Текст книги "Аннемари и капитан"

Автор книги: Карл Векен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

С тех пор родители часто приходили помогать учителю Вольтерсу. Они радовались, что мы быстро учим буквы и вообще делаем большие успехи. Когда учитель Вольтерс в конце учебного года выставил нам отметки – ещё не в табель, а просто на листок, – он и родителям поставил отметки за их помощь. Моя мама получила четвёрку. А мама Деревянного Глаза – единицу. Она была этим очень задета и даже рассердилась. Но зато стала ходить на все родительские собрания. А это было для неё не так-то просто – ведь у неё восемь детей!

А теперь я расскажу – наверно, давно пора! – как Деревянный Глаз и Боксёр получили свои прозвища. Я ведь, кажется, уже говорил, что Боксёр лучший ученик у нас в классе. Или не говорил? Я тоже был тогда одним из лучших. Только ещё немного хромал по арифметике. А Деревянный Глаз – ну, уж он как-нибудь да вылезал всякий раз вместе с нами. Ему всё давалось легко, только вот с домашними заданиями он не ладил.

В самом конце учебного года учитель Вольтерс привёл однажды к нам в класс большого мальчика. Ему было десять лет, но он не умел ни читать, ни писать. Во время войны он не ходил в школу. У нас в классе уже был один восьмилетний, с которым случилось то же самое.

Новенького звали Клаус Хармс. Мы смотрели на него с удивлением.

На первой же перемене он произнёс речь:

– Я ваш Клаф, – сказал он. – Это значит классный фюрер. Мне нужны два адъютанта. Вон ты там, Деревянный Глаз, и вот ты!

Деревянный Глаз ходил тогда в школу с ячменём на глазу. Глаз у него сильно опух. Вид был устрашающий. Может, поэтому тот и выбрал его в адъютанты. Вторым адъютантом он назначил восьмилетнего.

Деревянный Глаз крикнул:

– Какой я тебе Деревянный Глаз? И адъютантом твоим быть не хочу!

– Не болтай, – сказал Клаус. – Будешь носить мой портфель и передавать мои приказы.

– Какие ещё приказы? – поинтересовался Боксёр.

– Вот узнаешь какие, ты, умничек! – ответил «Клаф».

– Спасибо, – сказал Боксёр. – А ты дурачок. Десять лет, а читать не умеешь!

– Хо-хо! – крикнул большой парень. – Ты, кажется, начинаешь дерзить? Эй, адъютанты, ко мне!

Тогда Боксёр вскочил и встал против Клафа.

– На что ты нам нужен, фюрер! – крикнул он. – А если нам такой понадобится, мы его выберем. Вот как Дитера выбрали отвечать за тряпку и мел!

– Заткнись, – сказал большой парень, – а то как дам по очкам!

Боксёр, одной рукой защищая очки, сжал другую в кулак и поднял вверх, как настоящий боксёр.

– Ах, ты боксёр?

Клаф расхохотался и толкнул его кулаком в грудь так, что он отлетел и ударился о парту. Но Боксёр тут же подскочил снова и со всего размаху дал ему в нос.

Деревянный Глаз и я бросились на помощь. Мы здорово отдубасили этого Клафа.

Учитель Вольтерс вошёл в класс, и мы разбежались по местам. Клаф стоял посреди класса и ревел, да и было отчего. Мы, перебивая друг друга, рассказали учителю, что случилось. На следующем уроке Клафа перевели в другой первый класс.

Учитель Вольтерс сердился и ругал нас, но нам показалось, что он притворяется. Мы были уверены, что он, когда был мальчишкой, поступил бы точно так же. А прозвища так и остались – Деревянный Глаз и Боксёр. Мы часто потом вспоминали, как осадили Клафа, пока он ещё не успел стать классным фюрером. Клаф был всего с месяц в нашей школе. Потом его отец переехал в Западную Германию.

Правильно ли мы тогда поступили? Как-то раз мы спросили об этом Отто. Отто – наш пионервожатый. Он сказал:

– Во всяком случае это было лучше, чем подчиниться Клафу.

РАССКАЗ ДЕРЕВЯННОГО ГЛАЗА. НЕ ВСЕГДА НАМ СЛАДКО ПРИХОДИЛОСЬ!

