Текст книги "Не плачь, Тарзан!"

Автор книги: Катарина Масетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

«К сожалению, это спортивная машина»

Какой-то кретин поцарапал мою машину, взял и провел по всему корпусу ключом или чем-то острым. Лучше бы вырезал там сердечко с надписью «Гюллан + Стуре», хоть какой-то был бы смысл. Откуда эта глупая страсть к разрушению? Знаю, что по страховке такие повреждения не возмещают, а машина, между прочим, стоила четыреста тысяч. Всегда рискуешь, поэтому лучше переплатить пару сотен за страховку, чем потом пострадать от крошечного камешка или обнаружить вместо машины сгоревший остов.

На мгновение я представил, как Тарзан проносится мимо моей машины и на ходу царапает ее острыми ногтями, хотя эта дамочка не из тех, кто отращивает изящные длинные ногти. Ох уж эти мартышечьи лапки! Такие теплые… такие цепкие… и такие ловкие…

Выезжая со стоянки на своем обесчещенном автомобиле, я увидел ее вместе с той худющей блондинкой, которую я использовал как прикрытие, сражаясь с пляшущими чурбанами из ресторана. Мариану с блондинкой окружала стайка вопящей мелюзги – о Господи, это что, детсад на каникулах? Я насчитал всего лишь четверых детей, но каким-то загадочным образом они множились во всех направлениях, словно стайка щенков. Один из них орал громче всех и держался за ухо. Эта орава перекрыла выезд со стоянки. Несмотря на попытки спрятаться за рулем, Тарзан все-таки углядела меня.

– Кого я вижу! Да у тебя есть машина!

Она рванула дверцу автомобиля и позвала блондинку с ее орущим карапузом.

– Гони в травмпункт, в воскресенье все поликлиники закрыты, давай скорее!

– У него гости в ушах! – с важным видом поведала мне маленькая соплячка. Какие еще гости!

Я попытался прикрикнуть на них. Не хватало мне только, чтобы дети описали маркие сиденья из тонкой кожи! А у этого карапуза вся футболка спереди была в мороженом.

– К сожалению, это спортивная машина. Здесь только два места. А мне как раз надо совсем в другую сторону. Так что извините!

– «Извините» можешь засунуть себе в задницу! У этого малыша в ушах куча апельсиновых косточек, если они попадут в мозг, он станет эпилептиком – помолчи, Белла, мы потом об этом поговорим! – а ты будешь всю жизнь раскаиваться, что не помог ребенку! Да у тебя карма полетит к чертовой матери на ближайшие пять жизней! Он ведь может и в открытом багажнике посидеть. Только смотри, не гони, а то его вырвет на твои расчудесные сиденья. Йенни, дети поедут ко мне, вещи я тоже соберу, приезжай потом! У тебя деньги есть? Врачи могут содрать за прием пару сотен!

У меня аж дар речи пропал. Она меня совершенно не слушала, только раздавала указания, как будто я был ее пажом, да еще и язвила, черт бы ее побрал! Блондинка, всхлипывая, уселась рядом со мной, порылась в кошелечке и извлекла оттуда пару мятых двадцатикроновых бумажек. Тарзан тоже поковырялась у себя и нашла пятьдесят крон, а потом они принялись шарить по карманам детей в поисках монеток! Я не поверил своим ушам, когда внезапно услышал: «Не беспокойтесь, я заплачу!» – и понял, что это мой собственный голос.

Возле входа в отель стоял Крис с двумя шикарными одинаковыми чемоданами, которые были украшены монограммами. Он курил, ожидая меня, мы должны были вместе поехать на предприятие, чтобы просмотреть документацию к компьютерам. Я подкатил ближе, так что ему стало слышно орущего в багажнике карапуза, и небрежно сказал:

– Езжай на такси. За счет предприятия. Я сегодня вместо неотложки.

В зеркале заднего вида показался Крис, у которого челюсть медленно поползла вниз, а я вылетел из белых ворот с такой скоростью, что из-под колес посыпались искры. Ребенок в багажнике захлебывался рыданиями и теребил уши, блондинка всю дорогу орала, чтобы он не смел к ним притрагиваться, иначе косточки пролезут дальше. Когда она это говорила, ребенок начинал рыдать еще сильнее. В конце концов мне стало дурно, я явственно представил себе, как острые апельсиновые косточки впиваются в губчатое серое вещество, надо же так разбередить мое бедное воображение, проклятая Тарзан!

