Текст книги "Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя"

Автор книги: Катриона Келли

Павлик и Сталин

Примечательно, по контрасту, насколько пассивен в этом вопросе сам Сталин. В 1938 году один из биографов Павлика, Елизар Смирнов, заявил, ссылаясь на поддержку с самых верхов: «Год тому назад товарищ Сталин предложил Московскому совету поставить у Красной площади памятник Павлику Морозову. Лучшие скульптуры, художники, а также сотни пионеров думали над проектом памятника. Теперь проект утвержден. Скоро у Александровского сада, при входе на Красную площадь, будет поставлен памятник» ^{190} . Но подобное заявление – оснований для которого не нашлось в доступных архивных материалах – больше никогда не повторялось, и похоже, что Смирнов на самом деле имел в виду решение Политбюро, принятое тремя годами раньше.

Сталинское пристальное внимание к деталям хорошо известно. Как написано в прославляющем вождя предисловии к Большой советской энциклопедии, «круг вопросов, занимающих внимание Сталина, необъятен: сложнейшие вопросы теории марксизма-ленинизма – и школьные учебники для детей; проблемы внешней политики – и повседневная забота о благоустройстве пролетарской столицы; создание Великого северного морского пути – и осушение болот Колхиды; проблемы развития советской литературы и искусства – и редактирование устава колхозной жизни» ^{191} . Несмотря на неумышленную комичность отдельных формулировок, суть они выражают правильно: Сталин действительно лично интересовался всем, включая школьные учебники. Например, он непосредственно участвовал в ревизии учебника истории в середине 1930-х годов. Он также удостаивал своим вниманием детскую литературу и следил за тем, чтобы в свет не выпустили книгу о его собственных юных годах ^{192} . Сталин, несомненно, следил за развитием морозовского культа и допускал его существование. Но при этом – воздерживаясь от определенных высказываний в поддержку этого культа.

Здесь важно отметить чувство иерархии, проявившееся в панегирике из Большой советской энциклопедии. Тема детства входила в сферу внимания Сталина, причислялась к важным вопросам – и все-таки не к такимважным. Советскому политику столь высокого ранга просто не пристало нянчиться с подобными проблемами и тратить на них много времени. К тому же Сталин предпочитал детей совершенно иного психологического склада, непохожих на Павлика. Когда в 1935—1936 годах культ жанра иконы «властителя с младенцем» стал набирать силу, Сталин, как правило, выбирал для совместного фотографирования маленьких симпатичных девочек с бантом на голове. А его трогательная любовь к дочери Светлане, которой он писал нежные и даже игривые письма, называя ее «маленькой хозяюшкой» и т.п., контрастировала со сложными взаимоотношениями с двумя сыновьями. Реципиенты легенды о Павлике Морозове отличались друг от друга в зависимости от того, с кем они себя отождествляли – с отцом или с сыном. Ясно, что для вождя главная фигура в этой истории – отец. По стандартной версии биографии Сталина, его отец был грубым пьяницей, однако именно это обстоятельство способствовало тому, что Сталин определил для себя роль образцового патриарха. Отдавая должное пропагандистской пользе легенды о Павлике Морозове, он не препятствовал ее распространению, тем самым способствуя (или по крайней мере не мешая) ее продвижению, но теплых чувств к ее герою не испытывал. Сталин ни разу публично не высказался о Павлике, ни в положительном, ни в отрицательном смысле, но, как говорила молва, его личное отношение к мальчику никак нельзя было назвать одобрительным. Однажды он вроде бы даже сказал: «Ну и мерзавец! Донес на собственного отца!» [154]154
  Amis, 2002, c. 193. Оригинал цитаты найти не удалось. Впервые ее приводит Роберт Конквест в своей книге о Сталине («Breaker of Nations»); оттуда она была взята Романом Бракманом, составителем книг и «The Secret File of Joseph Stalin», а также М. Эмисом. P. Конквест ссылается на «публикацию в одном из советских исторических журналов конца 1980-х».


[Закрыть]

От Красной площади к школьной парте

Таким образом, повышение статуса легенды о Павлике Морозове нельзя объяснить личным влиянием Сталина. Странным образом она шла вразрез не только с персональным вкусом диктатора, но и с общепринятыми представлениями об идеальном детстве, которые в середине 1930-х годов претерпели существенные изменения. Как и все в культуре сталинской эпохи, эти представления тесно связаны с приоритетами, намеченными в пятилетнем плане. В первую пятилетку (1928—1932) особого внимания проблемам детства не уделяли. В соответствии с идеей того времени,

образцовый ребенок должен быть юным активистом, поэтому детей вовлекали во всеобщие политические кампании, связанные с коллективизацией, индустриализацией и культурной революцией. Во втором пятилетнем плане, напротив, среди основных задач названо образование, и главное внимание уделяется преподаванию предметов в школе ^{193} .

