Текст книги "Демон Максвелла"

Автор книги: Кен Элтон Кизи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Автомобилист за границей

В Плазе

…цветы гибискуса, как толстые мексиканские генералы в своих багряно-зеленых мундирах, шмякаются на камни и бетонные скамейки, нарядные, безвольные и слишком разморенные солнцем, чтобы вернуться к высокому статусу своих ветвей. Возможно, они попробуют это сделать позднее. Но сейчас – сиеста…

– Куда это годится! – кричит седой, коротко стриженный американец, приехавший из Портленда, – его лицо пятидесятилетнего мужчины покрыто потом, а новенький додж «поляро» стоит за тягачом, доставившим его к Управлению дальнобойным транспортом. – Пять тысяч миль – и три замены!

Стоя в Пуэрто-Санкто в Мексике, он адресует свою филиппику в Таксон, штат Аризона, где приобрел последнюю коробку передач. Предыдущая была куплена в Оровилле, Калифорния, где он расплатился без возражений, так как при такой нагрузке она имела все основания полететь. Но потом в Таксоне, а теперь еще одна – меньше чем через неделю! Это уже многовато.

– Это ни к черту не годится! Я вытащу эту проклятую штуковину и отправлю вам обратно первым же поездом, который будет идти в ту сторону! Надеюсь, вы будете действовать с такой же поспешностью. И надеюсь вовремя получить от вас новую коробку, чтобы мы могли успеть на фестиваль в Гвадалахару через неделю! Не понимаю, как можно так работать!

О чем он умалчивает, так это о том, что тащит за собой трейлер длиной в двадцать четыре фута.

– Я уже десять лет езжу на «додже». Не стану я портить свои с ним отношения из-за какой-то ерунды!

Он бросает трубку и поворачивается ко мне, так как я являюсь его ближайшим слушателем.

– Надеюсь, теперь эти грязные обезьяны в Таксоне зашевелятся, а, как думаешь, Рыжий? – Он склоняется ко мне, как будто мы с ним старые знакомые. – На самом деле они не так уж плохи. И вряд ли мне удастся найти здесь механика, который хоть отчасти бы походил на этих аризонских парней.

Это доказательство превосходства янки наполняет его такой любовью к соотечественникам, что он даже не обращает внимания на мою щетину.

– А как тебя зовут, Рыжий? Ты чем-то похож на моего старшего сына, если тебя побрить.

– Дебори, – отвечаю я, пожимая его протянутую руку. – Девлин Дебори.

– И что тебя привело в эту глушь, Дев? Сейчас попробую догадаться. Ты, наверное, фотограф-натуралист. Я видел, как ты снимал эти опавшие цветы.

– Ничего похожего, – отвечаю я. – Да и фотоаппарат-то не мой. Мне его отец дал. Я в прошлом году приезжал сюда вместе с ним и с братом, и мы не сделали ни одного снимка.

– Так теперь он послал тебя, чтобы ты привез ему недостающие воспоминания? Наверное, это место произвело на него гораздо более сильное впечатление, чем на меня.

– Опять ошибочка. Он послал меня сюда за прыгающими бобами.

– Прыгающими бобами?

– Мексиканскими прыгающими бобами. В прошлом году он познакомился здесь с механиком, который занимается разведением прыгающих бобов, и купил их у него на сто баксов.

– Прыгающих бобов?

– Пять галлонов. Он хочет вставлять по бобу в каждую кварту своего мороженого, чтобы привлечь покупателя. У нас есть маслобойня и молочная ферма.

– Как тебя, Дебри? Типа – заросли? – он подмигивает, давая мне понять, что это шутка.

Он смеется.

– Но ты все равно напоминаешь мне моего сына. Может, зайдем в бар после того, как ты позвонишь? И проверим, не напоминаю ли я тебе твоего старика.

Он снова подмигивает и направляется к гостинице, с проказливым видом приветствуя остальных туристов, дожидающихся возможности связаться с домом.

