчины, какие остались в городе, – крикнул он. Люди прислушались. – Есть еще в Кингсбридже сильные мужчины? – Фитцджеральд нарочно поддразнивал: работа предстояла тяжелая, и, вызывая только сильных, он надеялся подстегнуть молодых, кому самолюбие не позволит отмолчаться. – Прежде чем телеги завтра к вечеру вернутся с каменоломни, нам нужно вычерпать воду из коффердама. Тяжелее работы вам еще не выпадало, поэтому, пожалуйста, никаких слизняков. – Юноша вдруг перехватил взгляд Керис, стоящей в толпе, и заметил, как она вздрогнула. Значит, помнила это свое слово и знала, что оскорбила его. – Любой женщине, которая считает себя не хуже мужчин, тоже добро пожаловать. Пожалуйста, захватите ведра и как можно быстрее перебирайтесь ко мне на ту сторону острова. Помните – только самые сильные!

Мерфин отнюдь не был уверен, что люди откликнутся. Закончив, он нашел глазами высокого Марка Ткача и протиснулся к нему через толпу.

– Марк, помоги, – попросил Фитцджеральд.

Этого добродушного великана любили все. Несмотря на свою бедность, здоровяк пользовался уважением, особенно у молодежи.

– Не волнуйся, соберем людей, – кивнул Ткач.

– Спасибо.

Потом Мерфин разыскал Яна Лодочника.

– Ты будешь нужен мне весь день – надеюсь. Возить людей к коффердаму и обратно. Можешь брать с них деньги, а можешь переправлять бесплатно, на твое усмотрение.

Ян был увлечен младшей сестрой жены и скорее всего денег брать не станет, рассчитываясь либо за прошлые грехи, либо за те, что надеялся совершить в ближайшем будущем.

Юноша подошел к берегу. Можно ли вычерпать коффердамы за два дня? С трудом верилось. Интересно, сколько там галлонов воды? Тысячи? Сотни тысяч? Наверняка можно подсчитать. Не может быть, чтобы греческие философы не придумали такой способ, но о нем не рассказывали в монастырской школе. Узнать это можно в Оксфорде, где, по словам Годвина, живут знаменитые на весь свет математики. Мостник стоял у реки и думал, придет ли кто-нибудь. Первой появилась Мегг Роббинс, рослая дочь торговца зерном, натренированная за годы перетаскивания мешков.

– Я переборю почти всех мужчин в этом городе, – заявила она, и Мерфин ей поверил.

Чуть позже подоспели несколько юношей, затем три послушника… Как только собралось десять человек с ведрами, зодчий велел Яну переправить добровольцев к коффердамам. На внутренней стороне частокола из столбов он чуть выше уровня воды соорудил круговую приступку, чтобы поставить на ней людей. От нее на дно спускались четыре приставные лестницы. Внутри коффердама на воде покачивался большой круглый плот. Между ним и приступкой оставался вертикальный зазор примерно в два фута. Плот практически в распор удерживали вбитые в бревна деревянные штыри, и он покачивался, меняя местоположение лишь на несколько дюймов в каждом направлении.

– Будете работать парами, – распорядился Мерфин, – один на плоту, другой на приступке. Первый зачерпывает ведро и передает второму, а тот выливает воду в реку. Получая обратно пустое ведро, первый передает второму другое, полное.

– А что будет, когда уровень воды внутри понизится и мы друг до друга не дотянемся? – спросила Мегг Роббинс.

– Хорошо думаешь, Мегг. Останешься здесь за старшую. Тогда начнете работать тройками – третий будет стоять на лестнице.

Девушка быстро схватывала.

– А потом четверками – двое на лестнице…

– Да. Хотя к тому времени люди устанут, понадобятся свежие силы.

– Это верно.

– Начинайте. Я приведу еще десятерых, места много.

Мегг обратилась к добровольцам:

– Эй, разбивайтесь на пары!

Люди принялись зачерпывать ведрами воду.

– Нужно держать ритм, – командовала Роббинс. – Зачерпнул – поднял, передал – выплеснул! Раз-два, три-четыре! А что, если петь, чтобы легче работалось? – И запела густым контральто:

 
Жил на свете рыцарь славный…
 

Эту песню знали все, и следующую строку пели уже хором:

 
Меч его остер и смел.
 

Фитцджеральд наблюдал. Через несколько минут все промокли насквозь, а уровень воды почти не понизился. Трудиться придется долго. Он перелез через частокол и спустился в лодку к Яну. На берегу ждали еще тридцать добровольцев с ведрами. Строитель наладил работу на втором коффердаме, оставил там за старшего Марка Ткача, затем добавил людей и начал потихоньку заменять уставших. Ян Лодочник выбился из сил и передал весла сыну. Вода убывала мучительно, дюйм за дюймом. А когда ее все-таки стало меньше, дело пошло медленнее, потому что ведра нужно было поднимать выше.

