Текст книги "Жертвенный агнец"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

У Тойера едва не остановилось сердце, он увидел лицо Бабетты, белое как мел, полуоткрытый рот…

Внезапно давление прекратилось.

– Он чуть не вошел, косяк треснул!

Тойер услышал в ее голосе смертельный страх и, как ни парадоксально, успокоился.

– Он сообразил, что вы всего лишь вдвоем. Ему был нужен я.

– Теперь я слышу, как шаги удаляются, он обходит вокруг домика…

– Переждите пару секунд, пока он не подойдет к двери террасы, а потом бегите.

– Да, так мы и сделаем, раз, два, три, четыре, пять…

– Бегите!

Тойер услышал, как они побежали: она отняла телефон от уха. Все плыло у него перед глазами. Хафнер в отчаянии стоял у окна и глядел на уличные огни, Лейдиг свернулся на софе, будто эмбрион, Штерн стоял на коленях, глядел в пол и тер руки, словно хотел добыть огонь с помощью невидимой палочки.

Сначала Ильдирим решила, что у нее в ухе появился шум новой тональности, но это бился о мачты такелаж на пришвартованных лодках.

– Теперь мы внизу, возле гавани…

Где же люди, которым принадлежат лодки? Где вообще тут люди?

– Вы никого не видите?

– Никого, черт побери. Мы единственные постояльцы в отеле, это музейный городок. Здесь не живут, только торгуют в лавках, насколько я могу понять. Как холодно, Тойер…

Комиссар услышал всхлипывание, вероятно, это Бабетта.

– Подходит твой ключ еще к чему-нибудь? Скажем, к двери администрации? Есть там холл? Телефонная будка? Сауна?

Тойер видел остров сверху, с большой высоты, парил над ним, облако загораживало ему обзор, иначе он разглядел бы крошечное укрытие для обеих, высмотрел бы его прямо с высоты, не важно, пусть даже маленькое… Он оторвался от земли, на него не действовала гравитация, его несло в космос… Что это, сон?

– Я вижу бассейн, да, верно, про него написано в проспекте, он открывается ключом от бунгало. Но для этого нам надо вернуться назад.

– Опиши мне территорию… без деталей, скажи, что можно было бы увидеть сверху!

– Домики, как гаражи, в два ряда, подход к ним от гавани, а также сверху, если у отеля свернуть вправо. Метров на пятьдесят тянется вверх дорога. За главным корпусом находится бассейн, перед ним маленькая площадка с горкой и прочими аттракционами, потом живая изгородь с одним проходом, дальше домики.

Облако исчезло. Он летел совсем низко. Разумеется, вот куда им нужно. Тойер заметил, что он давно разговаривает с закрытыми глазами, и теперь их открыл.

– Я не думаю, что он вернется вновь, но, вероятно, он спустится к гавани, чтобы оказаться подальше от города. А вы обе бегите наверх, по дороге. Затем сверните к отелю и запритесь в бассейне…

– Там стеклянная стена, он ярко освещен.

– Там наверняка есть кабинки для переодевания или типа того, не знаю уж. Он не предполагал, что вы можете туда зайти. У него-то явно нет ключа…

Они бросились бежать.

Ильдирим попала ключом в замок со второй попытки. Обезумев от страха, они пронеслись мимо освещенного бассейна, свернули направо, дверь была открыта, вбежали в нее и закрылись.

Тойер дрожал, лицо его позеленело. Хафнер, с его нюхом, отыскал шнапс Фабри и налил шефу рюмку, а себе две.

– Пять часов, – сказал Лейдиг, – в семь он уберется. Ну как, заводим на него дело?

Второй контакт с датской полицией тоже оказался непростым. Когда их наконец соединили с коллегой, даже понимавшим по-немецки, прошел час.

– Паром мы можем проконтролировать, но если преступник хитер, то он мог просто взять в аренду лодку где-нибудь на севере Германии. Граница теперь почти не охраняется. Или он прибыл на машине?

– Этого мы не знаем.

– Как он выглядит?

– Этого мы тоже не знаем.

– Да. Жаль. До свидания.

Там, в кабинке для переодевания, они и просидели до рассвета. Один раз им показалось, будто они слышали удалявшиеся по гравию шаги. Ильдирим гладила Бабетту, а та спала, положив ей голову на колени. Она чуть не запела колыбельную, но решила помолчать, а пела лишь глазами, взмахивая ресницами. Несколько раз звонила в Гейдельберг и перекинулась парой фраз с Тойером. Чтобы убедиться, что мир еще жив.

Один раз она спросила особенно тихо:

– Ты женишься на мне?

– Да, – последовал ответ. Еще более тихий.

В полдень они поднялись на паром. Проклятая галоша все медлила, никак не могла отчалить. У Ильдирим даже появилось ощущение, что на нее вот-вот обрушится свирепый приступ астмы.

– Значит, моя идея насчет Дании была идиотской? – спросила Бабетта.

Ильдирим обняла ее за плечи. Они стояли у борта и глядели на Эрёскёбинг.

– Багдад был бы еще хуже.

– По-моему, Буш негодяй, – заключила Бабетта. – Жан-Пьер сказал, что еще ни один президент у америкашек не подписывал столько смертных приговоров…

Приемная мать предпочла не уточнять. Над ними бессмысленно кричали две чайки.

– Пойдем в салон, мама. – Бабетта взяла ее за руку и повела, словно слепую. – Я с радостью угостила бы тебя кофе, но для этого надо быть при деньгах. А ты не даешь мне денег на карманные расходы, но это ничего, я просто так…

Ильдирим вздохнула:

– Ах, Бабси… не усмехайся так. Боже мой, Бабетта, я конечно… Понимаешь, у меня не было времени учиться быть матерью… Ты чаще мне говори, что тебе нужно.

Малышка, впрочем, не такая уж и малышка, но все же малышка, прижалась к ней, больновато придавив ей левую грудь и грудную клетку. Дышать стало трудней. Но все равно это был верх блаженства.

– Мне нужны деньги, – бормотала Бабетта, – мне нужна ты, мне нужны… ты и деньги.

– И Иоганнес Тойер – как папа?

– Ты думаешь, у него получится? Ты думаешь, он согласится ходить на родительские собрания?

– Нет, – ответила Ильдирим без долгих раздумий. – Никогда в жизни. Да и я ведь тоже там не бываю.

– Тогда, пожалуй, он мне нужен…

Прокурор расстегнула сумочку:

– Слушай, сейчас я дам тебе задним числом деньги за весь год, а ты угостишь меня…

Они сидели у иллюминатора и смотрели на Балтику. Море штормило.

– Ты думаешь, Тойер и его парни поймают того ночного типа?

– Думаю, что да, – кивнула Ильдирим. Странное дело, но она и здесь чувствовала себя под защитой своего могущественного жениха.

– Когда мы приедем домой? – Глаза девочки закрывались.

– Если бы я знала… – Давление на грудную клетку ослабело, и тут же возникло желание закурить. Но они были в Скандинавии, не в Германии; если она нарушит правила общественного поведения, ее тут же утопят в ледяном море с мрачным хоралом на устах. – А еще Иоганнес сегодня ночью обещал, что будет ждать нас в порту; только вот не знаю, всерьез ли он…

– Он хоть знает, в каком порту нас встречать? Ведь мы могли отплыть и из Марсталя…

– По-моему, я ему сказала! – Ильдирим тряхнула гривой волос.

Ей казалось, что все ее тело до сих пор покрыто липким потом страха.

Ей хотелось принять душ, и чтобы потом на нее возлег тяжелый, сильный гаупткомиссар. Она была даже согласна засыпать под его храп.

– Иначе нам придется ехать на поезде от Оденсе до Фленсбурга, надеюсь, что он тут ходит… А перед этим мы должны будем еще добраться до Оденсе из… Свендборга, да, точно.

Они прихлебывали кофе, жутковатый на вкус.

– Нам надо поблагодарить этого негодяя, – пошутила прокурор. – Я бы не выдержала долго датскую еду и напитки.

– Ах, тебе не хватает твоего каждодневного дёнера?[19]19
  Дёнер, от «дёнеркебаб» – турецкое мясное блюдо наподобие шаурмы.


[Закрыть]

– Послушай, германская дочурка. Я ем дёнер очень редко, потому что он для меня чересчур жирный, а я живу с международной женской боязнью оказаться слишком толстой для своего толстого мужа. Глупость – она не знает границ… Господи, как мы все это пережили! – вдруг зарыдала она. – Как мы выглядим? – всхлипнула она между двумя фонтанами слез. – А то еще подумают, что мы бездомные… беженцы какие-нибудь…

– Я могу принести еще два пива… – Голос Бабетты тоже дрожал.

– Еще чего! Рано тебе пить пиво! – проскулила мать. – Какой у нас вид? Что подумают про нас люди!

Впрочем, датские пассажиры никак не реагировали на окружающее, не разговаривали между собой, а с меланхолией смотрели на дождь – единственное состояние своей природы.

Паром пришвартовался. Дождь лил ручьями. Среди небесных потоков стоял Томас Хафнер, радостно махал рукой и ревел на весь порт:

– Я вывезу вас из этой сраной Дании!

Обалдевшие, подавленные, они сидели в не слишком ухоженном «опеле-астра», а его необузданный владелец, небрежно используя аварийный световой сигнал, удалялся от порта кратчайшим путем – мчался по улице с однорядным движением в противоположную сторону. Сквозь прокуренные до янтарного цвета стекла доносились антинемецкие крики протеста, но постепенно затихли и они.

– Потому что, – радостно засмеялся полицейский, – я сказал: «Шеф, если вы их не встретите, тогда это сделаю я…»

Потом, когда они неслись с головокружительной скоростью в направлении Оденсе, он честно выложил подробности. Ильдирим узнала, что первоначально Тойер хотел поехать сам, но Хафнер его напугал: мол, для такой долгой поездки надо быть опытным водилой. Далее предполагалось, что поедет Штерн, но «его старуха устроила такой вопеж», что он уступил это дело Лейдигу. Тот уже при поисках острова на карте проявил «абсолютную тупость, и вообще он не от мира сего», так что в итоге остался только он, Хафнер.

Вообще-то тогда он был под мухой, но остальные не успели еще завершить свои «мещанские увещания», как он уже «умотал».

– Теперь, конечно, все о'кей, – заверил он со смехом, – сейчас половина второго, и, таким образом, я – согласно Интернету и счетчику промилле – «трезв как стеклышко». Вот когда мы вернемся домой и все обсудим, тогда уж я позволю себе сегодня кое-что, ах, супер, в Данию и обратно – нон-стоп!

Ильдирим сидела с Бабеттой на заднем сиденье, девочка заснула, наклонившись вперед, остатки детского жирка пухлились между подбородком и острыми грудками.

– Детка моя, – прошептала прокурор и потеребила толстоватую ушную мочку девочки.

Внезапно тяжесть упала с ее сердца. Кошмар был далеко позади, во всяком случае, в тот момент. Разве можно бояться, когда тебя везет домой такой лихой парень, как Хафнер?

– В Дании полагается ездить с зажженными фарами, – заметила она вполголоса, чтобы не разбудить Бабетту.

– Вот пускай сами и ездят, – захохотал Хафнер. – Правая передняя фара у меня того… Классно, что моя колымага вообще пока бегает, я ведь не так часто ею пользуюсь.

Ильдирим кивнула, что-то в этом роде она и подозревала.

Почти не сбрасывая скорость, Хафнер пересек границу. Таможенник бешено жестикулировал. Несмотря на дождь, Хафнер опустил стекло и проорал, чтобы коллега выслал ему штрафную квитанцию.

– По реке в бутылке, викинг хренов, селедка тупая!.. Как они с нами обращаются, – пояснил он Ильдирим уже спокойным тоном. – В девяносто втором, после финала чемпионата Европы, который они дуриком выиграли, эти хамы… ведь не та у них квалификация… Я им еще это припомню…

За воскресенье им постепенно пришлось списать Туффенцамера со счета. У швейцарца была начальная стадия рассеянного склероза, болезнь пока еще не бросалась в глаза, «поэтому я иногда курю травку, доказано что…», но поднимать тяжести, сбросить девушку со стены – этого он не мог.

Тойер уже не знал, сколько раз повторил этот вопрос:

– Почему вы нам раньше об этом не сказали?

– Я ведь не знал, что это важно, черт подери!

– Вы все придурки! – вскричал переутомленный сыщик. – Вы и ваш Коллектив пациентов!

– Конечно, – согласился Туффенцамер почти озадаченно. – Поэтому мы все там и оказались. Ведь мы неврастеники. Нельзя же неврастеников упрекать в том, что у них неврастения!

– Катитесь отсюда, – распорядился усталый гаупткомиссар. – И забирайте с собой ваши пилюли.

Даже невозмутимый Зенф удивленно поднял брови.

Они резво мчались по автобану. Ильдирим решила на время забыть, что существует неприятная штука под названием аквапланирование.

Впрочем, между Фленсбургом и Килем Хафнер немного посерьезнел.

– Если бы тот чувак вас убил, не знаю, что стало бы с Тойером, просто не могу себе представить, – мрачно рассуждал он, но, когда после развилки магистраль направилась к Гамбургу, местной столице, в нем опять зашевелилась ярость.

– Провинция! Фигня Баршеля!..[20]20
  Уве Баршель (1944–1987) – немецкий политик, прославился скандальной аферой на выборах в ландтаг.


[Закрыть] Нигде больше, – пояснил он, – не велась такая открытая война против немецкой социал-демократии. Нет, нам такие тупые селедки не нужны!

– Сам по себе Гамбург ничего, – пробурчал он потом, когда они, поневоле сбавив скорость, ползли в сторону Эльбского туннеля. – Интернациональный город, но жить – жить тут невозможно. Абсолютно никакой культуры.

– Почему же? Ведь тут театр, музеи, знаменитые издательства…

– Издательства? Тут? Ха! – Хафнер помотал головой. Чего эта турецкая баба только не придумает!

Потом они застряли в пробке перед туннелем. Ильдирим припомнились беседы с ее однокашниками из Северной Германии. Этот туннель был для местных автомобилистов препятствием почище иного горного массива.

– Вот вам и транспортная политика, а? – захохотал Хафнер. – Лажа сплошная. Кажется, я сказал что-то позитивное про Гамбург? Сказал?

– Совсем скупо.

– Нет, наоборот, слишком щедро. Незаслуженно!

Тут она впервые обратила внимание на одно обстоятельство:

– Скажите-ка, Хафнер, вы ведь совсем не курите.

– Ребенок ведь в машине…

– Мне не мешает… – сонно пробормотала Бабетта.

– Спи-спи.

Наконец они выбрались из ловушки. Пробка возникла из-за фрейбургского «дома на колесах» – у него кончился бензин уже почти на выезде из туннеля. Шофер, добродушный баденец в стеганом анораке, украшенном строкой из баденской песни, в тренировочных штанах, толстых носках и сандалиях весело размахивал лиловой канистрой. Поскольку алеман блокировал левый ряд, Хафнер дал волю своей злости:

– Осел безродный, сам не знает, немец он или лягушатник, паленое бургундское продает, макака шварцвальдская!

Они снова набирали скорость.

– Ненавижу этот юг! Диалект идиотский, словно им только что рожу начистили.

– Господин Хафнер, – кротко поинтересовалась Ильдирим. – Собственно говоря, что вам нравится? Север вы не терпите, юг тоже.

– Гейдельберг, – ответил Хафнер. – И Вейнгейм, хотя там в общем-то хуже. Нет такой реки, как у нас. Впрочем, Турция мне тоже нравится.

– Неужели?

– Нет, честно, я как-то был в Анталии, классно.

Ильдирим кивнула:

– Конечно, небось, «все включено», еда и напитки без ограничений…

– Не из-за этого, – запротестовал Хафнер. – Культура, понимаешь, уникальная!

Они встретились днем на Берггеймерштрассе. Тойера не покидало ощущение, что он должен чуточку разнообразить жизнь своей группы. К тому же неизвестно, когда приедут трое путешественников.

– В данный момент Хафнер не может ничего пить, – заметил Лейдиг. – Значит, сейчас он наверняка даст прикурить любому гонщику, даже Шумахеру. Горе-шофер…

– Шофер, – повторил Тойер со странным волнением. Потом надолго замолчал.

«Тюрма не так плох. Мыть скор помош, знать от паста. Паста обещать».

– Штерн, может, ты… Вчера Хафнеру вместо «пастора» послышалось «паста». Лейдиг… Помните?

– Нет, – с отчаяньем ответил Лейдиг. – А что тут такого?

– Кто знает? – пробормотал он. – Мне… Зуберович мне плел про какую-то пасту… Во всяком случае, я услышал тогда слово «паста»… Штерн, сходи еще разок к нему и проверь, ладно?

– Что проверить? О чем речь?… Ах да, не пастора ли он имел в виду…

Ярость, волнами исходившая от их водителя, помогала забыть ужас и тревоги минувшей ночи, пускай даже такое терапевтическое действие было обусловлено прежде всего временным отлучением Хафнера от никотина. Еще на подъезде к Ганноверу временный аскет посетовал, что из-за экстремального дискомфорта он постепенно утрачивает связь с реальностью и практически ничего уже не слышит, но все же надеется как-нибудь продержаться.

Впрочем, столицу Нижней Саксонии они миновали на удивление гладко, без ядовитых комментариев, и вскоре выяснилось, почему. Бывший регбист не мог не уважить единственного серьезного соперника многих гейдельбергских клубов в Бундеслиге. При этом он называл этот вид спорта в полном соответствии с языковыми нормами Курпфальца – «рэ-эгби».

Геттинген? – «Это пол-Гейдельберга и потому сносное местечко».

Кассель? – «Дырка от бублика, более ничего».

Гиссен? – «Не название, а смех».

Вернулся Штерн.

– Попали в яблочко. Пастор Отто Денцлингер опекает семейство добровольно. Они его боготворят, и когда Адмир признался в своих поджогах, его отец сразу обратился к пастору. Дальше еще интересней. Пастор не сказал парню – явись с повинной в полицию, а замял это дело… Мол, больше так не делай. А если все-таки поймают, велел во всем признаться сразу, тогда много не дадут… Зуберович рассказал об этом довольно точно – хотя, по-моему, он не помнит даже свою прежнюю профессию. Неужели у него мозги совсем отказывают?

– Значит, одного мы вычислили, – буркнул Тойер, но было ли это так? В порядке исключения? На фоне беспробудного мрака?

Франкфурт, «бетонные хари, сплошные бонзы…» Хафнер устал. Возможно, он не заснул за рулем лишь потому, что все время думал о куреве и, естественно, о выпивке тоже. Гейдельберг.

Полицейский тотчас расслабился. С улыбкой посмотрел на часы:

– Супер! Всего лишь двадцать минут двенадцатого, и я все это время не курил. Шесть евро сэкономил. Чокнуться можно!

Тут Ильдирим поняла, что вся группа ждала их в ее квартире.

– Устроили тут, понимаешь, штаб, – устало улыбнулась она. – А ведь прежде это была моя тихая квартира. Ослиное племя.

– Ясное дело, – засмеялся Хафнер. – Сочувствую. У вас найдется там выпить?

Наконец-то дома. Хафнер обнял ее, потом и Бабетту.

– Что вам показалось опасней, минувшая ночь или дорога? – поинтересовался Лейдиг и пригубил сок из стаканчика.

– Не зли меня, сейчас это чревато… – Хафнер уже плюхнулся на кухонный табурет и курил сигареты одну за другой; его повторяющиеся судорожные жесты напомнили прокурору заготовку для рисованного мультика. – В кладовке, в кладовке, сказала мне она! Вот и шнапс, родной мой! – пропел он через пару минут. – Жизнь продолжается.

– Есть хотите? – ласково спросил Тойер.

– Еще как! – подтвердила Бабетта.

Неопытный глава семейства ничего не купил из еды, но хотя бы держал в памяти номер «пицца-сервиса». Ради такого случая он проявил щедрость: заказал большую пиццу и к ней шесть бутылок «кьянти». Перед поздней трапезой и во время нее они беседовали о балтийских островах, о мягкой, несравненной погоде на берегах дорогого их сердцу Неккара, о всевозможных начинках итальянской пиццы… Ведь Бабетте не все полагалось слышать и знать, без формализма тут никуда не деться.

После нескольких кусочков девочка что-то пробормотала, повернувшись к Ильдирим. Та сказала: «Да, ладно, можешь не мыться, ты права…» – и девочка скрылась за дверью.

Тойер ввел прокурора в курс событий. Периодически он видел молнии и боролся с легкой эрекцией – несмотря на всю усталость. Когда закрывал глаза, перед ними плясали трапециевидные пингвины. Тем не менее он сумел изложить все более или менее внятно.

Ильдирим кивала, едва не падая в обморок от переутомления.

– Значит, теперь Денцлингер. Лихо для старичка-пенсионера. Почему же вы не заводите на него дело?

На лице Тойера появилась улыбка сожаления.

– Потому что он, вероятно, был там! Я уверен, что все это время действовали двое. Один бы все это не сумел! А второй…

– Нет… да… Кто его знает… – Тут прокурор снова нарушила свой запрет на курение. Ведь астма ушла на задний план сознания, далеко-далеко…

– На Эре этот Зуберович мог проделать все по заказу Денцлингера, на Эре, – с новым рвением включился в дискуссию освежившийся Хафнер. – Ведь им наверняка можно управлять на расстоянии, как марсианским роботом…

– Во-первых, – перебил его Тойер, – марсианские роботы крайне ненадежны в эксплуатации. Уж в этом я разбираюсь…

– Ага.

– Во-вторых, югослав не в той кондиции. У меня было время его разглядеть. Если датчане застукают такого на границе, они дадут ему шоколадку и отправят назад. В-третьих, он здесь. Штерн побывал у него сегодня днем.

– Что будем делать? – спросила Ильдирим. – По-моему, надо спать. Раньше я всегда это делала по ночам.

Тойер согласился с ней. Утро вечера мудренее.

– К тому же отныне все будет вполне официально. Я опять выйду на службу и получу по башке от начальства. Пускай тогда другие думают, что делать с Денцлингером…

Хафнер, восстановивший свой фармакологический баланс, тоже собрался уходить. Никто не стал уточнять, оставит ли он свой автомобиль до утра. Штерн выпрямился, а Лейдиг хрустнул суставами.

– Ну-ка, – коматозный шеф глядел на всех остекленевшим взором. – Ну-ка, ну-ка…

– В чем дело? – пискнула его невеста.

– Последний вопрос. Сейчас сколько времени?

– Три часа, одиннадцать минут и все больше секунд, – по-военному четко ответил Хафнер. – Ответ понятен?

– Спать, спать, ведь все равно мы ничего не можем сделать. Наскоком тут не возьмешь. Сейчас я не в состоянии воспринять даже гениальную идею. Итак, до завтра, о'кей?