Ну что ж, я расскажу. Только сразу предупреждаю: так складно, как Дитер, я излагать не умею. И по порядку тоже. Вы ведь меня знаете. Я как начну, меня не остановишь!

Мы, правда, решили говорить «по-берлински» только в игре, но всё равно мне трудно объясняться «литературно». Так что если у меня проскользнут разные эдакие словечки, не начинайте сразу орать. Пусть-ка лучше Дитер толканёт меня в бок. Ой! Это за что? Ах, да я, кажется, сказал не «толкнёт», а «толканёт». Но только, чур, толкай не так, как сейчас! А то ещё я приму это за вызов. И тут уж, ясное дело, начнётся драка. Вернее, борьба на ринге.

Нас ведь восемь детей в семье, и все болтают «по-берлински» – легко ли переучиваться! И вообще, как говорит моя мать, «главное – это золотое сердце». Рассказать, что ли, про золотое сердце моей матери?

Боксёр и Дитер её знают. Но кто другой и не поверил бы. Ведь вы уже слыхали, как она отлупила меня за цветные мелки.

Это точно, за цветные мелки она меня тогда здорово выдрала. И понятно, не в первый и не в последний раз. Но для полной ясности я сразу скажу: моя мать против побоев! Да-да, Дитер и Боксёр это понимают, они помнят случай с учителем Бутцем. И вообще моя мать давно уж не бьёт нас, детей.

Самое голодное время, когда всё шло шиворот-навыворот, прошло. Мать теперь и сама удивляется, как часто она нас тогда колотила. Я даже думаю, она на себя за это злится и малость стыдится. А что же ей было делать? Орава детей, один другого крикливее и драчливее. Школа не работает. А тут ещё отца забирают на фронт. Он должен стать солдатом, завоевателем Европы. Дети с голоду чёрт-те что вытворяют, лишь бы раздобыть кусок хлеба. Вот ей и пришлось взяться за палку, чтоб навести порядок. Виновата она? Нет, моя мать человек правильный. Это война и голод во всём виноваты. А многие родители и сейчас говорят, что детей надо бить. Но моя мать против.

А с учителем Бутцем вот как вышло. Мы тогда были первоклашками. Вернее, как раз перешли во второй. Тут у нас и отобрали нашего учителя Вольтерса. Ему пришлось взяться за старших. И начались для нас тяжёлые времена. Во втором классе у нас сменилось семь учителей. Одного перевели, другой заболел, двоих уволили. Один из этих двоих и был Бутц.

Несколько дней у нас вообще не было учителя. Фрейлейн Штайнхен, наверное, перевернулась бы в гробу, узнав, как мы одичали за это время. Потом появился Бутц. Он влетел в класс как ракета, а мы как раз играли в футбол. Он схватил первого попавшегося – а это был я! – и как следует отлупил. Таких побоев я больше не припомню.

– Я ничего не делал! – заревел я.

Он отпустил меня и зарычал:

– Вот видите, он ничего не делал, а как ему попало! Что же будет с тем, кто что-нибудь натворит!

Ну, это малость чересчур, решил я. Я показал ему язык и помчался домой. Когда я рассказал всё матери, она взяла меня за руку и пошла со мной в школу.

Мать широко распахнула дверь класса и устроила скандал учителю Бутцу. Он дрожал от страха и только за тем и следил, чтобы между ним и мамой оставался барьер – кафедра. Директор Гермес тоже пришёл тогда в класс, и учитель Бутц исчез навсегда.

Не понимаю, почему некоторые родители его защищали. Когда у них канарейка или там кролик и они поручат кому-нибудь о них заботиться, то небось не станут терпеть, чтобы их били. Но ведь мы, дети, тоже люди!

Тут-то я в первый раз и понял, какая у меня мама. Так, значит, когда она нас била, она и сама знала, что это плохо. С тех пор я часто ей помогал. Она даже удивлялась:

– Вот отца-то обрадую, когда из плена вернётся!

Потом она плакала и была со мной очень ласкова.

Ведь я самый младший. И ещё с тех пор мама всегда интересовалась школой. Теперь она даже в родительском комитете.