Я обнаруживаю его у бассейна сидящим под зонтиком. Вид у него уже не такой уверенный, и теперь он размышляет, не следовало ли вместе с коробкой передач затребовать хорошего американского механика – он мог бы оплатить ему дорогу, а потом потребовать компенсацию у фирмы. Я замечаю, что среди мексиканцев тоже есть хорошие механики. Он признает, что кое-что они безусловно должны уметь, чтобы разъезжать на своих подержанных автомобилях, но разве они могут разбираться в современных автоматических коробках передач? Он снимает солнцезащитные очки и снова переходит на доверительный тон:

– Можно найти самого лучшего карбюраторщика, поручить ему дело, в котором он не разбирается, и ни к чему, кроме неприятностей, это не приведет. Уж ты мне поверь…

Эта неопровержимая истина плюс спиртное несколько улучшают его настроение. После второго стакана сиграма с севен-апом на его лицо возвращается ухмылка, а резкие нотки паники из голоса исчезают. К концу третьего стакана он разражается лекцией о подстерегающих человека на тернистом жизненном пути бедах, причиной которых, по большей части, являются некомпетентные оболтусы, сующиеся не в свое дело. Они-то и становятся источником бесчисленных неприятностей. Чтобы прервать его тираду, я задаю ему совершенно невинный вопрос – один ли он путешествует? Он как-то странно прищуривает глаз, окидывает взглядом мою бороду и рюкзак и с подозрительным видом сообщает, что с ним жена.

У меня от удивления отвисает челюсть – он решил, что я намекаю на то, что его жена и является источником неприятностей, и тем самым пытаюсь бросить тень на членов его семьи! «Ну и ну!», – думаю я и, чтобы успокоить его, замечаю, что я бы тоже хотел, чтобы со мной были моя жена и дети. Он все с тем же недоверчивым видом выясняет, сколько у меня детей и сколько им лет. Я сообщаю ему это. Он спрашивает, где они, и я отвечаю: «В школе…»

– Если бы я не уезжал отсюда, они бы обязательно ко мне прилетели. Иногда для расширения кругозора школу можно и пропустить, правда?

– Точно, – это заявление восстанавливает между нами полное согласие. – Жаль, моя жена не понимала этого, когда наши дети были маленькими! У нее на все был ответ: «Только после того, как они получат образование!»

Мне показалось, что он снова начнет погружаться в уныние, но он распрямил плечи и чокнулся со мной.

– Это хорошо. Рыжий, что вы с братом ездили сюда вместе с отцом. – Он искренне радуется тому, что я оказался не каким-нибудь хиппи, а приличным американским парнем, уважающим своего отца. Он ерзает в кресле и с величественным видом подзывает официанта, чтобы тот повторил, и побыстрее.

– Стоит начать смущаться, и тебя обдерут как липку, – снова подмигивая, доверительно сообщает он.

Он расплывается в улыбке, и на какое-то мгновение приоткрывшийся глаз кажется асимметричным по сравнению с другим.

– Как липку! – повторяет он, и глазное яблоко встает на место.

К моменту, когда появляется официант, тик уже заканчивается, и на его уверенном лице снова расцветает лукавая улыбка. Но открывшаяся на мгновение щель дала мне возможность заглянуть внутрь, и, боже, какой там оказался страх! Перед чем? Трудно сказать. Но уж точно он боялся не меня. И не многочисленных бед, поджидающих его на тернистом жизненном пути, и даже не перспективы остаться без машины в этой дикой стране.

И когда я сейчас разглядываю проявленные фотографии и вспоминаю эту мимолетную картину его личной бездны, открывшейся мне на мгновение, я начинаю думать, что это был страх перед надвигающимся Апокалипсисом.

Его жена

Жена Автомобилиста немного младше его – то есть когда она заканчивала среднюю школу, он, наверное, уже был футбольным героем в полном расцвете сил.

Она, похоже, своего расцвета так и не дождалась, но, кажется, ее это не тревожит. У нее задумчивый вид, но она не производит впечатления человека, размышляющего о мелочах.

Она идет босиком по каменистой кромке океана, держа в каждой руке по черной босоножке. Она не думает о том, что выпила слишком много рома. Она не думает о своей педикюрше и своих ногах.

