355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Катерина Кириченко » Отстегните ремни » Текст книги (страница 2)
Отстегните ремни
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 06:36

Текст книги "Отстегните ремни"


Автор книги: Катерина Кириченко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

День второй

Ну и когда вы встречаетесь? – Машка собиралась на работу и звучала бодро и деловито. – А он знает уже, что ты приехала?

– Ясное дело, знает. Я писала. Он даже спросил, выслать ли машину. Да ну, на фиг мне его машина? Я и на такси прекрасно добралась. Потом мне ж надо было отдышаться, прийти в себя?

– А ты уже ему звонила как приехала?

– Да не, все собираюсь… Маш, я не знаю… я его боюсь, кажется. Он слишком деловой и крутой какой-то.

– Дура, что ли? Это же классно, наоборот! В ресторан пойдете хороший, наверное, раз он такой крутой. – Машка укладывала волосы и курила одновременно. В ванной прямо на раковине стояла пепельница из ракушки. Там же приютилась и Машкина чашка кофе.

Я обвела глазами потрескавшуюся и местами отстающую от стены голубую кафельную плитку, старый коврик на полу, который давно пора было выбросить, полинявшие полотенца, висящие неопрятной горой.

– Мне бы карточку для мобилки купить, чтобы по нашей не звонить. Дорого же… Где б это сделать? – Я тоже пила кофе, сидя тут же, на полу в ванной, чтобы говорить с Машкой.

Она положила расческу:

– А-а-а, это фигня. У любого метро купишь. Ну позвони сейчас с домашнего.

Звонить почему-то не хотелось. Конечно, мы друг другу уже сто раз звонили, собственно, мы провели два последних месяца, ежевечерне не слезая с телефона, и голоса и интонации друг друга отлично знали… Но когда между нами тянулись две тысячи километров, это все было проще, словно не по-настоящему. А сейчас Макс был где-то тут, рядом, может, в моем районе… Слишком близко. И от этого звонить стало страшно, и хотелось придумать дела для отсрочки. Например, купить сначала карточку, или допить кофе.

– Дурочка! Ну позвони ему, – настаивала Машка.

Откладывать было действительно бессмысленно. Я понимала, что раз я впервые за все эти годы все-таки приехала в Москву, и сделала это ради встречи с ним, то не звонить сейчас – просто глупо. И чем дольше тянуть – тем хуже мне будет.

Я набрала номер. Послышались гудки, и потом резкий непривычный голос сказал: «Слушаю». Такой мужской голос и ужасно деловой. Я ни разу не звонила ему с утра. Обычно мы говорили вечерами, и звонил, как правило, он. И голос у него тогда был мягче и медленнее, он даже слегка так приятно растягивал слова, как бы задерживая их во рту и смакуя, как хороший коньяк.

Я испугалась, что отвлекаю его от чего-то важного и крупного, от его больниц и аптек.

– Макс? – Я постаралась придать вдруг ослабевшему голосу веселую непринужденность. – Это Ксения. Я в Москве.

Его голос поменялся, но все равно остался деловым и далеким.

– Приехала? Вот умничка! Вечером увидимся? – И, не дожидаясь ответа: – Давай после восьми, а лучше, девяти. Грузинскую кухню любишь?

Я не была уверена, что хорошо представляю себе, что такое грузинская кухня, но была согласна на любую, подумав, что все равно на первом свидании мне от волнения много съесть не удастся. Представился почему-то огромный кусок мяса и хачапури. Ни того, ни другого уже заранее не хотелось, но я бодро объявила, что мне все равно, какая кухня.

– Вот и отлично. Тогда я еще позвоню ближе к вечеру, у меня сегодня, как обычно, напряженный день, и я пока не могу сказать точно, во сколько. Рад был услышать, чертовски рад! До вечера. – И в телефоне немедленно послышались гудки.

Я слегка растерялась. Куда он будет звонить? Он же не знает моего московского номера.

– Ну твой голландский же мобильник он знает? – подсказала Машка. – Ну и не меняй «симку». Куда ты звонить-то сама собираешься? Иди лучше погуляй по городу, время хоть убьешь. Не интересно разве посмотреть, как у нас тут все теперь?

