Текст книги "Жертвенный агнец"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

10

Они проговорили всю ночь. За это время шум в ушах Ильдирим настолько усилился, что один раз она по ошибке даже подошла к телефону, подумав, что он зазвонил.

Девочка выложила все начистоту. У Ильдирим никогда не хватало на нее времени, и это было справедливо.

Поначалу Тойер и она боролись как львы за Бабетту, но потом она все-таки оказалась заброшенным ребенком у двух работающих родителей.

Тоже справедливо.

Да, она любит Бахар – в ту ночь она не говорила «мама», – но иногда замечает, что они все-таки недостаточно знают друг друга. И это справедливо, крыть тут было нечем.

– Ты меня, например, никогда не спрашивала про мой любимый цвет, – сказала Бабетта и помахала рукой, отгоняя от себя сигаретный дым.

Приемная мать испытала облегчение оттого, что девочка сделала это не демонстративно.

– Ну, и какой твой любимый цвет? – устало спросила она.

– Розовый.

– И как это я тебя не спросила раньше?

Какое-то время они обе молчали.

– Сколько ты прогуляла?

– Только вчерашние уроки, сегодня у нас все равно нет занятий – педагогический день… Я подумала, что завтра, после свободного дня, у меня, возможно, забудут спросить про причину пропуска…

Ильдирим прикидывала, что бы такое могло затмить печальные картины, возникшие в ее сознании: упущенный шанс – Бабетта одна – Бабетта на неправильном пути. Она сама – постаревшая, с горькими складками на лице.

– Слушай, малышка, – она потянулась, почти расслабившись от усталости, – у тебя свои секреты, у меня свои.

– Если это секреты, тогда ты, наверное, ими со мной не поделишься, – последовал лукавый ответ.

– Нет-нет, одним поделюсь. Его не знает даже Тойер.

– Да?

– У меня довольно много денег.

Бабетта молчала. Слова произвели впечатление.

– Потому что я вкалывала еще во время учебы, да ты знаешь об этом. Я живу экономно до сих пор. Теперь я неплохо зарабатываю и никогда не трачу все до конца. Да, еще я как-то раз выиграла в лотерею пять тысяч.

– Неужели?

– Угу, некоторое время назад. Мне и самой в это трудно поверить. Разумная Бахар всем хорошо распорядилась. Ведь никогда не знаешь: может, возникнет нужда. Нужда и вправду возникла. У тебя в самом деле все нормально в школе, или ты мне тоже наврала?

– В школе? Да, конечно, все правда, отметки и вообще…

– Когда каникулы?

– Через неделю…

– Значит, ты пропустишь семь дней, ну и наплевать. Для разнообразия мы наврем с тобой вместе. Итак, у тебя опоясывающий лишай, всем будет тебя жалко. Так куда мы съездим?

– С Тойером вместе?

– Нет, мы с тобой вдвоем. Куда тебе хочется? Может, в Турцию? Навестим в Измире моих родителей?

– Вообще-то Турция меня не очень интересует, – тут же заупрямилась Бабетта.

– Ладно, пускай, – неохотно согласилась Ильдирим. – Но Греция тоже исключается. Туда я не хочу.

– Вот одна страна интересовала меня всегда, – глаза девочки засияли, – туда мне очень хочется…

Что это за страна? США? Тогда уж лучше Греция. Франция? Италия?

– Дания.

На стене темнело пятно. Ильдирим уставилась на него и смотрела, пока оно не стало шевелиться.

– В Данию хочешь? Зимой? Почему в Данию?

– Слушай, если я вернусь из нашей поездки загорелая, кто мне поверит насчет лишая?

Приемная мать, схватившаяся, как за спасательный круг, за педагогику приключений, взглянула на часы. Пора принимать утреннюю порцию антиастматического лекарства – и проветрить квартиру, а то люди решат, что тут пожар, когда из окон повалит дым. Все очень логично. Дания. Что ж, решено.

