Текст книги "Не плачь, Тарзан!"

Автор книги: Катарина Масетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

«Багеты с креветками для рождественского стола»

Конечно, не все у нас было так гладко. Действие таблеток наверняка не ограничивалось только тем, что они удерживали Мике в той же реальности, где находились и мы, впрочем, мне сложно судить. Но я почти уверена, что, например, сексуальное желание Мике утратил из-за лекарств. Каждый вечер, придя с работы, он залезал в постель и ложился рядом со мной, каждый вечер он крепко обнимал меня и целовал в щеку – а потом мы засыпали. Во всяком случае, засыпал Мике. А я еще долго лежала без сна, уныло вспоминая, как прижималась к косматой груди Янне. Иногда я задумывалась о том, почему сама не проявляла инициативу, почему не начинала ласкать Мике. Но в глубине души я знала ответ на этот вопрос: я боялась увидеть в его глазах то, чего мне видеть не хотелось. Боялась встретить в них отвращение. Боялась снова пережить ужасное чувство, что он где-то не здесь, несмотря на то что мы сидим за одним кухонным столом. Так было перед тем, как он исчез. Не дергайся, Мариана! Ведь сейчас все хорошо. Прибереги свой сексуальный запал к пятидесяти годам, когда будешь разъезжать по барам с крашеными волосами и прищепкой на подбородке.

Я отбросила неприятные мысли, как неудавшийся черновик в кучу скомканной бумаги.

За день до Рождества Мике получил свою первую зарплату. Он подмигнул мне и увел Беллу в предрождественскую толчею. Улыбнувшись, я взяла Билли, и мы отправились в «Олене», чтобы купить подарки на мои жалкие сбережения. Мике мы купили желтую рубашку – раз в жизни можно позволить себе что-то новое – и сигару в металлическом футляре. Для Беллы нашли экстремальную Барби со снаряжением для подводного плавания, которая стоила бешеных денег, альбом для рисования и динозавра для Билли и несколько приятных мелочей. Билли тоже досталось немного денег, он купил на них прекрасные подарки, которые придумал заранее: игрушечные очки со стеклами в виде сердечек для Беллы и упаковку одноразовых бритв для Мике, который вечно забывал побриться. Возле прилавка с парфюмерией я между делом сказала, что мне бы очень хотелось иметь вон то замечательное розовое мыло за двенадцать пятьдесят, и мы пошли дальше.

– Подожди, мам, я забыл одну вещь! – попросил Билли и умчался в направлении парфюмерного отдела. Я ждала, повернувшись к нему спиной. Ждать пришлось долго, я начала беспокоиться и обернулась. Билли тихо и терпеливо стоял у парфюмерного отдела, протянув двадцатикроновую купюру. Его нос едва доставал до прилавка. Люди вокруг делали покупки, очередь двигалась мимо, никто его не замечал. Наверно, все думали, что родители где-то поблизости. Я подошла и увидела, что у него все лицо в слезах.

– Я хотел купить тебе мы-хы-ыло! – всхлипывал он. – Но моя очередь не подходит!

Я быстро купила мыло, которое упаковали в пакет с большим бантом, и сказала Билли:

– Ты не удивляйся, но у меня такая плохая память! Если ты спрячешь этот пакет в своей комнате, а потом положишь под елку, это будет для меня настоящим сюрпризом!

Билли вытер слезы, кивнул, и мы вернулись домой.

Белла встретила нас в коридоре, прыгая от нетерпения.

– Папа купил очень, очень, очень много отличных подарков! – закричала она.

– Мы тоже! – просиял Билли. – Папа, твой подарок очень красивый и желтый! И твердый! – Билли шепнул мне: – Я сказал твердый, чтобы он не догадался! Ха-ха!

– Интересно! Может быть, это цилиндр? – спросил Мике и обнял меня. – Я всегда мечтал о желтом цилиндре.

Мы пошли в гостиную.

– Ого! – ахнули мы в один голос с Билли. Белла и Мике так и сияли, глядя на наши удивленные лица. Они купили огромную елку какой-то редкой породы с густыми серо-зелеными иголками и украсили ее целым облаком мишуры – наверно, они купили тонну мишуры. Под елкой лежало море разноцветных коробок, больших и маленьких. У меня закрались недобрые подозрения.

– Мике, ты ведь не потратил на это всю зарплату? Тебе хватило на праздничную еду? У тебя должно было еще немного остаться.

– На еду? – переспросил Мике. Мы договаривались, что он купит еды, я составила список, тщательно подсчитав, какие удовольствия мы могли бы себе позволить. Маленький окорок, рождественский сдобный хлеб с суслом, упаковка мороженых тефтелек, банка салата из красной капусты и две банки селедки. Никаких мини-сосисок, это нам не по карману, если только немного копченых колбасок, их можно будет порезать на мелкие ломтики. Еще я собиралась подать половинки яиц с икрой минтая и майонезом. Эдамский сыр, если он будет по суперцене, килограмм мандаринов, пакетик орешков и немного инжира. А на оставшиеся деньги – коробку конфет «Аладин».

– Ты представляешь, я совсем забыл про еду! – рассмеялся Мике. Чем пуще он хохотал, тем сильней заливались дети, пока они все вместе не повалились на пол, задыхаясь от смеха.

– Как же так… – начала было я, чувствуя, как к горлу подступают слезы. – Я ведь тоже не купила еды! У меня осталось всего сто двадцать семь крон!

– Я приглашаю вас на праздничный ужин! – сказал Мике, сделав рукой широкий жест. Я раскрыла рот от удивления и тут же закрыла, заметив, что Мике смотрит на меня как-то странно, словно на забавное подопытное животное.

– Но мы ведь не можем… – сказала я и осеклась.

Мике нахмурился.

– Да, с нашей мамой каши не сваришь! – вздохнул он. – Собирайтесь! Мы будем ужинать в «Севен-илевен». Они угощают нас в честь Рождества!

Вот так случилось, что в Сочельник на нашем столе, покрытом красной отутюженной скатертью, оказались склизкие макароны с беконом, которые не успели продать, два багета с креветками, огромное блюдо пончиков в шоколадной глазури и целый баллон пепси со вкусом ванили. А также малюсенький окорок, у которого срок годности был на исходе, я купила его на последние деньги в супермаркете «ИКА». На квартплату у нас не осталось ни эре, равно как ни на что другое до конца месяца.

«Все претензии к дядюшке Гуннару»

Рождественская распродажа еще не началась, в городе было тихо, падал снег, и, когда я в первый рождественский день бежал на встречу к Мариане, из магазинов был открыт только «Куп». Она уже ждала меня. Издалека было видно, как она нервничает, внутри у меня сладко заныло.

– Янне, я не знаю, как объяснить тебе это помягче, – сказала она. – Понимаешь, Мике не создан для нашего бренного мира, в котором за все надо платить. Он купил нам безумно дорогие подарки на всю зарплату и даже чеков не взял, чтобы можно было вернуть их обратно… У меня не осталось ни эре, нам не хватает денег на квартплату и на еду. Не мог бы ты одолжить мне несколько тысяч? Только в ближайшее время я не смогу их отдать. Я не стала бы просить тебя, но у меня просто нет другого выхода, – упрямо прибавила она.

– О чем ты говоришь! – сказал я. – Бери сколько надо! И не спеши возвращать. Слушай, а можно я передам детям немного сладостей?

Мы пошли в «Куп» и накупили там целую тележку всякой еды для всей семьи, кучу разных банок и пакетов с замороженными продуктами, которых должно было хватить надолго. Разумеется, я мог снять пару купюр в банкомате, но я наврал, что ближайший банкомат не работает, поэтому мне придется заплатить за все карточкой, а квитанцию на квартплату она отдаст мне. Я словно играл в какую-то печальную игру, проходя между рядами с продуктами и набирая еду. Я представлял, что мы вместе. Что мы покупаем еду для нашей семьи. Я выбирал то одно, то другое, а когда она сомневалась, я сразу говорил, что это подарок от Санта-Клауса. Баночка деликатесного мармелада. Упаковка лосося, которого мне не придется попробовать.

Я отвез ее домой вместе с покупками. Она избегала смотреть мне в глаза, я понял, что ей стыдно. Стыдно за своего Мике, за нищету, за то, что дала уговорить себя на покупки.

– Хорошо, что в этот раз обошлось без корзин, – пошутил я. – Кстати, что ты сделала с теми корзинами, что я приносил? Может, будем торговать ими на площади ближе к весне?

Криво улыбнувшись, она взяла свои сумки и поволокла их в уродливый подъезд, разрисованный граффити.

А я позвонил Луисе и сказал, что ко мне неожиданно нагрянули родственники. Она купила билеты на рождественский гала-концерт английского хора мальчиков, который приехал к нам на гастроли. Дубовая отделка, рождественский чулок и праздничные песни – Луисе стала безнадежным фанатом всего английского с тех пор, как прошла в Лондоне свою маклерскую практику, но поклонялась она не современной Англии с ее грязными многоэтажными гетто и пакистанскими иммигрантами…

– К сожалению, ничего не получится, – сказал я. – Дядюшка Гуннар с кузенами бывает у нас всего раз в году!

Я повесил трубку и стал вяло щелкать пультом, переключая программы кабельного телевидения и потягивая виски «Лафро». Мне прислала его Шарлотта, у него был привкус свежепросмоленной пристани. В четыре часа ночи я проснулся, чувствуя себя самым одиноким человеком во всем мире.

Стояли рождественские каникулы, а мне не хотелось не есть, ни пить, ни выходить из дома. Я непрерывно смотрел телевизор, подпрыгивая при каждом телефонном звонке. Телефон звонил часто, но это была не Мариана, и я не снимал трубку. Ведь она должна позвонить на мой секретный номер, если вообще позвонит. Вряд ли это случится. Так прошел второй праздничный день.

На третий день я притащился на кухню, достал паштет и рождественский сливовый пудинг, который мы с Луисе купили в продовольственном отделе супермаркета «Херрод», когда в конце ноября ездили в Лондон на выходные. Наверно, было вкусно – не помню, как впихнул в себя еду. Я отыскал у себя целую бутылку джина «Бомбей сефайа» и немного швепса, после чего снова улегся на кожаный диван.

И вдруг зазвонил телефон. Это могли быть Луисе или Шарлотта. Но звонила Мариана, у меня определился ее номер. Впрочем, разговора у нас не вышло. Сначала мне показалось, что в трубке звучит отрывок из радиопостановки. Раздался детский крик и безумный мужской голос заорал: «Ты что, не понимаешь? Пойми! Посмотри ему в глаза! Он не может…» Далее послышался женский крик, который, должно быть, принадлежал Мариане.

В три прыжка я оказался у входной двери. К счастью, я не успел откупорить бутылку джина, поэтому сел в машину и выжал газ. Господи, что случилось?

«Синий человек»

В декабре мы с Йенни практически не встречались, но я была очень рада за нее. Она много общалась с Йонте, у которого влюбленность выражалась в маниакальной одержимости столярным делом. Сначала он увешал стену в коридоре полками и ящичками, так что стал виден пол, который обычно завален ботинками и детскими непромокаемыми штанами. Затем он стал осваивать кухню, где смастерил складной столик для выпечки с ящичками из грубого дерева для разных сортов муки. В гостиной возвышался стеллаж для цветов, где можно было разместить все растения, которые раньше ютились по всей комнате в щербатых горшках, оставлявших под собой черные пятна. Над стеллажом Йонте соорудил подсветку, которая придавала ему почти волшебный вид. Он провел шнур для колонок от музыкального центра в ванную, так что теперь можно было мыться под музыку, а в спальне, над кроватью, застенчиво красовалась металлическая подвеска с влюбленными парами в разных позах. Йонте не собирался останавливаться на достигнутом, он хотел смастерить садовую мебель, которая будет крепиться к стене, ящик для удобрений и парник на балконе. Йенни то и дело приходилось тормозить его, чтобы обмолвиться хоть парой слов, не перекрикивая стук молотка.

– Я всегда мечтала о рок-звезде, а на самом деле мне был нужен обычный работяга! – рассказывала Йенни со счастливой улыбкой. – Он каждый день поднимает наш жизненный уровень на несколько сантиметров!

Думаю, Йенни тоже времени не теряет, по-моему, Йонте уже растолстел, и лысина его светилась, как медный таз. Они собирались провести отпуск, путешествуя с фургоном на прицепе, это дело решенное. У Йонте было чудесное сооружение для такого фургона, которое он сделал своими руками. Все в нем раскладывалось и собиралось: что-то вроде стола на двенадцать персон и сидячей ванны, которые выскакивали из маленького люка в стене. Ну просто как у Микки-Мауса в серии про Рождество.

Честно говоря, мне было завидно. Если Мике берется за молоток, никто не знает, чем это обернется – ему может взбрести в голову разрушить стену или напугать этим молотком соседа.

В последнее время что-то в его поведении меня настораживало. Я пыталась убедить себя, что стала болезненно пугливой, вовсе незачем все время за ним следить. Ведь сразу видно, что он окончательно выздоровел. По крайней мере, лекарства оказывают на него нужное действие. Сердцем я чувствовала, что лекарства также уничтожили в нем романтического безумца, которого мне так не хватало, но эту цену я готова была платить, лишь бы он оставался со мной. Но иногда… иногда он говорил такие странные вещи, от которых мое сердце начинало тревожно биться.

