Текст книги "Отстегните ремни"

Автор книги: Катерина Кириченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Все было ясно. Я от души поблагодарила герра Сляуса и повесила трубку.

Йоги полностью сели в лужу. Сердце колотилось, как бешеное, на лбу выступила испарина, в животе бродил холодный спазм, ощущавшийся черной дырой в космосе. Делать вторую стойку на голове почему-то совсем уже не хотелось. Хотелось закурить, напиться, забыться и умереть.

Ну, умереть я такими темпами успею быстро, – соображала я из последних сил. В том, что российской тюрьмы мне было не пережить, я нисколько не сомневалась. Напиться и забыться я вчера уже пробовала – кроме похмелья на следующее утро это ничего не давало. Оставалось просто закурить.

Вернувшись обратно к песочнице, я присела на ее бортик, затянулась сигаретой и в полной прострации уставилась на игравшую Дашу. Девочка строила замок. Насыпав горку песка, проделала там отверстия для окон и двери и теперь занималась возведением вокруг всего этого огромного, раза в три выше самого замка, забора.

Ребенок правильно все понимает, – подумала я. Одна только я, голландская дура непуганая, влезаю не пойми во что… Предупреждали же меня все! Хотя разве у меня был выбор? Как бы я жила потом, если бы дала бандитам подняться в комнату ребенка и у меня на глазах унести его с собой? Пила бы коньяк гранеными стаканами всю оставшуюся жизнь, чтобы залить эту картинку до полной амнезии? Как Селиверстова и ее Шурик? Как все остальные?

Вдруг стало понятно, почему в России так пьют. Люди поневоле видят вокруг такое количество подлости, несправедливости и предательства на каждом шагу своей непростой российской жизни, что не бухать после этого – просто не выдержит нервная система. Отсюда же, по всей вероятности, растут ноги и у пресловутого русского юмора, который, как известно, наверное, самый лучший в мире, поскольку на трезвую и серьезную голову воспринимать российскую действительность просто не представлялось возможным.

Мне стало совершенно очевидно, что без помощи Макса выбраться из этой западни мне не удастся. Необходимо было, как угодно срочно его найти! Понятно, что по неизвестным мне причинам на мои имэйлы он не ответит. В милицию идти я больше не могла, меня бы сразу там арестовали как наркодилера, засунули в изолятор, и пиши пропало. Так что разыскивать Макса я должна сама, и чем быстрее – тем больше шансов, что меня не найдут первыми менты и моя славная биография не закончится в российской тюряге.

Единственным звеном, связующим меня с Максом, оставалась теперь только Дашина мама. Она-то уж точно должна знать все способы найти в этом городе своего бывшего мужа. Главное, чтобы она вернулась из своей Твери. Найти ее – значило, во-первых, отдать ей Дашу и сильно облегчить себе и ребенку жизнь. Во-вторых, и что немаловажно, если у меня на руках больше не будет ребенка, то за мной перестанут охотиться бандиты. Уже легче. Ну и, в-третьих, жена наверняка знает, как найти Макса, и он как-то поможет снять с меня это нелепое обвинение про наркоторговлю. Если, конечно, с ним еще все в порядке… Но думать иначе я себе категорически запрещала.

– Дашуля, зайка! – сказала я, доставая из сумки ручку и обрывок бумаги. – Ты говорила, что знаешь свой домашний телефон?

– Угу, – деловито подтвердила девочка, втыкая палочки в верхушку построенного забора.

– А палочки – это зачем? – спросила я.

Даша посмотрела на меня, как на ребенка:

– Это не палочки, а колья с электрическим током. Чтобы все, кто полезет, наткнулись на них и умерли.

Отлично! Я только устало покачала головой:

– Так какой у тебя телефон дома?

Даша, продолжая с любовью втыкать в забор смертельные колья, заученным равнодушным голосом, как стишок, назвала мне свой номер.

– Я отойду еще раз к телефону, узнаю, может, мама уже приехала. Ты никуда не ходи.

