Текст книги "Демон Максвелла"

Автор книги: Кен Элтон Кизи

Особенно приятно, что это происходит в Цюйфу – на родине Конфуция. На протяжении многих веков обитатели города с гордостью демонстрировали надписи на семейных надгробиях, доказывавшие, что они были непосредственными потомками великого философа. А потом в 1970 году в город вошел отряд Красной гвардии, снес все надгробия, а перед уходом натянул на старинных каменных кладбищенских воротах лозунг, текст которого не оставлял сомнений в том, как Великий Председатель относится к предкам: «Ни пяди земли для бесполезных мертвецов. Всех кремировать!»

Даже Конфуций не избег участи померкшей звезды и был низвергнут в чистилище вместе с бесчисленным количеством поэтов и писателей, в течение многих веков комментировавших его труды. Учителя, которые, как отец Янга, продолжали упоминать философа, изгонялись из школ и нагишом выставлялись к позорным столбам как «враги коллективного сознания». Многих отправляли в исправительные лагеря выращивать капусту и лук-порей, подальше от неопытных душ.

Как ни странно, Лао-Цзы, бывший современником Конфуция, так и не был официально отлучен. Возможно, из-за того, что его труды слишком туманны и незначительны, а может, это было связано с тем, что историки так и не достигли единого мнения относительно его личности, а некоторые и вообще сомневались в его существовании. Он был окружен слишком большим количеством мифов, чтобы его можно было официально осудить.

Процессия останавливается на склоне, чтобы полюбоваться птицами и побеседовать со старыми друзьями и коллегами. Один из профессоров указывает на подножие холма: цепочка бегунов сворачивает с шоссе на грязную проезжую дорогу.

– Вот наши юные воины! – восклицает он. – Которые будут сражаться за Пекин. Вот эти двое впереди учатся в моем классе!

Он продолжает кричать и размахивать руками, хотя все и так уже поняли, кого он имеет в виду, – на фоне грязно-серых одеяний остальных их новенькие костюмчики сияют как голубое небо.

Когда они пробегают мимо, возбужденный профессор начинает выкрикивать «Ци оу, ци оу!» – слэнговое выражение, означающее «прибавь газу», которое он слышал от своих учеников.

Остальные мужчины подхватывают клич, сопровождая его аплодисментами, пока это проявление национальной гордости не заставляет женщин заткнуть уши, а птицы не начинают испуганно биться о бамбуковые прутья своих клеток.

 
Кто не боится быть бесстрашным,
Умрет и встретит смерть,
Кто не боится быть трусливым,
Останется в живых.
И первый путь ведет к добру.
Второй влечет ко злу.
Никто не знает отчего,
Зачем и почему.
 

Это последняя тренировка Янга. Тренер советует ему сдерживать свой пыл. Но всякий раз, добегая до хлопкового поля с девятью стогами, он сворачивает с протоптанной колеи и начинает перепрыгивать через гряды. Он устремляется к высокому кургану – фенгу – одному из многочисленных ложных могильников, которые возводили древние императоры, чтобы избежать осквернения и грабежей.

Он бежит не оглядываясь. Он знает, что остальные члены команды далеко позади, – кое-кто еще на дороге, лавирует между автобусами и велосипедами.

Перед ним – лишь его приятель Жоа Ченг-чун. Они оторвались от всех остальных еще у кладбища. Но когда Янг услышал приветственные крики на холме, он сбавил скорость и позволил Жоа вырваться вперед.

«Ци оу, ци оу!» – подбадривает он своего друга, делая вид, что изнемогает от усталости. – Прибавь газу!

Обогнать его было бы недостойным. Жоа старше его на четыре года и уже является членом спортивной академии. Жоа – местный герой и чемпион провинции по марафону. Его время 2.19 уступает лишь рекордсмену страны Сю Лянгу, показавшему 2.13. Янг знает, что может бежать с такой скоростью много километров, но он не хочет показаться неучтивым. И поэтому он позволяет ему обогнать себя.

К тому же Янг не хочет делить эту тренировку ни с кем другим. Свернув с дороги, он слышит, как компания у кладбища начинает приветствовать остальных членов школьной команды.

Он минует девушек, пытающихся спасти загубленный сезонными дождями хлопок, и устремляется вдоль грязной сточной канавы ирригационной системы. Не замедляя шага, он перепрыгивает через вяло текущую кофейного цвета воду и, приземлившись, спугивает зайчонка, сидевшего под кустом. «Эй ты, длинные ушки! Ци оу!» – кричит Янг вслед улепетывающему зверьку и слышит за спиной взрыв девичьего смеха.

Добравшись до крутого подъема у подножия фенга, он замедляет шаг. Снова начинает моросить дождь, и грязь под ногами становится скользкой.

Меньше всего перед завтрашней поездкой он хочет поскользнуться на красной глине. А испачкать прекрасный голубой костюм, присланный ему из Пекина, было бы равносильно предательству.

Подъем заставляет кровь стучать в ушах, а верхняя губа Янга покрывается капельками пота. Это приятное ощущение. У него плохое потоотделение даже в этом французском синтетическом костюме, а ему необходимо избавиться от токсинов, чтобы прочистить голову. И он увеличивает скорость.

Когда он добирается до площадки на вершине пирамиды, то уже весь покрыт потом, и ему не надо больше изображать усталость. Впервые он был здесь с отцом давно, в детстве, тот нес его сюда на закорках. Тогда он сидел на краю небольшой квадратной площадки и играл с побегами молочая, пока его отец и дед исполняли замысловатый танец с деревянными мечами и бамбуковыми пиками для более точного определения всех нюансов маневра украшенными на концах яркими ленточками. Дед, хотя изредка по-прежнему поднимался сюда, больше не брал с собой оружия, а те движения, которые он совершал, можно было увидеть теперь в любом дворе.

Янг без промедления переходит к упражнениям тай-кван-до. Он выполняет весь комплекс плюс несколько упражнений, которые изобрел его отец, – Накорми кусачую собаку и Увернись от орехов, которые сбрасывает на тебя обезьяна. Затем он переходит к упражнениям, введенным после падения Четверки. Они почти полностью соответствуют разминке футболистов – прыжки, повороты, отжимания. Затем он переходит к схватке с тенью.

Янг хороший борец. Прошлым летом он занял третье место на Факельном фестивале в своем весе, и в течение какого-то времени его учителя в средней школе советовали ему сосредоточиться именно на этом виде спорта, а бег на длинные дистанции оставить тем, у кого ноги подлиннее. Он отказался, но продолжал заниматься борьбой. И когда в деревне намечалась свадьба, родители невесты приглашали именно его для традиционной схватки с друзьями жениха. Все знали, что он сумеет доставить удовольствие зрителям своей схваткой с предполагаемыми претендентами, и, самое главное – достойно уступит жениху.

Расстелив полотенце, он заканчивает тренировку тем, что сорок раз отжимается на кончиках пальцев, а потом сорок раз поднимает торс из положения лежа.

Постукивая по мышечным узлам на животе, он приводит свое сознание в состояние полного спокойствия, пытаясь выкинуть из головы восторженных болельщиков на склоне. О чем тревожиться? Никто не ждет от него победы. Нужна лишь выносливость – пробежать туда и обратно, а за какое время – не важно.

Он снимает закупорку кровеносных сосудов, позабыв о чистом костюмчике, откидывается навзничь и лежит, глядя в пасмурное небо. Солнце не показывалось весь день, и ночью не будут видны звезды. Теперь их не будет несколько месяцев, небо нависнет над головой тяжелой свинцовой крышкой.

Он перекатывается на бок и устремляет взгляд мимо шахматной доски хлопковых и капустных полей туда, где за тысячу миль от них находится Пекин. Янг не может представить себе такое расстояние, не может вообразить огромные горы с глубокими ущельями, в которых никто не живет. Ни зеленых полей, усеянных, как листья тлей, трудовыми бригадами, ни закопченных хижин, ни дорог, ни велосипедов. Только пустое безжизненное пространство, как это изредка бывает зимой, когда холод отгоняет на юг все тучи и звезды становятся яркими и чистыми.

До него снова доносится девичий смех, и он поворачивается, чтобы взглянуть на девушек сквозь листья молочая. Основная группа бегунов только появляется на дороге, направляясь навстречу Жоа, идущему обратно. Девушки смеются, глядя на то, как они хватают Жоа за живот, стараясь его рассмешить. Всем нравится смотреть, как Жоа улыбается. Судьба наградила его лишним зубом в форме алмаза, который сияет у него прямо между верхними резцами. Дядюшка Янга считает, что это свидетельствует о его здоровье. Янг даже издали видит его поблескиванье.

Но вот хихиканье внезапно затихает, и улыбка исчезает с губ Жоа. Янг поднимает голову и видит трех вооруженных молодчиков, изучающих дорогу и делающих вид, что они идут по следу бегунов (или беглецов?). Конечно, это шутка, но почему-то никто не смеется.

Это не просто охотники. Их грязные волосы и громкие голоса свидетельствуют о том, что это новые трудовые кадры из полупреступной среды, отказавшиеся от образования во имя денег и игры в фантан. Всем известно, как они относятся к изнеженным студентам. Особенно к тем, которые занимаются спортом. Они постоянно устраивают с ними стычки, каждый раз угрожая еще большими неприятностями. Они утверждают, что никчемная изнеженность противоречит Истинно революционному духу и является признаком Западного упадничества. «Если вам нужны упражнения, возьмите в руки лопаты!» – так говорит Великий Председатель.

И лишь в последние годы спортивные соревнования становятся публичными. Словно домашним птичкам снова позволили петь. Только сегодня утром сестра Янга рассказывала о том, что видела в гостинице «Дружба» женщину с кошкой. Купить домашнее животное по-прежнему было невозможно, но этот зверек был привезен в гостиницу туристом из Лондона.

– Ты можешь себе представить? – изумленно повторяла сестра. – Иностранная кошка!

«С трудом», – думал Янг, пытаясь примирить в своем сознании грубых реакционеров, свободных кошек и ложные погребальные курганы. Например, ему всегда казалось парадоксом, что наибольшее чувство свободы охватывало его на вершине фенгов, созданных рабским трудом много тысяч лет назад. Если не считать бега. Пробежав какое-то расстояние, он начинал чувствовать себя абсолютно свободным. По-настоящему свободным. Еще один парадокс. Словно свобода являлась следствием волевого усилия, словно мозгу для обретения тишины уединения требовались ноги и легкие.

И тут его размышления прерывает грохот выстрела, потом еще двух и, наконец, завершающего, последнего. Он вскакивает на ноги и всматривается в происходящее внизу. Досрочное празднование Дня нации? Выхлопы припозднившегося трактора?

Он видит, как вдоль подножия его фенга бегут смеющиеся и размахивающие ружьями охотники. Предводитель с самыми длинными волосами и самым большим ружьем склоняется и поднимает за уши свой трофей. Задняя часть тела у зайца оторвана напрочь, но животное все еще живо – к восторгу присутствующих, оно верещит и сучит передними лапками. Девушки в ужасе отворачиваются, а Янг садится на землю, обхватывает себя руками и пытается умерить охватившую его дрожь.

Все это не поддается примирению.

На таможне Пекинского аэропорта американские журналисты нервно перебирают формуляры и ждут досмотра багажа, ощущая тот самый ужас, который свойственен любому американцу, оказавшемуся в коммунистической стране: «Сейчас – тебя – схватят – и – посадят!» Они припоминают об экземпляре «Восточного Хастлера», запрятанного между рубашками, золотых крюгеррандах и гашише в несессере, и тут, к их общему облегчению, появляется зловещий китайский ковбой с натянутой улыбкой и бумажником, набитым визитками. Он представляется как Вун Муд из китайского Спортивного комитета и после крепкого рукопожатия вручает каждому папку с дипломатическими документами. Он произносит несколько фраз по-китайски красным гвардейцам в коричневых униформах, сумки закрываются, и журналисты, минуя длинную очередь и офицера таможни, выходят на улицу.