Настоящий учитель – это директор Гермес. Ганс Хольт неделю прогуливал школу, а потом это выплыло. Его мать влетела с палкой в класс – хотела отколотить Ганса. Но директор встал между ними и отнял у неё палку:

– В нашей школе детей не бьют!

Тогда ещё не был издан закон, запрещающий телесные наказания. Но Гермес сам его ввёл. Мы смотрели на него, как на чудо природы, и решили помочь Гансу Хольту.

Долгое время мы заходили за ним в школу и по очереди готовили с ним уроки. Дитер лучше всех умел ему всё объяснить. Дитер вообще, по-моему, должен стать учителем!

Директора Гермеса ребята слушались по первому слову. И он всегда принимал верные решения. Раз я пришёл к нему за мелом. И тут врывается какой-то парень. Один рукав его куртки оборван.

– У-у-у!

– Ты о чём плачешь?

– Петер Мюллер меня…

– Стоп! Начинай так: Я Петера Мюллера…

Тут возникла пауза. Мальчишка опять показывает на свой рукав:

– Петер Мюллер…

Но директор снова его перебил:

– Ты сперва расскажи, как это вышло.

– У-у-у, мой отец меня изобьёт за куртку…

– Ты так начинай: «Я Петера Мюллера…»

– Подумаешь, чуть-чуть кровь показалась… – всхлипнул мальчишка.

– У кого?

– У Петера Мюллера.

– Вот как? Где же?

– На голове.

– Чем же это ты его стукнул?

– Да просто этой… посудиной… миской в буфете…

– А на миске осталась вмятина?

– Нет.

– А на голове шишка? И даже кровь шла? Ну-ка пошли к этому парню. Наложим сперва ему пластырь.

Петеру Мюллеру прилепили пластырь. Потом меня послали звать девочку, у которой отец портной. Оба драчуна были тут же назначены дежурными. Вместе. Он всегда так делал. Конечно, куда проще отлупить или оставить после уроков. А он – нет, он вот так.

Какие же мы были тогда сорванцы!

Уже во втором классе такое вытворяли, что и сегодня людям в глаза глядеть стыдно. Жаль, должен признаться, что зачинщиком чаще всего бывал я. Вот только почему?

Мне никогда б не пришло в голову подговорить Дитера и Боксёра на это дело с лампочками, если бы я не слышал каждый вечер, что у нас в парадном кто-то опять вывернул лампочку.

Нам очень хотелось посмотреть фильм «Белеет парус одинокий», а денег не было.

– Где бы нам денег добыть? Хоть немного, – сказал Дитер.

– А мы лампочки продадим, – заявил я.

– Да ты что? У нас дома только одна! – возразил Боксёр.

– Нет, дома брать не годится, – поддержал его Дитер.

– А мы свистнем где-нибудь! У нас их любой купит. И вообще настоящий мальчишка должен уметь воровать, – сказал я. – Или, может, вы дрейфите?

– Дрейфим? Ты что, спятил? – сказал Дитер.

– Ну ладно, тогда, значит, стащим. Только вот где? – Я не имел об этом ни малейшего представления, но как Старый опытный вор предложил: – А давайте в трамвае!

Ну, разработали мы план – он и нас самих привёл в восторг. На последней остановке трамвая кто-нибудь из нас подойдёт к кондукторам – они там стоят у трамвайных вагонов – и спросит, не осталось ли у них такой книжечки – верхней части отрывных билетов. Это, мол, надо нам для игры. А другой в это время влезет в вагон и вывинтит лампочки, а третий возьмёт их у него – и скорей удирать!

Конечно, все хотели влезть в вагон за лампочками. Эта роль нам нравилась больше всего.

– Это я придумал! – крикнул я. – Значит, мне и вывинчивать!

Но всё же мы бросили жребий. Жребий пал на меня. Дитер должен был выпрашивать остатки билетиков, а Боксёр – удирать. Всё сошло отлично. Мы продали две лампочки за шесть марок и пошли в кино. А сверх того ещё наелись вафель с кремом.

Фильм «Белеет парус одинокий» здорово нам понравился. Теперь самым большим нашим желанием было тоже найти такую девочку, которая пускалась бы вместе с нами на все приключения.

Вскоре нам опять понадобились деньги, и мы снова отправились на разбой. Но на этот раз мы попались. Продавец газет увидел нас из своего киоска и хотел задержать.

– Эй, ты! Ты ведь только что стащил лампочку в трамвае!

Мы бросились бежать, но я на бегу растерял мои книжки со школьной печатью. Не надо много ума, чтобы сообразить, что случилось потом. Газетчик получил от «Общества охраны порядка» вознаграждение за охрану народного имущества. А мы?.. Мне ещё и теперь снится в страшных снах, как мы тогда стояли перед директором Гермесом. Он весьма дружелюбно спросил нас, зачем мы это сделали. Конечно, чтобы доставить радость нашим родителям? Как они радовались, это вы сами можете представить. Мне было так стыдно перед матерью, что я только вечером приплёлся домой. Ко всем несчастьям, на лестнице было темно, потому что кто-то опять вывернул лампочки и, наверное, продал. Весь дом ругал этих воров, а я должен был рассказать матери, что её сынок Пауль и сам из таких. Когда кто-то вскоре вывернул лампочки у нас в школе, мы бродили по коридорам, как побитые щенки. Мы думали: теперь все считают, что это мы. Но наши старшеклассники нашли воров. Это были взрослые.

Я вообще теперь часто вижу во сне то время – как мы тогда голодали, мёрзли, играли в развалинах. И каким вкусным показался нам первый горячий завтрак в школе! Мы проглотили его мигом. Это была манная каша с мармеладом! И как мне жали тогда ботинки, потому что стали малы, а новых всё не было и не было…

А ещё я вижу во сне пещеру, в которой мы открыли тайну. Тайну о грабеже. Рассказать про это? Ну ладно.

Это было, когда бациллы воровства так и Кишели в воздухе и заражали нас, детей. Вот сейчас можно спокойно оставить на парте бутерброд, или яблоко, или кусок пирога, или ручку – никому и в голову не придёт прикарманить.

А тогда… Отвернёшься на минутку – и нет! Фокус-покус! Теперь-то я знаю, откуда это взялось. Война и нужда делают людей хуже, отравляют всю жизнь. И дети тоже учатся плохому. Но когда на земле мир, и люди спокойно работают, и у них есть всё, что необходимо для жизни, они становятся и радостней, и добрее. И дети тоже. И никто не огрызается. А как тогда было? Все огрызались! Я не про детей говорю. Дети часто и огрызаются, и орут. Я про взрослых.

Не помню, кто первый это открыл. Кажется, Боксёр. Если купишь за двадцать пфеннигов билет на трамвай или на метро, то можешь часами кататься по всему Берлину. Сколько влезет! А что ещё мы могли тогда купить?

Да, чего только нет сейчас у первоклашек! И буквари, и задачники, и тетради, и цветные карандаши, и книжки с картинками, и игрушки, и сласти! А какие огромные кульки дают им с собой в первый школьный день! И всё это для них само собой разумеется.

У них и самокаты, и площадки для игр, и кукольный театр, и детские праздники – с каждым днем всё больше и больше радостей. И это правильно. Мы им не завидуем, наоборот. Жаль только, что у нас для игры были одни кирпичи да патроны. А единственной нашей возможностью путешествовать был берлинский транспорт. Часами катали мы по Берлину. Иногда до школы, иногда после школы, потому что у нас менялись смены. Мы казались сами себе полярниками, путешественниками на Северный полюс. Больше всех удивлялся Дитер. Он совсем ещё не знал Берлина. И повсюду мы видели обломки, развалины, разруху.

Один раз мы сели в трамвай, а там какие-то двое ругались, потому что кто-то вёз рюкзак с углем и кого-то толкнул. А может, это была большая сумка с картофелем. Я уж теперь не помню.

И только мы влезли в трамвай, сразу началось:

– Эй вы, сорванцы, брысь от двери!

Мы забились в угол, но Боксёр выразил протест:

– Никакие мы не сорванцы! Мы – дети!

Теперь все набросились на нас. Даже те двое, что чуть не вцепились друг в друга не то из-за сумки, не то из-за рюкзака, объединили против нас свои силы.

