Текст книги "Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя"

Автор книги: Катриона Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Кто был ничем, тот спишет всем

Важнейшей пропагандистской задачей как в случае с Бейлисом, так и в случае с Павликом Морозовым являлось превращение жертвы убийства в образец гражданской доблести. В первом случае ее решала защита, во втором – обвинение. Оба мальчика – Андрей Ющинский и Павлик Морозов – с детства испытывали лишения и с готовностью отстаивали правду и разоблачали преступников. В житиях святых мучеников «иродианской традиции» такое сочетание исходной обделенности и принципиальности отсутствовало. Мученики в раннехристианских и древнерусских преданиях происходили из княжеских или по крайней мере благородных семей, хотя некоторые из них пренебрегали своим статусом и добровольно обрекали себя на нищету. Коммунистический же святой происходил, как правило, из низов.

Это относится и к мученикам-детям. Говоря словами напечатанного в 1932 году «сборника инструктивных материалов» «Детское коммунистическое движение», «дети – часть своего класса» ^{165} . В соответствии со стереотипом, нищета служила гарантией благородства как для взрослых, так и для детей. Этот взгляд отразился, в частности, в «Сказке о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий» Маяковского (1925): отвратительного, толстого, жадного и тупого буржуя Петю буквально распирает от достатка и самодовольства, в то время как тонкий Сима ведет исполненную достоинства жизнь в своей хижине. И дело было не только во врожденных свойствах личности. Предполагалось, что дети рабочих и крестьян растут быстрее и, следовательно, скорее станут политически сознательными активистами, в соответствии с идеалом, насаждаемым детям раннесоветской пропагандой. Господствовавший этос акселерации, максимально сокращавший дистанцию между рождением и взрослостью, нашел наглядное отражение в картине Самуила Адливанкина «В гостях у танкистов» (1932), на которой ребенка в большой буденовке с красной звездой поднимают крепкие руки мужественных солдат, или в плакате Дмитрия Моора «Я – безбожник!» (1924), изображающем малыша в отцовской шинели и опять-таки с буденовкой на голове [143]143
  Репродукция картины, утерянной на настоящий момент, воспроизведена в Bown, 1998, илл. 198.


[Закрыть].

В этот период героев «взращивали» из тех, кого в 1934 году «Правда» называла «чумазыми котельными жителями» ^{166} . Считалось, что главное – научить детей отстаивать свои права. Одно из руководств по воспитанию даже уверяло родителей, что примерные дети скорее всего страдают от психологической травмы: «Родители хотели бы иметь такого ребенка, который был бы смирен, послушен, молчалив и т.п., не зная того, что такие смирные, послушные, молчаливые дети, в сущности, больные дети. И родителям, которые имеют таких детей, вместо того, чтобы радоваться и восхищаться ими, поскорее надо обратиться к хорошему врачу и педагогу за советом, как излечить их от этого.

Родители должны знать, что ребенок, который должен радовать их, это – сильный, подвижной, радостный ребенок, предприимчивый и настойчивый в достижении намеченного» ^{167} . Излюбленным героем 1920-х – начала 1930-х годов был отверженный сирота или беспризорник, который, пройдя перековку в советском детском доме, превратился в человека образцовой социальной и политической сознательности. Так, герой невероятно популярного фильма «Путевка в жизнь» (1931), уличный сирота и бывший мелкий воришка татарин Мустафа (на языке времени быть татарином означало принадлежать к угнетенной и «отсталой» этнической группе), становится вожаком детдомовского коллектива и живым примером «исправления трудом». В фильме утверждалось: воспитывать активистов из детей рабочей и крестьянской бедноты значит осуществлять «диктатуру пролетариата» в миниатюре. В пропагандистских произведениях подчеркивалось, что такие дети ни перед чем не остановятся ради защиты советской системы, которая открыла перед ними дорогу в светлое будущее. В финале фильма «Путевка в жизнь» Мустафа бросает вызов главарю банды, к которой раньше принадлежал сам, и платится за это жизнью. Его тело, найденное товарищами по детдому, торжественно возлагают на локомотив, чтобы отправить его в последний торжественный путь по железной дороге, построенной перевоспитавшимися беспризорниками. Похороны Мустафы, таким образом, знаменуют трансформацию отверженных подростков в полезных членов общества.

«Трансформационный» нарратив «кто был ничем, тот станет всем» лежал в основе пропагандистской работы уральских журналистов, преданных принципам классовой борьбы и «пролетарским ценностям». Его главным проводником стал молодой свердловский корреспондент Павел Соломеин, освещавший убийство Морозовых во «Всходах коммуны». 8 октября Соломеин послал в газету свой первый подробный репортаж из Герасимовки. По его словам, деревня находится в 60 километрах от райцентра Тавды (сильное преувеличение: реальное расстояние составляло менее 40 километров). «Нет там ни партийной, ни комсомольской ячейки», – писал Соломеин, тоже несколько искажая обстоятельства ради достижения большего драматического эффекта. При этом, по утверждению автора, в Герасимовке действовал пионерский отряд, благодаря которому Павел и Федор Морозовы осознали, что должны биться с кулаками не на жизнь, а на смерть. Узнав правду об отце, Павел задался вопросами: «Какой он бедняк? Какой же он председатель? какой же он отец пионера, если продался кулакам?» Он «пошел в Тавду и рассказал о проделках отца». Героизм Павлика преобразил Герасимовку: как только весть о его убийстве разнеслась по деревне, ее жители начали проводить сходки, массово вступать в комсомол, а в Тавде местные коммунисты стали проявлять намного большую активность ^{168} .

27 октября Соломеин снова возвращается к истории Морозова. Сначала он описывает, как Данила напал на Павлика с криками «Коммуниста бью!», а потом неминуемо переходит к сцене убийства. Когда Данила и его дед нанесли первый удар, мальчик упал, и «кулацкий нож вонзился в его шею. Прежде чем вскричать, Павлик услышал предсмертный крик Феди». Окончив свое черное дело, кулаки с ликованием воскликнули: «Слава тебе, господи!» Но бдительный Соломеин, предчувствуя новые угрозы со стороны кулаков, вопрошает: «На долго ли?» ^{{169} ,} [144]144
  В статье «Никакой пощады убийцам» воспроизводится реакция местных жителей на убийство: взрыв эмоций местных жителей, когда тела мальчиков привезли и положили в избе-читальне; наплыв в колхоз приезжих, желающих поклониться пионеру-герою; плакаты против кулаков, изготовленные местными школьниками.


[Закрыть]

Эти репортажи интересно сопоставить с хронологией расследования. Данила и Сергей сознались в убийстве только 6 ноября. Другие газеты еще продолжали обвинять в преступлении Данилу и Ефрема Шатракова или целую цепочку «кулаков и подкулачников». Соломеин же уверенно указывает на Данилу и Сергея Морозовых как на убийц уже 27 октября. Возможно, у него был прямой источник информации в Герасимовке, или он получил сводку от сотрудников ОГПУ в Тавде.

Репортажи во «Всходах коммуны» стали первым последовательным рассказом о жизни Павлика. Позднее Соломеин переработал их в полномасштабную биографию, опубликованную в 1933 году и сохранившую псевдодокументальный стиль, свойственный его газетным публикациям.

И статьи, и книга основаны на многочисленных интервью, взятых автором в Герасимовке ^{170} . В отличие от позднейших биографов Павлика Морозова Соломеин пользовался самостоятельно собранным материалом. Он представил историю Павлика как сказание о мальчике из безысходно бедной и невежественной семьи, выросшем в убогой, отсталой деревне, но беззаветно преданном делу коммунизма.

Соломеин заостряет черты беззакония и хаоса, царивших в это время в родных краях Павла. Он описывает гибель пятнадцати коммунистов во время «кулацкого восстания», возглавленного белогвардейским офицером в деревне Тонкая Гривка в 1921 году ^{171} . [145]145
  Приведенные цифры преувеличены: официально убитых шестеро (см. главу 2).


[Закрыть]Он неустанно подчеркивает экономические лишения, выпавшие на долю Павлика. Читатель узнает, что мальчик с раннего возраста обрабатывал землю, пахал, боронил и сеял. «Иначе нельзя. Ведь он сам хозяин – глава семьи. А какой хозяин он будет, если государству не продаст хлеб? Все это учитывал Павлик, хотя и трудно было работать». В семье мальчика царили не только беднота и отсталость, но и насилие. В лучшем случае ему приходилось терпеть издевательства («Пионеров не кормлю… Вон, коммунист проклятый!» ^{172} ), а в худшем – прямое физическое насилие. Соломеин описывает ужасающую сцену, в которой отец в наказание за упрямство обливает Павлика горячим маслом со сковороды. Мальчик получает страшные ожоги, но он никогда не плачет. «Только когда грязное, присохшее к телу полотенце отрывали от гнойных ран, морщился, стискивал зубы, но не плакал. Даже на мать часто обижался:

– Ну, чего ты, матка, воешь, как Китай (собака Морозовых. – К.К.)на луну? Ведь не умер… Выздоровлею» ^{173} .