В 1920-х годах образовательную политику определяли коллективные формы обучения, такие как «бригадный метод», по которому знания детей оценивались не индивидуально, а по «бригадам», или «командам», в целом. На практике это означало, что наиболее старательные и успевающие ученики избирались представителями бригады для ответа на устных экзаменах– процедуре, которая очевидным образом позволяла ленивым, стеснительным или забитым детям отсидеться в тени. Однако в 1932 году «бригадный метод» был официально отменен, и успехи учеников стали оцениваться индивидуально. В школах появились свои малолетние «ударники учебы», наподобие ударников труда на заводах и фабриках. Страницы «Пионерской правды» запестрели характерными портретами школьных звезд, которые, в отличие от детей-активистов 1920-х, в большинстве случаев оказывались девочками, а не мальчиками, и которым, как сообщалось в хвалебных статьях, удавалось совмещать приверженность к добродетельным поступкам в широком смысле с отличными показателями в учебе ^{194} . С 1932 года центральное место в сводках пионерского движения занимает «качество учебы». К этому времени пионерские отряды обосновались в школах, а не на рабочих местах или жилых домах ^{195} . Что давало возможность усилить контроль над школьной дисциплиной за счет пионерской: слабых учеников или нарушителей порядка могли подвергнуть общественному порицанию и исключить из пионеров. С другой стороны, это также означало, что академические успехи стали престижными в пионерском движении. Дух времени отражен в репортажах «Пионерской правды» за 1934—1935 годы. Так, например, 18 февраля 1934-го газета убеждала ребят: «Изучай наказ вождя, отвечай ему хорошей учебой, хорошей работой!»; а 8 сентября 1935-го появилась статья «Какой будет форма школьников?»

Такое отношение к детям в 1920-х годах считалось бы реакционным и буржуазным. Оно стало предвестником эпохи, в которой дети все больше отстранялись от серьезных политических и социальных проблем. Эта идея продвигалась также на Первом съезде советских писателей в 1934 году, где известные детские авторы утверждали: сказки, которые, по мнению многих педагогов 1920-х, включая Надежду Крупскую, наносили вред правильному воспитанию детей, отдаляя их от реальной жизни, в действительности являются идеальным детским литературным жанром. Сверх того, в 1936 году официальная идеология стала широко поддерживать ценности традиционной семьи, преданные анафеме партийными активистами 1920-х. В том же году были запрещены аборты и создан институт поддержки беременных женщин и молодых матерей, расширена сеть детских пособий и приняты поправки к закону, усложняющие бракоразводный процесс. Дети представлялись теперь не домашними бунтарями, а такими членами семьи, о которых необходимо заботиться, но которые занимают подчиненное по отношению к родителям место.

Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство

Еще раньше началась настойчивая пропаганда счастливого детства и материнства. Промежуток между второй половиной 1935-го и первой половиной 1936-го можно назвать советским «годом ребенка»: в этот период проблемы детей приобрели (как никогда в истории страны) огромное значение. В 1935 и 1936 годах, в августовских номерах партийной газеты «Правда» обсуждались не только новые постановления относительно детей («Постановление об охране материнства и детства» от 27 июня 1936, закон об уголовной ответственности несовершеннолетних от 7 апреля 1935), но и широкий спектр тем, имеющих отношение к новому поколению: детские сады, детское кино, дворцы пионеров, вундеркиндизм и даже производство игрушек, конфет и шоколада для детей. Контраст между почти полным отсутствием таких «безобидных» тем в начале 1930-х и, наоборот, их массовостью с середины 1935-го до начала 1937 года воистину впечатляет.

Материалы о потребительских товарах для детей имели политическую подоплеку, выходящую далеко за сферу компетентности отдельной семьи. В 1933 году Сталин заявил, что все советские граждане имеют право на «зажиточную жизнь». В 1935-м, на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц—стахановцев он произнес свое знаменитое изречение: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее». Излюбленным пропагандистским образом советского народа в это время являлось изображение «советской семьи за праздничным столом» ^{196} . В расширенную картину этой «зажиточной», «веселой» жизни входило и «счастливое детство», которое, как утверждалось, было у всех советских детей. В 1935 году появился официальный лозунг «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» [155]155
  В просмотренных мною документах впервые этот лозунг был использован 24 октября 1935 т. в прессе, посвященной десятилетнему юбилею со дня основания газеты «Пионерская правда». На с. 3 значился заголовок «Спасибо товарищу Сталину за счастливое, радостное детство». Ему предшествовал лозунг, написанный на детском трамвае в г. Шахты Азово-Черноморского края, «Спасибо тебе, великий Сталин, за счастливую, радостную жизнь» (см.: ПП, 28 сентября 1935, с. 2). Альтернативный вариант «Спасибо, родной Сталин, за счастливое детство» или «…за радостное детство» звучит более интимно и прочувствованно, а определение «родной» прямо указывает на «отцовство» адресата.


[Закрыть]. А в первом номере «Пионерской правды» за 1936 год был опубликован материал под названием «Мечты счастливых», где дети рассказывали о своих желаниях: кататься на лыжах и коньках, научиться играть в шахматы и, разумеется, увидеть Сталина.

Пионерское движение постепенно оказывало все большую практическую поддержку в осуществлении таких «мечтаний». С 1934 года круг детских увлечений сильно расширился. В 1936-м открылся первый Дворец пионеров, крупный центр детского досуга, где дети занимались в разных секциях по интересам и участвовали в пионерских торжествах, в том числе в праздновании Нового года с наряженной елкой, песнями, танцами и подарками от Деда Мороза и Снегурочки. Те, у кого не было возможности посещать Дворец, занимались в каком-нибудь кружке в районном Доме пионеров, хотя эти занятия не всегда совпадали с их «мечтами» [156]156
  В самые популярные кружки, например в балетный, принимали по конкурсу; детям без специальных способностей предлагалось заниматься в наиболее подходящих для них кружках: вязания, радиотехническом, орнитологическом.


[Закрыть].

Представление об идеальном детстве изменилось, появились и новые юные герои. С середины 1930-х годов начался ажиотаж вокруг вундеркиндов. Программа «Юные таланты» представляла маленьких писателей, музыкантов и художников в Большом театре, в турах по стране, в выступлениях перед партийными руководителями ^{197} . Особенно выдающихся могли даже показать самому Сталину. Об этом писались воспоминания – на зависть другим ^{198} . Удивительно, с какой аполитичностью сообщалось о достижениях детей в прессе. Никто из них, скажем, не распространил 2000 предвыборных листовок, не организовал крупномасштабного политического собрания в школе или выставки в ознаменование двадцатилетнего юбилея Октябрьской революции, не говоря уж об участии в борьбе с «врагами народа». Конечно, в статьях, как правило, говорилось, что эти дети – пионеры, но основной упор делался на их достижения в областях, не имевших никакого отношения к политике: в музыке, учебе, иногда в труде ^{199} . [157]157
  Наиболее известным ребенком, прославившимся своим ручным трудом, была Мамлакат Нахангова из Таджикистана, которая якобы поставила рекорд по сбору хлопка, убедив всех собирать его двумя руками. В то же время пионерская работа шла чрезвычайно вяло в одной из самых известных в этом отношении школ – московской школе № 25. См. Holmes, 1999, с. 114.


[Закрыть]Герои таких публикаций – в основном дети из больших городов, из семей советского среднего класса (последнее обстоятельство еще раз подтверждает, насколько аполитичным был образ идеального ребенка в это время).

В этих обстоятельствах не кажется удивительным, что слава Павлика Морозова достигла своего апогея в середине 1930-х, распространилась по всему Советскому Союзу, после чего пошла на убыль. Исключительное решение Политбюро от 17 июля 1935 года о воздвижении памятника Павлику не было претворено в жизнь. Правда, его еще раз приняли на заседании Политбюро 29 июня 1936 года (на этот раз с точным указанием места: «Установить памятник Павлику Морозову около Александровского сада при въезде на Красную площадь по Забелинскому проезду») ^{200} . [158]158
  В настоящее время это место занято ужасной конной статуей маршала Жукова.


[Закрыть]Но дело в том, что 18 июня 1936 года Горький, главный вдохновитель культа Павлика, внезапно умер [159]159
  Ср. утверждение в Smith, 2000, с. 285, о том, что смерть Горького лишила критика Дмитрия Святополка-Мирского «защитника» и сделала его «чрезвычайно уязвимым» для нападок, которым он подвергался с 1934 года.


[Закрыть]. И повторное решение об установке памятника через одиннадцать дней после его кончины явилось, без сомнения, данью памяти писателя. А впоследствии не нашлось никого, обладающего достаточным авторитетом, кто претворил бы это решение в жизнь.

Журналисты «Пионерской правды», пытаясь восполнить утраченное покровительство, в течение 1937 и 1938 годов вели целенаправленную кампанию, чтобы сдвинуть проект с мертвой точки. 2 сентября 1937 года газета обрушилась на московские городские власти за проволочку в сооружении памятника. К этому времени сроки его установки были уже трижды сорваны, эскизы никуда не годились, а первоначальный бюджет оказался израсходован. Критика возымела кое-какое действие, и в следующем году прошел конкурс на лучший проект памятника; для воплощения в бронзе выбрали эскиз Исаака Рабиновича ^{201} . Но Павлику не суждено было стоять на Красной площади: план, по которому он стал бы самым знаменитым ребенком в советской монументальной истории (а может быть, и в монументальной истории всех народов), тихо замотали. А фильм Эйзенштейна «Бежин луг», снятый под непосредственным впечатлением от биографии Павлика Морозова, в конце концов запретили. По слухам, сталинское осуждающее заключение – «Мы не можем допускать, чтобы всякий мальчик действовал, как советская власть» – послужило решающим фактором в решении закрыть фильм ^{202} .

Не следует, однако, преувеличивать степень упадка репутации Павлика. Пионерские журналы продолжали печатать о нем материалы, тексты множились. Помимо биографии, написанной Яковлевым, и других «фактических» свидетельств, этот список включает в себя «Бежин луг» Эйзенштейна, «Песню о пионере-герое» Алымова и Александрова (процитирована в главе 2), а также стихотворение Сергея Михалкова. Михалков в те годы был чрезвычайно амбициозным молодым человеком, который со временем стал не только советским детским «поэтом-лауреатом» de facto,но в 1943 году также и автором советского гимна (в 2001 году этот выдающийся долгожитель переписал текст для российского национального гимна). В стихотворении Михалкова мальчик, живя в «сером тумане» таежного края (это, разумеется, символ), «от большого тракта в стороне», бесстрашно разоблачает неблаговидные поступки своего отца:

 
Был с врагом в борьбе Морозов Павел
И других бороться с ним учил,
Перед всей деревней выступая,
Своего отца разоблачил.
За селом цвели густые травы,
Колосился хлеб, в полях звеня,
За отца жестокого расправой
Угрожала Павлику родня.
За отца…
И однажды в тихий вечер летний,
В тихий час, когда не дрогнет лист,
Из тайги с братишкой малолетним
Не вернулся «Паша-коммунист».
Из тайги…
Поднимал рассвет зарницы знамя.
От большого тракта в стороне
Был убит Морозов кулаками,
Был в тайге зарезан пионер.
Был убит… ^{203}
 

Эти строки прямо вытекают из все еще живой в то время легенды о Павлике, созданной, в том числе, книгой Яковлева и песней Алымова, откуда заимствован и буквально повторен мотив «невозвращения» героя. При этом михалковская версия придерживается изначальной трактовки убийства: Павлика зарезали, а в чем именно состояло преступление отца, остается необъясненным.

Сравнение этих трех текстов само по себе указывает на чрезвычайно важную особенность легенды о Павлике: она претерпевала изменения. Менялись ее побочные мотивы; например, человек, которому Павлик донес на отца, был то местным учителем, то сотрудником ОГПУ, и звали его то Быковым, то Дымовым, или его имя вообще не упоминалось. Преступление отца заключалось то в подделке документов, то в укрывательстве зерна. Орудием убийства был то нож, то топор. Сам Павлик изображался то блондином, то брюнетом. Такая неопределенность свойственна и более фундаментальным составляющим легенды, например характеру мальчика, причинам его поступка, его действиям. Со сменой представлений об идеальном детстве образом Павлика приходилось манипулировать, чтобы он вобрал в себя новые, достойные восхищения качества юного героя.

Школьный зубрила и примерный пионер

Приписывать образу Павлика новые черты начали очень рано. Уже 15 октября 1932 года первый подробный репортаж в «Пионерской правде», помимо призыва вверху страницы «Выше классовую бдительность!», имел подзаголовок крупным шрифтом: «Ответим на вылазку кулачья ударной борьбой за знания» ^{204} . В биографии, написанной Соломенным, Павлик в основном занимается в школе тем, что агитирует учеников создать пионерский отряд [160]160
  В этом разделе биографии Павлика, написанной Соломенным, есть комичная и разоблачительная ошибка: Павлик требует создания отряда в октябре 1932 г., т.е. спустя месяц после своего убийства (Соломеин, 1933, с. 9).


[Закрыть]. Значительно большее внимание автор уделяет политическим кампаниям, которые проводит юный активист, чем его работе над школьными домашними заданиями. Эта трактовка не соответствовала духу времени уже в 1933 году, когда книга вышла в свет. Отчасти такой промах можно объяснить тем, что Соломеин не до конца понимал, какими качествами должен обладать герой сталинской эпохи ^{205} . В конце концов, он был всего лишь провинциальным журналистом и малообразованным человеком. И все же нельзя сводить дело к недочетам Соломенна. Стремительная смена эстетических ценностей, происходившая в советском обществе в 1932—1933 годах, могла сбить с толку куда более искушенного писателя. Критикуя книгу Соломенна, Горький не соразмерял свои представления о Павлике Морозове с уже устоявшимся образом; скорее, он увидел в нем потенциалдля превращения его в легендарного героя нового, сталинского типа.

То ли под непосредственным влиянием Горького, то ли в соответствии с общим духом времени, а может быть, в силу обоих этих обстоятельств дальнейшие биографии Павлика принимают куда более агиографический характер, чем у Соломеина. Так, к общей картине добавляется мотив «Павлик – отличник учебы». Яковлев превращает мальчика в лучшего ученика в классе, способного не отставать, даже когда ему приходится пропускать школу из-за необходимости работать ^{206} . В эпической поэме Вали Боровина, напечатанной в том же 1936-м, Павел «знал свои уроки на «отлично» ^{207} (незаурядное достижение, учитывая, что оценки «отлично» не существовало до осени 1932 года). По утверждению Смирнова, не только «самостоятельность», но и «ум» Павла вызывал раздражение у его деда ^{208} .

Помимо придания образу героя этого нового качества – стремления к отличной учебе и примерной школьной дисциплине, авторы повествований о жизни Павлика добросовестно отражают новые веяния в пионерском движении: главной становится обрядовая сторона, а не воспитание революционной сознательности у детей. Эту перемену ощутил на себе и точно передал поэт Наум Коржавин, ставший пионером в 1935 году: «Но на самом деле вступил я уже не в ту организацию, о которой мечтал. Я оставляю в стороне то, что не нашел в этой организации тех идеальных пионеров, о которых читал в пионерских газетах, журналах и даже книгах, вряд ли они и раньше существовали. Я говорю о самом характере этой идеальности, о ее, так сказать, направленности. Из этой направленности был тихо, на ходу, удален революционный дух, к которому я тогда так тяготел, и заменен межеумочной абракадаброй» ^{209} . В статье, напечатанной в «Правде» в 1934 году, говорилось, что дед убил Павлика «за колхозную пропаганду», тем самым революционная деятельность Павлика сводилась к раздаче листовок [161]161
  Лядов, 1934, с. 4. Ср. с протоколами заседаний Десятого съезда комсомола в апреле 1936 г: здесь Павлик назван среди детей-героев, в том числе сельскохозяйственных рабочих; об этой группе героев сказано так, что можно подумать, будто они живы: «все народы СССР с гордостью за своих детей произносят увенчанное славой имя Павлика Морозова, имя Мити Гордиенко, Мамлакат Наханговой, Нишан Кадырова, Навахан Амакулова и других, на груди которых красуются по заслугам полученные oi правительства Советского Союза ордена» (Десятый съезд Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи: Стенографический отчет М.: Партиздат ЦКВКП, 1936. С. 196).


[Закрыть]. В книге Смирнова 1938 года больше внимания уделено строевой муштре в пионерском отряде, чем активизму, и сцена пионерской клятвы описана подробнее, чем собственно революционные убеждения Павлика ^{210} . К концу 1930-х годов пионерский галстук приобрел статус религиозного символа, пионерам внушали, что они должны носить его всегда. Соответственно фотографию Павлика подретушировали, и теперь на его шее гордо красовался красный галстук. Он же должен был стать центральной точкой памятника Павлику по проекту Рабиновича ^{211} . [162]162
  Фотография эскиза Рабиновича появилась в ПП, 14 ноября 1938, с. 1. Примером более раннего текста, придающего особое значение галстуку, могут служить Итоги пленума, 1932, с. 3. Там сказано, что в январе 1933 г. пионерская организация должна «провести сборы во всех отрядах, посвященные разъяснению пионерам значения обязательного для каждого пионера выполнения законов и соблюдения внешних законов, достигнув в частности то, чтобы каждый пионер постоянно носил красный галстук, при встрече отдавал салют». Интересно, что в рассказе о Павлике Михаила Дорошина (Дорошин, 1933) пионеры, окружающие Кулуканова, одеты вполне ортодоксально: «И на всех рубашках/ Галстуки цветут…»). Став символом пионерии, галстук оставался таковым до конца существования пионерской организации. Церемония вступления в пионеры включала повязывание галстука на каждого ребенка. Ср. описание женщины-информанта 1957 г.р.: «Нам галстуки повязали, флаг стоял рядом, знамя как бы. Торжественно. И помню, как снимали. Когда принимали в комсомол, вступала. У меня этот галстук до сих пор лежит. Храни вечно. Тоже очень торжественно сняли этот галстук, свернули, в конверт положили – храни вечно. Тоже очень впечатлений столько оставалось» (Ox/Lev P-05PF 23А, с. 14). Любое неуважительное проявление по отношению к галстуку строго наказывалось. Ср. рассказ мужчины-информанта 1949 г.р.: он был пойман играющим в футбол с пионерским галстуком, повязанным вокруг ноги, за что его исключили из пионеров (Ox/Lev P-05 PF 20В, с. 12).


[Закрыть]В 1920-х галстук еще не являлся обязательным атрибутом пионера даже на демонстрациях, а пионерская форма была большой редкостью и давалась в качестве награды за образцовое поведение. Десять лет спустя пришлось переписать прошлое, чтобы показать: красный галстук всегда представлял собой неотъемлемый символ принадлежности к пионерам [163]163
  О награде пионерской формой см. Алексеев, 1988, с. 217. С.Н. Цендровская, рассказывая о своем детстве в рабочем квартале Ленинграда (на Крестовском острове) 1920-х гг. ,вспоминает, что пионерская форма для девочек состояла из темно-синей сатиновой юбки (мальчики носили шорты из такого же материала) и блузы с тоненьким кожаным ремешком. Галстук не упоминается (Цендровская, 1995, с. 89). Ср. отчет томских пионеров (лето 1923 г.), в котором говорится, что родители подарили пионерам ткань на «юбки и шорты» (галстуки также не упоминаются): ЦХДМО, ф. 1, оп. 23, д. 168. В 1920-х гг. обычные галстуки считались буржуазным атрибутом, не подобающим комсомольцам. Отец Евгения Евтушенко подвергся критике за то, что, будучи студентом, надел на собрание галстук (Евтушенко, 1998, с. 59). Такое же отношение могло быть распространено и среди пионеров. Есть снимок первомайской демонстрации 1929 г. в Москве известного фотографа Бориса Игнатовича; на ней запечатлен пионерский парад с горнами, барабанами и знаменами, видно только одного-двух пионеров в галстуках (воспроизведен, например, в Морозов и др., 1980, с. 105). В фильме Ганса Штейнхофа «Юный гитлеровец Квекс» фашистские юнцы, в отличие от коммунистической молодежи, носят аккуратную форму и галстуки.


[Закрыть].

Затушевывание активной политической роли Павлика и превращение его в своего рода бойскаута не были единственными изменениями в образе юного героя. Не остался без внимания и «культурный досуг», которому пионерское движение придавало теперь большое значение. Книга Яковлева 1936 года начинается с того, как Павлик собирается на охоту – и не ради пропитания, что было бы естественным в реальной жизни того времени, а скорее из спортивного интереса. Всеобщее помешательство на вундеркиндахотразилось и здесь, в описании необыкновенных способностей Павла: в то время как его отец возвращается домой с пустыми руками, мальчику удается самостоятельно подстрелить двух птиц ^{212} .

По мере того как миф о Павлике приспосабливался к распространившейся в середине 1930-х годов идеологии «счастливого детства», тема «юного осведомителя» звучала все более приглушенно. Даже в начале 1930-х донос на родителей далеко не всегда вызывал безоговорочное восхищение. Конечно, история Павлика была не единственной, где подчеркивалось, что дети обязаны разоблачать родителей-преступников, однако помимо торжествующего ликования «Пионерской правды» звучали все-таки и другие голоса. Например, в пьесе Александра Афиногенова «Страх» (1931) Наташа, десятилетняя пионерка, сообщает одному из сослуживцев своего отца, что тот из карьеристских побуждений солгал о своем происхождении. Но она решается на донос в состоянии глубокого душевного расстройства:

«НАТАША. Но почему мне так плакать хочется? Пионеры не плачут, пионеры всегда веселые. (Заплакала, уткнувшись в подушку дивана.)

Входит Бобров.

БОБРОВ. Наташа, девочка моя, ты одна…(Взял ее за руку.)

НАТАША. Я не могу больше…Я…хотела тете Кларе сказать. Папу жалко, я все молчу, молчу. Даже грудь раздавливает от молчания.

БОБРОВ. Тебя обидел отец?

НАТАША. Он меня не обидел. Он всех обманул. Ой, дядя Коля, почему мне так плакать хочется? Я тебе расскажу про папину мать, хорошо? У нас ведь дружба с тобой?

БОБРОВ. Конечно, скажи, друг все поймет» ^{213} . [164]164
  Английский дипломат Р. Буллард (Bullard and Bullard, 2000, с. 105) посмотрел постановку пьесы «Страх» в 1932 г.: «Я смотрел спектакль с боковой ложи и хорошо видел зал. Образ идеала советского ребенка, похоже, не привел зрителей в восторг». Тут необходимо отметить, что Буллард не вполне верно понял содержание пьесы (в его пересказе «она сдает его ОГПУ, и папе приходит конец») так что он мог неправильно истолковать реакцию зала. Не исключено, что столкнувшаяся с дилеммой Наташа скорее растрогала зрителей, нежели ужаснула их своим поступком.


[Закрыть]

Теперь, в соответствии с новыми принципами, разоблачающему родителей пионеру следовало испытывать душевное смятение. Донос стал рассматриваться как трагическая необходимость, а не как дело, приносящее моральное удовлетворение.

Интересно в этом контексте обращение Сергея Эйзенштейна к фигуре Павлика в фильме «Бежин луг». Сам режиссер утверждал, что его фильм основан непосредственно на истории семьи Морозовых ^{214} . Однако он внес в нее многочисленные изменения. То, что темноволосый, угрюмый Пашка, описанный Соломенным, превратился в жизнерадостного Степка, блондина арийского типа a laКвекс (для этого потребовалось покрасить волосы исполнителю роли) ^{215} , не было новшеством. Напомню, что уже во втором репортаже «Пионерской правды» (1932) Павлик изображен «светловолосым». Важнее, что изменены обстоятельства убийства. В «Бежином луге» Степок раскрывает обман своего отца случайно, наблюдая вместе с другими деревенскими пионерами за колхозным гумном. Таким образом, раскрытие преступления становится коллективным, а не личным делом. И хотя Степок, как полагается, оказывается жертвой злодейского убийства, донос следует заэтим преступлением, а не предшествует ему. У Эйзенштейна Степок не бросает яростный вызов своему отцу, беспощадно разоблачая его в суде, а только сообщает мертвеющими губами своим товарищам-пионерам, что убийца – его отец: «Отец… стрелял… ищите в лесу… там» [165]165
  От фильма мало что осталось, я цитирую собственные записи Эйзенштейна, сделанные им в процессе работы (Эйзенштейн, 1936, с. 31). См. также дискуссию в Kenez, 1992, с. 142-153; интересно, что после реставрации «Бежина луга», осуществленной Сергеем Юткевичем в 1960-х гг., Степок предстает белее похожим на Павлика, чем в оригинальных записях Эйзенштейна.


[Закрыть].

И хотя мотив доноса обычно фигурирует в позднейшей историографии Павлика [166]166
  Но не везде, см., например, Лядов, 1934, с. 4.


[Закрыть], начиная с середины 1930-х он звучит намного приглушеннее, чем раньше. В октябре 1932 года «Пионерская правда» писала: «На суде в качестве свидетеля выступал светловолосый пионер Павел, и голос его не дрогнул, когда он говорил:

– Я, дяденька судья, выступаю здесь не как сын, а как пионер! И я говорю: “Мой отец предает дело Октября!”» ^{216}

Олег Шварц в 1933 году, вскоре после завершения процесса, также утверждал, что Павел разоблачал отца «уверенным и четким» голосом ^{217} . В повести Виталия Губарева «Один из одиннадцати», напечатанной в газете «Колхозные ребята» в том же 1933 году, Павлик относится к доносу дельно: «Таких не жалко! …Дай-ка, Яшк, карандаш и чистую бумагу. Напишем в ГеПеУ.». Более того, Губарев вводит в повесть новый персонаж, Олю Ельшину, дочь пропагандиста-рабочего с бритой головой, отправленного в деревню «укрепить здесь дела». Как оказывается, яблоко от яблони недалеко падает– девочка не уступает отцу в чувстве коммунистического долга. Когда тот говорит «Не у всякого пионера решимости хватит разоблачить родного отца!», Оля отвечает: «Нет, у всякого!»

«– Ну, представь себе, остроносая, что твой отец – секретарь партячейки – стал дружить с кулаками…

Оля не ждала этого оборота. С ее лица медленно сползла улыбка.

– Я бы… – Что бы ты?

– Я бы его перевоспитала…

Ельшин рассмеялся, обнимая ее.

– Ну а если бы и это не подействовало?

– Тогда… – Оля сделала глубокий вздох, словно набираясь решимости, – тогда я бы взяла и разоблачила его перед всеми» ^{218} . [167]167
  В ЦАФСБ Н -7825, л. 40, приводится «объяснение» (т.е. письмо) «Павла Ельшина», который в протоколе бедняцкого собрания описан как «член печатного актива» (см. выше, глава 3); однако оснований считать ею «пропагандистом-рабочим» нет.


[Закрыть]

А уже через три года Яковлев описывает, как Павел, «волнуясь, путаясь», рассказывает обо всем учительнице, а потом так же «волнуясь», делает заявление в суде ^{219} . [168]168
  Интересно, что версия Соломеина занимает промежуточное положение между двумя позициями: когда Павлик доносит на отца уполномоченному из сельсовета, он делает это «волнуясь», но в суде, справившись с волнением («Павел уверенно пошел к столу… Павел заволновался… “Дяденька судья”, – начал он запинаясь»), произносит свое обвинение «твердо и уверенно, как хорошо выученный урок» (с. 18,20).


[Закрыть]Даже в версиях времен Большого террора Павел не представлен рьяным доносчиком. У Смирнова учительница убеждает Павлика:

«– Ты же знаешь: пионер первый помощник партии и комсомола и всегда стоит за дело Ленина, – сказала Зоя Александровна, – а поэтому и про отца нужно сказать, если он враг. – При этих словах Павлик покраснел. Учительница в упор спросила: – А кто враг?

– Мой тятька! – крикнул Павлик и побежал в избу».

Друзьям также приходится уговаривать Павлика перед судебными слушаниями: «Держись, Пашка, пионерия тут! …Смотри же, Паша, не бойся… Говори всю правду» ^{220} . В юбилейной заметке, напечатанной в «Пионерской правде» 4 сентября 1939 года, Павлик дает показания на суде сокрушаясь: «Мне больно это говорить, но мой отец – враг партии и народа, его нужно покарать!» Повесть Губарева «Один из одиннадцати» не переиздавалась; в 1940 году писатель опубликовал полностью обработанный вариант жития Павлика, из которого исчезла решительная пионерка Оля Ельшина [169]169
  О позднейших версиях жития Губарева, см. главу 6. Интересно, что повесть «Один из одиннадцати» во многих других чертах отразила дух ранних 1930-х. Например, в главе 10 (Колхозные ребята, № 27, 29 июня 1933,), дети решают возиться с радиоприемником, в главе 15 (там же, №36, 15 августа 1933) объявлен «Праздник учебы», в главе 16 (там же) дети устраивают «живую газету», в главе 19 (там же, № 46, 5 октября 1933) они встречают «Международную детскую неделю» и т.д. Все это, конечно, в качестве изображения жизни в Герасимовке нелепо, но речь шла об «образцовой» пионерской жизни 1920-х и ранних 1930-х гг.


[Закрыть].

Параллельно с изображением нарастающего нежелания сына выступать в качестве свидетеля обвинения усиливается и планомерное очернение его отца – дабы убедить аудиторию, что тот заслуживает разоблачения. В позднейших версиях биографии Павлика, например у Смирнова, отец представлен не только мошенником и пьяницей, но и жестоким мужем и отцом, регулярно применяющим насилие к жене и детям ^{221} . Теперь донос становится актом не только гражданского долга, но и самозащиты и перекликается с делом Кости Чеклетова, получившим широкую огласку в 1930 году: тот сообщил пионерскому отряду о поведении своих спившихся и озверевших отца и мачехи, ежедневно избивавших Костю ногами, палками и бутылками. История Кости закончилась уголовным расследованием и показательным процессом ^{222} . [170]170
  Необходимо отметить, что в эти годы даже в подобных случаях плохого обращения с детьми советская пропаганда стыдливо затушевывала прямую и непримиримую конфронтацию между детьми и родителями. 19 сентября 1934 г. «Правда» напечатала статью «Поговорим о детях» (с. 3). В ней сообщалось о школьнике, написавшем в политический отдел журнала «Активист» жалобу на мать, которая плохо с ним обращалась: часто оскорбляла и била, несмотря на то что у него хорошие отметки в школе. В цитировавшихся тут же ответах читателей мать критиковалась за грубое обращение с сыном, но в то же время указывалось на неправильное поведение самого сына, написавшего жалобу: «Где это видно было, что ребенок был такой же серьезный, как взрослый!» Выход из этой двусмысленной ситуации нашелся, только когда мать сама признала свою неправоту и пообещала изменить отношение к ребенку.


[Закрыть]