Текст книги "Жертвенный агнец"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Я с вами, – слабым голосом сказал Штерн, – на сто процентов. Только давайте обсудим все детали завтра, ладно? Мне плохо.

– Завтра я приду к вам, – кивнул Тойер, – ведь это не запрещается. Только перед этим я побываю у нашего дорогого боснийца Адмира.

– Томас, ты вызовешь мне такси?

– Какое такси? Я сам отвезу тебя домой, – пообещал сияющий Хафнер.

– Не выдумывай! – урезонил его Лейдиг, поглаживая желудок. – Можно, я оставлю здесь до утра свою машину?

– А моя осталась в Нусслохе, – простонал Тойер. – Значит, все опять усложняется…

– Что, вечера не хватило? Кусок ночи отхватили? – пошутил таксист.

– Отчего же не отхватить, ведь иначе она никогда не кончится, – виртуозно парировал Тойер. Желудок вел себя пристойно, но вот голову словно вычерпали изнутри круглой ложкой, какой раздают порции мороженого.

– Перегар почти не ощущается, – успокоил его водитель, – но видок у вас еще тот, сильно помятый.

– Зато вы настоящий красавец, – вздохнул больной сыщик.

Разговор был окончен, дело не завершено, не хватало информации, многому приходилось учиться. Например, в то же утро Тойер узнал, что такси до Нусслоха стоит 30 евро.

8

В тюрьме он бывал не слишком часто. Не возникало необходимости. Здесь же, в Мангейме, и подавно лишь однажды, на экскурсии, посвященной уголовно-процессуальным… ах, он уже не помнил, как называлась та бессмыслица. Тойер не разделял терминологической одержимости своих коллег по профессии.

Во всяком случае, тюрьма была ужасной. Он не мог ничего возразить против распространенных утверждений, что, мол, живут там как в отеле, только за решеткой, так как ему в решающий момент всегда не хватало слов, чтобы выразить то, что хотелось. Ведь тюрьма – это вечность.

Снаружи она напоминала скорее средневековую крепость, но ее величина была обманчивой, это он знал. Большую часть там занимала пустота, масса пустоты, разделяющей внутреннее и наружное пространство.

Прежде чем перейти улицу и направиться к воротам, он откусил половину пастилки «Фишерменс френд», ведь никогда не знаешь, что выкинет твой организм, – впрочем, он чувствовал себя на этот раз вполне сносно. А поскольку в тюряге все стены покрашены в зелено-желтый, а все двери в желто-зеленый цвет, там каждый человек выглядит бледно.

Он нажал на кнопку звонка возле железных раздвижных ворот и назвал в домофон свою фамилию. Рядом с ним стояла изможденная женщина с маленьким ребенком, похоже, цыгане. Очевидно, они пришли сюда очень рано. Может, мужа должны отпустить? Нет, по-видимому, просто свидание. Цыган так просто не отпускают, а удерживают за решеткой под разными предлогами.

Ворота открылись. Тойер очутился в наружном отсеке. Сначала ему пришлось иметь дело со здоровяком, восседавшим за перегородкой из плексигласа. Накануне с ангельским терпением он настоял на том, чтобы свидание состоялось в камере, а не в обычной комнате для посещений. Он рассчитывал встретиться с мальчишкой в подавляющей атмосфере тюремных будней. В конце концов такой вариант был одобрен, это знал и его собеседник. Тем не менее – вероятно, таков был здешний ритуал, – каждая деталь посещения еще раз громко обсуждалась через стеклянную перегородку: «да», «верно», «точно», «вы правильно поняли…»

– Вам ясно, что вы должны поставить свою подпись?

– На сто процентов.

– В случае захвата заложников мы не отвечаем за последствия!

– Да, разумеется, – пролаял теряющий терпение комиссар.

Сотрудник тюрьмы привел в действие зуммер; отворилась следующая, небольшая дверь. Теперь их ничто больше не разделяло. Тем не менее полицейский по-прежнему продолжал орать. Вероятно, по-другому говорить он не умел.

Под его оглушительный рев Тойер опустошил свои карманы.

– МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН ОСТАВЬТЕ ЗДЕСЬ!

Тойер покорно кивнул.

– ТЕПЕРЬ ПРОЙДИТЕ ЧЕРЕЗ ДВОР И ЖДИТЕ У ЗЕЛЕНОЙ ДВЕРИ. ТАМ ВАС ВСТРЕТЯТ!

Открылся следующий отсек; гаупткомиссар прошел через наружную полосу заграждения.

Теперь он очутился на чужой планете.

Вокруг было тихо, но это свидетельствовало лишь о том, как далеко еще он от цели, ведь в самой тюрьме всегда шумно, всегда. Он остановился, переминаясь с ноги на ногу, и чуть не потерял равновесие. Дверь открылась, на этот раз без помощи механики. Молодой надзиратель держал в руке огромный ключ.

– Следуйте за мной.

Тойер изо всех сил старался не отстать, дорога была запутанная. Винтовая лестница, еще две тяжелые двери, затем решетка с бронированным стеклом, коридоры, еще лестница, еще шлюз, темный коридор… Постепенно он стал различать характерный гул. Две тысячи мужчин в ограниченном пространстве, некоторые всю свою жизнь вот так.

– Вы из гейдельбергской полиции?

– Оттуда.

– Чтобы пройти к камерам предварительного заключения, нам придется пересечь внутренний двор, а там сейчас как раз открылись двери камер. У вас случайно нет какого-нибудь смертельного врага?

Тойер задумался, и ему пришла на ум целая дюжина врагов.

– Нет, – ответил он.

Последняя дверь, и они внутри тюрьмы. Здание в плане было круглое, как колесо. В центре этого колеса высилась стеклянная будка с двумя охранниками, под рукой у них имелись всевозможные средства коммуникации, от сигнального колокола до рации. Вокруг будки шли три открытые галереи, от них, словно спицы от втулки колеса, расходились коридоры. В пустом внутреннем пространстве этого адского колеса каждый этаж был защищен проволочной сеткой. Тойер знал, почему. Чтобы никто не смог сигануть через перила в верную смерть, а также, конечно, чтобы никого не сбросили другие заключенные, сводя счеты. Он подумал о Роне Дан.

Открытые двери означали, что заключенные могли теперь выйти на пару часов в коридор, но не на свежий воздух. Час прогулки во дворе был еще впереди, а после 17 часов всех снова запирали. Тойер уже перестал вести счет пройденным дверям.

Коридоры и нижняя площадка были полны народу, будто школьный двор во время перемены. На Тойера со всех сторон глазели мрачные личности, но он пока что это игнорировал. Особой тюремной одежды тут не было, преобладали тренировочные костюмы и шлепанцы. Многие заключенные выглядели аккуратно, другие опустились. Повсюду виднелись объявления, запрещающие курение, но они явно не действовали.

Проводник, казалось, угадал его мысли.

– Мы позволяем им курить. У нас другие проблемы. Мы тут все мучаемся.

Комиссар кивнул. Они почти обошли стеклянную будку.

– Летом тут просто невыносимо, – громко рассказывал надзиратель, которого явно не волновало, что его слышат заключенные. – Жуткая жара во всем здании. Люди быстро слетают с катушек. Нервы сдают. Те, что из предварительного заключения, регулярно поднимают бузу. Ведь они не выходят из камер кроме как на часовую прогулку… – Казалось, парень привык часто водить посетителей и отрабатывал привычную программу, хотя комиссар, разумеется, знал большую часть из того, что он рассказывал.

– Сейчас все на местах? Я-то думал, что днем многие работают.

– Сегодня почти все здесь. Работают только те, кто имеет отношение к кухне. Мастерские сегодня закрыты на профилактику – их обыскивают. Регулярно. Заключенные ухитряются устраивать там свои тайники.

Коридор предварительного заключения был отгорожен еще одной дверью. Общий гул, вызывающий в памяти пчелиный улей, приутих, зато теперь стали слышны разговоры в камерах. Некоторые заключенные что-то орали полицейским сквозь запертые двери, другие механически выбивали ритмы на дверях, окнах или стенах. К этому добавлялась громкая музыка, которая причудливо смешивалась, вырываясь в коридор.

– Вот мы и пришли, – произнес надзиратель и поискал нужный ключ в своей огромной связке. – Если хотите знать мое мнение, то парню место среди подростков, а не во взрослой камере. Он еще сущий ребенок. Хотя ему почти двадцать. Когда мне прийти за вами?

– Вы меня запрете в камере? – У сыщика перехватило дыхание от испуга.

– Я не могу тут долго оставаться. Через полчаса загляну опять, и вы тогда решите, нужно ли вам еще время. Да он не агрессивный.

– Я его знаю, – с достоинством сообщил гаупткомиссар. – Ведь это я его арестовал.

– А-а, – ухмыльнулся надзиратель. – Вы тот самый, на самокате?

Дверь отворилась.

Адмир сидел на своей койке, отвернувшись к стене. Даже теперь на нем был небесно-голубой хип-хоповский прикид, который и привлек к себе внимание комиссара. Когда полицейские вошли, он продолжал смотреть на стену и никак не реагировал.

Тойер услыхал, как за его спиной клацнул тяжелый запор. Взглянул на часы. Ему предстояло провести полчаса в заключении. Головная боль вернулась вновь.

– Я хотел привлечь к себе внимание, – проговорил Адмир, не поворачивая головы. – Я уже говорил про это вашим, несколько раз говорил.

Тойер молчал. В окне виднелся кусок основного корпуса и клочок неба. Пролетела пара птиц.

– Как же ты узнал про тот дом в Гейдельберге? – спросил комиссар.

– Утром того дня я купил в Мангейме газету «Рейн-Неккар-Цейтунг». Там был… э-э-э… снят дом пастора. Я прочел заметку, и мне тут же стало ясно, как привлечь к себе внимание. Я подумал, что подожгу дом, и все обо мне заговорят…

– Да, – согласился Тойер, – разумеется. Точно такой рассказ можно услышать, когда мы, копы, печатаем на компьютере протокол. Когда человек чего-то не понимает, он учит текст наизусть. Но ведь я тебя спросил, Адмир, а не кого-то там еще.

Мальчишка молчал. Сыщик огляделся по сторонам. Чем тут занимался такой на редкость тупой парень. Возле него лежали два журнальчика – «Браво», специальный журнал для фанатов хип-хопа, с другой обложки ухмылялся накачанный анаболиками культурист.

– Тебе удается здесь поспать? – спросил он тихо.

– Ну, более или менее, – ответил парень, все еще уставившись на стену. – Вот только иногда по ночам тут орут во всю глотку. Тогда уж не заснуть.

– У тебя ведь есть сестра, верно?

Кивок.

– Младшая сестра.

– Ты скучаешь по ней?

– Нет, не скучаю. Она меня доставала.

Несмотря на свой возраст, рассуждал он как ребенок, так что надзиратель был прав. Просто поджег что-то не в нужном месте: нулевая толерантность. Предварительное заключение во взрослой тюрьме. С другой стороны – его никто не принуждал поджигать дом. Идиот.

– Повернись, наконец, ко мне по-человечески, – резко приказал Тойер.

Адмир повернул голову. Правая половина его лица распухла, глаз почти заплыл.

– Что это у тебя с щекой?

– Когда-меня-арестовали-я-ударился-головой-о-железный-столб-уличного-фонаря…

– Я знаю, – раздраженно перебил его Тойер. – Ведь это я тебя и арестовал.

– Ах это вы! – Адмир равнодушно кивнул.

– Почему ты принялся все поджигать, Адмир? – Он схватил парня за плечо. – Ты и сам не знаешь? Или все-таки можешь мне о чем-нибудь рассказать?

Адмир глядел мимо него, на дверь.

– Я сидел на кухне, за столом; еще до Рождества. Слушал музыку, на полную громкость. Постучали соседи. Но когда звук включен на полную мощность, ничего не слышно. Вообще-то я всегда слушаю громкую музыку… Потом закричала моя сестра, маленькая. Так громко, что я услышал. Тогда я выключил музыку и пошел к ней. Она упала с кровати и ревела, вся мокрая. Мама придет в десять, сказал я ей. Утешить хотел. Я нервничал, злился, не хотел оставаться дома и ждать, когда вернется мать. Это всегда стресс. Почему ты то не сделал, почему это не сделал, а это не так сделал! Всегда одно и то же. Я решил устроить что-нибудь громкое, от скуки. Там, где мы живем, подвалы сделаны так: большая комната разгорожена досками. Точней, большое помещение. Подвал рядом с нами принадлежит семье с верхнего этажа, а дальше подвал Ребергов. Муж там в больнице, а жена почти не встает. К ним всегда ходит медсестра. И вот тогда я подумал… у меня появилась клевая идея…

Он замолк. Его посетитель кивнул:

– Ну? Что же потом?

– Реберг всегда привозит бензин из Люксембурга, там дешевле, и всегда в пятилитровых канистрах. Все об этом знают. Канистры стояли там. Я выдавил ножом запор из доски. Вышло легко… Я решил кое-что сделать. Назло всем.

Комиссар вздохнул:

– И после этого ты поехал в Гейдельберг? В Старый город? Твои родители уже были тут у тебя?

Адмир потряс головой. Вероятно, ему было больно, но такие болваны обычно бывают выносливыми.

– Мать… она почти не говорит по-немецки. Она не знает, как сюда ехать. Может, ей объяснят соседи, кто-нибудь из них. Я не знаю.

– А отец?

– Они развелись. Он женился на другой. Но мне кажется, он скоро придет.

– Где он живет?

Молчание.

– Я хочу знать, где он живет. Слушай, Адмир, мне что, твою мать об этом спросить? Мы ведь можем сделать это через переводчика. Тебе это надо?

– В Гейдельберге, – тихо прошептал Адмир. – В Старом городе, прямо за Карлстор, социальное жилье. Там, возле Герренмюле, последняя дверь. Фамилия отца Зуберович, такая же, как у меня.

Тойер усмехнулся:

– Догадаться насчет фамилии дело несложное, под силу даже полиции. Ты иногда навещаешь отца?

– Иногда да. – Адмир разглядывал пол. Серый бетон с какими-то пятнами.

– В тот день ты тоже был у него?

Адмир сначала молчал, потом:

– Мы приехали в Германию в девяносто пятом году, из-за войны. Отец был в лагере, потом мы бежали. А после начались ссоры. Потом родилась сестра, а он нас бросил и теперь снова женился. Жена опять из Боснии, и она вкалывает, а он бездельничает…

Надо дать ему разговориться.

– Сначала мы жили в Неккауэр-Хайме.

– Знаю.

– Да, потом переехали в Фогельштанг, потом в Рейнау, потом в Неккарштадт.

– И ты каждый раз попадал в новую школу?

– Да, но я не… в общем…

– Ты не очень часто бывал в школе?

Адмир кивнул. Тойер взял в руки журнал про бодибилдинг и открыл его наугад.

– Ну-ка, Адмир, прочти мне что-нибудь.

Парень с испугом посмотрел на него:

– Зачем это?

– Ну, скажем так: я полицейский и хочу услышать, как ты читаешь.

Покорно, но растерянно Адмир уставился на строчки:

– Бицепсы… бицепсы можно разными метрами…

– Тут написано «различными методами», – перебил его Тойер. – Адмир, я говорил с твоим бывшим учителем немецкого.

– С каким из них? Они все педики…

– Ты не покупаешь газет и не читаешь их вообще. В Гейдельберг ты приехал, потому что хотел увидеть отца. Бедный парень. Так или иначе, но я точно знаю, что возле пасторского дома тебя тогда не было.

– Я там был, – слабо возразил Адмир. – Был там. Я все подписал. Возможно, я получу мягкое наказание как несовершеннолетний и тогда буду мыть машины «скорой помощи», и вообще… это я все сделал.

– Ты сидишь в камере предварительного заключения! – заорал комиссар. – Не думай, что тебе удастся легко отделаться. Ведь на тебе висят сейчас пять поджогов. А я говорю – не пять, а четыре!

Адмир молчал.

– Когда я гнался за тобой…

– На самокате…

– Заткнись… Когда я тебя преследовал, ты треснулся о фонарь. Но только левой стороной своей пустой башки. Я ведь видел!

Адмир помотал головой и повторил со слезами на глазах:

– Это я все сделал.

Тойер подождал продолжения, но не дождался. Через некоторое время надзиратель отпер дверь. Комиссар ушел.

– С кем вы хотите переговорить? – Мангеймский сотрудник сосредоточенно изучал содержимое бумажного стаканчика, который держал в руке.

– Мне нужен Петер Плац.

– По какому вопросу?

– По профессиональным делам.

– Кто вы по профессии?

Усатый и немного грубоватый сотрудник, похожий на Хафнера (гейдельбергскому комиссару ни за что нельзя рассказывать об этом, так как он испытывал к мангеймским коллегам неприязнь на грани паталогической), оторвал глаза от стаканчика и удостоил посетителя взглядом человека, поднявшегося на высокую гору и устало созерцающего суету жизни, мельтешащей где-то у подножия.

– Я, – пропел могучий сыщик, – полицейский. Старший гаупткомиссар Тойер из Гейдельберга. А вы ведь не старший гаупткомиссар, иначе не сидели бы тут, на входе, как последний болван.

Парень перепугался, так перепугался, что вмиг спустился с горы. И стал самим собой, обычным оденвальдским простофилей, надевшим полицейскую форму.

– Да, то-то я смекнул, что вы не простой посетитель, а вылитый гаупткомиссар. Господин гаупткомиссар, так это вы гнались за поджигателем на самокате?

Тойер промолчал. Парень молниеносно слинял из приемной.

В этой части Мангейма, в Неккарштадте, отделение полиции выглядело как обшарпанный филиал сберкассы, филиал сберкассы походил на киоск, а киосками назывались дыры, куда хотелось поскорее сунуть деньги и убраться подобру-поздорову.

Да, Тойер тоже испытывал некоторую неприязнь к этому прямолинейному городу, хотя понимал, что это ужасно глупо. Соседние почти слившиеся города упрекали друг друга во всевозможных грехах, зато все вместе ненавидели Штутгарт с его швабским правительством. Все страшно нелепо.

– Ах, господи, кого я вижу? Тойер! Какими судьбами? Что, проблемы, коллега?

Типичный мангеймец… Надо подтянуть живот…

Ильдирим поглядывала в окно кабинета, дожидаясь Бабетту. Они уговорились, что в полдень вместе сходят куда-нибудь поесть. Сегодня в городе что-то не ладилось с транспортом. В принципе это должно было заинтересовать ее как работника прокуратуры, но не заинтересовало, она давно не звонила и в школьный родительский комитет. Хотя мать, родительница – не данность, а сравнительно сложная работа. И винить окружающих проще, чем что-то делать самой.

Бабетта не появлялась. Ильдирим мрачно склонилась над очередным делом: некий ловкач ухитрился стать нежелательным лицом почти во всех окрестных ресторанчиках и пивных. Тем не менее он сумел совершить еще один «подвиг». Новая пиццерия в Эммертсгрунде с замечательным названием «Три осла»: легкая закуска, затем детское блюдо «спагетти болоньезе», три бокала красного сладкого «шорле» – вина с минералкой. Далее все шло по обычному сценарию: прохвост не захотел платить и спокойно ждал, когда явится полиция. Прокурор неожиданно решила: надо как следует врезать наглецу, в основном за жуткий выбор напитка. Стук в дверь. Вошла Бабетта.

– Привет! – Приемная дочь небрежно смахнула со спины рюкзак; она носила его на одной лямке – так «круче». Ильдирим уже пыталась применять воспитательные меры, что-то говорила про неправильную осанку и важность хорошего здоровья, но все дело завершилось тем, что девочка вежливо поинтересовалась, как себя чувствуют курящие астматики.

– Я порвала с Озгюром.

– Да что ты? Неужели? – Прокурор собрала всю свою волю, стараясь не слишком бурно проявить свою радость.

– Он считает суперским то, что сделал парень из Мангейма, тот поджигатель. А сам при этом болтает направо и налево, что хочет стать полицейским. Тупой кретин.

Ильдирим встала:

– Ладно, сегодня пообедаем не в столовой. Пойдем в «Крокодил» или, скажем… куда-нибудь в Вестштадт! Да?

– Ты решила хорошенько это отпраздновать, да? – Бабетта откинула прядь с лица.

– Нет-нет, – поспешно забормотала Ильдирим, скрывая внутреннее ликование. – Просто, по-моему, это серьезный шаг и сделать его обычно бывает очень трудно. Кроме того, я считаю, что ты заслужила небольшой праздник… А вообще, я просто рада, что этот круглый идиот от нас отстал. Да, рада. Кстати, вы пользовались презервативами?

– Ясное дело, мама, – усмехнулась Бабетта. Они смотрели друг на друга.

– Как ты меня назвала? – На глаза Ильдирим навернулись слезы. – Как?

– Я случайно. Тебе не нравится? Неловко?

– Очень нравится, – всхлипнула прокурор и притянула к груди приемную дочь. – Я закажу самые дорогие блюда, какие есть в «Крокодиле», – добавила она, шмыгнув носом. – Малышка моя…

– Пожалуй, я должна сообщить тебе еще одну вещь, – прошептала Бабетта и погладила львиную гриву своей прослезившейся матери. – Вообще-то я снова влюбилась. Костас грек.

Через полчаса, в «Крокодиле», прокурор Бахар Ильдирим выбрала дежурное блюдо – не самое дорогое.

– Ты намекаешь на то, что я вынудил мальчишку дать признательные показания? – Плац улыбался, но получалось не очень убедительно.

– Боюсь, я могу намекнуть тебе еще на кое-какой нюанс, – буркнул Тойер. – Тут я вспомнил… Ты ведь левша…

Плац кивнул, его глаза сузились в щелочки. Вообще-то он не сильно изменился за эти годы. Выглядел почти так же, как прежде. Поджарый, короткий ежик волос, усы, очечки в тонкой оправе, искусственный загар, приобретенный в солярии, золотая цепь на шее. Из молодого сутенера стал старым.

– Так вот, правая щека парня выглядит плоховато. При задержании я случайно запомнил, что он не этой стороной морды влепился в фонарь. Значит, ты врезал ему один раз или, возможно, несколько.

Плац откинулся на спинку стула:

– Тойер, слушай, мы никогда не были друзьями, это ясно. Но парень находился в Гейдельберге, когда произошел поджог. Что это, случайное совпадение? Как ты думаешь? Про дом было написано в газете…

– Он практически не умеет читать.

– Зато он видел картинку, я точно знаю. Слушай, Иоганнес, вы там живете в вашем кукольном Гейдельберге… А тут огромный город! Я слышал о твоих успешных делах. Но у нас в Мангейме такие происшествия едва ли не каждый день…

– Ну конечно, – фыркнул Тойер, – и первая дрезина, и первый автомобиль – все из Мангейма! Между прочим, у нас в городе находится старейший университет Европы!

– Старейший в Германии, дорогой мой! – разгорячился теперь и Плац, который так же, как и Тойер, вырос в Гейдельберге и прослушал в школьные годы местный курс краеведения с сильной патриотической окраской. – Пражский был старше!

– Был? А теперь уже нет, или как тебя понимать? – Тойер почувствовал, что его слегка потеснили, и перешел в атаку. – Ты всегда выбивал из задержанных признания, сволочь!

– Сволочь?

– Почему тебя выперли из Фрейбурга? Что ты там наколбасил? – Взгляд гневного сыщика невольно остановился на календаре с альпийскими мотивами, который висел за левым плечом оппонента. – Календарь прошлогодний, – сказал Тойер с холодным гневом. – Почему ты здесь? Ведь не сам же ты попросил перевести тебя в Мангейм. С курорта в ад. Этого не сделает ни один нормальный человек!

Плац опасливо оглянулся по сторонам:

– Не надо так громко говорить. У ребят тут отличный слух… Видишь ли, у меня были осложнения в личном плане. Тридцать лет брака, сам понимаешь, что это значит. Ничего служебного…

– Ты зачастил в бордели, – твердо заявил Тойер и кивнул сам себе.

– Что ты понимаешь в таких вещах? – Плац поскреб макушку. – У тебя ведь нет семьи.

– Что ты говоришь? – едко возразил гейдельбержец. – Еще как есть. И она увеличивается.

Плац молчал; казалось, он что-то обдумывал или выжидал. Потом с упрямым видом откинулся назад:

– Я не позволю. Это поклеп. Твое положение тоже не из блестящих. Как и всегда. Не лезь в мои дела. Парень поджег дом, это точно. Такие говнюки сами не знают, куда их занесет через минуту. Ты ведь сам его арестовал…

«Если и он сейчас вспомнит про самокат, я за себя не ручаюсь…» – подумал Тойер.

– Остальное доделал я. Люди снова могут спать спокойней. Ведь все в порядке. На допросах присутствовал один из моих коллег. Он может подтвердить, что все было в рамках закона.

– У тебя всегда находился кто-то, одобрявший твои действия. Тоже какой-нибудь мордоворот с большими кулаками. Таких можно найти в любом отделении полиции…

– Скажи, а у тебя при виде такого засранца никогда не чесались кулаки?

– Никогда, – солгал Тойер.

– Дорогой Иоганнес, твой приятель Фабри ушел со службы потому, что сделал подследственного почти инвалидом. Я ведь всегда чуточку интересовался тем, что творилось у вас. И ты его тогда прикрывал.

Тойер молчал: Плац был прав.

– Я ведь хочу только… Да, как я уже говорил, теперь люди опять могут спать спокойней…

– Что ж, я уверен, – возразил Тойер, – что один человек действительно спит гораздо лучше. Благодаря тебе. Убийца. И если я это докажу, тебя попрут отсюда и ты будешь стоять в белых перчатках на перекрестке и регулировать движение, когда откажет светофор. А я, – добавил он, поглупев от гнева, – стану лично выводить тот светофор из строя. С завидным постоянством!

– Пидер Бац! – презрительно фыркнул Хафнер. – Он и ведет себя как педрила!

– Ладно, все это хорошо, – вздохнул Лейдиг. – Признание подследственного – явная фальшивка. Но он его не отзовет.

Усталый руководитель группы кивнул:

– Да, точно. Появляется все больше подтверждений нашей правоты. Но их пока не хватает, чтобы предпринять официальные шаги.

Молодые коллеги были заняты разными текущими делами. Тойер как ни в чем не бывало сел на свое место. Перед ним лежала толстая книга Рони о террористах. Его осенила некая идея…

После короткого стука дверь отворилась. Вошла и. о. директора Шильдкнехт. Ее голос наполнил старшему гаупткомиссару шум бурлящей в унитазе воды.

– Какая удача. Собственно говоря, я хотела лишь спросить, где вас можно найти. Вы всегда проводите свой отпуск на работе?

– Нет, только когда красят мою яхту… – последовал дерзкий ответ.

Начальница устремила пронзительный взгляд на своего самого старшего гаупткомиссара.

– Вы считаете себя очень умным, господин Тойер. И ловким. Осторожней: я член команды суперумников, куда принимают тех, у кого коэффициент интеллекта не ниже ста тридцати…

Хафнер с размаху ударил Лейдига по плечу:

– А что, давай сложимся с тобой и подадим заявку на дуэт? – По-видимому, за то короткое время, за секунды, которые директриса провела в кабинете, он ухитрился глотнуть спиртного. В определенном отношении молодой комиссар оттачивал свои способности. Шильдкнехт оставила его возглас без внимания.

– Господа, ко мне поступила жалоба из Нусслоха. Несколько наших сотрудников устроили в спорткомплексе настоящий дебош. Пострадавшие припомнили имена Штерн, Лейдлих, Хаффман и Тойрер – приблизительно так те люди называли друг друга во время драки с кельнерами. Им не помогло, что они снимали площадку для сквоша под чужими именами…

– Для бадминтона, – скромно поправил Хафнер.

– Чем, значит, все и подтверждается, – вздохнула Шильдкнехт и уселась на стол Тойера. Ее юбка сдвинулась кверху, из-под нее выглянуло облегающее трико, запахло потом. – Последний раз я вас выгораживаю, – прошептала она. – Не злоупотребляйте этим. Ах, да что там, вы уже злоупотребили… Не злоупотребляйте.

– Ну, я лучше сейчас пойду, – вежливо сказал старший гаупткомиссар и схватил фолиант. Только что, подумав об измененных фамилиях Дана и Пильца, он пришел к мысли, что, возможно, в книге названы и люди, которые до сих пор живут с теми же фамилиями. Тогда в век Интернета удастся их найти, не тревожа официальные инстанции, особенно если фамилии нестандартные… – Не такие, как Шильдкнехт, а какие-нибудь действительно необычные, – глупо произнес он вслух.

Начальница смерила его долгим и печальным взглядом.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – тихо произнесла она, – но допускаю, что мне и понять это не захочется. Теперь я тоже ухожу. И приказываю вам: раз вы в отпуске, так и отдыхайте. По-моему, мое требование нельзя назвать неразумным.

– Отпуск есть отпуск, – тупо суммировал сказанное Хафнер.