Как-то вечером мы сидели и разговаривали, дети уже легли. Вдруг его взгляд упал на занавески, и он сказал:

– Ага, все понятно. Я знаю, почему у тебя занавески с таким узором.

– Ну и почему?

– Прямые линии и углы, – пояснил он. – Тебе не нравятся неопределенные формы. Цвет тоже о многом говорит.

Я выдавила из себя смешок, словно это была неудачная шутка, но он посмотрел на меня с удивлением.

– Ты что, не понимаешь? – серьезно спросил он. – Ты синий человек. Это чистый цвет, цвет стабильности. Это один из тех цветов, которых я не боюсь.

Я промолчала, потому что не хотела развивать эту тему. Мике боялся некоторых цветов, а в узорах видел логику, понятную только ему. Он часто говорил о людях и цветах, Йенни, по его мнению, была желтой.

– Наверно, поэтому вы с ней подруги! – смеялся Мике, потому что это и вправду была шутка, хотя довольно плоская. Больше всего мне не нравилось, что он часто рассматривал Билли с задумчивым выражением на лице.

– Никак не пойму, какого он цвета, Мариана, ты только взгляни! – бормотал он. Затем обнимал Билли так крепко, что тот вскрикивал и вырывался.

В другой раз, когда мы все вместе вышли на улицу, Мике застыл, глядя на серебристый «сааб», припаркованный возле дороги.

– Мариана! Я вижу этот серебристый автомобиль в третий раз! – сказал он. – Что мне делать?

У меня волосы на голове зашевелились.

– Как что делать? – сипло переспросила я.

Потом он вроде очнулся и стряхнул с себя эту мысль.

– Не бери в голову! – сказал он. – Просто только что я видел женщину в серебристом плаще.

Но от этого мне было не легче.

В тот же вечер я случайно увидела то, отчего внутри у меня похолодело. Белла уронила в унитаз заколку и брезгливо канючила, что не будет ее доставать. Вместо того чтобы просто спустить воду, я наклонилась и попыталась вытащить заколку кусочком бумаги.

И тогда я увидела кое-что на дне унитаза.

Три маленькие белые таблетки.

Я ведь следила за тем, чтобы Мике регулярно принимал таблетки, и украдкой подсчитывала, сколько осталось в пузырьке. Я знала, как он не любит лекарства, но их количество уменьшалось в соответствии с нужными дозами.

Неужели он спускал их в унитаз?

«Кто он, мой сын?»

Разве ей объяснишь? Я пробовал, но синие такие упрямые. Они не понимают, не видят ничего дальше своего носа. Я так сильно ее люблю, но она не может разделить со мной все, все, что я знаю. Стоит мне только начать говорить с ней об этом, она становится грубой и нервной, пытается вернуть меня к повседневности, где все углы абсолютно прямые, а линии ровные.

Недавно я чуть не проговорился. Ох уж эти серебристые, последнее время я на них насмотрелся. Человек в серебристой одежде, автомобили серебристого цвета на каждой улице – все это неспроста, нельзя это так оставлять. Сегодня утром, войдя в подъезд, я посмотрел на грязный пол, и у меня екнуло сердце. Там лежали целых три серебряные монеты! Я серьезно обеспокоен, но самое худшее ждет меня дома.

Билли. Господи, мой ненаглядный маленький мальчик с пухлыми щечками! Кто он? У него совсем нет ауры. Я долго искал; если у него и есть какой-нибудь цвет, то, наверно, белый – тот, что вмещает в себя все остальные цвета. И глаза у него совершенно пустые. Я всматриваюсь в них, и он не отводит взгляд, а иногда он хохочет. Другие избегают моего взгляда, не позволяют мне заглянуть им в глаза, а жаль, тогда бы я смог увидеть их цвет.

А у Билли глаза пустые, круглые и пристальные. Он смотрит на меня в упор. Он называет это игрой в гляделки. Пытается убедить меня, что он всего лишь ребенок. Только я в этом не уверен. Глаза у него не детские.

Я думаю об этом все чаще и чаще. И сегодня я понял все. Сердце мое переполнено скорбью.

Билли пришел ко мне, спрятав руки за спиной.

– В какой руке? – спросил он, пристально глядя на меня. Я шлепнул его по левой.

– А вот и нет! – захихикал он.

Тогда я дотронулся до его правой руки.

Билли раскрыл ладонь.

В руке он держал брошь, представлявшую собой ухмыляющееся лицо.

Серебряное лицо!

«Как маска из гипса»

Вскоре случилась катастрофа.

Наша жизнь была почти идеальной. Потом, когда худшее осталось позади, я поняла: несчастье произошло потому, что я постоянно ждала его. У меня даже плечи сводило от боли, ведь я вся была в напряжении, словно готовилась уклониться от удара.

Это было через несколько дней после Рождества. Я с Беллой отправилась на распродажу, которая проходила между праздниками, чтобы купить ей пару дешевых ботинок. Билли остался дома вместе с Мике, они смотрели спортивную программу по телевизору.

Выйдя из лифта, я услышала на лестничной клетке жуткий детский крик. Мы с Беллой переглянулись. Кажется, крик доносился из нашей квартиры. Я бросилась к двери. Она была заперта, трясущимися руками я достала ключ, но уронила его. Белла тихонько всхлипывала от страха.

Раскрыв дверь, я ворвалась в квартиру.

Там было пусто. Затем я увидела на балконе Мике. Он держал в объятиях Билли, который кричал и вырывался, упираясь ногами в перила.

Я завопила от ужаса. Мике обернулся.

Он заговорил со мной увещевающим тоном, стал нести какую-то околесицу о том, что Билли не тот, за кого мы его принимаем, что он должен спасти нас от него. Он говорил что-то о серебре и о том, что скоро будет поздно. Каждый раз, когда я делала шаг навстречу ему, он пытался перекинуть Билли через перила.

Не помню, как мне пришла в голову эта трезвая мысль, но я нащупала в кармане мобильник, подаренный Янне, и не глядя нажала на кнопку срочного вызова. Я даже не осмелилась поднести его к уху и что-то сказать, поскольку ничего не соображала от ужаса.

По лицу Мике бежали слезы.

– Ты же понимаешь, что я люблю его! – говорил он. – Я люблю того ребенка, за которого его принимал. Как же мне объяснить тебе…

Белла обхватила меня за ногу, она тяжело дышала и всхлипывала. Я крикнула, чтобы он стоял смирно, не двигался, не шевелился, я сама обо всем позабочусь. Стоило мне немного приблизиться к двери, как Мике окончательно рассвирепел и сделал еще один шаг к перилам. Он покачнулся, как будто споткнулся обо что-то, и Билли издал дикий вопль. Потом мне показалось, что Билли потерял сознание, он как-то весь обмяк на руках у Мике.

Не знаю, сколько мы так простояли, пререкаясь друг с другом. Может быть, пятнадцать минут, а может быть, час. Я уже не пыталась подойти к балкону – каждый раз Мике со своей ношей делал шаг в сторону перил. Его речь становилась все более бессвязной, он говорил о каком-то человеке или о нескольких людях, которые преследовали его, о людях, которые вовсе не были людьми, но представляли угрозу всему человечеству. Их сразу можно узнать по ауре. И снова что-то о серебре. Слезы лились по его лицу, он перешел на хриплый крик.

Вдруг я услышала за спиной шаги. Дверь в прихожую все это время была приоткрыта. В квартиру быстро вошел Янне, который отодвинул меня в сторону и каким-то невероятным образом положил конец этому ужасу. Наверно, мы с Мике были уже совершенно измотаны, а Янне был полон сил и решительности. Он, не долго думая, вошел на балкон и забрал Билли у Мике.

– Можешь быть абсолютно спокоен, я всю ответственность беру на себя, – сказал он Мике и протянул мне ребенка. Затем взял Мике за руку и усадил на диван. Мике впал в апатию, он сидел, ссутулившись и глядя в одну точку. Янне набрал какой-то номер в мобильном телефоне.

Мы с Беллой отнесли Билли в ванную, закрылись там на замок, повалились на пол и стали рыдать. Спустя некоторое время за дверью послышался топот. Белла выглянула наружу. Двое санитаров уложили Мике на носилки, один из них сделал ему укол.

Я никогда не забуду лица Мике, когда его проносили мимо ванной. На нас смотрела застывшая маска. Совершенно белая. Он был похож на гипсовую маску, которую я даю детям на уроках, чтобы они попробовали приложить ее к чужому лицу. Глаза у него были закрыты, а выражение лица было невозможно описать словами. Наверно, это был полный покой.