– Всегда полезно водить знакомства с представителями властей, – замечает редактор. Муд отвечает улыбкой и кивком указывает на ожидающую их машину.

Атлеты со всего мира прибывают в течение нескольких дней – в соответствии с состоятельностью своих стран. Те, что победнее, прилетят, пробегут и улетят. У тех, что побогаче, будет несколько дней на акклиматизацию.

Американские бегуны живут в Пекине почти неделю и уже начинают сожалеть о своей излишней обеспеченности. От восточной пищи все заработали расстройство желудка, а пекинский воздух забивает легкие. «Когда здесь бежишь вдоль стены, сразу понимаешь, из чего она сделана», – замечает Чак Хаттерсли из Юджина, хрипя и фыркая после легкой пробежки.

Американцы живут в современной гостинице «Великая стена» с лифтом и посыльными, приписанными к каждому номеру. Японцы и корейцы – в пекинском «Хилтоне». Европейцы рассеяны кто где. Китайцы и представители других стран Третьего мира – в просторном общежитии. Накануне пробега прибывают все, за исключением танзанийца Магапиуса Дасонга.

Измученный перелетом на старом русском турбореактивном самолете Янг лежит в крохотном двухместном номере. Первый в жизни полет не принес ему ожидаемой радости. Старая развалина гремела и дребезжала, кресла были узкими, а иллюминаторы слишком маленькими. Сначала он был потрясен видом крутых горных кряжей, но, начав рассматривать их в одолженный коллегой отца полевой бинокль, увидел, что первозданные склоны были уже укрощены. Столетия ожесточенного труда превратили их в лестницу, состоящую из тысяч нисходящих террас.

И теперь, ворочаясь на узкой постели, Янг жалеет о том, что увидел это. Всякий раз, закрывая глаза и пытаясь заснуть, он тут же представляет себе эти террасы шириной в несколько футов, со слоем почвы в несколько дюймов, создание которых потребовало стольких усилий и времени во имя лишней тонны зерна и дополнительного трейлера капусты.

 
Великая страна всегда лежит в низовьях,
Там, где сливаются потоки всей земли.
Непротивленье лучше Созиданья,
И маленькое царство победит,
Коли оно унизится безмерно.
 

Блинг всегда испытывал странные чувства по отношению к своему имени. Отец называл его Линг Ву в честь своего отца, который был каменщиком, а мать звала его Биллом в честь своего отца, который был миссионером. Хотя на самом деле он был наречен Уильямом.

Именно так с первого же дня его и стал называть учитель в Питтсбурге. А одноклассники прозвали его Вилли Ву и произносили это имя в одно слово, видя в нем индейские корни – у американских индейцев слово «виллаву» означало переменный ветер.

Затем, когда он устал от американских войн и показного раскаяния и перевелся из Питтсбургского университета обратно на родину, в Пекинский университет, преподаватели стали называть его Би. Би Линг Ву. Потому что, подписывая заявление, он поставил инициал «Б». Затем это имя превратилось в Би Винг Лу, в основном благодаря настойчивости одной студентки из Сиднея.

«Би Винг[1]1
  Крылатая пчела (англ.).


[Закрыть] Лу, потому что он такой стремительный черноглазый жучок, – пояснила она, проявив характерное для австралийцев пристрастие к словесной игре, – однако, боюсь, на стаера он не тянет, скорее он – спринтер, перелетающий с цветка на цветок».

И действительно, в команде Питтсбурга он бегал на 100 и 200 метров. Хотя и на этих дистанциях не показывал особо выдающихся результатов. И с возрастом, когда его перестали включать в забеги, ему пришлось сменить дистанцию. Китай стал благодатной почвой для его спортивной карьеры. Новомодные американские витамины, обувь и методики тренировок быстро сделали его чемпионом всех восточных провинций в беге на тысячу пятьсот метров. Время, которое в Штатах не могло бы считаться даже средним, принесло ему в Китае награды и почет. Его уважали все, за исключением бойкой и дерзкой Осси.