Мегг первая поняла, что удержать равновесие на приставной лестнице с полным ведром в одной руке и пустым в другой невозможно, и наладила одностороннюю передачу: сначала полное ведро вверх по лестнице, затем пустое вниз. Марк ввел у себя такую же систему.

Люди час работали, час отдыхали, но Мерфин трудился без продыха. Он группировал добровольцев, наблюдал за переправой к коффердамам и обратно, заменял треснувшие ведра. Большинство мужчин во время перерывов пили эль, и после обеда кое-кто попадал с лестниц. К ним с повязками и мазями пришла мать Сесилия, ей помогали Мэтти Знахарка и Суконщица.

С наступлением сумерек работу пришлось прекратить. Мерфин попросил всех прийти завтра и отправился домой. Съев несколько ложек материнского супа, он уснул за столом и проснулся только для того, чтобы завернуться в одеяло и лечь на выстеленный соломой пол. Открыв глаза на следующее утро, он первым делом подумал, придет ли кто-нибудь сегодня.

На рассвете юноша с тревогой поспешил к реке и увидел Марка Ткача и Мегг Роббинс. Ткач неторопливо дожевывал огромный кусок хлеба, а Роббинс зашнуровывала сапоги, надеясь не промокнуть. Полчаса просидели втроем, и Мерфин уже начал подумывать, что же ему делать без добровольцев. Затем появились юноши, неся с собой завтрак, за ними послушники, а потом и все остальные. Показался Ян Лодочник, Фитцджеральд велел ему перевезти Мегг с людьми, и добровольцы приступили к работе.

Сегодня работать было труднее. После вчерашнего все устали. Каждое ведро приходилось поднимать примерно на десять футов выше. Но уровень воды неуклонно понижался, и уже проглядывало дно.

Вскоре после обеда показались первые телеги с каменоломни. Зодчий велел выгрузить камни на пастбище и переправиться на пароме в город. Чуть позже в коффердаме Мегг плот лег на дно.

Но еще нужно было разобрать и поднять сам плот, бревнышко за бревнышком, вверх по лестнице. Десятки рыбин бились на мокром песке, их собрали в сеть и раздали добровольцам. Наконец Мостник встал на приступку, усталый, но с ликованием в сердце, и долго смотрел вниз, в двадцатифутовый колодец, на плоское илистое дно.

Завтра он засыплет в каждый по несколько тонн мелких камней, скрепит их раствором, и получится мощный неподвижный фундамент. А потом начнет строить мост.

Вулфрик ополоумел с горя. Почти ничего не ел и перестал умываться. Механически вставал на рассвете, ложился, когда темнело, но не работал и не приближался к Гвенде по ночам. Когда девушка спрашивала, что с ним, отвечал: «Не знаю, правда». Примерно так же он отвечал и на все остальные вопросы, а то и просто мычал.

В полях оставалось немного работы. Наступило то время года, когда крестьяне усаживались перед очагом, шили кожаные башмаки, вырезали дубовые лопаты, ели соленую свинину, моченые яблоки и капусту. Гвенду не тревожило, что они будут есть: у Вулфрика еще оставались деньги от продажи урожая, – но крайне тревожил он сам.

Парень трудился всю жизнь. Встречаются нытики, потирающие руки на каждый свободный день, но этот не из таких. Поле, урожай, скот, погода – вот чем он жил. По воскресеньям не находил себе места, пока не придумывал какого-нибудь дозволенного занятия, а в праздники всячески старался обходить правила.

Гвенда понимала, что его нужно встряхнуть, иначе юноша просто заболеет. Да и денег на всю жизнь не хватит. Рано или поздно им придется искать работу. Однако девушка ничего не говорила два месяца, пока не уверилась окончательно. Но как-то декабрьским утром решила, что пора:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

Обобранный крестьянин сидел за кухонным столом, неизвестно зачем строгая палочку, и, не поднимая глаз, что-то промычал в ответ. Верная подруга наклонилась через стол и схватила его за руки, прервав это бестолковое занятие.

– Вулфрик, пожалуйста, посмотри на меня.

Он угрюмо поднял голову, рассердившись, что ему приказывают, но воли возражать не было.

– Это важно, – настаивала Гвенда.

Парень молча смотрел на нее.

– У меня будет ребенок.

Выражение лица Вулфрика не изменилось, но землепашец уронил нож и палочку. Девушка долго смотрела на него.

– Ты меня понимаешь?

Он кивнул:

– Ребенок.

– Да. У нас будет ребенок.

– Когда?

Гвенда улыбнулась. Первый вопрос, который он задал за последние два месяца.

– Летом, до жатвы.

– За ребенком нужно ухаживать. За тобой тоже.

– Да.

– Мне нужно работать.

И вновь погрузился в уныние. Девушка затаила дыхание. Что сейчас будет? Вулфрик вздохнул и стиснул зубы: