Текст книги "Проблема с Джейн"
Автор книги: Катрин Кюссе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Она пойдет на работу позже. Лучше сначала дочитать рукопись и разгадать загадку, чтобы не думать о ней завтра перед свиданием. Впрочем, разгадка найдена. Это не только месть, но и очищение: единственный способ для Франческо поставить крест на своей любви. Он хорошо сумел рассказать о своей боли. Но и по отношению к Джейн он не всегда был несправедлив: по крайней мере, признавал, что она ему сочувствовала.
Джейн налила себе воды и села на деревянный стул. Она так долго находилась в одном положении, что у нее заболела спина. Даже забыла пообедать. Поэтому такое странное ощущение в желудке – какие-то колики. Надо будет что-нибудь съесть, когда дочитает следующую главу.
3
Вчера вечером, после ссоры с Эриком, жизнь показалась ей глубокой пропастью. Но сегодня, решив поехать в Нью-Йорк, она садилась на поезд в прекрасном настроении. Ее излюбленное место – сиденье в головном вагоне, напротив которого находилась полка, куда можно было забросить ноги, оказалось свободным. Она положила газеты возле себя, а сумку – на сиденье напротив. Был конец марта: не очень холодно, но довольно сыро. Джейн захватила с собой лишнюю пару обуви на случай, если вечером пойдет дождь: нужно быть предусмотрительной после двух месяцев безвылазного сидения дома. В вагоне было холодно. Она не стала снимать ни пальто, ни шарф. Из хрипевшего мегафона раздался женский голос, монотонно перечисливший все названия остановок.
Вчера вечером по телефону Джейн без всяких на то оснований разозлилась на Эрика. Бедняга! Она нежно улыбнулась. Эрик-так гордился тем, что придумал тест для своих студентов: они должны были определить, в каком веке, в какой стране и, по возможности, каким художником была написана каждая из картин, которые он показывал им через диапроектор.
– Все-таки приятно осознавать, что ты их чему-то научил. Например, картину французского художника восемнадцатого века, на которой изображены Диана и Актеон, вполне можно принять за картину голландского художника семнадцатого века. И… ты слушаешь меня?
– Да.
Эрик чувствовал ее на расстоянии. Мысли Джейн блуждали в другом месте. Она решала, что ей надеть завтра, когда она поедет в Нью-Йорк.
– И они не ошиблись. А знаешь почему? Перспектива…
– Честно говоря, мне как-то все равно.
Она хотела сказать это шутливым тоном, но у нее ничего не получилось. На другом конце провода воцарилось глубокое молчание – Эрика словно оглушили обухом по голове.
– Ты ведь знаешь, – снова заговорила она уже более нежным голосом, чтобы как-то смягчить свою агрессивность, – что я очень ослабла. Сейчас половина двенадцатого, и обычно в это время я уже сплю. А когда пытаюсь сосредоточиться, у меня начинает кружиться голова.
– Спокойной ночи, – ответил Эрик ледяным голосом маленького мальчика, который ни за что не признается, что его обидели, и повесил трубку. Джейн не стала перезванивать.
Она иногда боялась, что Эрик станет провинциалом: в нью-йоркских компаниях никто не описывает свои педагогические методы. А не сдержалась она не потому, что собиралась сказать ему правду, а потому что хотела обидеть. Все это произошло не из-за беспричинной злости, а из-за подсознательного коварства. Она знала, что теперь он будет молчать до тех пор, пока она не извинится, а значит, этим вечером не позвонит и не узнает, что ее нет дома. Эта мелкая ссора позволит ей избежать намного более опасной сцены: он никогда не поймет, как она может терять время в Нью-Йорке, вместо того чтобы готовиться к отъезду в Айову. Она позвонит ему завтра и объяснит свою раздражительность усталостью и клаустрофобией, ни слова не говоря о вечере, проведенном в Нью-Йорке.
Две женщины вскочили в вагон как раз в тот момент, когда закрывалась автоматическая дверь: одна держала в руках детскую коляску, вторая – ребенка. Они громко возмущались, недовольные тем, что поезд отправился точно по расписанию. И надо же! Они расположились рядом с Джейн, по другую сторону прохода. Две негритянки с выпрямленными и окрашенными в золотисто-каштановый цвет волосами – почему было не оставить их естественно вьющимися, что намного красивее? Одна из них была толстая, другая – худощавая и молоденькая. Толстуха положила ребенка на сиденье рядом с собой. Он начал пронзительно кричать. Но женщины продолжали смеяться, как будто его и не слышали. Малыш, скорее, напоминал крепкого мужичка в миниатюре, одетого в свободные джинсы, кроссовки, черную кожаную куртку и серый свитер, капюшон которого торчал поверх куртки. Он сильно ударил толстуху, и та стукнула его в ответ кулаком.
– Я сказала тебе: нельзя! Будешь драться – получишь сдачи!
Малыш продолжал кричать. Интересная, конечно, компания, но от шума у Джейн уже начала болеть голова, и она, с сожалением встав, пошла в другой конец вагона. Запах из туалета вынудил ее перейти в следующий вагон. Открывая тяжелую дверь, она уловила отрывистые звуки иврита. Два высоких парня со светло-каштановыми волосами сидели на последних сиденьях перед туалетом, оживленно беседуя. «Ken, ken», – громко повторял один из них. Джейн показалось, что красивее невозможно сказать «да». Она повернула назад и села по другую сторону прохода: там было даже свободное сиденье напротив, чтобы положить ноги. Один из израильтян взглянул на нее. Она ответила ему улыбкой. Взгляд парня скользнул на сиденье рядом с ней, потом он отвернулся, никак не отреагировав на ее улыбку. Джейн покраснела и положила «Нью-Йорк Таймс» поверх газеты с сенсационными новостями, которую купила, чтобы немного развлечься в дороге.
Она с удовольствием вспомнила о цели своей поездки. Надо бы не забыть вернуть Франческо деньги за покупки, которые он сделал по ее просьбе в начале февраля. Она позвонила ему на работу, почти умоляя оказать ей такую услугу. Ничего не поделаешь, – высокая температура и пустой холодильник, – пришлось поступиться своей гордыней. Какой же удар испытала она, когда в четыре часа раздался звонок и она, сбежав по лестнице, обнаружила на ручке двери пластиковый пакет с едой, лекарствами и чеком! Франческо даже не подождал, чтобы поздороваться с ней. Все ясно: теперь он принадлежит другой. Охваченная печалью, измотанная высокой температурой, она поднялась по лестнице, думая, что потеряла друга. Через два часа ее разбудил телефон. Франческо звонил из Манхэттена и рассыпался в извинениях: он хотел выехать из Олд-Ньюпорта до часа пик, а в это время каждая минута дорога. «И потом, я боялся заразиться: говорят, что это тяжелый грипп». Джейн, довольная, улыбнулась. Франческо – ее настоящий друг: как же она могла в этом усомниться? Единственной фальшью стало его неожиданное заявление: «С Кэтрин я больше не встречался», – хотя она ни о чем его и не спрашивала.
Два израильтянина направились к выходу. Уэстпорт. А она могла бы поклясться, что они едут в Нью-Йорк. Так непохожи они были на племянников, собирающихся провести уик-энд в Коннектикуте у своей богатой тетушки. Она вздремнула и проснулась уже в Стэмфорде, когда поезд прибыл на вокзал и женский голос через хрипящий мегафон попросил пассажиров положить чемоданы на багажные полки и освободить проходы. Ей повезло: никто не сел напротив нее. В другом конце вагона снова начал пронзительно кричать ребенок, вдруг его крик послышался совсем рядом – он бежал по проходу. Внезапно этот метеор приземлился прямо на ее ноги, лежащие на противоположном сиденье. Он смеялся и кричал, уткнув нос ей в колени. Теплая струйка слюны текла у него изо рта. Казалось, он совершенно не понимал, что она была живым человеком, а не каким-то бревном. Смешно. Однако он был довольно тяжелый. Мать позвала его. Сейчас она задаст ему трепку. Джейн протянула руку, чтобы взять малыша и поставить его на ноги. Она еще не дотронулась до кожаной куртки, как чья-то рука схватила ее за запястье:
– Не тронь его!
Джейн подняла голову. Толстая негритянка уставилась на нее с ненавистью, до боли сжимая запястье. Джейн покраснела.
– Но я не…
Женщина схватила ребенка на руки и унесла его, покрывая поцелуями. От ее большого пальца у Джейн на запястье осталось красное пятно. Какой-то мужчина с аккуратно причесанными седыми волосами, в зеленой замшевой куртке с капюшоном, сидевший по другую сторону от прохода, улыбнулся Джейн, покачивая головой: «Невероятно».
Она изобразила на своем лице подобие одобрительной улыбки и отвела глаза в сторону. Ей не нужно его сочувствие. Что он мог знать о бедности и о жизни одиноких матерей?
За два месяца, проведенные в постели, Джейн многое передумала. Она поняла, что полна предрассудков, что, к примеру, унаследовала от матери бессознательную и глубокую веру в то, что женщина не способна обходиться без мужчины. Ее мать приезжала к ней в конце февраля, когда больше не существовало опасности заразиться и передать вирус ребенку Сьюзи. Джейн была рада, что мама лелеет ее, приносит ужин в постель, кладет свою прохладную руку на ее горячий лоб и читает ей газету. Она снова чувствовала себя маленькой девочкой. Но по утрам мать все время заводила разговор на одну и ту же тему: «Будь осторожна». Джейн безумно повезло встретить в свои тридцать лет такого мужчину, как Эрик. Но не станет же он вечно сохранять свое удивительное терпение. Он необычайно красив, очарователен, и у него превосходная работа. «Все мужчины одинаковы, дорогуша. Ты думаешь, чего они хотят? Женщину в постели, которая рожала бы им детей и хорошо готовила. Скоро тебе исполнится тридцать шесть, время бежит. В семье иногда необходимо кому-то пожертвовать ради другого своими профессиональными интересами». Можно было не спрашивать кому. Ее мать, которая когда-то начинала работать ассистенткой у своего мужа, после того как отправила младшую дочь учиться в университет, не представляла себе, что у женщины может быть и другая участь, кроме как вращаться, подобно планете, по орбите вокруг мужчины-солнца.
Джейн даже обрадовалась отъезду матери, так как ее присутствие в конце концов стало действовать ей на нервы. А на следующий день ей вдруг захотелось услышать голос Франческо, от которого уже почти месяц не было никаких новостей. Она позвонила ему в Нью-Йорк.
– Алло?
Он ответил нормальным голосом, который свидетельствовал о том, что он вел нормальный образ жизни, нормально разговаривая с нормальными людьми, которые ему звонили.
– Это Джейн.
– А, Джейн. – Наступило неловкое молчание. – Как продвигаются твои научные исследования?
– Мои научные исследования? Хорошо, спасибо. – Никогда раньше он не задавал ей такого вопроса. К тому же он знал, что она болела, и мог догадаться, что она не занималась никакой научной деятельностью. – Ты хочешь, чтобы я положила трубку? – снова заговорила она нерешительным и взволнованным голосом.
– Возможно. Еще слишком рано.
– Но мне наплевать, что у тебя роман с Кэтрин! Если я посоветовала тебе больше с ней не встречаться, то лишь для твоей же пользы. Я тебя не осуждаю. Мне не хватает тебя, Франческо. Мне необходимо видеть тебя. Ты – мой друг, мой единственный здесь друг.
– У меня нет никакого романа с Кэтрин. Я не видел ее с тех пор, как ты нас встретила. Но она постоянно со мной, Джейн: каждую секунду, днем и ночью, в моем сердце, в моей голове, под кожей, перед глазами. Я должен забыть ее. Для этого требуется время. Я не могу с тобой встречаться, потому что ты у меня ассоциируешься с ней.
Отсутствие доверия больше всего огорчало Джейн. Кэтрин, конечно же, попросила Франческо не говорить правду и, возможно, больше не встречаться с Джейн. Франческо однажды сказал Джейн, что Кэтрин ее боится. Если бы он действительно порвал с Кэтрин, с какой стати он стал бы лишать себя единственной радости, которая ему оставалась, – дружбы? Если Джейн ассоциировалась с Кэтрин, то и все остальное в Девэйне, начиная со здания, где находился его кабинет, должно было вызывать в нем ту же ассоциацию. Их дружба не могла быть разрушена только потому, что она когда-то их познакомила. Франческо был слишком умным, проницательным и благородным человеком, чтобы совершить такой несправедливый поступок.
Несмотря на свое обещание хранить его тайну, как могила, она все рассказала Лине – за исключением истории с датским писателем. Все равно Лина никого из них не знала. Она была полностью согласна с Джейн: у Франческо и Кэтрин любовная связь. Но Лина была менее оптимистична по поводу того, чем закончится этот роман. Несмотря на восторженность, с которой Джейн описывала Франческо, она составила о нем плохое мнение: только негодяй, когда его жена ждет ребенка, может влюбиться в другую женщину. Это, по мнению Лины, было типичное поведение мужчины. И таким же типичным показалось ей то, что он сваливает свою вину на Джейн.
В течение этих двух странных и сложных месяцев, пока длилась ее болезнь, Джейн позволила Лине постепенно войти в свою жизнь, несмотря на то что они были очень разными. У Лины был ключ от ее квартиры, и она приходила каждый вечер, чтобы приготовить ей что-нибудь поесть. Она родилась в Техасе и работала в фонде социальной защиты. Джейн боялась обидеть ее, попросив говорить потише. Лина всегда носила одни и те же джинсы, слишком плотно обтягивающие ее округлые бедра, и синтетический свитер с круглым вырезом и черно-синими геометрическими фигурами, как будто в ее гардеробе больше ничего не было. Она была невысокого роста, с пышной грудью, широкими бедрами, большим задом и с толстой короткой шеей. Светлые волосы были неровно пострижены, а крупный нос делал ее похожей на англичанку. У Джейн раньше всегда были красивые друзья: сколь бы несущественным это ни казалось, но красота для нее играла определяющую роль в выборе знакомых. Однако Лина жила с ней в одном доме, имела машину и была рада быть ей полезной. Ей льстило иметь в подругах преподавательницу Девэйнского университета. И она стала в конце концов самым необходимым для Джейн человеком. Франческо не было, а с Эриком можно было общаться только по телефону.
В течение этих недель, проведенных в постели, Джейн часто с большой нежностью думала об Эрике. Иногда она просыпалась с ощущением того, что рука Эрика лежит у нее на бедре или на груди. Ей снилось, как они занимаются любовью и как она кончиками пальцев ласкает его бархатистую смуглую кожу. Она представляла его руки, его длинные пальцы на ногах с ухоженными ногтями. Ей хотелось чего-то нежного, легкого, очень чувственного, горячей любви, одновременно и материнской, и эротической.
Эрик звонил ей почти каждый день. По телефону она только и делала, что жаловалась ему и осыпала упреками. Он делал вид, что не замечает ее агрессивности. «Мммм», – мычал он, словно не слышал, что она говорит. Зачем спорить с больным ребенком?
Поезд остановился. 125-я улица. Громкие крики и возгласы снова раздались в другом конце вагона: две женщины и мальчуган вышли из поезда. Внезапно почувствовав волнение, Джейн выглянула в окно. Было уже темно. Поезд снова тронулся, проносясь вдоль высоких башен из темного кирпича, окна которых светились в темноте, как звездочки в небе. Затем он вошел в туннель и Манхэттен остался позади. Джейн открыла сумочку, достала тюбик губной коричневой помады и намазала губы. Потуже завязала шарфик на шее.
Поезд прибыл на Большой центральный вокзал. Все пассажиры стали проталкиваться к выходу. Выйдя из поезда, Джейн очутилась в толпе. Навстречу ей шел, улыбаясь, какой-то человек. Она удивленно подняла брови. Мужчина посторонился и обнял женщину, которая шла позади нее. Джейн оглянулась вокруг, словно надеясь увидеть Эрика, приехавшего специально за ней после работы, чтобы отвезти домой, в Манхэттен.
Она прошла через просторный зал со сводчатым потолком, разрисованным под звездное небо, и с белыми мраморными стенами, которые сейчас стояли в лесах. Нужно было передвигаться чуть ли не танцевальным шагом, чтобы не сталкиваться с людьми, которые неслись со всех сторон в разных направлениях. Она засмеялась: можно подумать, что это фильм Чарли Чаплина. Она прошла мимо справочного бюро, возле которого в декабре встретила Дюпортуа, потом спустилась на эскалаторе в метро. Автоматическая касса была сломана, и длинная очередь выстроилась перед окошечком билетерши. Джейн с гордостью достала из своего кошелька проездной билет на метро, который купила еще в декабре и который придавал ей вид коренной жительницы Нью-Йорка, – единственная память о том вторнике в Манхэттене. Теперь она даже не смогла бы описать лицо Торбена: только и осталось, что смутное воспоминание о его мелких зубах под розовой верхней губой и о светлых усах; ни поцелуев, ни объятий – как не бывало. Незначительное событие без последствий – разве что Франческо пришлось заплатить за него вместо нее. В самом метро толпа людей, бежавших в разные стороны, была еще более плотная, чем на вокзале. Джейн вышла на перрон и прикрыла уши ладонями, чтобы не слышать ужасного грохота колес электропоезда, въезжавшего на станцию. Если подумать, то сама концепция города была чистым бредом.
Через пять минут, выйдя на Юнион-сквере, она уже шла вместе с толпой по Бродвею, и у нее кружилась голова от людского столпотворения, сплошного потока машин и гудящих клаксонов. Какой-то здоровяк, которого чуть задело такси, так как он слишком рано ступил на проезжую часть, с силой ударил по багажнику кулаком и взревел: «Сукин сын!», – но ни один пешеход, казалось, этого не заметил. Чтобы жить в Нью-Йорке, нужно пройти специальную подготовку. За два месяца постельного режима Джейн разучилась защищаться. Только повернув налево на Университетскую площадь, она почувствовала себя как дома. Молодые люди в вычурных нарядах гурьбой неслись вниз по улице. На многих из них были расклешенные брюки, снова входившие в моду. Джейн прошла мимо «Ньюз-бара», ресторана «Джепоника», в котором было полно народу, мимо супермаркета, кафе «Дин и Делючия», остановилась, чтобы купить букетик нарциссов, повернула вправо на пешеходную улицу, по обе стороны которой возвышались невысокие домишки, и наконец вышла на Пятую авеню. Безумная радость, которую она уже несколько месяцев пыталась сдержать, постепенно овладевала ею. Улыбка играла на ее лице. Мужчина, который шел ей навстречу, с интересом окинул ее взглядом. Еще три минуты – и она увидит Франческо.
Пять дней назад Джейн позвонила ему. Конечно, она соскучилась, но ей не терпелось также уличить его во лжи. Весенние каникулы были в самом разгаре: если ответит он – при условии, конечно, что он не в Испании, – все будет ясно. А если она услышит голос Кэтрин, – что маловероятно, – то тут же положит трубку. После двух гудков ответил Франческо. Джейн обрадовалась. Но, сообщив ей безжизненным голосом, что у него все в порядке, он сразу добавил:
– Тереза приехала.
– Тереза? В Нью-Йорке?
– До родов осталось несколько недель, а авиакомпании не разрешают женщинам на девятом месяце летать на самолетах.
Джейн вспомнила, что это не входило в планы Терезы. Она никогда не хотела рожать в Нью-Йорке, даже если это давало ребенку право получить американский паспорт. Американские клиники не вызывали у нее никакого доверия.
– Она сейчас с тобой дома?
– Нет, пошла в магазин.
– А ты, как ты поживаешь?
– Я пережил сложный период. Действительно сложный. Но я постараюсь ее забыть.
Джейн покраснела. Он не осмеливался даже назвать ее имени. А она-то думала, что он приятно проводит время с Кэтрин.
– Чем ты занимался все это время?
– Только работой. Никого не видел. Мне нужно было остаться наедине с собой. Не так-то просто было научиться выносить самого себя.
В его печальном голосе Джейн уловила оттенок иронии.
– А как у вас отношения с Терезой?
– Сложные. Но лучше, чем на Рождество. Мы долго с ней разговаривали.
– Ты рассказал ей о Кэтрин?
Джейн показалось, что Франческо, услышав это имя, вздрогнул, как от удара электрическим током.
– Нет, конечно. Она бы меня убила. Я говорил, что пережил криз, что мне страшно становиться отцом, рассказал, какая огромная разница между возможностью сделать карьеру здесь и в отжившей, закостеневшей университетской среде в Испании. Она поняла. Но все еще продолжает злиться. И заставляет меня за это платить в буквальном смысле слова: я должен водить ее по вечерам в ужасно дорогие рестораны, а еще она покупает самые дорогие пеленки в магазинах на Мэдисон-авеню или в Блумингдейле. Марка «Бэби-Гэп» для нее не подходит. Денег у меня больше нет, но попробуй ей об этом сказать – сразу скандал: уж лучше долги.
– Мы можем с тобой увидеться?
Он умолк в нерешительности.
– Возможно. Но с Терезой.
– Конечно!
– Я спрошу у нее об этом.
Франческо перезвонил в тот же вечер: Тереза не возражала поужинать вместе.
Джейн ошиблась в отношении Франческо, и Лина тоже. Он был замечательным человеком. Более того, он был готов пожертвовать собой ради своих семейных обязанностей. Когда-нибудь от его утраченной любви останется лишь сладкое воспоминание и только с Джейн он сможет поговорить о своей тайне. Например, когда она вместе с Эриком и детьми приедет к ним на прекрасную андалусскую виллу с бассейном под оливковыми деревьями.
Джейн вошла в дом, где жил Франческо, и назвала свое имя старому привратнику в массивных очках. Тот широко улыбнулся и, заикаясь, ответил ей с сильным пуэрториканским акцентом: «Долго вас не видеть!»
Она поднялась на знакомом ей лифте на седьмой этаж и пошла по коридору с голыми стенами, напоминавшему больницу. Подойдя к квартире Франческо, позвонила.
Он открыл сам. По выражению его лица Джейн тотчас же поняла, что происходит что-то ужасное. Таким она не видела его никогда, даже в январе. Его взгляд был устремлен куда-то в сторону. Тереза, страшно растолстевшая, подошла к ним, кипя от злости. Джейн протянула ей цветы. Даже не поблагодарив, Тереза бросила их на стол.
– Сядь, – попросила ее Джейн.
– Стоя мне лучше.
– Уже скоро?
Ответа не последовало. Возможно, они приняли вопрос за констатацию.
Джейн никогда бы не поверила, что столько ненависти может исходить от женщины, пребывающей на девятом месяце. Эллисон и Сьюзи рассказывали, что гормоны делают женщину счастливой, как дитя: самый лучший период в жизни. У Терезы же на лице не было ни капли радости – только злость на Франческо.
Они уселись в гостиной на раскладном диване, где Джейн часто спала.
– Принеси портвейн, – раздраженно буркнула Тереза.
Франческо встал и пошел за бутылкой на кухню.
– Как давно ты приехала? – спросила Джейн.
– Три недели назад. Я плохо сплю. Здесь слишком шумно.
– Нью-Йорк – невероятно шумный город. А у вас еще к тому же полицейские каждый вечер кричат: «Парк закрывается».
Франческо с укором посмотрел на Джейн, и она покраснела. Тереза, конечно же, не знала, что Джейн ночевала в их квартире.
– Франческо жаловался, что еле выносит, как полицейские каждый вечер повторяют эти слова.
– В этой квартире все ужасно. – Вдруг Тереза спросила: – Кажется, ты болела?
– У меня было воспаление легких.
– Воспаление легких?
Тереза отпрянула и гневно посмотрела на Франческо, как будто бы он хотел убить и ее, и ребенка, впустив в их квартиру источник заразы.
– Да, но я уже совершенно здорова. Пневмония давно прошла. В начале февраля у меня сильно разболелось горло, я пошла к врачу и он выписал мне антибиотики, но температура поднялась еще выше. Через неделю меня послали на рентген, но за это время инфекция уже распространилась, и в результате – большое черное пятно на правом легком…
Тереза вдохнула воздух и скривилась.
– Тарталетки! Ты оставил их в духовке?
Франческо снова встал. Джейн продолжала рассказывать, делая вид, что не замечает напряженной обстановки.
– Доктор сказал, что нужно отхаркиваться. Извини, это не очень приятно, но, похоже, единственный способ, чтобы избавиться от гноя в легких…
Тереза состроила недовольную мину. Но Джейн так и не поняла, то ли она была адресована ей, то ли Франческо, который как раз возвращался из кухни с полной тарелкой подгоревших по краям тарталеток. Джейн протянула руку.
– Они так вкусно пахнут. Можно?
Тереза изобразила на своем лице отвращение.
– Они подгорели. Это приводит к раку.
– Короче, через месяц температура нормализовалась. Но у меня все ужасно болело, и я с трудом могла передвигаться. Я снова пошла в больницу. Инфекции уже не было, но из-за того что я постоянно отхаркивалась, у меня развилось воспаление окололегочной мышцы: это называется плевритом. Пришлось провести три недели в постели, стараясь изо всех сил больше не отхаркиваться.
– Ты выключил духовку? – сухо спросила Тереза.
Франческо утвердительно кивнул головой. Было не похоже, чтобы кто-то из них заинтересовался ее рассказом. Во всяком случае, подумала Джейн, нет ничего более неприятного, чем слушать подробности о болезни другого человека.
– Так вот, я проболела больше двух месяцев. Когда болеешь так долго, испытываешь странные ощущения… как будто попадаешь в другое измерение времени и пространства…
Губы Терезы застыли в саркастической улыбке:
– Не так и долго. У моей двоюродной сестры была лейкемия, против которой она боролась два года.
– Два года! И…
– Выкарабкалась.
– О, тем лучше…
Джейн съела еще одну тарталетку и выпила немного портвейна. Она с удовольствием уехала бы сейчас в Олд-Ньюпорт. Франческо с Терезой стали спорить, в какой пойти ресторан. Нужно было заказать столик накануне: все хорошие рестораны в Нью-Йорке были переполнены, места заказывали за неделю. Бесполезно идти в «Готем» на 12-й улице или в кафе «Одеон». Тереза спросила:
– Тебе нравится японская кухня?
– Очень, – ответила Джейн с облегчением. Японский ресторан не мог быть слишком дорогим.
Но это оказался самый шикарный японский ресторан в Нью-Йорке. Им повезло: их усадили за последний свободный столик. Не успели они расположиться, как у входа уже выстроилась очередь. В меню Джейн не увидела ни одного знакомого названия. Здесь не подавали ни лапшу, ни суши. Самое дешевое блюдо стоило тридцать девять долларов. Официант принес тарелки, или, скорее, деревянные подносы мужчине и женщине, сидевшим за соседним столиком. На тарелках лежали огромные куски сырой рыбы без риса и салат из водорослей. Парочка растерянно воззрилась на еду. За столом вместе с ними сидел гид-переводчик. Скорее всего, туристы. Женщина палочками оторвала кусок рыбы, поднесла ко рту и скривилась. Затем незаметно выплюнула его в бумажный платок и положила на стол. Между ними возникла короткая перебранка. Итальянцы. Мужчина достал портмоне и положил на стол стодолларовую купюру Они встали. Все это было довольно забавно, но Тереза с Франческо были слишком поглощены изучением меню, чтобы заметить эту сцену. Джейн с удовольствием забрала бы подносы с уже оплаченными блюдами, но официант быстро унес их на кухню, затем снова сервировал стол, и за него села другая пара. Джейн заказала блюдо из лосося, самое дешевое и единственное в меню, которое она знала. Тереза выбрала самые дорогие блюда, потом заказала самое дорогое сакэ и бутылку вина за девяносто долларов. Франческо нервно подергивал бровями. Тереза сердито смотрела на него:
– Это единственное вино, которое подходит к угрю.
Официант вежливо покачал головой в знак согласия и удалился. Тереза взглянула на Джейн, словно только сейчас обнаружила ее присутствие.
– Он утверждает, что у него совсем нет денег. Хотела бы я знать, для чего тогда так много работать, если не зарабатывать? Ты-то меня понимаешь?
Джейн засмеялась, словно услышала забавную шутку. Не могли же они молчать целый вечер. Франческо, казалось, не был готов начать разговор. А Тереза только и ждала подходящего момента, чтобы наброситься на него. Джейн попыталась разрядить обстановку, начав описывать ужасные притеснения, которым подвергается весь преподавательский состав в Девэйне, из-за чего у нее с Эриком осложнились отношения. Он уже забыл, что такое Девэйнский университет, и считал, что Джейн преднамеренно все забывает и ничего не делает вовремя. Они с Франческо находились в одинаковом положении, так как, помимо преподавательской и исследовательской работы, еще заведовали учебной частью.
– Когда меня назначили на эту должность, жизнь показалась мне адом. Работа не выходила у меня из головы, и я постоянно боялась упустить что-то очень важное. Как ни крути, студенты платят по двадцать тысяч долларов в год, и мы не имеем нрава на ошибку. Иногда ночью я просыпалась вся в поту.
Тереза слушала внимательно. Джейн выбрала удачную тему.
– Вот почему мы с Франческо так хорошо поняли друг друга.
Именно сейчас нужно было рассеять сомнения, которые могли появиться у Терезы относительно их отношений. Джейн продолжила, улыбаясь:
– Это настолько нас сблизило, что все преподаватели стали думать, что между нами что-то есть.
От этих слов Тереза с Франческо вздрогнули так, словно Джейн выстрелила в них резиновой пулей. Тереза побледнела. Франческо помрачнел и укоризненно взглянул на Джейн. Она покраснела. Все ясно: больше ни слова в их присутствии. Лучше вообще поменять тему.
– Вы видели последний фильм Вуди Аллена?
Они видели. И на этот раз оба были единодушны: так себе:
– А я еще не видела, но меня не удивит, что теперь, когда он расстался с Миа Фэрроу, то больше не снимет хороший фильм. В декабре я снова посмотрела его «Преступления и проступки». Превосходная вещь! По-моему, из всех его фильмов самый лучший. Помните?
Этот фильм они не видели.
– Речь идет об одном враче. Он женат, у него двое детей и роман с…
Джейн запнулась. Два человека, сидевшие перед ней, казалось, вот-вот взорвутся. Франческо опустил глаза. Тереза сухо спросила:
– С кем?
– Со стюардессой, которую играет Анжелика Хьюстон. Он хочет порвать с ней, она грозится все рассказать его жене, и еще до того, как он успевает осознать, что происходит, его брат, который связан с мафией, нанимает профессионального убийцу. Анжелику убивают, но весь смысл в том, признает ли доктор свою виновность, расскажет ли обо всем или нет. Параллельно развивается другая интрига, но уже с Вуди Алленом, который играет роль неудачливого сценариста, снимающего документальный фильм о Примо Леви. Аллен влюблен в красавицу Миа Фэрроу, за которой также ухаживает знаменитый режиссер из Голливуда. Вуди ненавидит его и издевается над ним вместе с Миа, думая, что она на его стороне. В конце концов…
Официант принес заказ. Как только он удалился, Франческо и Тереза, взяв палочки, начали сосредоточенно есть, даже не спросив, чем все закончилось. В любом случае лучше не знать содержания фильма, если собираешься когда-нибудь его посмотреть. Ведь пересказ фильма всегда кажется скучным, особенно если рассказчику он очень понравился. Джейн молча последовала их примеру.