После ареста отца Павлика, его то и дело избивают двоюродный брат и дед: Данила набросился на него на рыбалке, затем схватился с ним из-за лошадиной упряжи. Нападения следуют одно за другим.

Тем удивительнее стремление деревенского мальчика к самосовершенствованию, тяга к учебе. Как пишет Соломеин, «неспокойный рос Павлик». От избытка энергии он в младенчестве выпрыгнул из колыбели, в память о чем у него надолго остался шрам. Ребенком донимал мать просьбами послать его учиться «с ревом из хаты выгнал: “Записывай в школу!”» А позже стал образцовым учеником, несмотря на то что учиться ему пришлось в школе, где на сто ребят приходился всего один учитель ^{174} . Но главное, Павлика отличала преданность делу. Он первым принял участие в сдаче зерна («Я маленький, но первый сдаю причитающиеся с меня два центнера») и «с развевающимся кумачным флагом» возглавил «красный обоз» на торжественном шествии по случаю сдачи урожая государству ^{175} . Он неукоснительно выполнял свой гражданский долг и выводил на чистую воду нарушителей закона, в том числе родного отца. Он был вожаком для всех детей при организации рейда в амбар Силина или расклейки пропагандистских лозунгов по всей деревне ^{176} .

Таким образом, книга о Павлике Морозове отражала убогость русской деревни в настоящем и обещала ей светлое будущее впереди. Чтобы сделать этот контраст еще выразительнее, пионерская пресса поэтизировала образ Павлика. Так, в «Пионерской правде» от 15 сентября 1932 года он назван «светловолосым». В более прозаическом описании Соломенна цвет волос Павлика остается «русым», каким, видимо, и был в действительности. Но так или иначе, Павлик служил идеальным инструментом и метонимическим обозначением перемен, происходящих на его малой родине и во всем Советском Союзе: в начале 1930-х тайга была одной из основных метафор «темноты» в изображении «перехода от тьмы к свету» ^{177} .

«Трансформационный нарратив» – не единственный литературный стереотип, с которым к 1933 году ассоциировалась фигура Павлика. Его изображали и революционером-мучеником; и жертвой советского времени – в противовес убитым детям из царской семьи и святым православным отрокам из далекого прошлого; и добычей кулаков, которые сыграли здесь роль злодеев, обычно отводившуюся евреям в антисемитских фантазиях о ритуальных убийствах.

В начале 1930-х годов появляется целый ряд других историй о пионерах, ставших жертвами преступлений. Через три недели после завершения суда по делу об убийстве Павлика «Пионерская правда» сообщила: в другой части Уральской области, в Курганском районе, убит пионер-активист и «ударник учебы» Коля Мяготин. Сын погибшего в 1920 году на Гражданской войне рабочего стал жертвой мести за разоблачение воров и укрывателей зерна в родной деревне ^{178} . Годом позже, в декабре 1933-го, ленинградская пионерская газета «Ленинские искры» известила о кончине пионера из Луги Коли Яковлева: он умер от трех ножевых ранений, нанесенных ему неизвестными преступниками ^{179} . В секретном докладе, составленном в начале 1933 года в Центральном комитете комсомола, братья Морозовы входят в число не менее восьми детей, якобы убитых кулаками [146]146
  Помимо Коли Мяготина были и другие убитые. Среди них: убитый за «донос на укрывателей зерна» Н.М. Ягоцк (погиб в октябре 1932 г. в Колесникове, на Урале); X. Степанов, которого убил в отместку сын высланного кулака (Чувашия, октябрь 1932 г.); октябренок А. Саратов, сын партийного активиста из Горьковского района (январь 1933 г.); в феврале 1933 г. в Самарканде «жена офицера» убила Е. Рыбина; «девочка-пионерка Рындля» была убита из «классовой ненависти» в Донбассе в марте 1933 г.; «пионер Варконин» из Челябинска убит в ноябре 1932 г.; некто Пальшиев – на Урале, тоже в ноябре 1932 г. (Сводка политических убийств пионеров. РГАСПИ-ЦХДМО, ф. 1, оп. 23, д. 1056, л. 1—14).


[Закрыть]. В этом документе Павлик фигурирует не как кулацкая Жертва с большой буквы, но как один из многих ему подобных.

Павлик даже не был первым из убитых детей, чья гибель изображалась в прессе как смерть пионера-активиста. Столь почетное место еще в декабре 1930 года было отведено Грише Акопову. В этом случае журналисты «Пионерской правды» тоже обвинили местные власти в затягивании дела и тоже привлекли к нему внимание верхов. И позднейшие истории, например случай с Колей Яковлевым, получали подробное освещение. А некоторые жертвы, в частности Мяготин, на первый взгляд кажутся гораздо более перспективными претендентами на канонизацию, чем Павлик. Почему же слава именно этого героя затмила славу всех остальных?

Пытаясь задним числом ответить на этот вопрос, можно предположить, что более захватывающей историю Павлика сделал донос на отца.

Однако, как мы еще увидим, в более долгосрочной перспективе именно тема доноса стала вызывать известные затруднения. Могли сыграть свою роль и фотоиллюстрации: визуальный материал по делу был представлен в изобилии. Однако фотографические портреты пионера-героя не приобрели того иконического статуса, как изображения детей, ставших жертвами убийств в не столь давние времена (в частности, видеозапись Джеймса Балджера, которого уводят убийцы [147]147
  Джеймс Балджер – двухлетний ребёнок, жертва нашумевшего убийства: в 1993 г. в Ливерпуле два десятилетних мальчика увели потерявшегося в магазине Джеймса и забили его до смерти. Видеозапись, сделанную магазинной камерой, много раз показывали по британскому ТВ: на ней видно, как один из преступников уводит мальчика. Вопрос о том, какое наказание должны понести малолетние преступники, не один год занимал умы судей и простых британцев. Имя Джеймса Балджера включено в новое издание Оксфордской энциклопедии. Похожий случай – похищение четырехлетней английской девочки Мадлин МакКанн во время семейного отдыха в Португалии летом 2007 г.: ее фотография гоже публиковалась во всех британских и других западноевропейских СМИ.


[Закрыть]). В книгах о Павлике Морозове чаще опубликованы рисунки, а не фотографии.

Более важную роль в становлении культа Павлика сыграл его родной край, своего рода зона фронтира русских поселенцев, находящаяся, по выражению поэта Митрейкина, «между Европой и Азией», и все же отчетливо русская,расположенная в провинции, одновременно удаленной, но и несомненно «нашей». «Дикий восток», где погиб Гриша Акопов, не вполне подходил на роль арены для развития драматического сюжета о звериной угрозе цивилизации – реакция в данном случае вполне могла быть такой: «А чего еще ждать от такого места?» Напротив, местность на границе между Уралом и Сибирью, хотя ее и населяли многочисленные этнические меньшинства [148]148
  Особенно татарами, коми, башкирами и манси (последние принадлежали к кочевым народам, традиционно называемым «туземцами»). Интересно, что в 1933-1934 гг. вышла книга Соломенна «В кулацком гнезде» на языках меньшинств – татарском и коми-пермяцком (Соломеин, 1962, с. 7) – миф о колонизаторах для колонизованных.


[Закрыть], была давно освоена русскими. Кроме того, как нельзя лучше подходила сама фамилия Морозовс ее этимологией. Она не вызывала смутных украинских или белорусских ассоциаций, как, допустим, Коваленко или Потупчик. Это хорошая русская фамилия, отчетливо простонародная (Морозовых много), но в то же время в ней слышатся отголоски мифологии русских как северного народа, крепкого и выносливого. В этом смысле имя Павел Морозов мало чем отличается от английского имени Джон Булл, столь же распространенного, сколь и воплощающего особую, глубоко маскулинную сторону национальной идентичности.