Машка допила кофе и, кинув мне на прощанье вульгарное «Чао, крошка!», укатила на работу. Работала моя московская сестрица в каком-то крупном банке, и опаздывать ей категорически запрещалось. Я осталась одна в квартире. Мама ушла на работу еще час назад. Делать было абсолютно нечего, и я решила и вправду пойти пройтись по улицам.

* * *

Возможно, я действительно излишне впечатлительная? Или это нормально для человека в моей ситуации? У меня начиналось полное расслоение личности. С одной стороны, я все узнавала: и улицы, и дома, и даже многие детали, например, булочной, где бабушка покупала мне бублики с маком за шесть копеек, и у которой за все эти годы не только не поменялся адрес, но даже осталась старая вывеска. С другой стороны, у меня было ощущение сна, потому что все было такое же, но все-таки очень не такое. Или это я была – не такая? Город вокруг казался и реальным, и нереальным одновременно.

Первое, что я заметила, – это как сильно, почти болезненно я реагирую на русскую речь. Все кругом говорили по-русски, и отдельные громкие обрывки фраз, долетавшие до меня, каждый раз заставляли меня вздрагивать и оборачиваться.

«Да не дергайся ты, говорю, дай сюда руку!»

«Миш! Ну куда ты пошел, автобус же!»

«А вот и не говорите, раз не знаете!»

«… и да, главное же, что они ничего в этом не понимают!»

«Иди, иди, бабушка, что ты здесь встала?»

Я решила, что надо срочно сделать что-то привычное, очень обычное, например, иметь какой-то план, хоть небольшой, но он бы держал меня хоть на чем-то сосредоточенной. Я задумалась: что я, собственно, делаю на улице Амстердама, если вышла бесцельно побродить? Но случая, когда я вышла бесцельно побродить, не припомнилось. Тогда я напряглась и предположила: пойду найду симпатичное кафе и выпью кофе на террасе. Я никогда не курю на ходу, а курить хотелось все утро. Наверное, от нервов. Супер. План был готов: ищу кафе. Я оглянулась. Но кафе вот как раз тут и не было. Все было: суета, множество идущих куда-то людей, остановок автобусов, куча машин, широченные улицы, дома, вереница уродливых торговых палаток, но уютной террасы со столиками в поле зрения не попадалось. Я внезапно почувствовала себя совсем потерянной.

Сделав глубокий вдох-выдох, я заставила себя сосредоточиться на кафе. Как оно должно тут выглядеть? И моментально увидела сразу две вывески. Одна – «Кофе-Хаус», другая гласила просто «Пигмалион», но через стекло просматривались столики и сидящие за ними люди. Впечатления и мысли сменялись в моей голове с такой скоростью, что я не успевала их переваривать. Мозг без остановки что-то комментировал. «Кофе-Хаус». Почему хаус, а не что-то по-русски? Хотя как бы я это назвала? «Дом кофе»? «Кофейный дом»? Не звучит… А все русские теперь знают основы английского и понимают слово «хаус»? Наверное, все. Хотя погодите… А старушки?

Воображение немедленно подкинуло образ: я – такая вся старенькая, слабенькая, иду медленно по улице, на которой живу последние лет двадцать, в городе, где пережила войну, бомбежки, вырастила детей, и читаю вывески, и мне совершенно ничего не понятно, «хаус» какой-то… Пришло в голову: не «хаус», а хаос. Название же «Пигмалион» мне вообще не понравилось. Разве хоть у кого-то оно может ассоциироваться с дымящейся чашкой кофе, завтраком, едой вообще? Даже слово «кафе» не написано вовсе, то есть я разве обязана знать, что «Пигмалион» – это кафе? Я попыталась вспомнить, кто вообще такой этот Пигмалион. Вспомнилось что-то из греческой мифологии, кажется, это был какой-то царь, который убил кого-то, чтобы завладеть деньгами. Точно, убил мужа Элиссы, основательницы Карфагена. Не зря, оказывается, папа так надрывался над моим образованием, – что-то даже еще осталось в памяти. Название кафе после этого не понравилось мне еще больше. Откуда-то из недр моего излишне богатого воображения возникла ассоциация: это кафе, где маленькие пигмалионы, по-русски – пигалицы, в белых фартучках, травят посетителей кофе с ядом и забирают их деньги. А, интересно, какой смысл вкладывали в название сами владельцы кафе? И почему вообще название такое сложное?

Опять подумалось про старушку. Вот она идет и что обо всем этом думает? Я сразу нашла ее глазами. Судя по всему, такие проблемы ее не волновали. Она не читала вывесок и вообще не смотрела по сторонам, а вся сосредоточилась на процессе передвижения. Шла с палочкой, очень осторожно, и глядя только себе под ноги. Подумалось, что у нас таким старушкам бесплатно выдают по маленькой машинке на одного человека, которая ездит по велосипедным дорожкам. И еще подумалось, что у моей московской старушки, скорее всего, и денег-то нет на всякие кафе. Хотя, наверное, я все преувеличиваю, и «Пигмалион» – вполне нормальное название. А раздражает не название, а собственная неуверенность, которую я чувствовала, стоя посреди обычного московского перекрестка.

После появления в голове слова «неуверенность» сама неуверенность немедленно высунула голову и, показав мне язык, подкинула озабоченную мысль. А принимают ли они там кредитные карточки? Русских денег у меня пока не было. Из старого опыта следовало, что надо пойти в обменник и поменять валюту. Я оглянулась. Пунктов обмена валюты нашлось сразу два, причем курсы рубля к евро у них заметно отличались. Оба просматривались с моей точки одновременно. Думаю, что с любого места этого перекрестка, где я стояла, они также просматривались одновременно. Ну и зачем ставить на одном перекрестке два обменника, да еще с разными курсами? Какой идиот пойдет в тот, где тебе дают меньше денег, если рядом есть лучше? И как тогда второй вообще тут выживает? В полное опровержение моих мыслей, к обменнику с менее выгодным курсом тут же подъехала машина и припарковалась прямо на тротуаре. Из нее быстро вышел мужчина в костюме и, на ходу разговаривая по телефону и доставая кошелек из кармана, вошел внутрь. Мне стало понятно. Людей здесь такие мелочи не парят. Все спешат. Время – деньги. Америка прямо какая-то.

Я все же выбрала обменник с лучшим курсом и направилась к нему. Я никуда не спешила. Надо представлять себя туристом, тогда нервам будет спокойнее. Образ туриста был мне хорошо знаком. Полмира объездила. Не волновало ведь меня отсутствие логики где-нибудь на острове Бали? И названия кафе там тоже меня совершенно не трогали. Я слегка расслабилась, найдя себе понятный образ, хотя представлять себя туристом в городе, где ты родилась и выросла, намного труднее, чем на Бали. Но в этом было даже что-то интересное. Перспектива, что через минуту в кармане у меня окажутся совершенно нормальные русские деньги, и я смогу выпить кофе, меня успокоила и придала уверенности.

Но не тут-то было! Выяснилось, что полученные мной в банкомате Амстердама стоевровые купюры – не настоящие, и принять их девушка не сможет! Господи боже! На вид купюры были ну абсолютно такие, как надо. Что за дикий бред?! Я попыталась объяснить, что полностью уверена в подлинности моих купюр, что я лично их снимала в амстердамском банкомате за день до приезда в Москву. Но девушка выглядела уверенно: принять их она не сможет и даже сочувствует.

– А других денег у вас нет?

Других у меня не было. Я не таскаю обычно при себе наличные. Была кредитка.

– А банкомата неподалеку тут нет?

Оказалось, что есть, очень даже – выбор из двух, оба на этом же перекрестке. Ну вот, опять расслабилась я, – все вышло не так страшно, нормальная цивилизованная страна.

Кофе в «Пигмалионе» – а я выбрала почему-то именно его – оказался вполне сносный. Пенка на каппучино, правда, пожалуй чуть слишком быстро осела, но это было неважно. Я по туристической привычке подсчитала, сколько он стоил. Вышло, что около четырех с половиной евро. Дороговатое кафе. Окинула его взглядом. Да нет, вроде бы везде сидели обычные люди, никаких признаков дорогого заведения я не заметила. Даже скорее наоборот, в безвкусном интерьере угадывалось, что кафе самое обычное, не модное. То, что Москва – дорогой город, я знала. Интересно было другое – откуда здесь у всех вдруг появились такие деньги? В Амстердаме пришлось бы долго раскручивать имидж заведения, чтобы заставить голландцев пить каппучино по четыре евро. Но, списав все на местную специфику, я закурила и посмотрела в окно. Какая все-таки прелесть, что здесь можно курить в кафе! И к черту этих европейских официантов! Не могут дышать табаком, пусть не работают, где накурено.

Куда мне сейчас пойти? Можно было поехать в центр. Раньше, до отъезда, я передвигалась по Москве в основном на частниках. Наверное, и сейчас надо сделать так же. Единственное, что я совершенно не знала, сколько это может сейчас стоить. Но, наверное, по-прежнему недорого.

Вообще-то бедной я уже давно не была. То есть, когда я приехала в Голландию, и меня, разумеется, нашли под тем сиденьем в автобусе и выдали на руки парню, ради которого меня туда и понесло, то выяснилось, что мы очень бедные. Мы жили в снятой квартире с ярко-зелеными крашеными стенами, где почти не было никакой мебели, кроме той, что мы подобрали на улице. Дом выстроили, кажется, в восемнадцатом веке, и все в нем было старое и не работало. Холодными и ветреными голландскими зимами я отчаянно мучилась с газовым каминчиком, чтобы как-то обогреть нашу сырую трехкомнатную квартиру. Каминчик был, как и все в том ужасном доме, сломан, и работал или на максимум, или на минимум. Регулировать температуру между этими крайностями оказалось невозможно. Починить его тоже почему-то было невозможно. Но главная неприятность заключалась в том, что стоял он в гостиной, и из нее нагретый воздух должен был сам переместиться по остальной квартире, для чего температуру в гостиной приходилось доводить до максимума, так, что невозможно становилось дышать, а в других комнатах по-прежнему было холодно. Самая комфортная температура получалась на стыке гостиной и комнат, а именно в коридоре, где я со временем установила себе стул и столик и проводила почти все время.

Я выросла при комнатной температуре в двадцать три градуса. Советская норма, рекомендованная врачами для общественных учреждений, садиков, школ и больниц. В Голландии же меня поставили перед фактом, что нормальной комнатной температурой считается днем восемнадцать градусов, а ночью четырнадцать. Я нещадно везде мерзла. Я была худая. Я куталась в оренбургскую шаль, которую привезла с собой, и выглядела очень русской. Я напоминала себе жен декабристов или Анну Каренину, в голове крутился какой-то очень русский образ, или жену Набокова в эмиграции, если у него таковая была. Папа в моей голове тотчас подсказал, что была. Кажется, Вера…

О папе я всегда думала с грустью. Он так занимался моим образованием, аж службу поменял на плохую, лишь бы работать недалеко от моей престижной школы на «Арбатской» и возить меня после нее на многочисленные кружки и курсы. А что из всего этого вышло? Живу, как отрезанный ломоть, – черт знает где, не видимся годами, да и весь вложенный в меня Набоков вылился лишь в агентство по недвижимости. Подумалось, что надо бы позвонить папе. Рука потянулась к телефону, но я сразу вспомнила, что у меня в мобильнике нет русской карточки. А я жду звонка от Макса и не могу пока вынуть голландскую «симку». Звонка от Макса… Мне внезапно стало тревожно. Что-то я слишком его боюсь, или встречи с ним, или не знаю чего еще… Меня мучило какое-то плохое предчувствие, связанное с ним.

Пора было пройтись, разогнать тучи, неожиданно сгустившиеся надо мной при воспоминании о Максе и нашей предстоящей встрече сегодня вечером.

– Девушка, можно мне счет? – Настроение стремительно падало. – И еще, на будущее: не надо каждую минуту менять пепельницу, это раздражает! Кто вас научил такой глупости? В Европе, если вы под нее косите, так никто не делает.

* * *

Время тихонько близилось к девяти вечера.

Балконная дверь на маминой кухне была открыта, и с улицы на кухню лилась приятная прохлада. По-вечернему квакали лягушки из оврага неподалеку. Мы с Машкой пытались мирно и по-семейному выпить чаю, но ни уютно расставленные на блюдцах красные чашки, ни домашнего приготовления сливовое варенье, ни ароматный торт на большом серебряном блюде не могли замаскировать напряженной атмосферы, повисшей над столом и столь явно исходившей от мамы. Поджав губы, она задалась благородной материнской целью всерьез выяснить все детали про мои отношения с Максом.

– Разведен, значит? А давно? И почему? Рассказывай все нормально, а то будто клещами тянешь из тебя, какая-то ты слишком скрытная там у себя стала.

Машку тоже разбирало любопытство. Устроившись с ногами на стуле в предвкушении интересного рассказа, она положила себе второй кусок сметанного торта с названием, ничуть не менее странным, чем у давешнего кафе, – торт «Панчо». У русских, при всем воспетом в литературе богатстве языка, явно хромала тема с названиями, и, вдобавок, в них просматривался очевидный иноязычный уклон.

– Толстая будешь – никакие красивые шмотки не помогут, – сказала я Машке. – Да вовсе я не скрытная. Просто пока и рассказывать толком нечего. Почему разведен – понятия не имею. Не спрашивала. Знаю, что с женой общается мало и, в основном, из-за ребенка. Девочка у них. Пять лет. Могу вот фото показать.

– Девочки?

– Да нет. При чем тут девочка? Макса, конечно!

– Тащи.

Я достала из сумки фотографии. Вообще-то у меня их было несколько, но нравилась мне больше всего одна. На других Макс был или в шикарном офисе, в костюме и (о боже!) в розовой рубашке, или где-то на заднем плане виднелись его катер или дорогая машина. От всего этого попахивало дурным тоном. Неужели нельзя сняться без всей этой атрибутики? Здесь же он был снят крупно, по пояс, и одет был спокойно, в простую серую рубашку. У него, наверное, было хорошее настроение в тот день, карие глаза улыбались со снимка, и в них играли беспечные чертики. Кадр был сделан где-то на улице, за Максом угадывались деревья, светило солнце, и он чуть щурился, из-за чего от глаз разбегались милые морщинки. Темные короткие волосы слегка растрепаны ветром, загорелое лицо, широкие скулы, нос чуть с горбинкой.

– Он хоть не еврей? – спросила мама.

– Нет, ну мам! Он – Аганов. Чисто русская фамилия. И отчество – Сергеевич. Коренной москвич, между прочим. А нос просто перебит в драке, поэтому такой формы вышел. Ты что-то против него заранее настроена, кажется?

– Да нет… – мама сняла очки и покачала головой, и я не услышала искренности в голосе. – А почему в драке? Он что, бандит?

– Господи, мам! Ну почему сразу бандит?

– Ну, ты сама сказала, что он богатый бизнесмен у тебя. И нос вот сломан.

– И что? Все бизнесмены, по-твоему, бандиты?

– По-моему, если уж ты спросила, то – да, – выдала мама тоном, не терпящим возражений.

Приехали! Я медленно и очень медитативно, чтобы выждать паузу и не начать раздражаться, положила себе второй кусок торта.

– А ты сама толстая не будешь? – подколола меня сестра.

– Я – нет. Я, в отличие от некоторых, три раза в неделю играю в теннис и ежедневно делаю йогу. И торты такие ем раз в год, и то, только если нервничаю.

– Ну вот она сразу и разнервничалась, – примирительно сказала мама. – Ладно, пускай он будет не бандит. Больше у него ничего не перебито?

– Перебито. Шея, – сказала я почти с вызовом.

– Отлично! – мама аж обрадовалась. – Тоже в драке?

– Тоже. Но не из-за бизнеса, а еще в последнем классе школы. Он за слабых заступался. И, между прочим, от перебитого кадыка у него теперь очень сексуальный голос.

Я в упор посмотрела на маму, и она, как я и рассчитывала, смутилась при слове «сексуальный» и отвела глаза.

– Расскажи лучше, где вы познакомились?

Я расплылась в невольной улыбке, то ли от воспоминаний об Италии, то ли о нашей с Максом единственной встрече.

– В Италии на просмотре дома… Я говорила, что он мой клиент?

– Ты ничего еще не говорила. И?..

– Ну, и… Дом он пытался купить, для дочки, чтобы она там с мамашей летом сидела. В марте дело было. А Лигурия в марте – просто прелесть, мы с тобой как-нибудь непременно поедем. Я решила сама показать дом. Да моих сотрудниц и не заставить с клиентами поработать. Посмотрели мы дом, потом пообедали пару часов, и все, собственно… Разлетелись по своим странам. Дом он в результате не купил, затеяли переписку, чтобы найти другой. Ну и пошло-поехало… Дальше сама понимаешь.

– А дом-то он почему не купил? – приставала мама.

Я пожала плечами.

– А фиг его знает? Русские вообще любят походить, посмотреть, все понюхать, а потом выясняется, что у них и намерений никаких толком не было. Вся Европа уже воет от русских клиентов. Вот поэтому такие, как я, и выживают на рынке. У меня знание русского менталитета, отсюда куча терпения. Хотя из моего офиса, если честно, ни один сотрудник к общению с русскими клиентами не рвется. Пару раз заставила Саскию поработать с англоговорящими покупателями, из Сибири откуда-то, нефтяники вроде, так она потом неделю еще ходила вся зеленая. И жаловалась, что ей в ресторане с ними стыдно было. Один из них официантку подзывает и чуть ли не по жопе гладит, сделай мне, darling, салатик, говорит, ну огурчики там, помидорчики… прикинь? Официантка ему: у нас вот из крабов салат, из горячего козьего сыра с грушами и беконом, из утиной печенки, карпаччо из теленка и так далее, а из огурчиков нету, сорри, мол. А он настойчивый попался, так иди, говорит, и скажи повару, что не хочу я крабов и печенки, а пускай нарежет огурчиков, да со сметанкой. Приперло ему огурчиков, мам! И бах, официантку по жопе хлоп, чтобы поторапливалась! Закончилось вызовом менеджера, скандал был, нефтяник зубы стиснул, но за шлепок таки извинился, даже официантке пытался сто евро сунуть, да та не взяла. Саския теперь этот ресторан по другой стороне улицы обходит и вообще ушла у меня в рекламный отдел, чтобы живых клиентов не касаться. Но к Максу все это не относится, – спохватилась я. – Он ведет себя идеально! Манеры – ну просто ни в жизни не скажешь, что русский.

– А русский – это что, плохо? – спросила мама, подняв брови.

Ох, ну что я несу при матери!

– Нет, русский – это нормально. Просто про огурчики слышала? Вот так они себя обычно за границей и ведут. А плохо ли то, что теперь Саския переходит на другую сторону улицы, проходя мимо того ресторана, – сама суди. А дом Макс еще купит. Он влюблен в дочку, и если это для нее, то расшибется, но сделает. Я просто, если честно, ему хороших домов тогда не нашла. И вообще, мам, ну правда, он хороший!

– Пока спит зубами к стенке, – покивала мама. – А где он сейчас? Хороший твой?

Хороший мой Макс, кстати о девочках, мне сегодня так и не перезвонил. Машка считала, что это нормально. Я, с одной стороны, даже была рада – это давало мне повод все отложить на завтра, но, с другой стороны, чувствовала себя обманутой дурой из кино. Я протаскалась весь день – идиотка! – с включенным голландским мобильником по городу, устала, как собака, скорее, даже не от города, а от своих впечатлений, купила себе второй мобильный с русским номером, дважды посидела в кафе, пообедала в каком-то сомнительном пластмассовом заведении, выпила два бокала вина за обедом, что для меня более чем необычно, проверила, что почем в магазинах, чуть не приобрела себе от нечего делать совершенно ненужный мне свитер, но звонка так и не дождалась. В конце концов я купила этот дурацкий и невероятно жирный торт и притащилась обратно домой, и вот теперь мы пили чай, и мама меня не понимала!

– Да ладно тебе париться. Они всегда так делают. Это даже ничего пока не значит. Это нормально, – как смогла утешила меня Машка.

Вообще моя младшая сестра в любовных делах была довольно сведущая, и ее мнению стоило доверять. Машку и ее подружек бросали или динамили столько раз, что выходило, будто надеяться на другой исход в наше время в таком городе, как Москва, – то же самое, что надеяться на чудо.

Что в этом такого «нормального», мне было не понять. Но звонить сама я совершенно не хотела. Мама была на моей стороне, но по совершенно другим соображениям:

– Ну не звонит, и слава богу! Я искренне рада! Нашла себе тоже… В Голландии мало приличных мужиков, что ли? А у нас, наоборот, их нет, особенно среди этих бизнесменов ваших с перебитыми шеями. Маша вот тоже только за миллионера хочет, как с ума все посходили. У нас на работе все молодые дев чонки живут спокойно с приличными мужьями, – мама подчеркнула слово «приличными». – Получают свои… ну кто сколько, скажем… тысячу долларов, а кто даже, может, и больше в месяц. Плюс добавки за госслужбу регулярные, тринадцатая зарплата, путевки со скидками в Подмосковье… И живут счастливо. А вам лишь бы миллионера подавай.

Мы с Манькой переглянулись, и я не выдержала:

– Блин, ну мам! О чем ты говоришь? Ты будто не меня все это время слушала! Я не ЗА то, что он миллионер, а как раз ПРОТИВ! Господи, ну не «против», а как тебе объяснить? Сама не понимаешь? Я не рвусь сознательно за нищего, чтобы себе на шею его посадить, но и за деньгами чужими никогда не бегала! У меня и свои есть, и весьма нормальные, кстати. А то, что Макс слишком богат, так это, на мой взгляд, его самый большой недостаток! Я бы как раз предпочла нормальный среднеевропейский доход, а не миллионы эти, от которых не знаешь чего ожидать, особенно в совке!

Машка выпучила глаза от моего предательства и запротестовала:

– Что значит не знаешь, чего ожидать?! Нормального уровня жизни, известно чего.

– Ой, Мань, а ты помолчи вообще. На «нормальный» уровень таких денег не надо. В России представления о нормальном просто свернуты набок, – я начинала раздражаться уже на обеих.

– Да?! – Машка тоже завелась. – А ты тут поживи вот и с бедными пообщайся, а потом поговорим! У них крыша-то тоже поехала давно, да еще хуже, чем у богатых! Они от зависти все уже сморщились и ходят желчные! И на бабах все это вымещают!

– Слышала, как у нас Машуля считает? – мама настолько воодушевилась, что аж выключила и без того никому не мешавший в углу телевизор. – И замуж она никогда не выйдет с такими идеями! Никогда! Потому что за миллионерами все бегает! А от них подальше держаться надо!

Ситуация на кухне накалялась.

– Да ты во мне поддержки, мам, тоже зря ищешь! Я ни с Машкой, ни с тобой тут не в одном лагере. И вообще, бросай ты это слово дурацкое «миллионер», слушать противно! Прямо классовой ненавистью от тебя попахивает! Давай пошли их раскулачим, как у нас принято, бабки поделим и пропьем. Так, да?

Господи, ну почему тема денег в России всегда, исторически носила такой больной характер? Зациклено на них было сплошняком все население страны, только половина за ними откровенно и неприкрыто гонялась, а вторая, якобы более интеллигентная, к которой принадлежала и моя мама, их напрочь отрицала. Разницы между этими группами я не видела никакой: обе помешаны на деньгах, но с противоположным знаком, одни с плюсом, другие с минусом, но у обеих групп денежный фактор все равно являлся прямо каким-то определяющим. А дело в общем-то совсем не в этом, вздохнула я, а в любви.

Мне стало откровенно грустно.