Прислонившись к пыльной стене и посматривая по сторонам, не видно ли где милиции, ищущей меня как наркодилера, я оцепенело слушала раздававшиеся в трубке длинные гудки. Дашина мама еще не вернулась. Или просто вышла из дома. Или пропала куда-то так же бесследно, как и ее бывший муж.

Люди вообще испарялись, не успевала я к ним приблизиться. Папа сразу же после встречи со мной улетел на Алтай. Машка – в Испанию. Макс вышел из дома на два часа и след его полностью простыл. А любезный еще давеча герр Сляус сегодня уже не хотел иметь со мной ничего общего. Оставались только мы с Дашей, толком не умывшиеся и не позавтракавшие, с тридцатью восемью рублями в кармане, преследуемые бандитами, а теперь еще и разыскиваемые милицией за наркоторговлю.

Меня начинало трясти то ли от бешенства, то ли от страха. Лучше бы все-таки от бешенства, злость – состояние, как ни крути, творческое. Страх же, наоборот, полностью парализует сознание и мыслительные функции, что было сейчас очень некстати.

А липкий пот и сердцебиение – интересно, тоже от бешенства?

* * *

Несколько раз затравленно оглянувшись, я нажала код и, услышав характерное жужжание открываемой мне двери, вошла в отлично знакомый мне прохладный подъезд сталинского дома, на пятом этаже которого еще с незапамятных пор проживал мой бывший одноклассник и любовник, а ныне – преуспевающий адвокат Антон Денисов.

Найдя его ответ у себя на «одноклассниках», я вздохнула с облегчением. Мало того, что он оказался адвокатом, – а преследуемой бандитами и законом и разыскиваемой милицией голландской наркобаронше Ксении Воронцовой это было сейчас как нельзя кстати – так к тому же его супруга очень удачно соизволила именно вчера отчалить на оздоровительные процедуры в Карловы Вары, а поэтому кроме адвокатских услуг я могла рассчитывать еще и на бесплатный ночлег.

Нельзя сказать, что мы с ним хорошо расстались в свое время. В какой-то момент наших, начавшихся незадолго до выпускного вечера и протянувшихся на два длинных года отношений, он совершенно неожиданно сделал мне предложение руки и сердца, и я ответила ему отказом. Мне было девятнадцать лет, и я не могла даже думать о замужестве. Вся жизнь была настолько впереди, что казалось, все еще только начинается, а брак на всем поставит жирный крест. А может быть, я его просто недостаточно любила? Как бы оно там ни было, после моего отказа выйти за него замуж Денисов полностью исчез с моего горизонта.

Я давно заметила, что человеческая память делится на два типа. У одних по прошествии большого интервала времени остаются преимущественно хорошие воспоминания, вторые же избирательно концентрируются на всем самом черном и гадком. Я явно относилась к первому типу и, встречая людей из второй группы, каждый раз не уставала сильно удивляться.

С Антоном нас связывали несколько лет, наполненных романтикой начала девяностых. Жаркие поцелуи на переднем сиденье его новенькой «девятки» модного тогда цвета «мокрый асфальт», романтические ужины при свечах в тихих ресторанчиках старого центра, музыка Энио Морриконе и долгие прогулки по шуршащей осенней листве Измайловского парка. Он научил меня мастерски водить машину, я его – выбирать в магазинах стильные в своей неброскости кашемировые вещи. Мы целовались на всех углах в Праге, на последних рядах почти всех кинотеатров столицы, на лавочках московских бульваров и под разведенными мостами вечно мистического Петербурга.

Я очень надеялась, что за многие годы, что мы не виделись, в его памяти также осталось лучшее из нашего общего прошлого, а не тот последний вечер и тяжелая бесконечная пауза после того, как я отвела глаза и призналась в своей неготовности выйти за него замуж. Была ветреная осеняя ночь, мы стояли на Большом Каменном мосту. Швырнув кольцо с маленьким рубином в воду Москва-реки, Денисов развернулся, ссутулился и, придерживая замерзшими пальцами воротник пальто, не оглядываясь, ушел. С тех пор прошло пятнадцать лет.

Я нажала на звонок. За дверью послышались гулкие удары каблуков по паркету, и она открылась. На пороге стоял почти незнакомый мне мужчина с седыми висками. Высокий и, несмотря на свой молодой возраст, уже по-русски немного грузный, коротко стриженный и свежевыбритый, с ямочками на полноватых розовых щеках.

– О господи! Антон? Встреть я тебя на улице – не узнала бы! – удивилась я.

– Собственной персоной. И весь к вашим услугам. Проходи, – кивнул он в глубь квартиры.

В коридоре сильно пахло одеколоном. Кажется, он готовился к нашему визиту, – подумала я. И ботинки на каблуке нацепил на ночь глядя, по головам соседям грохотать. Жених… да не мой.

Я прошла за ним по длинному коридору и оказалась в кабинете.

– Коньяк? – спросил хозяин, открывая деревянные дверки секретера.

– Да что же Москва на коньяке прямо помешалась? Вчера была у Селиверстовой, те тоже коньяк бухают бутылками, как раньше водку пили. Мне бы вина лучше, – сказала я, оглядывая комнату.

Пропорции сталинских комнат показались мне очень нелепыми: слишком высокие потолки для столь тесных комнат. Создавалось ощущение вертикального, сильно вытянутого параллелепипеда. Мрачные темно-синие шторы, хрустальная люстра и массивный антикварный стол, с глуповато смотревшимся на нем подсвеченным изнутри глобусом, создавали немного нежилое и неуютное ощущение. Завершал этот образ висевший на стене над столом портрет президента в золоченой раме. В полутьме кабинета он еще больше обычного смахивал на очень трогательного в своей серьезной деловитости хорька.

Я удивленно подняла брови и кивнула на портрет:

– В качестве авангардного искусства?

Антон улыбнулся:

– Чувство юмора еще не растеряла, я смотрю.

Указал мне на кожаное кресло с высокой спинкой. Посмотрел, прищурившись, на стеснительно жавшуюся ко мне Дашу.

– Не ожидал, что ты не одна. Ребенку может включить мультфильмы? У меня «тарелка», они там круглосуточно их гоняют.

– Отличная идея, – согласилась я.

Вдруг оробевшая Даша, тихо переступая мелкими шашками, прошла за Антоном в соседнюю комнату. Послышались бодрые звуки мультфильмов. Я расслабилась. Ребенок был пристроен, и можно спокойно выпить вина.

В комнату вернулся Антон. Встал в дверях, прислонившись плечом к косяку, посмотрел на меня оценивающим взглядом.

– А ты все так же прекрасно выглядишь, Воронцова. Ребенок, как я понимаю, не твой? – его взгляд довольно откровенно обвел мои узкие бедра и остановился на плоском животе. – Замужем хоть?

– Нет, – призналась я. – И ребенок не мой.

Мой ответ был Антону приятен. Я вспомнила, что для российской женщины быть не замужем означало почти полный социальный провал. Ну что ж, пусть Денисов получит удовольствие.

– А ты, как я поняла, состоялся, реализовался и счастливо женат?

Антон улыбнулся и, нехотя отведя взгляд, вразвалку пошел к бару. Не спеша достал изящные бокалы, налил себе коньяка, мне открыл бутылку вина. Я молча наблюдала, как он повернулся ко мне, придвинул кресло поближе к столу, сел, вытянув ноги в блестящих ботинках прямо на обтянутую зеленым сукном столешницу. На подошве одного ботинка я заметила совершенно новую наклейку-ценник – «9700 руб».

– А дети есть? – спросила я.

– Нет. Но вопрос открытый. Мы как-то были не готовы к этому моменту материально, и пару лет назад жене пришлось сделать неудачный аборт. Теперь она проходит курс лечения, и врачи дают нам много шансов.

Я выдержала приличествующую моменту паузу.

– Мне жаль.

Он, казалось, удивился:

– Что тебе жаль? Что у нас нет детей?

– Ну да. По-английски говорят в таких ситуациях: I’m sorry.

Мне в душу стали закрадываться опасения, что мой бывший любовник все-таки относится ко второй группе людей, чья память удерживает лишь негативную информацию. Стало не по себе и захотелось сменить тему. Сделать ему какой-нибудь комплимент, чтобы он расслабился. Я оглянулась в поисках: что бы здесь похвалить? Но, как назло, ничего подходящего на глаза не попадалось. Тогда я набрала в легкие побольше воздуха и откровенно слицемерила:

– У тебя впечатляющий кабинет. Тоже дизайнера нанимали?

Он опять удивился:

– Почему тоже?

– Ну, я что-то только по дизайнерским домам попадаю последнее время…

– А это плохо, что ли, иметь дизайнера?

– Да нет. Красиво вышло.

Вот черт! Все такие напряженные! Прямо сложно сделать комплимент, чтобы не обидеть человека!

Антон посмотрел на меня с вызовом:

– Угадала. Дизайнера нанимали. А кстати, это могло бы быть сейчас твое.

Все. Приехали. Вот оно и всплыло… Надежда, что темы старой обиды удастся избежать, меня покинула окончательно. Я вздохнула и сказала самым примирительным тоном:

– Антош! Не надо, а? У тебя все хорошо. Жена. Дизайнер… А я, вот видишь, не замужем, ребенок – и тот чужой…

Антон расслабился и, вероятно, решив завершить образ благополучного адвоката, киношным жестом протянул руку и взял с серебряного подносика хромированный инструмент и немного слишком небрежно откусил кончик сигары. Молча раскурил ее блеснувшей в полумраке кабинета металлической зажигалкой, томно выпустил дым в мою сторону и посмотрел мне в глаза.

Какая грубая дешевая нелепость, – подумала я. Киношный драматизм. И как бы он ни тужился пучить глаза, придавая им всю возможную загадочность и даже некую прожженность, так не подходящую его розовым и как-то по-детски надутым щекам, все равно до максовских его глазам было ах как далеко. Макс умел всего на минуту задержать на тебе взгляд, и мне немедленно приходилось хвататься за темные очки. Очки были отличные, и как жалко, что они тоже остались в той сумке в максовском доме.

Я вздохнула. Антон воспользовался этим, чтобы задать интересующий его вопрос:

– Я понял, у тебя что-то случилось? Что это за несвойственные тебе крики души на сайте «одноклассников»? Пустите переночевать и все в этом роде… На тебя как-то непохоже, ты ж у нас гордая самаритянка всегда была.

Я тоже закурила:

– Ну, в общем да. Кое-что тут со мной случилось. – Я попыталась улыбнуться. – Я совершила роковую ошибку, решив, наконец, приехать на пару недель на родину.

– Вот как? А ты не думаешь, что совершила ее гораздо раньше? Когда решила отсюда уехать?

Нет, я решительно не могла разговаривать на эти темы! Люди так негативно реагировали на то, что я живу в Амстердаме, что никакое подчеркивание моей действительно впитавшейся в меня европейской демократичности, распивание коньяка, поедание несъедобных котлет, комплименты дурацким евроремонтам и прочие жертвы не могли уничтожить существовавший между нами барьер, основанный исключительно на одном факте: я жила в Европе.

– Антоша, солнце! Вот ты вроде не дурак, да? Объясни мне уже наконец, почему ты вообще считаешь, что жизнь в Голландии можно расценивать как ошибку? Вот Селиверстовы вчера меня чуть не зажрали, что у нас, де, потребительское, бездуховное общество. А тебе лично чем Европа не приглянулась? Я уже начинаю коллекционировать различные наезды.

Антон презрительно ухмыльнулся:

– Ну, наши Селиверстовы – понятное дело. Творческая драная интеллигенция. Это как питерские. Чем беднее – тем громче о вечных ценностях глаголят. Защитная реакция у них такая. Не обращай внимания. Я же, как юрист, подхожу к проблеме более прозаически. Ты там чужая. Без корней. Как перекати поле. Все кругом неродное, закрытое. Скажешь, нет?

– Скажу – нет.

– Поясни. Только мне-то не ври, да? По старой памяти хоть.

Мне действительно захотелось, наконец, ответить сразу им всем, объяснить, что такое Западная Европа, и прекратить раз и навсегда все эти беспочвенные наезды.

Проблема непонимания заключалась исключительно в том, что они судили другие страны и народы по себе, мерили по своей мерке. Только одно дело вечно молодая матушка Россия, и совсем другое – милейшая воспитанная старушка Европа.

Россия – девица взбалмошная. Не полюбит – раз пощечину! – и пошел вон. Добрейшая же интеллигентная старушка Европа и выслушает тебя, и чая нальет, да не просто, а с плюшками, и комнатку сдаст на чердаке подешевле.

Если бы я была приехавшей в Россию иностранкой, все было бы именно так, как они и предполагали: и чужая, и не пускают, и все для меня закрыто. И самое противное, что огромную роль играла бы страна, откуда я эмигрировала. Если из Кореи или Вьетнама, или какой-нибудь, не дай уж совсем бог, среднеазиатской страны – то пиши полное пропало и жмись к имеющимся в столице сородичам. Не угодила я красавице российской. Но если из Франции или Англии – то все могло бы быть и наоборот. Чужая и закрытая гордая Россия открыла бы свои объятия моей душе из вечного своего пресмыкания перед вышестоящими. Хотя объятия – объятиями, а чужой бы я все равно себя ощущала на полную катушку. И проблема тут была в одном: россияне традиционно и исторически не могли понять простой истины – все люди и культуры не лучше и хуже других, а просто разные. Не хватало русской душе одного-единственного ключевого слова – толерантность.

– Знаешь, дорогой, – сказала я, – ты был бы совершенно прав, если бы я оказалась переехавшей в Россию голландкой. Да, тут я бы столкнулась и с тем, что значит быть чужой, и с тем, что все кругом закрыто. Но, и представь себе, что такое возможно, в загнивающей нашей старушке давно совершенно на полном серьезе люди умеют признавать и уважать чужое и на них непохожее. И прекрасно уживаться, запивая индийскими чаями продающиеся кругом турецкие сладости. И каждой живой душе находится свое место. Да что люди! Да там даже животных никто не обижает! И в городе живут по паркам до сих пор никем не съеденные кролики, и утки спокойно плавают в каналах, и все как-то умудряются ладить друг с другом спокойно и мирно. И это при том, что несчастная Голландия – одна из самых населенных стран мира, и земли на каждого приходится, по вашим меркам, просто кот наплакал. А напротив моего офиса на одном из центральных каналов Амстердама недавно лебедь свил себе гнездо. Веток не нашел в центре города, молодой был еще и неопытный, а отыскал где-то моток пленки от старого, еще катушечного магнитофона, и вот из нее и пары мусорных мешков и устроил гнездо. Нарожал лебедят и зажил в свое лебединое удовольствие. И не в парке дело было никаком, а просто посреди столицы, в самом что ни на есть историческом центре. И голуби напротив королевского дворца уже давно заняли свое место настолько уверенно, что ни на велосипеде по площади больше не проехать, ни пешком почти не пройти. И деревьям дали достаточно места. Паркинга в городе немного, потому что через каждые две припаркованные машины стоит в почете дерево. И, ты знаешь, ни заборчиков вокруг него ставить не приходится, ни закатывать корни в асфальт. Никто на машине его не подпирает, не давит и из города не вытесняет. А все оттого, что люди давно и искренне прониклись толерантностью и готовы сами потесниться, но пустить еще кого-то в свой красивый и очень демократичный город. Это здесь в России каждый за свою пядь места под солнцем готов удавить соседа, особенно если тот чужак. А в Европе все давным-давно уже готовы подвинуться, и на мир вокруг смотрят как на гостеприимный общий дом, мусор сортируют по трем пакетам – бумагу, стекло и все остальное по отдельности, об экологии думают, на дорогущее электричество добровольно переходят, чтобы снизить хоть на ватт потребность в атомных электростанциях… Леса сажают, а не вырубают. А ты говоришь, чужая я там. Это я здесь чужая!

Разошлась я не на шутку. Курила, руками размахивала, пепел мимо пепельницы сыпала. Антон смотрел в удивлении и, кажется, не верил.

– Ну, ясно-ясно, – сказал он в результате. – Проехали. Давай уж сразу ближе к твоему делу. Чем тебя так родина обидела, что ты аж обо мне вспомнила?

Ох, зря я так кипятилась… Человек меня домой пустил, вином поит, слушает, помочь хочет, а я ему толкаю тут телеги про толерантность западную…

– Меня разыскивает милиция, – сказала я. – Как наркодилера. И бандиты тоже разыскивают, из-за этой девочки.

Мой собеседник присвистнул:

– Ого! И как ты умудрилась так вляпаться? Когда ты, говоришь, приехала?

– Неделю назад, – улыбнулась я. – Быстро я попала в оборот, да?

– Быстро. – Антон заржал. – А тебе все это не померещилось вообще? Ты ж всегда была излишне впечатлительной. Откуда ты, например, знаешь, что тебя менты разыскивают?

– Антош, мне не померещилось. За мной бандиты на полном серьезе гоняются, я их видела и слышала. Они сейчас засаду у моего подъезда устроили, сидят там уже несколько дней в машине и маму прозванивают, телефон мой узнали где-то. А про розыск я знаю напрямую от советника голландского посольства, а он – от своего полковника на Петровке.

Я потерла висок, отгоняя начинающуюся не вовремя головную боль. Вообще-то головными болями я в принципе не страдаю, но я и еще много чего не делаю из того, что мне приходится делать в последние дни. Например, я хронически не выношу просить у людей помощи. А последнее время только этим, по сути, и занимаюсь. Причем с весьма предсказуемым результатом: ни один из моих старых друзей слова доброго мне пока не сказал, еды нормальной не дал и всячески еще к тому же пытался обидеть.

Антону моя история не понравилась. Он помрачнел и уставился на свои ногти.

– Ну, раз говоришь, бандитов своими глазами видела, а советнику посольства доверять тоже, вроде как, можно, то не знаю… Давай с начала тогда излагай. Может, что и присоветую. Похоже, ты прямо по адресу попала. Везучая ты, Ксюха, всегда была.

И это он называет везучая?!

Я рассказала все в хронологическом порядке. Как приехала к Максу на дачу, убежала с ребенком, осталась без сумки, обнаружила засаду у дома, не получила до сих пор никакого ответа от Макса и понятия не имею, как его теперь можно найти, как сходила в посольство и какую фантастическую информацию узнала там сегодня по телефону.

– Все, – добавила я. – Смысла всего происходящего я не понимаю. И до Дашиной мамы дозвониться не могу. Никаких других выходов на Макса у меня нету, и ребенок уже со мной измучился. Хотя девочка она – просто золотая! Да и сама я измучилась, и денег у меня нет ни цента больше. На последние к тебе вот на метро приехала.

– Да-а… – промычал Денисов. – Ну, кое-что я тебе прояснить, наверное, смогу. – Поднял на меня вдруг ставшие холодными глаза. – Попала ты, видимо, от души. По всей своей голландской наивности влезла по самое не могу в российские наши дела, да только сомнут тебя тут так, что и не заметят. Ты хоть знаешь, сколько здесь твоя жизнь сейчас стоит?

– Сколько? – замерла я в ужасе.

– А нисколько уже. У нас обычная-то жизнь стоит не больше пятеры грина. Вон абреки с гор слезают и к нам на заработки. Они отморозки полные, за копейки убивают, без малейших последствий. Уехал такой к себе обратно на гору, и ищи его потом. А твоя жизнь сейчас… Удивляюсь, как ты до меня-то доехала живая.

Я съежилась в своем кресле. Подтянула коленки под подбородок. Обняла себя руками и опустила голову.

– И что мне сейчас делать?

– А ничего. Ты слово новое знаешь, ваше, западное кстати, – «рейдерство»?

Я мотнула головой. Слово мне ни о чем не говорило.

– Ну это когда твой бизнес у тебя прямо из-под носа уводят. Это у нас почти за комплимент. Значит, кому-то он был нужен, в смысле – не полное говно бизнес был. У нас как олигархи всё в конце концов под завязку девяностых поделили, и войны откровенные закончились, огромное количество крутых спецов, юристов там, экономистов, правовиков, народа из всех возможных органов власти осталось без работы. По типу сокращение работающих на олигархов отменнейших, кстати сказать, кадров такое случилось. Ну и они организовали свои сработавшиеся годами бригады, и любой бизнес почти могут у собственника увести. Причем совершенно законно. Подобные случаи в судах почти и не решаются, если только армрестлингом, кто кого связями и бабками перебодает. То есть вернуть свое назад можно, но, конечно, не по закону, а мимо него. У нас сейчас все так и делается – мимо закона. Потому что закон-то специально так и написан – чтобы по нему можно было целые нефтеиндустрии уводить. Государство само это делает, поэтому и закон никто не переписывает. Никому не надо… А тут еще у нас Астахов такой имеется, судья и вообще юрист, короче, классный. Так он как книгу написал про эту тему, так считай, всей стране популярно изложил в письменном виде инструкцию, как и что тут точно надо делать. И после этого словно зеленый свет включили… Фигней этой уже не только крутые команды стали заниматься, а вообще все, кому не лень. Одним могу тебя только порадовать. Судя по тому, что на тебя наркотики решили повесить, занимаются тобой не профессионалы. В приличных кругах такие методы уже устарели. Разве что у лохов да по глубинкам еще остались. Да и непрофессионализм, с которым за ребенком пришли… Так что бизнесмен твой, может, если не дурак, все как-то это и разгребет. А вот доживешь ли лично ты до этого счастливого момента – неизвестно.

Я совсем съежилась на кресле. От стресса мне почему-то невыносимо захотелось спать. Заснуть прямо в кресле и никогда не просыпаться. Пускай мальчики тут сами решают. А мы с Дашей – девочки, и здесь совсем ни при делах.

Антон тем временем развивал свою мысль:

– Сграбастать чужой бизнес можно по двум основным направлениям. Если сам бизнес представляет ценность, а недвижимости почти нету, то созывают фиктивное заседание совета директоров, назначают нового директора, и он все акции и бизнес продает кому надо. А если недвижимость стоит больше, чем сам бизнес, то делают левую доверенность, и по ней все продают. В обоих случаях продавать объект надо как минимум два раза, потому что первую сделку еще расторгнуть можно, а вот вторую – уже нет. Вступает в силу закон о защите добросовестного приобретателя. Помнишь, у нас как квартиры разрешили приватизировать, пошел сплошной криминал. Покупатель деньги платит, а из тюряги через год возвращается временно выписанный жилец, подает в суд и возвращает себе квартиру. И честный покупатель остается ни с чем. Помнишь, страшилки какие тогда были, как народ убивался квартиру на чистоту проверить? Ну вот и написали сначала закон, чтобы таких вот покупателей защитить. Если квартира дважды продана, то второй покупатель уже ее ни при каком раскладе не возвращает, потому что не виноват, а первый покупатель сам попался, не проверив квартиру на чистоту, но дальше по цепочке ничего не передается. А потом подумали-подумали и поняли, что с таким законом можно что угодно у кого угодно увести. Успел продать дважды – и усе. Делают теперь первую продажу, убыстренную, на кого попало, обычно берется подставной безработный или фирма-однодневка… А потом, опять убыстренно, все продается дальше, уже кому и предполагалось. И усе-улю, считайте ваши денюжки.

У меня постепенно прояснялось в голове.

– Ты разговор-то тот ночной по телефону запомнила хоть? – спросил Антон. – Когда кто-то Максиму твоему позвонил, и он потом сорвался и уехал? Вон там и сидит ответ на вопрос, что именно с ним сделали.

– Помню, – сосредоточилась я. – Он говорил что-то вроде: «Как мой бизнес больше мне не принадлежит?», «Я ничего не продавал» и еще что-то в том же роде.

Антон просветлел лицом:

– Ну вот тебе и вся история. В точности, как я сказал. Ох, страна у нас!

Мой одноклассник встал, заходил по кабинету. Остановился у открытого по случаю сильной жары окна, сплюнул вниз. Я ждала, что он скажет дальше.