В первые месяцы после убийства жизнь и смерть Павлика постепенно приобретали все большую известность и обрастали все новыми слоями культурных значений. И все же культ героя еще не имел всепроникающего характера. С осени 1932 года и до осени 1933-го об убийстве братьев Морозовых писали центральные газеты и журналы, предназначенные исключительно для детской аудитории. В периодическом бюллетене ТАСС, широко распространявшемся в провинции, освещать дело рекомендовалось именно пионерской прессе ^{180} . «Правда» и «Известия» на это событие не откликнулись, несмотря на то что как раз в это время «Известия» регулярно публикуют на первых страницах черные списки председателей колхозов и директоров заводов Урала и Западной Сибири, халатно относящихся к своим обязанностям (таким образом подчеркивалось пропагандистское значение этого края). В конце 1932 – начале 1933 года гвоздем программы показательных процессов стал суд над английскими инженерами, обвиненными в промышленном саботаже, а вовсе не торопливый расстрел нескольких членов семьи Морозовых где-то в тайге. С точки зрения взрослой аудитории, это дело не заслуживало упоминания даже на последней странице «Правды» и «Известий». Специально освещавшая проблемы села «Крестьянская газета» также не уделяет ему места, а «Комсомольская правда», старшая сестра «Пионерской правды», помещает только скупые и редкие отчеты [149]149
  За последние три месяца 1932 года «Комсомольская правда» напечатала только две небольшие заметки на внутренней полосе. 23 ноября 1932 г. (с. 4) сообщалось, что «активный общественник» Павел и его девятилетний брат Федор пали жертвами кулаков, саботировавших коллективизацию и державших в страхе всю деревню. Отец Павла подпал под их влияние и поэтому не поддерживал сына, когда тот мужественно разоблачал кулаков. Убийцами мальчика были его двоюродный брат Данила Морозов и Ефрем Шатраков, сын кулака. «Классовая ненависть разорвет всякие, в том числе и родственные, узы между людьми, борющимися в разных лагерях», – подводил итог автор заметки. Шесть дней спустя, 29 ноября 1932 г. (также на с. 4), газета опубликовала заметку в одно предложение: «После трехдневного разбирательства суд над убийцами пионера Павла Морозова вынес приговор, по которому главный убийца Кулуканов, Сергей Морозов, Ксения Морозова и Данила Морозов приговорены к расстрелу».


[Закрыть]. Даже в детской периодике убийство Морозовых поначалу не считалось событием, заслуживающим первой полосы. За исключением дней, когда шел сам суд, информация об этой истории появлялась на третьей и четвертой страницах, т.е. там, где публиковались второстепенные репортажи и, в годы коллективизации, сообщения о «зверских кулацких вылазках» в провинции.

Положение дел изменилось в конце 1933 года, когда Павлик Морозов стал – и остается вплоть до сегодняшнего дня – самым знаменитым пионером всех времен и народов. В стране, где печать подвергалась цензуре, а общественное мнение строго контролировалось, такое не могло случиться само по себе. Это произошло по указанию сверху, и в качестве патрона Павлика выступил один из самых влиятельных людей в Советском Союзе– Максим Горький.

Глава 5.
ГЕРОЙ ВСЕСОЮЗНОГО ЗНАЧЕНИЯ

Павлик и Горький

Определяющий момент в возвышении Павлика до статуса всесоюзного героя наступил в сентябре 1933 года, когда Павел Соломеин послал свою книгу о нем писателю Максиму Горькому. Горький, которому в то время было чуть за шестьдесят, еще до революции воспевал (прежде всего в своей знаменитой автобиографической трилогии) путь писателя от жестоких и отсталых устоев мелкобуржуазной семьи его отчима к радости и свету просвещения и политической грамотности. Возможно, Соломеин искренне полагал, что Горькому будет интересно прочесть историю мальчика, чья жизнь напоминала его собственную. Вероятно также, что Соломенным двигало благонравное стремление к самосовершенствованию: с 1890-х годов Горький получал много писем от своих поклонников, писателей-рабочих, стремящихся повторить его восхождение от мальчика на побегушках до литературного мастера. Как и другие русские писатели, Горький считал, что отвечать на такие письма и давать советы – часть его профессионального долга.

Не исключено, кроме того, что основные мотивы Соломенна не были столь уж идеалистическими. Горький, проживший большую часть 1920-х годов за границей, в Сорренто, в конце десятилетия начал откликаться на настойчивые и теплые приглашения вернуться на родину, которые поступали со стороны советских правящих кругов, вплоть до самого Сталина. С 1928 года, в период «культурной революции», Горький регулярно посещал Советский Союз и ко времени своего окончательного возвращения на родину в 1931 году приобрел недосягаемый авторитет в советском литературном истеблишменте. Никакой другой писатель не был так приближен к Сталину и Политбюро, никто не имел такого влияния на формирование культурной политики и, в первую очередь, на создание доктрины соцреализма в 1932 году. Тогда Горький даже обдумывал план официальной биографии Сталина.

К тому же в эти годы имя Горького ассоциировалось прежде всего с вопросом воспитания детей. В письмах к Сталину, написанных в период между концом 1931-м и поздним летом 1934 года, он несколько раз обращался к «детской» теме. Например, в ноябре 1931-го подчеркнул, насколько важна пропаганда заботы советского государства о подрастающем поколении для взаимоотношений с Западом. В следующем месяце высказал свои соображения о необходимости создания «книги по вопросу охраны матери и ребенка»: такая книга – одна их тех, «которых у нас еще нет, но которые должны быть написаны». В письме 2 августа 1934 года Горький обещает опубликовать в прессе краткий материал на тему советской молодежи (и 8 августа в «Правде» выходит в свет статья под названием «Советские дети»). Он также привлекает общественное внимание к теме защиты детей от «мещанской заразы» ^{181} . О своей озабоченности этой темой писатель говорил и в частных беседах, и публично. В 1929 году Горького приглашают на Первый (и, как оказалось, единственный до конца сталинской эпохи) всесоюзный пионерский слет. С конца 1920-х и до начала 1930-х годов он регулярно фотографируется с группами детей (позже эта практика широко распространилась среди советских политических деятелей).

Учитывая авторитет Горького и его закрепившийся интерес к «детской» теме, именно к нему часто приходили за советом руководители детских художественных проектов [150]150
  Примером может служить присланная Горькому книга «База курносых» – сборник литературного кружка иркутских пионеров, основанного в начале 1930-х гг. Горький откликнулся на нее в своей статье «Мальчики и девочки», опубликованной в газете «Правда», и тем самым привлек к кружку внимание всей страны. Позже представители иркутского детского литкружка были посланы в Москву на Первый всесоюзный съезд советских писателей (База курносых, 1962. С. 5—6).


[Закрыть]. Он был со всех точек зрения идеальным покровителем для провинциальных журналистов, пишущих для детской аудитории и мечтающих прорваться в элитарный столичный мир словесности.

Поступок Соломенна, однако, имел катастрофические последствия для его карьеры. Получив и просмотрев его сочинение «В кулацком гнезде», Горький послал автору чрезвычайно резкое письмо, которое писатель-новичок меньше всего рассчитывал получить. «Героический поступок пионера Павла Морозова, будучи рассказан более умело и с тою силой, которая обнаружена Морозовым, – получил бы очень широкое социально-воспитательное значение в глазах пионеров», – говорилось в письме. Но Соломеин, по мнению Горького, этой силой не обладал: «Ваша книга написана так, что не позволит ни детям, ни взрослым понять глубочайшее значение и социальную новизну факта, рассказанного Вами. Читатель, прочитав ее, скажет: ну, это выдумано, и – плохо выдумано!

Материал – оригинальный и новый, умный – испорчен. Это все равно, как если бы Вы из куска золота сделали крючок на дверь курятника или построили бы курятник из кедра, который идет на обжимки карандашей» ^{182} .

И хотя Горький в конце немного смягчился по отношению к Соломеину («Люди, которые заставили Вас испортить ценный материал, конечно, виноваты более, чем Вы») общий эффект был сокрушительным. Написанную Соломенным биографию Павлика Морозова напечатали во второй раз только в 1960-х годах, после смерти автора, и то в существенно переработанном виде.

Однако притом что отсылка Горькому книги «В кулацком гнезде» никак не поспособствовала личным интересам ее автора, для прославления Павлика Морозова этот эпизод сослужил хорошую службу. Похоже, Горький, до того как раскрыл книгу Соломеина, не слышал о существовании Павлика Морозова. В своей статье против кулаков, напечатанной в «Правде» 23 ноября 1933-го, он заметил: «И еще недавно, в 1933 году, они убили мальчика, пионера Павлика Морозова» ^{183} . Такая серьезная ошибка в датировке указывает на то, что Горький ничего не знал об убийстве (получается, кстати, что и редколлегия «Правды» не знала о таких существенных деталях биографии мальчика, раз ошибка не была исправлена) [151]151
  Статья была перепечатана в: Горький, 1949– -1955, т. 27, с. 124, без исправлений. Нет сомнения в том, что исправление ошибки Горького и тем самым привлечение к ней внимания было бы чрезвычайно рискованным действием со стороны педантичного редактора потому, что, по мнению, бытующему в сталинскую эпоху, великие писатели ошибок не делают.