– Давай! – кричала она на последнем круге, размахивая часами. – У тебя есть шанс побить результат Мэри Деккер!

А теперь, после того как он представился американским журналистам как мистер Б. Линг, его стали называть Блингом.

Блингом Клосби.

– Прекратите паясничать, – уговаривал он их, – пока я не сообщил куда следует, что вы агенты КГБ.

– Этому все равно никто не поверит, Блинг, – качал головой фотограф. – Мистер Муд объяснил нам, что мы выглядим как настоящие американские капиталисты.

Муд был переводчиком, приставленным к американской группе. Ему было сорок, и он носил безупречный европейский костюм и стрижку. По тем же причинам, по которым за день до пробега были сняты знаменитые портреты Маркса и Энгельса, Муду намекнули, что хорошо было бы ему носить что-нибудь менее вызывающее, чем униформа Красной Угрозы. Тогда он нарядился в серо-голубой костюм с перламутровыми пуговицами и расшитыми обшлагами. Из-под брючин поблескивали ковбойские сапоги тайванского производства. На шее красовался туго затянутый платок, заколотый булавкой в форме шестизарядного револьвера. Он выглядел как персонаж какого-нибудь комикса.

Однако на таможне в аэропорту его одеяние ни у кого не вызвало смеха. Более того, оно придало ему даже угрожающий вид, особенно когда он, вальсируя, проводил их мимо таможенного офицера.

С самого начала было понятно, что Муду не нравится английский язык. Однако ему пришлось его выучить: результаты тестов говорили, что у него есть к этому склонность, а стало быть, ничего не оставалось, как овладеть этим отвратительным наречием.

Он занимался письменным переводом и испытывал затруднения в общении. Он не умел болтать и не умел шутить. Единственное, на что он был способен, – это с улыбкой говорить «нет», «нельзя» и «боюсь, это невозможно».

Поэтому журналисты испытали настоящее облегчение, натолкнувшись на Блинга, который сидел в холле гостиницы и, слушая по маленькому кассетнику «Освежись» в исполнении Диво, читал комикс про Спайдермена. Они так и замерли. Перед ними сидел молодой китаец в синих солнцезащитных очках и шортах, с давно не стрижеными волосами, торчавшими в разные стороны, как перья. Зрелище было впечатляющим.

– Ну и ну! – дружно зааплодировали они. – Настоящий пекинский панк.

– Тоже мне, беглые американские псы. Присаживайтесь. Я вижу, вы как раз собирались предложить бедному студенту что-нибудь выпить.

После трех рюмок джина и непродолжительной идеологической полемики его включают в группу, обещают подарить кроссовки и уверяют, что его настоящее имя в статье названо не будет.

– Не волнуйся, – заверяют американцы. – Никто никогда не узнает, что Блинг Клосби сбежал на Восток.

Сделка была заключена, и с тех пор Блинг сопровождал их повсюду. Муд спокойно отнесся к появлению этого представителя Новой волны, но решил извлечь из ситуации максимум выгоды. В каком-то смысле Блинг предоставлял мистеру Муду возможность стать еще более непроницаемым: Муд поручил ему отвечать на все возникающие вопросы. Когда его спрашивали: «Как производится отбор студентов в спортивной академии?», или «Существуют ли в Китае законы, по которым можно будет наказать этого сумасшедшего шофера, если он, скажем, задавит велосипедиста?», или «Зачем все-таки Китай устраивает это соревнование?» – он отвечал: «Это вам объяснит мистер Б. Линг».

– Тогда объясните вы, мистер Блинг, – не сдается журналист. – Если, как вы утверждаете, Китай хочет проявить себя с лучшей стороны, то зачем надо было устраивать марафон? Китайские бегуны будут просто задавлены.

Блинг наклоняется через проход так, чтобы его не слышал Муд.

– Вы должны понять, что для марксистов противоречия означают нечто большее, чем для вас, болванов. Ленин утверждал, что «диалектика – это изучение сущностных противоречий». Энгельс говорил: «Само движение уже является противоречием». А Мао считал, что революция и развитие вырастают из противоречий. Он полагал, что классическое философское утверждение: «Небеса неизменны, как неизменно дао» было выдумано феодалами, так как было им на руку. Следовательно, так называемый «путь» был разновидностью так называемого механистического материализма, или вульгарного эволюционизма, которые, по его мнению, вступали в противоречие с самой сутью трансцендентного метафизического даосизма прошлого. Сечете? Это было гениальным прозрением молодого Мао. Он не стал порицать старые пути, он просто вскрыл существующие в них противоречия.

– Застраховался ото всех?

– В каком-то смысле. А с другой стороны, он определил закон своего бездействия. Противоречия порождают революцию, но когда революция побеждает, революционеры должны уничтожить все, что привело к победе, – несогласие, недовольство, недоверие к правительству. Революция – это дракон, поднимающийся на вершину и пожирающий своих родителей. Поэтому революционному дракону, естественно, присуще недоверие и к собственным отпрыскам, понимаете? – а также к другим огнедышащим, шныряющим в поисках рисовой соломы.

– Что касается этого дракона, то, по-моему, его заглотила собственная женушка, – замечает фотограф, следивший за последними разоблачениями по маленьким, переводящимся на английский язык, газетенкам.

– Вы имеете в виду вдову Мао и ее четверку? Да она просто старая глупая шлюха, унаследовавшая власть. Ей не хватило бы ни класса, ни смелости, ни мозгов, чтобы организовать заговор против Мао даже тогда, когда он совсем выжил из ума. Нет, это сам Мао натворил кучу дел, чтобы остаться на вершине, – наехал на массу влиятельных людей. Только представьте себе всех призраков, которые населяют его личный ад, – всех его товарищей, коллег, профессоров и поэтов, которых ему приходилось уничтожать, чтобы смазывать колеса этой долбанной культурной революции.

– Я думал, что ради него ты и уехал из Питтсбурга, Блинг. А теперь ты говоришь о нем как о настоящем диктаторе.

– Противоречия для многих из нас стали Новым путем, – замечает Блинг и, отвернувшись к окну, устремляет взгляд на бесконечную вереницу черных велосипедистов.

– Потому-то тебе и нравится Диво? – интересуется журналист. Ему послышалось, что Блинг, в своей драной футболке и со своей дурацкой прической, сказал: «…Новой волной». Блинг бросает на него недоумевающий взгляд.

– Мне он не нравится. Я слушаю его по той же причине, по которой занимаюсь бегом, – для выработки эндорфина. – Он похлопывает по карманам в поисках расчески. – Я бегаю, потому что это причиняет боль.

Изначально это собрание устраивалось для того, чтобы врачи и журналисты могли осмотреть семьдесят с лишним участников завтрашнего пробега. Но что врач может сказать такого, чего еще не знал бы о себе марафонец? Что кардиолог может сказать тридцатипятилетнему фанатику с твердыми, как ядра, пятками и пульсом 35 ударов в минуту?

Поэтому медицинский осмотр был заменен тревожными предостережениями. Самой главной проблемой была вода.

– Не пейте воду из губок. Напитки от организаторов забега будут стоять на белых столах. Личные напитки – на красных. Пользуйтесь только ими. Личное питье должно быть предоставлено сегодня для проведения анализов.

– Понял! – наклонившись, шепчет Чак Хаттерсли. – Они хотят похитить у нас формулу гаторада.

– Не перенапрягайтесь! Расслабьтесь. Впрочем, чтобы вам не мешали транспорт и зрители, предусмотрены контрольные участки для отстающих…

Гул голосов стихает. Какие еще контрольные участки? Никто об этом никогда не слышал. Бегун должен бежать до тех пор, пока он в состоянии переставлять ноги.

– Те, кто не пробежит двадцать пять километров за час сорок, будут сняты с дистанции.

Янг, сидящий среди шестидесяти других китайских бегунов, ощущает спазмы в животе. Он не имеет ни малейшего представления о том, за сколько он пробегает 25 километров. Он даже не представляет, сколько это. От деревни до школы? Или половина этого пути? Или путь туда и обратно?

– Если отметку тридцать пять километров вы не проходите через два часа двадцать минут, вас также снимают с дистанции.

Янга охватывает ужас. Он вспоминает ликующую толпу у кладбища. Если его снимут с дистанции, домой лучше не возвращаться. Лучше совсем не начинать, если не сможешь дойти до конца. Но потом ему приходит в голову, что он должен потратить все силы на то, чтобы пробежать 35 километров за два часа двадцать минут, а потом можно будет хоть ползти до финиша.

– Мы также предлагаем вам самостоятельно сходить с дистанции, если вы почувствуете недомогание.

– Недомогание? – бормочет жилистый ветеран из Новой Зеландии. – Расслабиться? А для чего мы вообще тогда бегаем?

– И еще. Губки предназначены только для обтирания. Не пейте из них воду. На столах будет стоять достаточно напитков. Мы категорически настаиваем на том, чтобы вы не пили воду из губок. А теперь я желаю вам всем удачи и надеюсь увидеть вас сегодня вечером на банкете. Спасибо за внимание.

Странное это было мероприятие – длинное и неприятное. Цель его была по меньшей мере смутной, и никто не захотел продлевать его, задавая вопросы. Пока бегуны выстраиваются в очередь к своим автобусам, журналист с ручкой наперевес загоняет в угол Чака Хаттерсли и с репортерской сноровкой начинает выяснять у него, что им хотели сказать.

– Что нельзя пить воду из губок, – резюмирует Хаттерсли.

 
Когда путь пути нарушается,
Люди начинают говорить о справедливости.
Когда появляются знания и мудрость,
За ними неизбежно следует лицемерие.
Когда семейные узы лишаются гармонии,
Пробуждается любовь к детям и сыновняя почтительность.
Когда страна в разброде.
Все поют хвалу преданным министрам.
 

После ланча – предупреждает мистер Муд – их ждет экскурсия по дворцам и пагодам, обязательная для всех впервые приехавших в Пекин. Однако журналисты вместо этого хотят пойти к китайским бегунам. Муд отвечает, что бегунам предписан отдых. Тогда журналисты спрашивают, нельзя ли увидеть Стену демократии. Муд объясняет, что ее больше нет. Лохматый Би Винг Блинг, чувствующий себя с американцами с каждой минутой все раскованнее, говорит, что на самом деле стена существует, только теперь она завешана рекламными щитами, расхваливающими холодильники с поддонами для яиц. Никаких самодельных плакатов с протестами. Муд чувствует себя обязанным добавить, что эти дурацкие диссидентские плакаты только сеяли путаницу в головах людей.

– Если человек хочет что-то сказать, он может обратиться непосредственно в правительственные комитеты.

– Да, лучше сеять путаницу в головах бюрократов, – соглашается Блинг. – Они, по крайней мере, к этому привыкли.

– Ах, – Муд улыбается. – Может, вы хотите остановиться у магазина «Дружба», прежде чем ехать в Запретный город? Там продается кока-кола.

Журналисты предпочли бы вовсе избавиться от Муда, но поскольку они хотят получить у него разрешение следовать за бегунами на такси, вместо того чтобы сидеть на линии «старт/финиш» вместе с остальными представителями прессы, им ничего не остается, как пытаться завоевать его расположение.

Или по крайней мере не вызвать его неприязни.

Они уже чувствуют, что под этим западным костюмчиком, за этой терпеливой восточной улыбкой начинает закипать раздражение. Всем очевидно, что если мистер Муд и испытывал к Блингу какую-нибудь симпатию, она стремительно испаряется, и, приобретая билеты для посещения очередной достопримечательности, он уже не включает его в группу. Блингу приходится тратить собственные фыни, чтобы попасть в Запретный город или Летний дворец. А когда у него не остается ни единой монеты, за него платят журналисты. От этого мистер Муд начинает ерзать в своем непривычном ковбойском одеянии.

Все происходит не так, как ему хотелось бы: сардонические замечания Блинга вызывают слишком много смеха, и вообще он поддерживает с американцами слишком оживленную беседу, из которой Муд по большей части исключен.

– Вы тоже бегун, мистер Ву?

Они выходят из парка Байхай с его белым куполом и празднично разодетыми школьниками, которые носятся туда-сюда, как сорвавшиеся с места цветы. Муд рассказывает, что парк славится во всем мире своей спокойной красотой, а Блинг заполняет паузы повествованием о его недавнем прошлом, о котором Муд не упоминает. Еще два года тому назад, – говорит Блинг, – парк был закрыт для широкой публики, взятые напрокат лодки не нарушали спокойной глади озера, массивные ворота были заколочены и охранялись. Вход сюда был запрещен всем, за исключением жены Мао и ее личных гостей.

Блинг объясняет, каким было потрясением, когда в один прекрасный день ворота запретного рая распахнулись и всех начали впускать внутрь, но тут мистер Муд перебивает его и задает вопрос о марафоне.

– Как вы угадали? Я действительно бегун, – отвечает Блинг. – Один из местных героев. Уже три года бегаю за Пекинский университет. Приходите как-нибудь посмотреть, Муд, будете моим гостем.

– Бегун на длинные дистанции?

– Пять и десять тысяч метров. И рекордсмен в беге на полторы тысячи метров.

– Так, значит, вы будете участвовать в завтрашнем соревновании?

– Увы. Завтрашним героям придется бежать без Би Винг Лу.

– Неужели вы даже не подавали заявку, проживая в Пекине и будучи таким энтузиастом бега?

– Отбор участников производился спортивным комитетом, мистер Муд, если вы забыли.

– Ах, действительно, – вспоминает Муд. – Совсем вылетело из головы. Сочувствую, мистер Ву.

Блинг опускает на глаза синие очки и изучающе смотрит на Муда – невозможно определить, что скрывается за его сдержанной улыбкой – снисхождение или сочувствие.

– Уговорите комитет устроить забег на полторы тысячи метров вокруг Тянь-ан-Мыня – это что-то вроде Пятой авеню в Нью-Йорке – и вы увидите, как я буду рвать свои маленькие желтые яйца.

– Интересно было бы посмотреть.

Редактор, пытаясь прийти на помощь Блингу, спрашивает, нельзя ли съездить в кампус, посмотреть на стадион – вдруг там кто-нибудь тренируется. На этот раз возражает Блинг, а Муд относится к просьбе вполне лояльно. Ему все равно надо подготовиться к банкету, заявляет он, но он не видит причин, по которым мистер Ву не мог бы их отвезти к беговой дорожке. Все замирают от этого неожиданного поворота с чувством легкой неловкости. Когда Муд просит остановиться и выходит у голого кирпичного здания, Блинг теряет всякое самообладание.

– Это Бюро иммиграции!

– Интересно, кого он там ищет? – спрашивает фотограф.

– Не могу сказать наверняка, но готов поспорить с вами на доллар, что это кончится каким-нибудь Мудозвонством, – с горестным видом говорит Блинг.

Однако спорить с ним никто не хочет. Оставшуюся часть пути все проводят в гробовой тишине.

Несмотря на веселую студенческую суматоху, кампус производит такое же мрачное впечатление, как нависшее над ним свинцовое небо. Никаких лужаек, все та же грязь, которая окружает большую часть домов в городе. Ряды серо-зеленых эвкалиптов затеняют дорожки, придавая им вид подводного царства, чему способствуют угрюмые взгляды рабочих, живущих тут же. Блинг объясняет, что между ними и студентами постоянно происходят стычки. И те и другие вспарывают друг другу шины велосипедов, насилуют женщин. И те и другие считают друг друга ленивыми и надменными. Разница лишь в том, что одни более образованны. Положение студентов было бы и вовсе плачевным, если бы не защита полиции. «Из сорока тысяч местного населения лишь восемь тысяч учатся в университете».