– Тогда и про ребенка становится понятно, – сказал он наконец. – Им сейчас нужна вторая сделка. А ее ни за какое бабло нельзя провести быстрее, чем за пять-семь дней. Вот дочку его и решили забрать на это время, чтобы сильно не возникал твой обиженный собственник и палки в колеса не совал. Расчет-то у них, надо сказать, был верный. Если они подозревали, что у твоего бизнесмена есть везде свои контакты, и он узнает о первой сделке, то, забрав у него ребенка на недельку, они ему свяжут руки, и он делать ничего не станет. А через неделю проведут вторую сделку – и все, ребенка можно вернуть. Вызвали его в Москву на разговор, чтобы в доме никого, кроме няни, не осталось, а няню, говоришь, еще и грохнуть хотели. Серьезные, значит, у ребят были намерения, не шутили. И не хотели, чтобы твой любимый подумал, что шутят. Да только тут ты и влезла не вовремя. Спряталась бы в кладовке, глядишь, и пронесло бы. А так ты прям сама, считай, напросилась.

Антон опять сплюнул в окно.

– И что теперь? – спросила я потерянно.

– А ничего. Они тебя искать реально будут. Им ребенок позарез нужен. Или… Погоди!

Денисов опять лихорадочно забегал по тесному кабинету. Почесал голову, потер нос.

– Ну или есть такой вариант. Они сделают все, чтобы ни твой бизнесмен, ни ты не смогли друг друга найти в городе, а ему скажут, что забрали и тебя, и ребенка. Сумка твоя у них? Вот тебе и информация у них точная, кто ты такая. Да, они вполне могли сказать Максиму твоему, что вы с девочкой уже в их руках. Вот он тебя и не ищет. И все, что им для этого надо – это сделать так, чтоб вы так и не нашлись. А параллельно они сами тебя ищут, вон в розыск подали. Молодцы они вообще-то, умно работают.

– Ну, а если меня найдут как наркоторговца, как они вообще это докажут? – цеплялась я за остатки здравого смысла.

– А никак. Оно им и не надо будет. Подкинут тебе героинчика в момент задержания, граммов двести-триста, это небольшой пакетик, и доказывать ничего и не надо. Ты ж у нас голландка, так? А чем ваша славная толерантная страна на весь мир славится?

Я кивнула. Я знала, чем она славится. Антон тоже удовлетворенно кивнул. У него все сходилось в его размышлениях, и он остался очень собой доволен. Победителем подошел к своему креслу, сел. На меня уставились четыре глаза: два – антоновских, серых и гордых собой, и два над ним – путинских, с портрета в золоченой раме, висевшего у Антона прямо над головой.

– Еще есть вопросы? – спросил мой адвокат.

– Есть. Почему Макс не отвечает на мои имэйлы? Он хоть жив еще?

Роль ясновидящего нравилась Антону просто до жути. Он выдержал эффектную паузу и тоном Шерлока Холмса, втолковывающего очевидное туповатому Ватсону, нараспев сказал:

– Ксюшенька! У нас есть масса способов блокировать телефоны, электронную почту, какие угодно сайты и тому подобное. Это как раз самое простое и дешевое во всей этой истории. Бьюсь об заклад, что Максим твой ненаглядный жив себе и здоров и никаких твоих писем просто не получал. И даже если он тебе и пишет, и звонит, то и ты ничего этого тоже, разумеется, не получаешь. И не получишь, пока ваша песня не будет полностью спета, а его бизнес не будет продан второй раз. Ясно тебе, наивная ты душа?

Мне было, наконец, все ясно.

– Спасибо тебе большое, Антош, за всю эту лекцию. Но враги, кажется, не предусмотрели одного маленького варианта. Даша знает наизусть свой телефон. Как только ее мать вернется из своей Твери, куда она не вовремя уехала, а она с минуты на минуту уже вернется, то я свяжусь с ней, отдам девочку, она найдет мужа, скажет, что ребенок у нее, и весь план рухнул. Меня искать не надо – ребенка-то у меня больше нет. Сажать меня за наркотики тоже не имеет больше никакого смысла. А Макс, как узнает, что ребенок не украден, а находится у матери, вторую сделку успеет еще предупредить, и ничего у них не выйдет. Ты же говорил, неделя там нужна? А прошло-то еще только три дня.