В середине дня Тойер снова был в Гейдельберге. Снег исчез, зато гаупткомиссар обрел твердую почву под ногами. Легким пружинистым шагом он вошел в рабочий кабинет и приступил к отчету о своей поездке. Дом пасторской вдовы, чай из шиповника, неожиданные сигарки, затем отвлекся – вахмистр Штудер, Глаузер, Базель, Туффенцамер, сумбурно описал свое любовное озарение и наконец вернулся к теме – как произошел прорыв. Да, да, он доверял им всем, доверял их результатам, абсолютно слепо. Но все-таки захотел составить собственное представление, и не столько о вдове, сколько о вдовце… то есть нет, о мертвеце, об убитом, как теперь можно утверждать с полным правом, поскольку:

– Понимаете, в чем дело? Он был бесплоден!

Хафнер присвистнул сквозь зубы.

– Пильц еще не пришел в сознание; вероятно, его держат в искусственной коме. Но когда очнется, мы узнаем, кого он так боится. Господи, сколько всего нам нужно узнать, и как можно скорей!

Штерн рассмеялся:

– Я пытался записывать ваш рассказ. Значит, Нассман на самом деле путался с нашей старой знакомой Бухвальд. Надо с ней побеседовать. Еще я предлагаю установить контакт, конечно, максимально тактично, с отцом пропавшей подружки Пильца. Пока что мы его в глаза не видели. А этот самый Туффенцамер будет в дальнейшем держать нас в курсе?

– Обещал, – ответил Тойер. – Пока мы ведем расследование неофициально, приходится верить ему на слово.

– Бесплодный… – Штерн покачал головой. – Можно подумать, что это преступление, за которое полагается смертная казнь.

Тойер что-то заподозрил, но промолчал.

– К понедельнику нам, возможно, удастся набрать достаточно материалов, чтобы Ильдирим смогла снова закрутить официальную карусель, – предположил Лейдиг, но в его голосе не было уверенности.

– Все равно! – бессмысленно протрубил Хафнер. – Наконец-то мы опять начнем жить нормально!

Возбужденный Тойер бегал по кабинету взад-вперед, словно спортсмен-марафонец.

– Тогда мы сделаем так. Я беру на себя Бухвальд и постараюсь выжать из нее однозначное показание, что Нассман не может фигурировать в деле как преступник. Возможно, она добавит еще что-нибудь полезное.

– Я могу поискать все, что имеется по пропавшей девушке, – сказал Лейдиг.

Хафнер сверкнул глазами, но не смог придумать для себя никакого важного вклада в расследование.

– Ладно, Томас, – успокоил его Штерн. – Мы с тобой станем и дальше копаться в будничном дерьме. Все-таки не хочется попадаться на глаза Шильдкнехт, а уж тем более под ее железную руку до тех пор, пока мы не нароем важных фактов. Ведь сейчас мы не можем все скопом переключиться на что-то другое.

Огненный Хафнер разочарованно пробормотал нечто вроде «один за всех и все за одного», но покорно взял в руки папки, которые уже успел сдвинуть на самый край стола.

– Верно. – Тойер покосился на дверь, внезапно испугавшись, что войдет шефиня и устроит ему разнос. – Но пока не суетитесь. В моем распоряжении еще есть пара дней. Кстати, второе направление наших усилий: попробуем доказать, что Адмир вовсе не поджигал пасторский дом. Я наведаюсь как-нибудь и к его отцу…

– Не хочется портить нам суперское настроение, – пробухтел разочарованный Хафнер, – но если мы не сумеем опровергнуть официальную версию, что Нассман убийца, а босниец – поджигатель, то снова окажемся в глубокой заднице, во всяком случае, если Пильц не добавит ничего нового.

Тойер был вынужден согласиться, что все их старания могут рухнуть в один миг. Словом, все было как всегда.

Адрес сохранился у него еще с прошлого раза, однако студенческое общежитие на Хоймаркт, где все еще числилась Бухвальд, казалось полностью опустевшим. Судя по всему, молодежь разбежалась по своим делам. Тойер этому не поверил. Он грозно нажимал на все кнопки разом, поначалу безрезультатно, но потом отворилось окно на втором этаже. Из-под слипшихся ресниц на полицейского смотрел сонный парень.

– Чего вам?

– Я из полиции. Скажите, где мне найти фрау Доротею Бухвальд?

– Не знаю, на занятиях.

– А вы что же? – прорычал Тойер. – Прогуливаете?

– Бросил учебу…

– Паразит!

Не успел комиссар придумать другие оскорбления, как к нему подошла маленькая пухлая женщина:

– Простите, не надо сердиться.

– Конечно, уважаемая, – смиренно произнес могучий сыщик и собрался уходить.

– Я слышала ваш вопрос. Я тоже живу в этом доме.

– Ага, а почему вы не у себя в комнате?

Маленькая дама удивленно вытаращила глаза:

– Я покупала себе продукты на ужин.

Краткого взгляда в ее корзинку было достаточно: кусок черного хлеба, увядший пучок шнитт-лука, запотевший стаканчик диетического сыра. К ним стеклянная бутылка яблочного сока, мутного, словно зимнее гейдельбергское небо.

– Вы тоже с факультета теологии и дружите с фрау Бухвальд?

Девушка кивнула, впечатленная его проницательностью:

– Да вы настоящий детектив!

– Стараюсь, – ответил Тойер, все больше убеждаясь, что ведет себя как идиот. Но его так и тянуло в небеса… Любовь, эпилепсия, в них причина, что ли? Неужели они могут прекратиться, едва начавшись? Осталась ли в этом мире хоть какая-то логика или уже нет?

– Вот только она больше не изучает теологию, во всяком случае, у нас не изучает. Сейчас она перешла в Педагогический.

«Настоящий детектив» кивнул, пораженный известием. Эге, в игру вступило даже старое доброе заведение, бывшая обитель Хорнунг. Ну и расследование получается на этот раз! От террористов к церковникам, а теперь и к педагогам общеобразовательной школы!

– Если она срочно вам нужна, дождитесь ее там, так как потом она поедет прямо домой. У нее семинар по общей педагогике, в старом корпусе… Последнее занятие на неделе…

– А неделя, как известно, заканчивается у студентов в четверг, – проревел Тойер и, даже не поблагодарив информантку, зашагал прочь.

У длинноволосого студиозуса, курившего перед главным подъездом института, полицейский конфисковал список лекций и после беглого просмотра швырнул ему под ноги. В это время проходил только один семинар по педагогике, на верхнем этаже, где все трехзначные номера кабинетов начинались с цифры «3».

Немного времени еще оставалось, и, как всегда, это здание заворожило гаупткомиссара: в нем гармонично соединились неприступная крепость, баварский замок Нойшванштейн и «Летающий класс» Эриха Кестнера.[10]10
  Эрих Кестнер (1899–1974) – немецкий писатель.


[Закрыть] Вообще-то чудаковатый комиссар любил высокие потолки, запах мастики, исходящий от натертого паркетного пола, вид на башенки и эркеры сквозь частый оконный переплет и вообще всю архитектуру, где невозможно провести грань между неоготикой, почти романтизмом, буржуазным классицизмом и крайним обветшанием. Но тут же он снова разозлился до безумия, когда в институтском вестибюле обнаружил стенд, который от имени группы под названием «Хрипеды» – то есть «христиане в педагогике» – призывал не отбирать чужой хлеб, отказаться от мяса из-за угрозы вырождения и т. д. Рядом висела бездушная фотокопия – приглашение на выставку детских рисунков из Румынии, а над всем этим желтый ксерокопированный призыв: «Помогите! Срочно ищу 3-ZKB,[11]11
  Zimmer-Kueche-Bad – «комната-кухня-ванная», в объявлениях об аренде недвижимости.


[Закрыть] спортсмен, звонить по телефону… и после „слушаю“ спросить…»

Дальше: «Хочешь попрактиковаться в общении со слепоглухими детьми-аутистами?»

«Практика в Польше, справки у Суси. Мобильный: 0190…»

Одна студентка злобно проволокла мимо него ребенка, а тот повторял: «Ты плохая, мамка, какашка!» Они скрылись в коридоре.

Колченогий студент ковылял по вестибюлю, распевая песню из репертуара группы БАП.

Вот тут пробили в полуметровой стене малюсенькое окошко, там приляпали еще одну небольшую галерею, а здесь появились коринфские капители, находившиеся в полной дисгармонии со всем окружением.

Нет, не совсем так, они находились в гармонии с бывшей студенткой теологии Доротеей Бухвальд. Старший гаупткомиссар ощутил, как в нем буквально пульсирует злость.

Наконец он поднялся наверх и очутился перед аудиторией для семинарских занятий.

Тут все стало внезапно слишком низким, холодным, удручающе темным и вообще другим. Вместо дерева – зеленый линолеум, вместо филенчатых дверей – пресс-шпан из семидесятых, за окном – заброшенная голубятня.

– Ни одного голубя, ни одного. Словно мы решили в Германии голубиную проблему, уничтожив всех голубей! – бессмысленно шептал он.

Дверь аудитории открылась. С явным облегчением студенты, преимущественно женского пола, толкаясь, вывалились в коридор, почти как школьники. Доротея Бухвальд появилась одной из последних. Она сразу узнала сыщика.

– Я ничего не сделала, совсем ничего, – заскулила она. – Тут мой последний шанс.

Тойер поднял обе руки, как бы успокаивая ее, но некоторые студентки остановились, сгорая от любопытства.

– Мне нужно лишь поговорить с вами, и больше ничего. Про ваши отношения с пастором Нассманом.

Доротею его слова ничуть не успокоили.

– Мне он нравился, а теперь он умер, – проныла она.

К ним подошел пожилой мужчина:

– Я руковожу этим семинаром и хочу вас спросить… ага, полиция. Послушайте, кто из нас не совершает чего-либо в обход финансового ведомства, тем более что мы, ученые, даже не можем использовать для работы компьютер на всю мощность – налоги не позволяют…

– Проходите, пожалуйста, – как можно спокойней сказал Тойер, – я прибыл сюда не из-за вас и не из-за ваших студентов, ступайте и заберите с собой остальных.

Доцент с явным облегчением последовал этому совету, по крайней мере, любопытные больше не досаждали сыщику.

– Итак, вы совокуплялись с пастором Нассманом так, как это делают собаки, – тут же выпалил Тойер, почти неожиданно для себя. – Его подозревают в убийстве, как считают некоторые – не без оснований! Мы должны знать все. Как долго продолжались ваши отношения? Контактировали ли вы в последнее время? В биологическом, социальном и теологическом плане?

Сейчас они сидели в кафетерии в подвале огромного здания. За витринами из плексигласа негромко звучали немецкие шлягеры, крепко сложенная кассирша покачивала в такт широкими бедрами. Бухвальд почти не изменилась. На ее круглом и плоском, как сковородка, лице даже прыщи, похоже, были те же.

– Я ничего не сделала, – проговорила она, потупив взор.

– Один брак вы все же разрушили, – подчеркнул Тойер. – Впрочем, полиция такими вещами не занимается. – Снова ему пришлось перебарывать желание обвинить во всем представителей Церкви. – И слава богу, – вздохнул он, – иначе бы мы утонули в работе.

– Я лично познакомилась с Гунтрамом, когда оказалась на грани исключения с факультета теологии. Он стал для меня единственной надеждой… У него когда-то тоже были трудности с учебой…

– Да, но вы ведь не только вели теологические беседы. – Тойер яростно забарабанил пальцами по столу. – Если бы вы совместно изучали Священное Писание, никто не посмел бы к вам прицепиться. В том числе и криминалисты… Что, собственно, изучает теология? Когда при мне впервые произнесли это слово, мне послышалось «телология», но тогда я был ребенком… Понимаете? И я подумал, что телологи, разумеется, познают тело. Устами младенца глаголет истина…

Бухвальд серьезно кивнула:

– Я давала уроки детям и сопровождала Гунтрама в его поездках. Потом мы побывали в Шварцвальде на отдыхе церковных служителей… Там собираются пасторы и их почетные помощники и в тишине… В Шварцвальде, в Вислохе… Мы остались там одни, последние, его жена ушла спать. Мы гуляли под луной и звездами. Ночь была теплая…

Внезапно плоское лицо Бухвальд слегка ожило. И тут же Тойеру стало ее жалко.

– Там это и началось?

Бухвальд кивнула:

– Для меня в первый раз.

– Сколько продолжалась ваша связь?

– Почти до Рождества. Потом я порвала с ним… Мне ведь просто хотелось иметь друга. Но не получилось. Конечно, не надо было вообще это начинать. Его жена уехала, но нам все равно приходилось и дальше встречаться втайне, у него начались неприятности с церковным начальством… Здесь, в Педагогическом, у других женщин просто есть друг, совершенно нормально…

Тойеру показалось невероятным, чтобы покойный пастор сумел за пару недель, прямо после двух разрывов с прежними партнершами, соблазнить хорошенькую и уж наверняка не такую податливую, как некрасивая Бухвальд, христианскую девушку… Нет, такое просто невозможно.

– Вы знали Роню Дан?

Бухвальд задумалась и даже надула губы:

– Нет. Кто это?

– Никогда ее не видели? Молодая, красивая девушка. Разве вы не читали про нее в газете? Предполагается, что Нассман и с ней тоже…

Студентка тотчас же снова занюнила, казалось, это у нее получалось лучше всего.

– Я ничего не читала про это, не могла. Но я знаю, что у него не было никого, кроме меня… Я просто это знаю. Он хотел меня удержать, умолял меня, потому что был таким одиноким…

– Возможно, вам придется дать показания, я имею в виду – официально.

Бухвальд кротко потупилась:

– Тогда я ведь скажу правду. Ложь – это грех.

Тойер представил себе студентку постаревшей, лицемерной учительницей общеобразовательной школы. Нет, педагогику он тоже не выносил.

– Шильдкнехт у телефона.

– Это Шнейдер, газета «Мангеймер Морген». Фрау Шильдкнехт, мы слышали, что у вас возобновлено следствие по делу об убийстве Рони Дан…

– Кто вам это сказал?

– Поймите, что я не могу сообщить вам источник…

– Передайте вашему информатору, что он сам должен пройти обследование на психическую вменяемость; мы уже прекратили следствие по делу Рони.

– Но ведь…

– Я вам говорю, что дело закрыто.

– Тогда, может, господин Тойер…

– Господин Тойер в отпуске. Сейчас вы не сможете поговорить с ним… Господин Шнейдер, по какому телефону я могу позвонить в вашу редакцию? Я вижу, что сейчас вы звоните из Швейцарии… Мне хотелось бы проверить, действительно ли вы журналист… Алло! Алло!

– Он почти до последнего занимался сексом с этой совой! – прокричал Тойер в трубку, вернувшись домой. – Пожалуй, это укрепляет нашу позицию! Роню и Нассмана соединяло что-то другое! Не секс. Они не были любовной парочкой. Она посвятила его в какой-то секрет.

Лейдиг согласился и напомнил шефу, чтобы он хоть время от времени включал мобильник.

– Ильдирим наконец-то сможет до вас дозвониться. Кажется, она неожиданно получила или взяла отпуск – во всяком случае, в ближайшие дни она уезжает с Бабеттой и хотела сообщить вам об этом.

– Уезжает? Почему? И куда уезжает?

Не успел Тойер связаться с Ильдирим, как Лейдиг позвонил снова. Объявился Туффенцамер. Умер Пильц. Вероятно, его травма была серьезней, чем предполагалось, – кровоизлияние в мозг. Тойер отключил эмоции и сосредоточился на фактах. Иногда ему это удавалось, но он знал: потом эмоции все равно придут сами собой, как понос после чечевицы.

– Впрочем, в клинике ему ничего не хотели говорить, так как он назвался братом, а ему возразили, что единственный брат покойного уже звонил.

– С этого момента я вообще ничего не понимаю! – в отчаянии воскликнул Тойер и едва не опрокинул стол. – Я вижу перед собой чечевицу, мелкую, много.

Лейдиг оставил его последние слова без внимания.

– Думаю, кто-то еще предпринимает шаги параллельно с нами. Сначала звонок Дану. Потом идея, которая пришла сразу троим: что человека с такой редкой фамилией можно разыскать через Интернет…

– Кто же эти трое? – проревел Тойер..

– Незнакомец, Пильц…

– А кто еще?

– Ну, вы.

– Верно. – Тойер расслабился. Он мыслил правильно, только забыл о том, что правильно мыслил.

– Вот только если это верно, – проговорил Лейдиг с некоторой опаской, – тогда этот незнакомец страшно умен. Ведь он правильно вычислил, что Пильц тоже попытается найти контакт с Туффенцамером… А… вы, например, об этом не подумали…

– Хорошо, господин Лейдиг, – скромно проговорил Тойер, – по крайней мере, теперь я все понял сразу. И есть ли на самом деле у Пильца брат? Как ты считаешь? А?

– Нет у него ни братьев, ни сестер.

Оглушенный комиссар сел на софу и уставился на стену. Стемнело, наступил зимний вечер.

Пильц, вероятно, испытывал огромный страх – перед кем-то неизвестным, ведь он что-то говорил Дану об этом. Почему он не сообщил правду даже старому другу? Почему ничего не сказал Туффенцамеру? Кто тот человек, который вступил в состязание с Тойером?

Почему Роня предпочла церковную общину в Старом городе, когда она могла ходить в ту, что находилась в Хандшусгейме, в пяти минутах от ее дома?

Он все глубже погружался в размышления.

Телефон, Ильдирим. Теперь сыщик по крайней мере понял, какой благой цели служила зимняя поездка в Данию, и согласился с этим.

В голосе его подружки звучало волнение.

– Похоже, что у вас действительно наметился поворот в деле. А меня не будет в городе. Хорошенькое дело. Зато этот карьерист Момзен с жадностью схватит все, что вы ему подадите на блюдечке…

Тойер засмеялся:

– Пожалуй, так даже лучше. Шильдкнехт не хочет, чтобы мы сотрудничали дальше. Она считает, что мы помолвлены…

Ильдирим молчала. Слово повторялось в натруженном сознании Тойера. Помолвка. Весна, цветы, молодость, крушение надежд при встрече с буднями, но со вкусом и достоинством. В нем слегка зашевелилась похоть…

– Ах, знаешь, я еще тут наврала… – Ильдирим, казалось, хотела покаяться, так как говорила с ним на редкость нежно. – Сначала Вернц не хотел давать мне отпуск, и тогда я сказала, что ты подарил мне поездку и что это наша первая совместная…

– Верно, – озадаченно подтвердил Тойер. – Это была бы наша первая совместная поездка.

– Ну вот, если ты появишься там на следующей неделе, ты уж…

– Ладно, навру, – пообещал Тойер не без возмущения. – Все из-за этой поездки!

– Йокель, мне очень жаль, но я не хочу потерять Бабетту. Я боюсь…

– Ладно, ладно, навру. Нет проблем. Я люблю тебя. Я понял это в «Тойфельхофе».

– Что? Ах, не важно!.. Мы уезжаем завтра, поздно вечером… Мы увидимся до этого?

В конце концов он даже пообещал подбросить обеих в Мангейм к их поезду.

Теперь он окончательно обессилел. Поплелся в ванную, выдавил огромную порцию зубной пасты на щетку и стал ожесточенно и печально чистить зубы. Пришли эмоции, нехорошие.

Уже засыпая, он упрекнул себя в том, что ему почему-то не жалко Пильца. А почему? Роня и Сара, две девочки, и обе мертвы? Почему?

Мир, где живет одно воронье.

Было как раз воскресенье, и вороны развлекались игрой в воронбол, одиннадцать против одиннадцати. Правила примерно такие же, как в футболе, только разрешалось летать не выше метра над землей. Одна команда в красных трико, другая в синих, счет ничейный. Могучему сыщику черные птицы показались в таком наряде невероятно забавными.

Крупный ворон приземлился посреди поля и крепко долбанул мелкого, симпатичного.

Ворон проговорил:

– Ибо я отверз уста мои пред Господом и не могу отречься. А офсайд все равно засчитан.