[Закрыть]. Причины такой неосведомленности легко понять. Маловероятно, что писатель внимательно следил за пионерской прессой, во всяком случае осенью 1932 года, когда все его внимание было приковано к празднованию пятнадцатилетнего юбилея большевистской революции, а также к торжествам по поводу юбилея его собственной литературной деятельности – события, увековеченного, среди прочего, переименованием главной московской улицы в «улицу Горького». Так что у пионера-героя не было шансов привлечь к себе внимание великого писателя – пока Соломеин не прислал ему свою книгу.

Тем не менее, когда Горький ознакомился с историей Павлика Морозова, он сделал все для его прославления. Конечно, не без содействия Горького возникло новое, более «правильное» жизнеописание, вышедшее из-под пера Александра Яковлева и опубликованное в 1936 году [152]152
  Позже биография Павлика Морозова, написанная Яковлевым, была переделана в пьесу (Яковлев, 1940) и поставлена Московским театром юного зрителя в 1941 г (Фалькович, 1941, с. 2—3); в рецензии на спектакль говорится, что в нем поднята «тема сильной личности, преодолевающей все препятствия на своем пути» (с. 3).


[Закрыть]. Напрашивается предположение, что поначалу Горький собирался сам осуществить этот проект, но потом передал его другим по причине своей большой занятости и начавшего ухудшаться здоровья. Впрочем, никаких письменных подтверждений этому нет, но остались свидетельства о радении Горького по поводу установления памятника юному герою. В первый раз он поднял этот вопрос в октябре 1933 года в речи на слете комсомола, представив Павлика образцом борца за коллективизацию:

«Борьба с мелкими вредителями – сорняками и грызунами – научила ребят бороться и против крупных, двуногих. Здесь уместно напомнить подвиг пионера Морозова, мальчика, который понял, что человек, родной по крови, вполне может быть врагом по духу и что такого человека – нельзя щадить. Родные по крови, по классу убили Павла Морозова, но память о нем не должна исчезнуть, – этот маленький герой заслуживает монумента, и я уверен, что монумент будет поставлен» ^{184} .

К 1934 году эта тема стала idee fixe. На Первом съезде писателей в августе 1934-го Горький организовал сбор средств на памятник, побуждая знаменитых писателей делать свои пожертвования. Более того, в заключительной речи на съезде он назвал сооружение памятника главной задачей Союза писателей на ближайшие несколько лет: «Мы должны просить разрешения союзу литераторов поставить памятник герою-пионеру Павлу Морозову, который был убит своими родственниками за то, что, поняв вредительскую деятельность родных по крови, он предпочел родству с ними интересы трудового народа» ^{185} . [153]153
  Примечателен также призыв делегации пионеров из литкружка «курносых» к воздвижению памятника и восхваление Горького за поддержку этой идеи (там же, с. 38).


[Закрыть]Шесть месяцев спустя, в феврале 1935 года,

Горький, публично ратовавший за увековечение Павлика Морозова, обрушился на секретаря Союза писателей А.С. Щербакова за необъяснимую задержку строительства ^{186} . Вследствие этого в марте 1935 года появилось постановление Центрального комитета комсомола о возведении памятника Павлику (правда, без указания конкретного места) ^{187} . С этого момента кампания по сооружению монумента стала разрастаться. Так, в одном из пунктов повестки дня на заседании Политбюро 17 июля 1935 года говорилось «О постройке памятника пионеру Морозову. Обязать Московский Совет построить в г Москве, в память погибшего от руки кулаков пионера Павлика Морозова – памятник». Решение по этому вопросу приняли единогласно ^{188} . Конечно, Горький работал в этом направлении не один, но его положение в сталинском истеблишменте приравнивалось к чему-то вроде комиссии в одном лице, которая просматривала проекты культурной политики и отправляла их на утверждение (или отказ) партийной верхушке ^{189} . И без сомнения, Горький был самой значительной фигурой в Советском Союзе из тех, кто открыто пропагандировал культ Павлика.