Она останавливается на берегу Рио-Санкто и смотрит, как золотистая вода, сверкая, устремляется к океану. В нескольких десятках ярдов от нее вверх по течению между огромных валунов женщины стирают и развешивают белье на кустах. Она смотрит на то, как они наклоняются и выпрямляются в своих мокрых платьях, перепрыгивают через камни, удерживая на головах огромные тюки, и оставляют за собой легкие и изящные, как перышки, следы, но она не думает: «До чего же мы неправильно живем, если для того, чтобы осмелиться пройти мимо, нам надо надираться до поросячьего визга». Нет, пока она еще так не думает. Она в первый раз вышла в город после того, как их сюда прибуксировали. Не задается она и вопросом, когда же она успела так подурнеть? Тогда, когда тайком залезала в холодильник, поедая гораздо больше, чем было положено семилетней девочке, или после школы, когда надела на кривые передние зубы эти неудобные коронки? Она еще не спрашивает себя о том, когда она успела присоединиться ко всем этим механическим уродам.

Лодыжки напоминают ей о пройденном расстоянии. Оно достаточно велико для того, чтобы вечером снова разболелась спина. Она смотрит на свои ноги, и они кажутся ей какими-то мертвыми существами, выброшенными на берег приливом. Она заставляет себя поднять голову и снова смотрит на прачек, пока это не становится навязчивым, после чего разворачивается и пускается в обратный путь, размышляя: «Ну, к этому времени, насколько я его знаю, он или дозвонился, или вовсе раздумал это делать». С высоко поднятым подбородком она пересекает золотистую границу и не думает: «Все равно они меня видели. Они знают, что мы – нечисть, которой теперь дозволяется общаться с нормальными людьми, потому что им делают прививки, чтобы они не заразились».

– А если он еще занят, пойду схожу в другую гостиницу. – Имея в виду бар. – Посмотрю, какие там люди. – Имея в виду других американцев.

Его собака

Автомобилисту приходится подниматься по крутому заросшему склону, чтобы отыскать человека, который, по словам Уолли Блюма, сможет снять коробку передач. Ему приходится взять с собой собаку. Пса, старого далматина, страдающего люмбаго, зовут Чиф. Оставить его одного в гостинице невозможно. Мексиканский воздух оказывает на его мочевой пузырь такое же влияние, как на глаз Автомобилиста. И тот, и другой начинают действовать бесконтрольно. В знакомом трейлере Чиф ведет себя так же ответственно, как дома, но стоит ему войти в гостиницу, как он начинает поднимать ногу через каждые три ступени. А ругань только усугубляет положение.

– Бедняга нервничает, – это после того, как Чиф описал два детских праздничных набора, купленных женой Автомобилиста для внуков.

– Не надо было его брать с собой, – это уже жена. – Надо было устроить его в собачью гостиницу.

– Я тебе говорил, что не оставлю его с чужими, – отвечает Автомобилист.

И вот Чифу приходится подниматься по склону.

Крутой заросший склон

План, нарисованный Уолли Блюмом, заставляет Автомобилиста и его любимца двигаться вверх по узким мощеным улочкам, на которых между выбоинами маневрируют грузовики… потом по извилистым мощеным переулкам, по которым можно проехать только на велосипеде… и наконец по еще более узким каньонам, настолько круто уходящим вверх, что по ним невозможно проехать ни на одном средстве передвижения.

По ним передвигаются лишь ослики, груженные песком и цементом, доставляя строительные материалы на стройки, кипящие по всему склону. На горах мусора спят рабочие, располагаясь головой вверх параллельно склону; если они попробуют лечь иначе, то попросту скатятся вниз.

Когда американец с собакой достигает места, указанного на схеме, в глазах у него уже плавают мухи, а из Чифа вместо мочи струится пыль. Автомобилист вытирает пот со лба и входит в прохладный дворик, затененный спаянными кое-как ржавыми капотами и крышками от багажников, прибитыми к пальмовым стволам.

Эль меканико фантастико

Посередине четырехметровой площадки, покрытой дерном, возлежит огромная свинья, которую сосут столь же крупные поросята. Она поворачивает голову, чтобы взглянуть на посетителей, и хрюкает. Чиф рычит и занимает пространство между свиньей и своим заморгавшим хозяином.

За низенькой, увитой виноградом дверцей раздается какое-то шуршание. Хижина настолько мала, что с легкостью поместилась бы в трейлер американца, и еще место для свиньи осталось бы. Из хижины, обмахиваясь сухой маисовой лепешкой, появляется человек. Он в два раза меньше Автомобилиста и вдвое младше. Мгновение он щурится от яркого света, а потом прикрывает глаза лепешкой:

– Добрый день.

– Добрый день, – отвечает Автомобилист, промакивая лицо. – Жарко. Мучо жарко.

– Я немного могу по-английски, – говорит Эль меканико фантастико.

Автомобилист вспоминает, что где-то читал о том, откуда взялось это выражение.

– Слава тебе Господи, – произносит он и пускается в объяснения сути своей просьбы. Механик слушает его, не опуская лепешку. Свинья взирает на Чифа со сладострастной насмешкой. Через двор ковыляет ослик. Из хижины появляются маленькие дети – они прижимаются к отцовским ногам, пока тот внимает рассказу Автомобилиста о предательстве механиков.

Когда история начинает клониться к завершению, Эль меканико фантастико спрашивает:

– И что вы хотите от меня чтобы я сделал?

– Чтобы вы спустились к гаражу, в который его поставили, и вынули коробку передач, тогда я смогу отправить ее в Таксон. Понимаете?

– Си. Понимаю, – отвечает механик. – А почему вы не хотите, чтобы это сделали механики из большого гаража?

– Потому что они не станут ничего делать до понедельника.

– А вы так спешите, что не можете подождать до понедельника?

– Я уже позвонил в Таксон и сказал, что в понедельник они получат коробку. Я люблю все решать не отходя от кассы. Понимаете?

– Си. Понимаю, – говорит механик, снова принимаясь обмахиваться лепешкой. – Хоккей. Я спущусь завтра утром и выну коробку.

– А сегодня нельзя? Я бы хотел отправить ее с первым же поездом.

– Понимаю, – отвечает мексиканец. – Хоккей. Сейчас возьму инструменты и возьму напрокат ослика.

– Ослика?

– У Эрнеста Диаса. Чтобы спустить на нем инструменты. В большом гараже механики запирают свои инструменты в металлический ящик.

– Понятно, – говорит Автомобилист, прикидывая, во что ему обойдутся работа, инструменты и ослик.

Вдруг поднимается целое облако пыли, из которого доносится истошный визг и рычание. Это зашедший рыжий боров обнаружил, что Чиф строит глазки его даме сердца. Когда их растаскивают в разные стороны, у Чифа уже разодрано ухо, и к тому же он лишился двух клыков, застрявших в непробиваемой шкуре борова.

Но это еще не самое страшное. Обрушившийся на него вес оказался слишком большим, и у него отказывают задние ноги. Что-то, вероятно, сместилось. И его приходится везти вниз на спине второго ослика. От тряски все вновь становится на место, так что к вечеру он уже может ходить, однако навсегда лишается способности поднимать заднюю ногу.

Снова он и его жена

К этому времени они живут здесь уже неделю. Они едут на юг во взятой напрокат «тойоте» с открытым верхом. Левая задняя фара полетела несколько миль назад. Запасной нет. Из пробитого шланга радиатора валит пар, так что дорога едва видна.

– Ты будешь и дальше так ехать? – наконец интересуется его жена.

– Я верну эту развалину сукиному сыну, который дал мне ее напрокат, и скажу, чтобы он запихал этот кусок дерьма себе в задницу!

– Тогда высади меня с собакой у Блюма, если ты собираешься… когда мы подъедем.

Она не договаривает – если ты собираешься устраивать сцены. Она и без того уже сыта накаленной атмосферой.