На самом деле я прекрасно отдавала себе отчет, почему мне, несмотря на довольно привлекательную внешность и прочие достоинства, так сложно было найти себе в Голландии пару. Дело в том, что я давно перестала быть русской, так и не став при этом голландкой. Я была уже сама по себе, – ни рыба, ни мясо, ни с теми, ни с этими. Я давно уже запуталась, кто я такая, – ошибка переходного периода, помноженного на эмиграцию. В России меня перестройкой по голове шарахнули, между прочим в самые нежные годы! Я школу окончила, и что дальше? Социализма с его равенством больше нет, кругом коммерческие палатки, в них за день можно больше заработать, чем в НИИ за два месяца. Капитализма развитого тоже не было, непонятно даже, на какой факультет поступать. Как раньше: философский или филологический в МГУ, или бежать в институт нефти и газа? А потом и вовсе все запуталось… Да я еще и на две страны разорвалась… Воспитывали на русских идеалах, а там, где мне за квартиру платить и жить, – совсем другие правила игры. И никому там русская журналистка не нужна. На Западе вообще никто никому не нужен. Там всего хватает с избытком. Это в России все недоразвито, а в Европе наоборот – переразвито. И даже неизвестно, по большому счету, что хуже. И я сначала на долгие годы себя потеряла, а когда, наконец, нашла, то оказалось, что я – это уже просто «я», – не русская, не голландская, – человек без национальности, и для меня в одинаковой степени что «русские» чужие, что «голландцы». Вот и влюбляйся! И в кого, если кругом одни чужаки?

Все встреченные мной раньше русские – это касалось не только несчастных эмигрантов, но и моих богатых нефтяных клиентов из России – были откровенно отсталыми, какой-то пройденный этап. Голландцы тоже мне ничуть не ближе, – очень голландцы, никакой фантазии или полета! У себя на родине они начисто лишены необходимости что-либо сравнивать или переосмысливать, а, учитывая политическую и экономическую стабильность Западной Европы, пути их оказались как бы заранее запрограммированы: кругом полная ясность и безопасность, думай не думай, а все получится приблизительно одинаково. И взаимопонимание у меня с ними выходило какое-то вялое, слишком все на другой энергетической волне у них происходит. К тому же до какой тоскливой степени они предсказуемы! Мне было с ними откровенно скучно. Они казались мне напрочь давно и навеки заснувшими, и моего жизненного опыта, со всеми этими перестройками и переворотами в судьбе, выборами и осмыслениями – никак не понимали, да к тому же, и побаивались. И правильно в общем-то делали, что побаивались.

Я грустно усмехнулась, вспомнив Барта и наш нелепый роман. Барт работал в банке лет двадцать, в должности кого-то там по обслуживанию электронных баз данных, и ассоциировался у меня исключительно с этими базами. Даже думал как база данных: в одной колонке мозгов у него стояли удовольствия, то есть я, в другой – расходы на бензин. Других связанных со мной расходов у него не было, я патологически везде и всегда за себя платила.

Я пришла к выводу, что чем-то необъяснимым, какой-то своей «мужско-половой» энергетикой меня все-таки привлекали именно русские мужики, причем не из эмигрантских кругов, а те, настоящие, живущие в России, прошедшие там все сумасшедшие перемены, за которыми я наблюдала лишь со стороны. Я подозревала, что годы перестройки просто обязаны были родить в России какой-то новый, не известный мне сорт людей, – почувствовавших неистовство свалившейся прямо на голову свободы, готовых бросить вызов жадной и удушливой власти, людей умных и сильных, и не просто выживших, а ставших кем-то и чего-то достигших. И привлекали меня в них вовсе не их деньги, которые, как я надеялась, даже для них не были конечной целью, а именно те черты характера, благодаря которым они стали теми, кем стали. Но как же я боялась теперь, познакомившись с Максом, что, сидя в своей эмиграции, я все просто излишне романтизировала, напридумывала, и на поверку Макс окажется таким же, как и другие мои клиенты – упертым и самовлюбленным самодуром, помешанным на власти и деньгах до полной потери каких-либо нормальных человеческих ценностей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю