Текст книги "Жертвенный агнец"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Слово взял Штерн и чуточку ободрил своего приунывшего шефа. Порывшись в многочисленных листках, являвшихся свидетельством того, что комиссар – как с завистью заметил Тойер – ив свободное время размышлял над текущей проблемой, он серьезно сказал:

– На мой взгляд, все не так плохо. Ведь уже проверено следующее: люди, в чей сад она упала, находятся в отпуске. Это солидная пара с хорошей репутацией, у них одиннадцатилетняя дочь. Их алиби подтвердил один наш австрийский коллега, некий Хубер из Альп…

– Его фамилия ничего не добавляет к делу, – прокаркал Хафнер.

– В студенческом общежитии мы выяснили следующее, – терпеливо продолжал Штерн. – Там нашлись шестнадцать непросыхающих парней, все они храбро не выходили на улицу с самого Рождества. Кроме того, общежитие хоть и стоит поблизости от замка, но это еще ничего не значит. На смотровых площадках перебывало за эти дни столько народу, что никто ни на кого не обращал внимания. Риск засветиться был для всех одинаково велик либо, как мы видим, мал. Разумеется, найдется еще на удивление много людей, живущих там наверху, поблизости от места происшествия. Их, конечно, стоит прощупать в первую очередь…

Он пустил по кругу копию опроса. Хафнер, впечатлившийся такой основательной подготовкой своего коллеги, немедленно потянулся к фляжке. Против этого никто больше не возражал, за долгие месяцы комиссар ухитрился добиться того, что его алкоголизм все считали некой игрой природы. Да, Лейдиг даже поинтересовался с непривычной проникновенностью, кто же сделал ему такой симпатичный рождественский подарок.

– Приятели, – смущенно буркнул пьяница. – Ты их не знаешь, но можно как-нибудь встретиться и выпить вместе – вот только разгребем все это дерьмо, и на душе будет спокойно. Тогда и выпьем от души.

– Прежде всего, я считаю, что мы не должны полировать ручки окрестных домов, это может сделать и парочка… – Штерн замялся, подыскивая подходящее слово, было заметно, что это дается ему нелегко.

– …коллег ниже нас по званию, – подсказал ему Лейдиг и глупо улыбнулся.

– Да, верно, стажеров… Итак, по рассказу шефа у меня сложилось очень странное впечатление об отце жертвы. Конечно, ему это не понравится, но мы должны больше о нем разузнать.

– Можешь говорить спокойно. – Тойер покосился на Ильдирим. – Прокуратура тоже участвует в нашем расследовании. Наконец-то.

Не успела прокурор открыть рот, чтобы отразить атаку, как вмешался Хафнер. С остекленевшим взглядом он спросил:

– Вы трахаетесь, да? Вы друг с другом?

Побагровевшему от стыда шефу ничего не оставалось, как углубиться – в который раз? – в изучение страниц «Свинцовых времен», на этот раз он открыл иллюстративную часть в конце книги.

Это оказалось так просто – он узнал его почти без усилий. Конрад Пильц, тогда он еще мог грозно размахивать своим революционным кулаком, впоследствии утраченным.

– «Члены Социалистического коллектива пациентов и сочувствующие лица, среди них будущие террористы второго поколения», – почти пропел он подпись под снимком. Не так-то просто сбить его с курса.

Хафнер прищелкнул языком.

Тут Ильдирим вспомнила, что ей еще нужно успеть в магазин за продуктами. Тойер по ошибке чуть не поцеловал на прощанье стоявшего рядом с ней Лейдига. Праздничная агония наконец-то прекратилась.

Методы допроса, применявшиеся коллегой Хафнером, балансировали на грани между гениальной лаконичностью и демагогией. Дан и Пильц сидели, присмирев, на двух стульях в центре кабинета; полицейские расположились вокруг, на стульях, на письменных столах, лишь Хафнер семенил вокруг постаревших революционеров мелкими шажками и только что не пританцовывал по-боксерски.

– Вы негодяи! – ревел он. – Тунеядцы, прохвосты. Известно ли вам, что на самом деле представлял собой СКП? Удар кинжалом в спину немецкой социал-демократии. Той самой партии, чьи члены при Адольфе Гитлере рисковали жизнью, собственной шкурой, и это надо понимать буквально, ведь мерзавцы нацисты делали из нас абажуры! И вам это должно быть известно!

– Насколько мне известно, меня на этой фотографии нет, – раздраженно буркнул Дан.

– На этой нет! – подтвердил Хафнер тоном яростного протеста. – Но это далеко не единственное наше доказательство.

Это прозвучало настолько убедительно, что даже Тойер на мгновение поверил.

– Все так, – заговорил Пильц. – Я ушел на нелегальное положение. Верно. И я поплатился за это. Во многих отношениях… – Он поднял кверху свои руки-протезы, придававшие ему сходство с роботом. – Но к Роне это не имеет ни малейшего отношения.

– Вы оказали нам любезность, – напыщенно вмешался Лейдиг, – и пришли на нашу маленькую субботнюю вечеринку. Но и мы не сидели весь день сложа руки. Пункт первый, господин Пильц: не существовало человека с вашим именем, который сделался нелегалом, в коллективе пациентов тоже не было Пильца, да и в Гейдельберге Конрад Пильц не учился в те годы. Поэтому нам интересно узнать, кто вы такой на самом деле.

– Во вторых, – Штерн встретился взглядом с Даном, и тот выдержал зрительный контакт без явных проблем, – мы пообщались с вашим компаньоном. Верно, в среду вы находились до какого-то часа в вашей конторе. Но он ушел в десять. После этого у вас нет никакого алиби, господин Дан. Точное время смерти Рони нам пока не известно, но мы его скоро узнаем.

– Да это просто смешно! – Дан впервые повысил голос. – По-вашему, я убил свою дочь? С какой стати? Нелепость какая!

– Не только убили! – закричал Хафнер. – Вдобавок еще и надругались над трупом!

Тойер внимательно следил, какой будет реакция Дана. Он никак не отреагировал и ничего не спросил.

– Поищите фамилию Шустер – это я. – Пильц говорил усталым голосом. – Пильцем я стал после женитьбы.

– Как поживает ваша супруга? – поинтересовался Тойер.

– Мы развелись, давно уже, еще до того, как меня арестовали в тонущей ГДР. Но фамилию жены я сохранил, это ведь не запрещено законом.

– Но эта фамилия лишь одна из многих, – вмешался Тойер. – Давайте разберемся по порядку. Значит, от рождения вы были Шустером, теперь вы Пильц… А в промежутке у вас найдутся и другие фамилии?

– Да, – кивнул Пильц. – Я был еще Мюллером.

– Как оригинально! – с издевкой отозвался Хафнер.

– Ну а вы? – Тойер снова повернулся к Дану. – Не странно ли? Вы с большей охотой готовы приютить у себя в доме бывшего террориста, чем родную дочь, и при этом изображаете из себя невинного и кроткого ягненка.

Дан покачал головой и уставился себе под ноги. Наконец он сказал:

– Я юрист. Меня вы не проймете своим напором. Мы явились к вам добровольно. У вас нет права нас задерживать. Теперь я хочу уйти. Мы уходим.

Тойер кивнул.

– Сразу видно, кто из вас главный, – заметил он. – Может, господин Пильц еще немного задержится?

Пильц отказался, однако, как показалось гаупт-комиссару, без особой решимости. Тойер подумал, что при первой благоприятной возможности поговорит один на один с бывшим террористом.

Когда комиссары, наконец, снова остались одни, Тойер с удивлением обнаружил, что не все парни разделяют его позицию. Только Хафнер, забыв свою прежнюю версию о женщине-убийце, настаивал теперь на том, что преступление совершил Пильц.

– Во-первых, – кричал грубиян следователь, – у него нет алиби! Во-вторых, он был террористом, а значит, у него нет совести! В-третьих…

– …У него нет обеих рук, – простонал Лейдиг. – Шеф, честно говоря, мне кажется, мы идем не той дорогой. Факты не складываются в четкую картину и, более того, ситуация попахивает фарсом.

– Пильц уже получил по заслугам, – добавил Штерн. – И вообще, с какой стати ему было убивать девчонку?

Возражений у Тойера не нашлось. По-видимому, ребята были правы, но гаупткомиссар все-таки чуточку обиделся.

– Встречаемся завтра, – объявил он, и его дружелюбный тон прозвучал натянуто. – Хватит с нас праздников.

– В понедельник будет еще один, – проскулил Штерн. – Мои родители экономят на всем, но именно этот проклятый праздник Богоявления всегда отмечают. Ох, меня ждут кофе, домашний пирог и обязательные советы отца, куда вложить деньги на постройку дома.

– Скажи спасибо, что ты сам из полиции, – рассмеялся Хафнер. – Какой-нибудь говнюк уже давно такого бы наколбасил, что разбираться пришлось бы нам.

В последующие дни его шеф не раз вспоминал это пророчество – тем более что непросыхающий служитель закона на один день выбыл из игры.

Тойер занимался любовью с Ильдирим, медленно, самозабвенно и при этом все же не без спортивного азарта. Он становился все лучше, рафинированней и, самое главное, выносливей – для этого он считал в уме до ста одного.

На этот раз прокурор отпустила его раньше времени.

– Семьдесят три, – разочарованно проговорил он.

– Прости, – она выпрямилась, ее левая грудь мягко ударила его в висок. – Просто я не в силах переварить тот факт, что Бабетта уже занималась этим же самым. Как можно так опрометчиво, так рискованно… С ума сойти! – Она покачала головой.

Старший гаупткомиссар выслушал ее рассказ без особого удивления. Молодежь была для него загадкой даже в те далекие времена, когда он и сам принадлежал к ней, а уж с сексом проблем у Тойера не уменьшалось, несмотря на все его старания.

– Она говорит, что мы ревем как бешеные слоны.

– Я был уверен, что она спит в такое время.

Ильдирим отодвинула подушки и голышом побежала за халатом.

– Я тоже так думала. Но ведь и у нас тоже не всю ночь бывает крепкий сон.

– Она еще ребенок, а дети спят крепко.

– Увы, кажется, она уже выросла.

Комиссар, стыдливо обернув простыней свой могучий торс, разглядывал свою подружку в неверном свете, падавшем в комнату с улицы. Она смотрела в окно, что там ее так заинтересовало? Халат был небрежно наброшен на плечи. Тойер увидел между распахнутыми полами небольшой иссиня-черный пучок волос и едва не задохнулся от подступившей к горлу волны нежности. Удивляясь собственной реакции, осторожно кашлянул.

– Она говорит, что Озгюр тоже живет в Берггейме. Что от нас видна его квартира, но не говорит, какая… ты еще вспоминаешь иногда Хорнунг?

– Вообще-то нет, – ответил Тойер, в какой-то мере пораженный своим ответом, ведь он сказал правду. Они расстались полгода назад. – Но я предполагаю, что это еще придет, – утешительным тоном добавил он со своей обычной бестактностью.

Но судьба благоволила к нему, Ильдирим невольно рассмеялась:

– За половину твоих высказываний тебя мало повесить, а другая половина совершенно никчемная. Мне это нравится.

Ага, в халате у нее лежат сигареты. С одной стороны, он это не одобрил, а с другой, обрадовался – ему хотелось курить, несмотря на недавние благие намерения. Поэтому он с мольбой протянул руку и сказал:

– Утром куплю кочан салата-латука.

Ильдирим строго прищурилась.

– Отнеси мои слова ко второй половине, – кротко пробормотал он.

Прикурив от ее зажигалки, он прислонился спиной к стене. Складки ткани живописно лежали на его бедрах. Что же приспособить под пепельницу?

– Выдвинь ящик столика, – сказала Ильдирим, угадав его мысли. – Там жестяная коробка. Бабетта наклеила на нее записку: «Тут лежит нечистая совесть». «Совесть» она написала через «и», но вообще в школе у нее дела идут лучше… – Затянувшись, она вернулась к окну и снова устремила свой взор в ночь, отыскивая там коварного Озгюра, при этом стряхнула пепел в кактус.

– Я поговорю с ней, – неожиданно для себя заявил Тойер. – И с тем… парнем (неужели это говорит он?) – тормозну его малость…

– Правда? Поговоришь? – Ильдирим смотрела на него вытаращенными глазами, которые напоминали теперь шарики для пинг-понга. – Это просто… такого для меня еще никто не делал…

– Ничего себе! – обиженно возразил полицейский. – А кто прогнал Терфельдена?

– Нет, я хотела сказать, таких нормальных вещей. Как в кино… друг помогает подруге, совершенно нормально…

Тойер, уже вполне хладнокровно, решил воспользоваться ее растроганностью:

– Ребята мои что-то плохо пашут… Хафнер – тот старается; пожалуй, если я прикажу, догонит ради меня кабана… А для остальных, по-моему, терроризм – нечто скучное и отжившее, как прошлогодний снег… Ты можешь немного продлить нам сроки по этому делу?

Ильдирим отошла от окна и залезла к нему под одеяло:

– Я точно не стану этого делать, господин комиссар. Потому что мне предстоят кое-какие перемены.

– Что?! – воскликнул Тойер и мгновенно испугался. – Ты беременна?

Ильдирим хихикнула:

– Нет, не бойся. Просто я должна в течение года освободить эту квартиру. Так требует хозяин, он сам собирается тут жить. Кроме того, он утверждает, что сдал жилье мне, одинокой турчанке, а теперь мы живем тут втроем. И ведь прав, гаденыш.

– Мы могли бы съехаться, – прошептал Тойер и тихонько признался себе, что не прочь разделаться со счетом до ста одного. Поэтому и сказал. Счет… при мысли об этом у него до боли сладко потянуло внизу живота. Что с Ильдирим? Она стонет? Нет, плачет. Растрогана. Не зная, что ему делать, могучий сыщик прибег к своему излюбленному методу решения проблем. Он заснул.

4

Воскресенье прошло тихо и спокойно, у четырех сыщиков даже постепенно закралось подозрение, что они малость перестарались в своем служебном рвении. Судебные медики поддерживали версию преступления с применением насилия. Роня приняла большую дозу снотворного. По их мнению, она очень быстро отключилась. Невероятно, чтобы она могла в таком состоянии перелезть через заграждение.

– Все они баловались дурью! – проорал Хафнер. – Те же Баадер, Энслин. Поглядите-ка на Малера, теперь он вместе с нацистами. А ведь такие вещи не делаются без наркоты. – Разглагольствуя, Хафнер так часто прикладывался к своему «флахману», что Тойеру невольно пришло на ум определение «беспробудно».

Лейдиг, чьи руки летали над клавиатурой компьютера почти как у пианиста, торжествующе объявил:

– Вот, шеф, мы получили психологическое заключение на нашего нового знакомого. Составлено в семидесятые, когда Пильц, он же Шустер, был объявлен в розыск. «Один из глашатаев крайних левых в Гейдельберге, студент-социолог Конрад Шустер, в шестидесятые годы бежал при драматических обстоятельствах из Потсдама в Западный Берлин. С тех пор им владело парадоксальное состояние духа: если уж ему удалось под огнем пограничников перейти через границу восточного сектора целым и невредимым, самые трудные задачи стали казаться ему решаемыми, все дело лишь в желании и соответствующем настрое. Он нередко балансировал на грани мании величия. С другой стороны, бегство на Запад не принесло ему желаемого успеха. Прежде всего, ему не удавалось преодолеть страх перед экзаменами, ведь успешно выдержанный экзамен – тоже своего рода переход через границу, и кто знает, что его ждало по ту сторону, что, наконец, гнало его в объятия СКП».

– Там написано, как он потерял клешни? – поинтересовался Хафнер. – Что, неужели из страха перед экзаменами он сгрыз ногти вместе с руками?

– Да, тут у меня все есть, – Штерн помахал пожелтевшим документом, напечатанным еще на матричном принтере.

Начало девяностых, машинально отметил Тойер.

– «В 1974 году Шустер решил перейти на нелегальное положение, точнее говоря, отправился на Ближний Восток перенимать опыт. По свидетельству очевидцев, он проявлял во время обучения отчаянную храбрость; с другой стороны, лень мешала ему доводить всякое начатое конкретное дело до конца».

Тойер кивнул:

– Раздвоение личности, заключение говорит именно о нем.

– «Он убил без приказа сотрудника немецкого посольства в Бейруте, вместо того чтобы просто вести за ним слежку, и попал таким образом в поле зрения полиции. Но его хозяева не успели привлечь Шустера к ответу за этот проступок – по неосторожности он поджег взрывчатку и лишился рук. Благодаря этому он избежал ликвидации, однако его отправили в ГДР. Там началось его новое существование под фальшивым именем».

– Мюллер, – захохотал Хафнер. – Мюллер! Вот убожество.

– «Впрочем, никаких привилегий он там не получил, поскольку когда-то сбежал на Запад». – Штерн опустил распечатку. – После объединения Германии его в конце концов разоблачили. Невзирая на увечье, он получил свои пятнадцать лет и, вероятно, был отпущен досрочно, прошлым летом.

Лейдиг потряс головой:

– Но убийца все-таки не он. Скажи еще, что он вор-карманник.

Тойер просто не желал верить, что Пильц вне подозрений. Почему ему не верилось? Из старческого упрямства? Телефонный звонок оторвал его от тяжких раздумий.

Шел снег. Такое зрелище способно было настроить на романтический и уютный лад даже самую черную душу. Белые хлопья плясали вокруг старинных готических фронтонов, ребятишки с ликующими воплями носились по узким улочкам.

На Хейлиг-Гейстштрассе коллеги-полицейские выставили заграждение. Значит, он подходил к месту происшествия, как всегда, последним из своей группы. Впрочем, ему осталось преодолеть еще одно препятствие: Зельтманн собственной персоной стоял возле бело-красной пластиковой ленты и пытался сдерживать быстро увеличивавшуюся толпу зевак.

– Господин Тойер, боже правый, что же это такое? Где вы были, позвольте задать вам такой нескромный вопрос!

– Я ведь уже здесь, – буркнул старший гаупткомиссар и стал грубо проталкиваться сквозь толпу.

– Семнадцать минут, целых семнадцать минут вы шли сюда, хотя этот путь можно проделать и за четырнадцать минут, – заверещал директор полиции. – Я предупреждаю вас – мое терпение не безгранично! Скоро оно лопнет!

Кто-то дернул Тойера за рукав, он в ярости оглянулся. Это оказалась Бабетта. Рядом с ней стоял ухмыляющийся парень с черными волосами, тщательно зачесанными назад с помощью геля.

– Я Озгюр, – сказал мальчишка. – Круто. Я хочу стать полицейским.

– Никаких контактов на месте происшествия, никакой информации журналистам, – бессмысленно тараторил Зельтманн.

Тойер тряхнул головой, зачем-то потрепал Бабетту по плечу, затем молча поднырнул под ленту. Что тут было говорить. Он сделал несколько шагов. Навстречу ему уже шел Штерн:

– Гунтрам Нассман, пастор из церкви Святого Духа, найден убитым во дворе. Довольно сильно изувечен. – Они свернули во двор пасторского дома. – А самое странное то, что у него в кармане или в руке было письмо Рони. Во всяком случае, оно лежало рядом с его трупом.

– Письмо от убитой? – глупо переспросил Тойер.

Штерн кивнул.

– Я ничего не понимаю, – сообщил он.

Пасторский дом стоял на большом участке земли, что было большой редкостью в Старом городе с его теснотой. Там даже сложилась грубоватая поговорка: «Сосед примет льняное семя от запора, а у меня понос». Справа от основного здания находился недавно сооруженный павильон, вероятно, предназначенный для приходских мероприятий. Тойер не очень-то знал, чем занимаются пасторы при жизни, и сейчас складывалась не самая удобная ситуация для того, чтобы это выяснять. Да и представить себе это место в обычное время теперь, в возникшей суете, было нелегко. К сожалению. Ведь Тойер прежде всего старался мысленно переноситься в моменты, предшествовавшие преступлению, – это был его первый шаг в расследовании. Так что на сей раз то, что он не посещал церковь, оказалось его минусом.

Труп лежал под белой простыней возле ступеней, ведущих к порталу.

– Отпечатки подошв нашли? Снег может сослужить нам хорошую службу! – крикнул Тойер.

– Ничего мы не нашли, – вздохнул Лейдиг. – Снег начался лишь час назад. А следы, если и были, то их успели затоптать. – Он махнул рукой в сторону оттесненных зевак.

К гаупткомиссару подошел молодой полицейский:

– Вы хотите взглянуть на труп?

Тойер подумал: «Нет» – и утвердительно кивнул.

Череп был сильно деформирован. Наверху, над входной дверью, было распахнуто окно.

– Сброшен? – шепотом спросил Тойер.

– Череп раскололся. Возможно, от удара о камни. – Лейдиг произнес это холодно и спокойно. В таких вещах маменькин сыночек был наименее впечатлительным из всей группы. – Подождите, я сейчас посвечу.

Тойер махнул рукой, мол, не надо, но яркий конус уже выхватил из тьмы лужу крови и что-то белое.

Ильдирим сидела за кухонным столом и обливалась слезами: она резала лук.

– Можно, я помогу? – спросил Озгюр. – У нас в школе я ловко режу лук. На уроках домоводства.

Ильдирим помотала головой.

– Честное слово, клянусь.

– Озгюр… – Она смотрела мимо него, на свою Бабетту. Девочка похорошела, теперь ее уже не назовешь страшненькой, и это приятно. Румяные щечки, здоровый вид у малышки… Он трахает ее, молодой похотливый кобелек… Что ж, такой возраст… старшеклассник… Я и сама была старшеклассницей… я должна дать ему шанс. Засранцу этому.

– О'кей, Озгюр, – со стоном проговорила она. – Тогда почисти мне лук. Всю сетку.

– Эй, там ведь его много. Что вы собираетесь готовить?

– Луковый суп, – ядовито ответила прокурор. – Бабетта, мне нужно с тобой поговорить.

– Луковый суп, – смиренно повторил мальчишка. Зрелище получилось трогательное: парнишка, словно сошедший с обложки молодежного журнала «БРАВО», сидел за стареньким кухонным столом и – достаточно ловко – чистил злой лук. Ильдирим отвернулась и вытащила девочку из кухни.

– Он глуп, – прошипела она. – Неужели тебе не ясно, что он глуп?

Бабетта посмотрела на нее с нежностью и чуть ли не свысока:

– Я не собираюсь выходить за него замуж…

– Значит, ты согласна со мной, что он глупый?

– Но ведь я тоже такая же…

Приемная мать ничего не могла возразить. При всей любви у нее тоже были подобные подозрения – хотя в последнее время они почти исчезли… Может, все дело в любви, она ослепила ее? Родительская забота, беседы по душам, выговоры, конфликты, иногда доводившие ее до отчаяния, теперь казались ей выходом, спасением из водоворота вопросов и проблем.

– Короче, так нельзя себя вести. Твой дружок вернулся с каникул раньше времени, и ты поскорей смылась. А потом рассказала, что, оказывается, вы еще мешали Иоганнесу работать… В Старом городе…

– Это было случайно… и мы вовсе не мешали ему.

Ильдирим обняла смущенную девчушку и долго не отпускала ее, целую минуту. Бабетта молчала и, казалось, радовалась таким проявлениям нежности меньше прежнего. Потом украдкой поглядела на часы. Перехватив ее взгляд, приемная мать разжала руки и озабоченно спросила:

– Как ты относишься к нему, нормально? Я про Тойера…

– Да, вполне… Вообще-то он смешной… Похож на медведя, который чем-то обкурился…

До выяснения того, откуда у Бабетты такие наркотические аллегории и не кроется ли за ними ее собственный опыт, дело не дошло, так как Озгюр крикнул, что он уже почистил и мелко нарезал весь лук не только из первой сетки, но и из второй, которую взял в кладовке.

Полночь давно миновала. Тойер, предпоследний из сотрудников полиции «Гейдельберг-Центр», все еще сидел на работе. Самый последний сотрудник сидел напротив него: доктор Зельтманн, собственной персоной.

– Прочтите мне письмо Рони, господин Тойер. Тойер судорожно сжал копию записки, словно ученик, застигнутый врасплох учителем.

– Не надо считать, что это ваше частное дело, мой дорогой.

Могучий сыщик кивнул. Он был вынужден – к собственному удивлению – признать, что шеф прав.

– «Дорогой Несси…» – начал он.

– Несси? – истерично воскликнул Зельтманн.

– Должно быть, она так его называла. Вообще-то он Гунтрам Нассман.

– Пастор называется… Наше общество явно деградирует. Катится куда-то в пропасть… Господин Тойер, вы верите в Бога?

Тойер ничего не ответил, лишь задумчиво посмотрел на Зельтманна. А тот все больше углублялся в дебри демагогии. Половинки щегольских очков косо сидели на его сером лице.

– Бог теперь мыслим только в отчаянии и в тоске человека по Освенциму, – вещал он.

– Что-что? Простите, не понял. У кого, вы говорите, тоска по Освенциму?

– «По» – это нравственно-этический параметр, не пространственный, поймите меня, пожалуйста… Тоска и стыд из-за совершенного там. Во всяком случае, я где-то об этом прочел, вот только уже не помню, где…

Гаупткомиссар вздохнул и стал читать.

27.12.2002 г.

Дорогой Несси!

Мне нужно поговорить с тобой. Сама я не могу решить, что мне делать. Но подозрение, кажется, подтверждается, завтра я буду знать больше.

Можем ли мы тогда увидеться?

Роня

– Ясно как день, – простонал Зельтманн и театрально поднялся со стула. – Ох, что за мир, в котором пастырь ведет, я бы сказал, к пропасти свою овечку, своего агнца…

– Я вас не понимаю. – Тойер был искренне озадачен. – На этот раз уже не в принципе, а конкретно не понимаю.

Зельтманн улыбнулся, но улыбка удалась ему уже не так хорошо, как раньше.

– Я не удивлюсь, если этот господин Нассман…

В последующие дни в полиции «Гейдельберг-Центр» не хватало одной вещи. Нет, не покоя – наряду с лихорадочной активностью в рабочих кабинетах и коридорах устраивались маленькие перекуры на улице (общие) или в кабинете (Хафнер наедине с Хафнером). Не было недостатка и в новых фактах, нет-нет. Тойер и его ребята знали: в принципе это должно бы их удовлетворить, однако будучи мелочными и завистливыми, они не испытывали удовлетворения, и меньше всего упрямый шеф группы.

Все шло паршиво. Дело просто разваливалось само собой. Так чего же не хватало полицейским? Не хватало, собственно, табло, на котором заинтересованная публика могла бы следить за результатами популярного в «Гейдельберг-Центре» поединка между Тойером и Зельтманном:

Тойер – Зельтманн

0:0

0:1

0:2