Ко входу в больницу мы подъехали не перекинувшись ни единым словечком. Блондинка выбралась из машины, схватила ребенка и позвонила в дверь приемного отделения. Я окликнул ее и сунул несколько сотенных бумажек. Она едва на меня взглянула.

– Я верну! – сказала она неуверенно. – Кто вы, как вас найти?..

Я дал свою визитку – для более подробного рассказа о себе случай был неподходящий, – и они тут же исчезли за стеклянными дверями.

«Он говорил, что ради нас готов на все»

«Я бедный грешник…» По радио передавали воскресную мессу, но меня эти слова не касались. Я настолько бедна, что не могу позволить себе такую роскошь, как грех.

В детстве мы рисовали бедняков с разноцветными квадратными заплатами, пришитыми к одежде большими стежками. И еще рисовали троллей. Я долгое время не знала, что между бедняками и троллями есть существенная разница, одни мне казались печальными, другие – страшными, вот и все.

Теперь-то я знаю, что у нас, бедняков, с троллями много общего. Например, то, что люди не верят в наше существование.

Бедняки – это бездомные бродяги, ну и, возможно, пенсионеры. Но винить в своих несчастьях они могут только себя, так как бездомные пускаются во все тяжкие, а пенсионеры сидят, как пришитые, в больших городах, об этом везде пишут. А как обстоят дела с матерями-одиночками? Вообще-то так себе, но ведь им в специальные почтовые ящики сыплются всякие дотации: пособие на ребенка и питание, социальные субсидии, займы на жилье и на учебу, если они хотят учиться, – и все это на деньги налогоплательщиков! Так что нечего жаловаться! Вас никто не просил заводить детей, которых вы не в состоянии содержать. Помалкивайте, и точка!

Белла появилась на свет потому, что однажды вечером у нас не хватило однокроновых монеток для автомата с презервативами. Даже признаться стыдно, так все глупо получилось. А когда я ждала Билли, у нас не было денег на обследование, и я не могла понять причину своего недомогания. Я решила, что это желудочный катар и безостановочно глотала «Новалукол», а потом было уже поздно. По-моему, когда ребенок начинает двигать ручками и ножками, об аборте не может быть и речи.

Но мне было так неспокойно, всю беременность сосало под ложечкой. Как раз тогда у Мике уже появились первые признаки безумия. Он видел на всяких дурацких сайтах тайные послания незнакомцев, адресованные ему лично. «Представляешь, Мариана, они пытаются разузнать, где я теперь живу!» Потом он стал вычитывать послания на неоновых рекламных щитах – помимо тех, которые явствовали из самой рекламы. Его преследуют, считал Мике. По пятам идут.

Однажды утром он исчез. Взял с собой только стопку чистых трусов и носков, лежавших в кухне на табуретке, и непонятно зачем прихватил мой дождевик. Помню, он говорил, что пластик защищает от чего-то там… точно, от облучения. Пришлось смириться с тем, что Мике у нас с приветом. Хотя я много раз пыталась поставить себя на его место: каково это, верить в то, что куча незнакомых людей посылают друг другу тайные сообщения через разные сайты, и все для того, чтобы разыскать его. Мике полагал, что близок к прорыву в своем исследовании.

Его исследование – это отдельная история. С лабораторией и людьми в белых халатах оно никак не связано, хотя именно это я старалась внушить маме. Когда она позвонила и спросила, чем занимается Мике, я ничего лучшего не смогла придумать, как рассказать про научно-исследовательскую лабораторию. Маму это вполне устроило. Я живо себе представила, как у нее в глазах промелькнуло любопытство. Это было так приятно. С тех пор как умер папа, маму интересует только лотерея «Бинго».

Мике занимался своим исследованием в отделе газет и журналов городской библиотеки, во всяком случае, поначалу. Он часто объяснял мне, в чем состоит суть его работы, но я привыкла пропускать его слова мимо ушей, потому что абсолютно не понимала, о чем идет речь, и эта бессвязность пугала меня. Может, его исследование и правда не лишено было здравого смысла – у Мике полно всяких дипломов в области социологии, этнологии и теории науки, когда-то его считали блестящим молодым ученым – но, скорее всего, это был бред, вроде того, что осенял его ежедневно. Например, он считал, что детям надо смазывать кожу на голове мочой. В полнолуние он часами простаивал на балконе голым. А почувствовав приближение простуды, обматывался бумагой – позапрошлой зимой мне самой не раз приходилось пеленать его в туалетную бумагу. Исследование основывалось на том, что он нашел – то есть вообразил себе, будто нашел, – общую закономерность в речи, письме и жестах у самых непохожих этнических групп. Коптские христиане в Эфиопии, битники пятидесятых, французские придворные дамы XVII века. Мике полагал, что в самом скором времени установит фундаментальные принципы функционирования и выражения человеческого мышления, найдет логику, ведущую от намерения к поступку. А если понять механизм мышления, можно предсказать дальнейшие шаги человечества – такие сведения повлияют как на национальную, так и на международную политику и планирование на всех уровнях. Как только Мике систематизирует свои открытия, он сможет в упрощенном виде представить их власть имущим всех иерархических ступеней – в первую очередь на национальном уровне, а потом и на международном. «Подумать страшно, какой общественный резонанс вызовут мои выступления», – говорил Мике. Но он вовсе не собирался идти к кому-то на службу ради почестей или денег. Он хотел подарить свое исследование всем, кого интересуют его результаты, и со страхом спрашивал, не против ли я. Мне кажется, в будущем он представлял себя серым кардиналом при великом правителе, своего рода волшебником Мерлином, и, возможно, мне будет приятно стоять рядом с ним на трибуне в качестве фру Мерлин.

Я была жертвой любовной лихорадки. Уж я-то понимала основной принцип его мышления. Черт побери, конечно же такое открытие – если оно вообще возможно – должно принадлежать всем!

Ясное дело, никакой премьер-министр не пойдет в областную библиотеку, чтобы ознакомиться с исследованием Мике. Максимум, на что можно было рассчитывать, это что чей-нибудь доброжелательный ассистент, который помнит Мике по прошлым заслугам, согласится полистать его каракули, чтобы понять, есть ли там стоящие мысли. И то вряд ли.

Но он так нежно о нас заботился! Было время, когда он каждый день покупал нам разные вещи в кредит или заказывал по почте. Всякие забавные, совершенно ненужные, прекрасные безделушки. Трехмесячной Белле – хрустальную корону. Мне – пуховый спальник для арктической погоды, после того как я пожаловалась, что по ночам у меня мерзнут ноги. Он купил глину всех цветов радуги и целую ночь лепил для нас украшения: гигантские фантастические жемчужины и малюсеньких зверьков с дырочками для нитки. Он говорил, что ради нас готов на все.

Только не жить вместе.

Постепенно я поняла, что надо как-то зарабатывать на жизнь. Время от времени я давала уроки рисования в разных школах, где меня дразнили Мэри Поппинс за мое непредсказуемое появление. Я брала грошовые переводы и соглашалась на еще более невыгодную работу вахтера в галерее. Я мыла лестницы в доме, где мы жили, – как раз в то время шел эксперимент с «гражданской инициативой», чтобы снизить оплату жилья. Мне постоянно приходилось отбрыкиваться от участия в проектах, которые Мике внедрял у нас дома и которые должны были принести нам небывалый доход. Продажа гербалайфа, установка дверных глазков, придумывание свадебных тостов. Потом мне предложили чуть больше полставки учителя рисования и пустячное пособие на жилье, поэтому, когда Мике исчез, я хотя бы могла планировать наши расходы.

Один взрослый и двое детей не в состоянии прожить на неполную зарплату учителя рисования, во всяком случае, если они каждый день не прочь поесть. А поскольку я отказалась взять ставку целиком, пособия мне не платили. Считается, что, если человек добровольно отказывается от полноценной зарплаты, дальше он решает свои проблемы сам. Бестолку было твердить о том, что отказываюсь я не от зарплаты, а от непосильного груза в одиночку работать весь день и при этом поддерживать нормальные условия для детей в промежутке между их поздним приходом из детсада и ранним сном, за которым следовало мытье посуды, уборка, стирка и готовка.

Алиментов от Мике получить было нельзя, поскольку никто не знал, жив ли он и если да, то где его искать. Да и что можно требовать от пропавшего отца, его даже к суду не привлечешь. Я ведь не могла доказать, что его нет, или объяснить, почему он нам не помогает. Мне становилось дурно от одной только мысли, что это придется обсуждать по телефону с дознавателем. Мне казалось, если я докажу, что Мике с нами не живет, он исчезнет навсегда.

Последние три года одежду для детей я покупала в секонд-хенде. Дети были довольны, можно было выбирать самим, в обычном магазине я никогда им этого не позволяла.

Хотя недавно мне стало не по себе. Билли стоял как вкопанный в универмаге «Оленс» перед коробкой с картинками из диснеевского мультфильма. Я видела, что он готов умереть ради этих картинок. Сын безнадежно посмотрел на меня в полной уверенности, что я никогда не соглашусь купить такую никчемную вещь, и я сказала: «Раз тебе так хочется, Билли, значит, надо купить!» Он кивнул, не веря своим ушам, а я достала из кошелька последние деньги и купила картинки. На прокладки мне уже не хватило, хотя на днях они бы мне не помешали. Опять придется сворачивать полотенце, а потом, поздно вечером, замачивать в ведре с холодной водой, чтобы дети не испугались при виде крови. Раньше такое случалось.

Все эти неудобства забудутся еще до конца недели. А Билли будет радоваться картинкам значительно дольше.

«Почем нынче волосы?»

В один прекрасный день мы остались без единого эре. Все лето мы жили на мое жалкое отпускное пособие и на несколько тысяч, которые я выручила от продажи Британской энциклопедии, сгоряча купленной Мике. Я только что заплатила за жилье, да еще и пени начислили, потому что в прошлом месяце у меня не было денег. Последние сбережения ушли на дом отдыха, но дело того стоило, поскольку летом мы больше никуда не поехали. В ближайшем будущем денег не предвиделось – зарплату за осенний семестр ждать придется не меньше недели. А занимать больше не у кого, это факт.

Когда-то давно, в дамских романах, которые читала моя бабушка, женщины ухитрялись продавать свои длинные золотистые волосы. Сомневаюсь, что мои волосы кто-нибудь захочет купить, даже если кто-то сегодня занимается такими вещами. Может быть, я смогла бы что-нибудь выручить за свои секущиеся лохмы? Предлагаю два волоса по цене одного! А еще запросто могу отправиться на панель, вопрос только в том, кто будет сидеть с детьми, да и на проезд у меня нет денег… Устала я от этих шуток, лучше приберегу их для Йенни. У нее ведь тоже жизнь не сахар.

Последние гроши ушли на пакет овсяных хлопьев, литр молока и кило картошки. А также на два леденца на палочке – ядовито-зеленый и розовый. В субботу вечером мы мастерили кукольный театр из лоскутков и молочных пакетов, а Билли все время тыкал липким леденцом в кусочки ткани.

Воскресным утром я встала пораньше и испекла хлеб из грубой ржаной муки – кроме этой муки у нас ничего не осталось. Хлеб больше походил на лепешку, Билли его есть отказался, и я сварила ему овсянку. Яблочного повидла не было, но я нашла подгнившее яблоко, настрогала его в кашу и насыпала туда гораздо больше сахара, чем позволяла мне совесть. Билли остался доволен. Белла уже косилась на меня, она всегда чувствовала, что я не в настроении, и мужественно проглотила разваливающийся хлеб с треснувшим помидором.

Потом мы устроили совещание по поводу того, как проведем день. Детсадовская подружка Беллы ходила «в му… музезей», и Белле тоже хотелось там побывать. Билли, разумеется, рвался в бассейн. Но шел проливной дождь, у нас не было денег на автобус, а за музей и бассейн опять же надо платить. Так что это отпадает. В парке или в лесу при такой погоде не поиграешь.

Тогда мы построили за диваном пещеру, зажгли внутри лампу, накрыли ее красным шарфом – как будто это огонь – и расставили там цветы в горшках. Белла была неандертальцем, обмотанным шкурами, которые остались с тех пор, как я шила леопардовое бикини. Билли был неандертальской собакой. В каменном веке люди питались фруктами и орехами, поэтому в шкафу на верхней полке я отыскала горстку лежалых орехов и немного неандертальского изюма. На обед мы испекли картошку, нашпигованную дольками чеснока и посыпанную грубой солью, – дети обожают чеснок. Если б Мике был с нами, он нарядился бы неандертальцем с дубинкой, орал бы и бил себя в грудь, утащил бы меня за диван и поднял там грохот, а пока дети кричали бы от восторга, он украдкой сжал бы мне грудь и прижался бы ко мне сзади. А потом он бы выпрыгнул из-за дивана и притворился саблезубым тигром.

Я часто вот так мечтаю. Если бы Мике был с нами, то… дальше следует что-нибудь безумно веселое и приятное. Он умел отплясывать так, что мы от хохота чуть со стульев не падали. Хотя я знаю, что Мике мог бы сидеть сейчас рядом, уставившись на нас пустыми глазами, а потом вдруг разразиться невнятной тирадой о том, что кожа и некоторые ткани легко электризуются и могут стать причиной ожогов. Однажды такое уже случилось, когда он увидел, что Белла спит в обнимку с новым медвежонком из овечьей шерсти. Ох, Мике, Мике…

Как-то раз он занял у брата тысячу крон, выкинул в окно картошку с чесноком и заказал столик в «Ля Гарсон». Детям он попросил принести улиток и играл с ними в диких свиней. Хрю-хрю, пятачками прямо в тарелку, никаких ножей и вилок, будем откапывать этих жирных улиток прямо из-под земли. В конце концов нас вежливо попросили покинуть ресторан. Надо как-нибудь посчитать, сколько раз нас с Мике просили покинуть помещение.

Хотя в последний год его братец больше не давал нам в долг, да и никто другой не давал. А сматываться из ресторана, не заплатив, не хотелось, тем более с детьми.

Мы играли, пока не настал Синий час. Мы сами его придумали. Когда настает Синий час, у нас в семье гасят свет и смотрят в окно, как сумерки красят все в синий цвет. Многоэтажки, разукрашенные неумелыми граффити, и автомобильные стоянки становятся темно-синими, и даже вход в метро излучает магическое сияние, словно жилище подземных духов. Насмотревшись, мы зажигаем свечку в синем стеклянном подсвечнике и рассказываем грустные сказки о пропавших принцессах и собаках, которые потеряли своих хозяев. Я всегда рассказываю сказку до середины, оставляя самое интересное на потом, когда дети поужинают и лягут в кровати. Тогда принцесса возвращается домой, собака находит хозяина, а дети, сладко посапывая, засыпают в обнимку с потрепанными плюшевыми игрушками.

Но сегодня вечером этот прием не сработал. В холодильнике шаром покати, на последней консервной банке отсутствовала этикетка. У меня, конечно, остался овес для каши, но не было молока. Я решила рискнуть и открыла консервы в надежде, что там персики в собственном соку, но там оказался зеленый горошек. Хлеб тоже кончился, были только соленые сухарики.

Потом мы играли в диких зверей на водопое и соревновались, кто выпьет больше воды из тазика, стоя на четвереньках. Мы мычали, рычали и ревели. Белла была слоном, она набрала в рот воды и пустила фонтанчик, получилось очень похоже на слона, правда, белье в кровати пришлось поменять. Дети напились воды, есть им уже не хотелось, даже от сухариков отказались. Они дослушали сказку и сразу уснули. Утром в детском саду они получат сытный завтрак. У нас редко бывают такие напряги с едой. Но все же бывают.

Дети заснули, и я жадно набросилась на сухарики, проглотив все до последней крошки. Затем позвонила Саре и спросила, как бы между прочим, кому она так выгодно продала мамины старинные украшения из золота. У меня было золотое кольцо, полученное в подарок от Мике, оно мне великовато, болтается на пальце. «Поверни его три раза, и явится дух кольца, – говорил Мике. – Он исполнит твое самое сокровенное желание. Но только в пределах разумного. То есть не больше чем на двадцать семь пятьдесят!» Мы так смеялись. Мике только что подсчитал дневную выручку – он ходил по доходным домам, пытаясь продать сушеные яблоки на палочках – одна из его многочисленных безнадежных затей.

Что ж, придется загнать волшебное кольцо. Больше мне продавать нечего.