Его друзья

Автомобилист пропускает дневную почту и клянется себе закончить письмо к сестре до того, как почта откроется после сиесты. Он сидит один, не считая Чифа, на вилле Блюма. Пес, высунув язык, лежит на плетеном коврике. Уолли Блюм на пляже занимается серфингом. Куда ушла его жена с Бетти Блюм, Автомобилист не знает.

Гасьенда Блюмов расположена не в Ущелье гринго, а на городских склонах. На уровне окна находится двор противоположной хижины, в котором играют три маленькие девочки, время от времени посылающие ему улыбки через узкий уличный каньон. Они кричат ему: «Привет, мистер» и снова, хихикая, скрываются за манговым деревом.

Это дерево представляет собой культурный центр для всей округи. В его тени играют дети. В его ветвях снуют птицы. В его корнях роются две свиньи и целая стая куриц. Самых разнообразных – тощих и лысых, осторожных и задиристых. Единственное, что их объединяет, так это независимость и полная ненужность.

Автомобилист наблюдает за ними с легким отвращением. Какой от них толк? Они слишком худосочны для того, чтобы их съесть, и слишком болезненны, чтобы нестись. Для чего они нужны? И вдохновленный их полной непригодностью, он погружается в письмо:

«Дорогая сестренка! Ты себе представить не можешь, куда мы попали! В этой стране люди настолько бедны, что даже не в состоянии осознать собственное невежество, и настолько невежественны, что не ощущают собственной бедности. Знаешь, что бы я сделал, если бы был мексиканцем? Я бы напал на Соединенные Штаты, чтобы потом воспользоваться гуманитарной помощью (ха-ха!). А если начистоту, то такого я не ожидал».

Зеленое манго отскакивает от оконной решетки, что вызывает новый взрыв хохота. Он со вздохом перечитывает последнюю строчку и откладывает шариковую ручку. От всей души хотел бы, чтобы ты это увидела собственными глазами. Он допивает свои две «семерки» и чувствует, как его обволакивает приятное уныние. Пикантное ощущение.

Откуда-то неподалеку раздаются звуки аккордеона, исполняющего мелодию песни, которая была популярна в Америке несколько лет тому назад. Какие там слова? Ля-ля-ля, ля-ля-ля, мы бились насмерть, но не победили… Да-да, именно так. Такие были времена, такое было время…

Пикантность уступает место меланхолии, которая в свою очередь переходит в ностальгию, чуть не доводящую его до пьяных слез. Он со вздохом берет ручку и возвращается к письму:

«Я часто тебя вспоминаю, старушка. Помнишь, как папа возил нас в Йеллоустоун и как это было здорово? Каким все казалось красочным и красивым? Какими гордыми мы себя чувствовали? После окончания Депрессии мы были первыми детьми, чей отец мог позволить себе такое путешествие. Нынче все изменилось и, увы, не в лучшую сторону. К примеру, могу рассказать о том, как ездил к Дарольду в Беркли. Ты даже представить себе не можешь, во что превратился приличный университетский городок с тех пор, как мы были там в 62-м году на русско-американской встрече…»

Он снова откладывает ручку. До него доносится странный кудахтающий голос: «Ке? Ке? Ке?» Во дворе напротив появляется ветхая старуха. Совершая какие-то легкие невесомые движения, она, покачиваясь, движется между натянутых веревок для белья. Ее лицо с беззубым ртом ничего не выражает. Она кажется миражом, порожденным жарой. Продолжая кудахтать, она добирается до ветхой простыни, снимает ее и направляется обратно к хижине.

– Слепая, – вслух произносит Автомобилист и направляется осматривать содержимое буфета Уолли. Он намерен продолжить с того места, на котором закончились две «семерки», впрочем, теперь он бы предпочел что-нибудь покрепче – две восьмерки или две девятки. Обливаясь потом и сбитый с панталыку явлением слепой карги, он кружит по странной кухне, чувствуя, что его все быстрее несет на рифы.

Первая трещина

Жена Автомобилиста появляется через полчаса с женой Уолли Блюма, Бетти. Они добираются до дома в очень симпатичном джипе «фольксваген», сделанном в Мексике, который сейчас нагружен подарками для детей. Только она собирается поблагодарить Бетти Блюм за компанию и за то, что та ее подвезла, как ее резко хватают за локоть и начинают отчитывать, что она не захватила письма. Это настолько несправедливо, что все вокруг вдруг погружается в гробовую тишину – замирают все уличные звуки, перестают кудахтать курицы, замолкают дети на крышах домов, стихает аккордеон… и даже река, находящаяся в миле от холма, перестает перекатывать свои волны. Занимавшиеся стиркой девушки поднимаются, чтобы посмотреть, как на эту выходку мачо отреагирует сеньора гринго.

– Понятно? – вопрошает под занавес Автомобилист.

Со всех сторон наступает вечер. Бетти Блюм начинает оправдываться и извиняться в обычной кошачьей льстивой манере, с которой одна униженная сеньора всегда встает на защиту другой. Невидимые зрители разочарованно вздыхают. Но прежде, чем Автомобилист успевает сварливо снизойти до прощения, его жена вдруг слышит собственный голос, который внятно и отчетливо требует, чтобы муж отпустил ее руку, прекратил кричать и больше никогда не смел обращаться с ней так, словно она ему чем-то обязана, чтобы он больше не смел с ней разговаривать как с одной из своих сломанных машин.

– А если ты попробуешь сделать это еще хоть раз, то я убью тебя, а потом убью Дональда, Терри, внуков и себя. Клянусь Господом!

Ее муж и Бетти ошарашенно застывают, а потом обмениваются понимающими взглядами: этого следовало ожидать… женщины в этом возрасте… да еще столько рома. Но жене Автомобилиста уже наплевать. Она знает, что добилась своего. И ее это так окрыляет, что на мгновение ей кажется, что ее тело начинает истончаться и исчезать.

А затем до нее снова долетает биение уличной жизни. Дети на крышах возбужденно шепчутся, обсуждая происшедшее. Курицы снова скапливаются под ветвями мангового дерева. И лишь аккордеонист не возобновляет свои упражнения, но жена Автомобилиста чувствует, что он выражает этим не столько свое критическое отношение к ней, сколько отдает ей дань уважения, как это принято между музыкантами.

Последствия

Автомобилист уходит обратно в гасьенду, а Бетти Блюм подвозит его жену к гостинице. Домой она возвращается с бутылкой сиграма и упаковкой холодного севен-апа, а ее нежная улыбка намекает на то, что она умеет испытывать симпатию не только к оскорбленным женам, но и к непонятым мужьям.

Уолли приходит с двумя желтоперыми тунцами, и Автомобилист соглашается остаться с ними на ужин. После рыбы с белым вином он берет плавки у доброго Уолли, французскую булавку, чтобы они не свалились с его тощей задницы, у щедрой Бетти, и все отправляются купаться. Потом они возвращаются домой и еще выпивают. И он говорит Уолли, что только дети в состоянии сохранить брак родителей, но теперь пошли такие дети! Стоит ли из-за них стараться? А потом сообщает Бетти, которая так и осталась в бикини, что единственное, на что способны эти дети, – это избавиться от старомодных представлений о порочности секса. И Бетти целиком и полностью с ним соглашается.

Когда ему кажется, что его жена уже достаточно наказана за свое поведение, он берет машину Блюмов и едет вместе с Чифом в гостиницу. «Могу поспорить, что она уже там», – заявляет он.

И он оказывается прав. Она спит на диване. Но эта победа оказывается последней в его жизни.

Сон автомобилиста

Мир, в котором вещам можно доверять. В котором они не ломаются и никого не обманывают. Рычаг освещения не вываливается из рулевой колонки, и бедному водителю не приходится платить за ее полную замену, так как это несправедливо.

Сила его характера

– Десять песо за ром с колой?! Да в двух кварталах отсюда это стоит пять песо.

Они пьют в гостинице уже целый день.

– Они расположены на побережье, – напоминает ему жена. – И к тому же подают соломинки.

Официант вознаграждает ее логику демонстрацией своей верхней челюсти. Бетти и Уолли тоже делают заказ, и всем подают выпивку. Бетти потягивает свою Маргариту, как пчела, выбирающая цветок клевера.

– Вполне прилично, – мурлыкает она. – Не скажу, чтобы прекрасно, но вполне прилично.

– Мне нравится, как говорят женщины с Майами. – Автомобилист пьян. – Мне вообще нравятся женщины. От малолеток с сиськами как папайя до опытных старух. – Он разводит руки в разные стороны. – На самом деле я вообще люблю людей – от этих…

Он обрывает себя. Его взгляд останавливается на чем-то таком, что язык прилипает к нёбу. Его жена оборачивается, чтобы выяснить, что оборвало его филиппику. По берегу идет мороженщица в зеленом купальнике, едва прикрывающем причинное место, которое выпячивается так же вызывающе, как фруктовое мороженое на палочке. Посрамленный Автомобилист оставляет свое заявление незаконченным и вместо этого погружается в изучение обложки купленного Уолли у газетчика мексиканского «Тайм», где помещен портрет Клиффорда Ирвинга. Он читает, шевеля губами и заглядывая Уолли через плечо.

Его жена продолжает рассматривать юную красотку с тележкой мороженого, и вовсе не из соображений ревности, как наверняка предполагает Бетти Блюм, она взирает на нее с чувством приятного удивления, как смотрят на засушенный цветок, оказавшийся в школьном ежегоднике, – как он выглядел, когда был живым? и что с ним станет? И вдруг почувствовав, что вот-вот наткнется на ответ, она встает из-за стола, потеряв всякий интерес к устрицам, и направляется в сторону прибоя.

Автомобилист хмуро смотрит ей вслед. А когда он поворачивается к столу, Бетти Блюм одаривает его утешающим взглядом из-за соленого ободка стакана с Маргаритой, словно говоря: «Не бери в голову».

– «Тайм» – один из журналов, которому можно доверять, – заявляет Уолли Блюм, – потому что всегда знаешь, какую надо делать поправку на политические пристрастия журналистов.

Восстановивший присутствие духа Автомобилист бодро соглашается и возвращается к вопросу о разнице между Клиффордом Ирвингом и Говардом Хьюзом.

Потом все трое отправляются в ресторан, где заказывают омаров, и до десяти вечера ковыряются в их панцирях. Наконец Автомобилист зевает, так как настает время его отхода ко сну, и, подмигивая, просит всех его извинить, намекая этим на то, что не позволит какой-то климактерической суке помешать его ночному покою. Невзирая на протесты Уолли, он достает из бумажника две купюры по сто песо и кладет их рядом со своей тарелкой. Когда Бетти предлагает купить еще бутылку и распить ее у него на балконе, он галантно объясняет, что в других обстоятельствах был бы счастлив это сделать, но завтра из Штатов прибывает его новая коробка передач, а он любит ковать железо, пока горячо. Как-нибудь в другой раз. Он пожимает руку Бетти, разворачивается и, стараясь ровно держаться на ногах, начинает подниматься по лестнице.

Мрак Пуэрто-Санкто

И вот все начинается снова – вой, возня, шум и гвалт – опять эти собаки – предрассветный лай, который слышится в горах на юге и захватывает весь город как раз в тот момент, когда уже кажется, что сукины дети угомонились и теперь можно немного поспать.

Чиф начинает поскуливать. Автомобилист зарывается под подушку, проклиная ночь, собак, этот город и свою безумную жену, которой и пришла в голову мысль сюда приехать – черт бы ее побрал! Почему он оказался здесь – вопрошает он у мрака – а не в Йозмите, Мэриленде или даже на Шекспировском фестивале в Эшленде? Почему в этой неразберихе теней и колючек?

Справедливый вопрос. Я и сам когда-то задавал его себе. Это произошло в один прекрасный день, вскоре после того, как Бетси заявила, что мы расходимся окончательно, и мы все узнали, что отец неизлечим (конечно, Автомобилист напомнил мне его, не столько своей внешностью, сколько замашками, свойственными именно этому типу американцев, – прямой спиной, подмигиваниями, манерой обращения с механиками и техникой и многим другим). Врачи так часто предупреждали нас о назначенном сроке, а отец умудрялся настолько растягивать отпущенное ему время, что мы с Бадди втайне были уверены – нашего упрямого техасского отца может сломить только возраст. Руки и ноги у него истончились, голова болталась на макаронине шеи, но мы продолжали надеяться, что в последний момент из-за горизонта придет какое-нибудь спасение.

И папа тоже рассчитывал.

– Думаю, скоро они откажутся от всех этих исследований. Только посмотрите, какая мускулатура… – он задирает штанину и криво улыбается, глядя на подергивающуюся и трясущуюся плоть, – …мышцы перекатываются, как крысы по палубе текущей шаланды.

Да-да, соглашались мы. А потом как-то в сентябре мы отправились на козье пастбище, чтобы пристрелять винтовки и обсудить, куда бы нам двинуть осенью на охоту. И тут папа опускает ружье и говорит:

– Этот чертов приклад трясется, как собака во время поноса. Давайте прокатимся куда-нибудь в другое место…

…и все поняли, что наша поездка станет последней. Мы с братом начали обсуждать это тем же вечером. Я знал, куда хочу. Бадди сомневался, но решил, что старшему брату виднее. И на следующий день мы сообщили о нашем плане папе, когда тот готовил на заднем дворе барбекю.

– Я не прочь прокатиться на юг. Но почему именно это Пуэрто-Санкто? Что там такого особенного?

– Дев утверждает, что там что-то есть такое, – ответил Бадди.

– Он просто хочет показать нам, где прятался в течение полугода, – заметил отец. – Это уже само по себе является достопримечательностью.

– В какой-то мере, – согласился я. Все знали о том, что я много лет мечтал свозить их туда. – Но не только из-за этого – в том месте есть что-то первобытное, доисторическое…

– Как раз то, что нужно человеку, когда он попадает в затруднительное положение, – вставила мама. – Ощущение доисторического очень помогает.

– Может, снова слетаем на Юкон, – предложил отец. – Половим рыбку.

– Да ну ее! – откликнулся я. – Ты всю жизнь таскал меня по своим местам. Теперь моя очередь.

– Да он же развалится по дороге в Мексику! – вскричала мама. – Он не смог вынести даже поездки в Портленд на Парад роз.

– Все я вынесу, – возразил отец. – Это не проблема.

– «Это не проблема!» Сотни миль по мексиканским дорогам в твоем плачевном состоянии.

– Я же сказал, что вынесу, – повторил отец, бросая ей гамбургер, и, повернувшись, уставился на меня сквозь дым. – Единственное, что я хочу знать, это, во-первых, почему Пуэрто-Санкто и, во-вторых, что ты там задумал?

Я не ответил. Все и так знали, что у меня на уме.

– О нет! – перевела на меня взгляд мама. – Если ты считаешь, что увезешь его и снова уговоришь опять привезти сюда…

– Женщина, я уже много лет являюсь законопослушным гражданином. Я был бы очень благодарен, если бы ты предоставила мне самостоятельно решать, куда ехать и что привозить.

Много лет назад, в начале шестидесятых, мы с Бадди пытались вырастить грибы-псилоцибы в кадках из-под брынзы на маслобойне, которую папа оставил Бадди после того, как уехал из Орегона. Бад занимался кое-какой исследовательской деятельностью, и культуру спор ему послали прямо из министерства сельского хозяйства вместе с последними сведениями о разведении грибниц на гидропонике. Мы с Бадом провели в кадку шланг для подачи воздуха, смешали необходимые питательные вещества, добавили в них культуру и начали наблюдать за ее развитием через микроскоп. Пределом наших мечтаний являлось получение раствора псилоцибина, чтобы потом его можно было добавлять в вино. Мы считали, что сможем торговать им, назвав его «Напиток богов». Единственное, что нам удалось получить, это горы дрожжевой смеси.