– Небось школу прогуливаете, паршивцы?

– Ну и манеры у этой нынешней мелюзги!

– Нет, когда нам взрослые что-нибудь говорили, мы не смели отвечать так нагло!

– Эти сопляки скоро вконец испортятся! Скоро с ними и вовсе сладу не будет!

– А что удивляться? Такие времена!

– Надавать как следует по мягкому месту, и дело с концом! – выкрикнул какой-то толстяк.

Я узнал его. Это был мясник Кульрих. Его мальчишка учился в нашей школе.

Мы, забившись в угол, чуть не лопались со смеху.

– Это «место» для того, чтоб сидеть! – выкрикнул я.

И тут пошло!

Наконец какая-то женщина взялась нас защищать. Она заслонила нас и громко сказала:

– А ну-ка прекратите! Вы тут целый день ездите со своим углем и картошкой, спекулируете, да ещё хотите очернить наших детей? Вас послушаешь, это они виновны и в войне, и в разрухе! Разве не наша вина, что у них такое жалкое детство? Оттого, что вы ругаетесь, лучше не будет. Надо за дело браться!

Ну и женщина, чёрт возьми! Вот кто нам понравился. Некоторые пассажиры с ней согласились.

Да! Я ведь хотел ещё рассказать об одной краже. Это было в сорок седьмом году. Мы тогда учились в третьем классе. Может, я говорю с пятого на десятое, перескакиваю? А вообще-то я мог бы целую вечность рассказывать. Чего только с нами тогда не случалось! Да, не всегда нам сладко приходилось… Но мы, берлинцы, народ упорный, как говорит моя мать.

Один раз Боксёр нечаянно открыл среди развалин какой-то подвал. Это была настоящая пещера. Только наших лучших друзей мы туда иногда с собой приводили. Да и то брали с них честное слово, что не проболтаются. Вот как-то вечером сидим мы в нашей пещере и рассказываем друг другу страшные истории. Хотели уже из нее вылезать, как вдруг видим в десяти шагах от нас Фрица Хольтхауза с толстым Кульрихом. Они нас не заметили, потому что было уже темно. Мы затаили дыхание – сидим не шелохнёмся.

Фриц шепнул:

– Вот подходящее место!

Они выломали в углу кирпичи, потом спрятали что-то в образовавшуюся пещере дыру и прикрыли кирпичами. Толстый прокряхтел:

– Я кладу сюда три целых кирпича и ещё пять половинок. Легко будет найти.

– Порядок. Теперь уходим. И главное – молчать. У тебя есть ещё деньги? Давай сюда – вдруг тебя заподозрят.

– Не заподозрят. Уж как-нибудь да выкручусь, запутаю след.

– Когда нужны деньги, бери у меня. Так будет вернее, – сказал Фриц Хольтхауз.

– Ладно! Теперь пошли в Паласт. Там новая программа. А возле метро «Вокзал Фридрихштрассе» можно купить шоколад. У спекулянтов.

Они исчезли во тьме. Мы дрожали от страха и волнения и всё ещё сидели не шевелясь. Потом выползли из своего угла.

– Они зарыли клад!

– Пошли посмотрим!

– Да ведь там кирпичи лежат!..

Мы поспешно разгребли кирпичи. И увидели ящик из-под сигар. Загородив досками вход, зажгли в пещере свечу, открыли ящик и от испуга чуть его не уронили. Он был доверху набит деньгами – бумажками по сто, по пятьдесят марок. Дитер хотел их сосчитать, но мы даже и считать не умели до такой большой цифры. Боксёр взял это дело в свои руки. Он разложил бумажки по сто марок на кучки – в каждой по десять бумажек. Это была тысяча.

Тысяча марок!

Ещё одна кучка, ещё, ещё… Девять раз по тысяче марок и ещё пятьсот. Боксёр сосчитал. Он был у нас в таких вещах самый умный. Но всё-таки и он не знал, как же быть дальше. А то бы он встал и сказал: «Пошли в полицию!»

Вместо этого он удивлённо спросил:

– Откуда у них столько денег?

– Украли, – тут же ответил я. В таких вещах самый умный был я.

– А где?

– Что нам с этим делать? – спросил Дитер.

– Оставить себе, – сказал я. Потому что в таких вещах я был тогда самый глупый.

– Да ты что! – сказал Дитер. – Так много денег нам и не истратить!

– А мы попробуем, – предложил я.

Мы глядели друг на друга, и у всех у нас текли слюнки. Мы это даже заметили, потому что все разом сглотнули. Печальный случай с лампочками как-то отдалился, зато перед самыми глазами стояла огромная плитка шоколада. Мы стали совещаться.

– Оставим себе!

– Разве мы украли?

– Мы ведь просто нашли!

– Разве мы знаем, чьё это?

– Нет, а то бы мы сразу отдали тому человеку.

Мы вырыли яму в другом углу. Когда в ней уже лежала коробка, я нагнулся и достал бумажку в сто марок:

– На шоколад.

Это было для нас волшебное слово. Дитер и Боксёр ничего не сказали, только опять сглотнули слюну.

– Нам ведь надо ещё засыпать ту, первую яму!

И тут мне пришла в голову одна мысль. Я даже громко расхохотался:

– Давайте зароем там дохлую кошку. Пусть-ка глаза вытаращат!

В этот день по дороге из школы мы как раз нашли дохлую кошку и похоронили её. Теперь мы её выкопали и положили на место ящика с деньгами. Потом выбрались из пещеры, громко рассуждая о том, что мы купим, перебивая друг друга, говоря всё громче и громче, чтобы заглушить какой-то голос, который спрашивал: «А мать? А директор Гермес? А что дальше будет? А завтра? А остальные деньги?»

Мы доехали до станции метро «Вокзал Фридрихштрассе», где на каждом углу стояли спекулянты с разными товарами, и купили плитку шоколада. Казначеем мы выбрали Боксёра – он лучше всех считал. Потом сфотографировались, и каждый получил по две марки.

От ста марок не осталось ни пфеннига.

Это пошло быстрее, чем мы думали. Похоже было, что и остальные девять тысяч марок растают так же быстро.

– Что будем делать завтра?

Дитер хотел купить авторучку, Боксёр – хотя бы три книжки, а я – разноцветную зажигалку. Мы расстались весёлые, полные планов на завтрашний день. Но как только я остался один, мне стало не по себе. Из тёмных развалин на меня глядели какие-то рожи. Сердце моё громко стучало, и это меня пугало. До сих пор я никогда не слышал, как оно бьётся.

Дома мама давно уже ждала меня и стала ругать. Я что-то соврал ей, как-то выпутался и пошёл спать. Пятеро моих сестёр рассказывали друг другу всякие страхи. Когда и меня попросили рассказать что-нибудь, я сочинил потрясающую историю про клад и дохлую кошку. Ночью я видел во сне Фрица Хольтхауза и толстого Кульриха. Они подошли ко мне, размахивая дохлой кошкой и хотели меня отколотить. Тут появился директор Гермес с ящиком из-под сигар. Он сказал:

«Всё в порядке!»

На другой день Боксёр, Дитер и я боялись взглянуть друг другу в глаза. На большой перемене, когда мы шли через двор, навстречу нам попались Фриц Хольтхауз и толстый Кульрих. Они весело вспоминали про трюки фокусника в Паласте и ели шоколад. «Вот увидят трюк, как их клад превратился в дохлую кошку…»

Мы решили один вечер пропустить: не ходить в пещеру, ничего не покупать – выждать. На душе у нас было смутно.

На другой день мы опять повстречали на большой перемене Фрица Хольтхауза и Толстяка. Вид у них был мрачный. Мы поспешно обошли их стороной.

На следующем уроке Боксёр прислал мне записку: «Я за то, чтобы всё рассказать Гермесу». Я испугался, но мне стало легче. Дитер, которому я передал записку, был тоже согласен.

На перемене мы рассказали директору Гермесу всё. Не умолчали и про сто марок, и про шоколад. Директор походил немного взад и вперёд по кабинету, потом остановился. Прямо перед нами.

«Ну вот, сейчас начнётся», – думали мы.

Гермес посмотрел на нас долгим взглядом, потом погладил Боксёра по голове – ведь это он ему всё рассказал.

– Хорошие вы ребята.

– Мы думали, вы… и ещё из-за лампочек… – пробормотал я, запинаясь.

– Да что об этом говорить, – сказал директор Гермес. – Ведь весна тоже не враз наступает. Бывают и отступления, и рецидивы. Но надеюсь, это ваше последнее отступление?

Мы дали ему честное слово.

Ничего ещё в жизни нас так до сих пор не захватило, как то, что последовало за этим. А последовал разбор дела Фрица Хольтхауза и толстого Кульриха.

На другой день все ученики с пятого до восьмого класса были созваны в актовый зал. За столом сидели трое старшеклассников из школьного совета. За другим столом – Фриц Хольтхауз и толстый Кульрих. Хольтхауз нагло ухмылялся, у Кульриха на глазах были слёзы. Родители обоих тоже были приглашены. Мать Хольтхауза взволнованно говорила о чём-то с директором Гермесом, отец Кульриха, весь красный от бешенства, бросал на своего сына угрожающие взгляды.

Директор Гермес заранее обсудил всё со старшими ребятами. Председательствовал Эрнст Фрайслер. Мы, как ученики третьего класса, вообще-то не имели права присутствовать. Но нас вызвали как свидетелей – рассказать всё, что знаем.

Директор Гермес объявил собрание открытым. Он говорил о мрачных временах, в которые мы живём, и о многом плохом, что приходится видеть нам, детям. Он обрисовал дурные последствия войны и спросил нас, собираемся ли мы стать ворами, разбойниками и бандитами или хотим быть порядочными людьми и честно строить свою жизнь.

Все ребята слушали его очень серьёзно. Фрау Хольтхауз, мать Фрица, начала плакать. Толстый Кульрих – тоже.

Эрнст Фрайслер стал теперь спрашивать Хольтхауза и Кульриха. Кульрих во всём сознался. Он часто брал дома деньги без спросу, а потом тратил их вместе с Хольтхаузом. Несколько дней тому назад он рассказал своему другу про десять тысяч марок, которые лежат в столе его отца. Хольтхауз уговорил его взять эти деньги. Подозрение пало на продавцов мясной лавки, хозяин которой отец Кульриха. Пятьсот марок они уже растратили на кино, авторучки, комиксы и – тут нас обуял страх – на шоколад и фотографии.

Фриц Хольтхауз возмущённо качал головой. Когда Кульрих сел, отец его крикнул:

– Ну погоди! Приди только домой!

Директор Гермес заступился за Кульриха. Он спросил его, не хочет ли он дать отцу обещание никогда больше не воровать. Кульрих дал обещание. Его отец после этого немного успокоился.

Фриц Хольтхауз всё отрицал. Он только зарыл вместе со своим другом эти деньги, чтобы уберечь его от глупостей и через несколько дней всё вернуть.

– Это правда. Я ещё никогда в жизни не воровал.

Спокойно, но решительно директор предложил опросить свидетелей. Он обратился к нам, ученикам. Даже некоторые ребята из банды Хольтхауза дали показания против него. Случаи воровства, о которых никто раньше не знал или больше не вспоминал, всплыли теперь на поверхность. Директор Гермес ничего не забыл. Мы и думать не думали, что он так много обо всех нас знает. Он показал нам удостоверения банды «Черная рука». Удостоверения были подписаны Фрицем Хольтхаузом.

Фриц Хольтхауз молчал. Его мать стала при всех умолять его сказать правду и стать порядочным человеком, но он всё равно признал только то, в чём его прямо уличили. Он обещал исправиться и даже произнёс речь. Да ещё при этом здорово воображал и кого-то из себя корчил.

Боксёр, Дитер и я получили от отца Кульриха по триста марок – «вознаграждение за находку». Те сто марок, которые мы «позаимствовали», нам тоже списали.

Мы отдали «вознаграждение» родителям, но каждому было разрешено купить себе что-нибудь. Мы, конечно, купили книги, авторучку и зажигалку. Но всё было как заколдовано: зажигалку я потерял уже на третий день.

Кое-что мы узнаем из письма, которое прислал издателю этой книги бывший учитель Клем. В письме было вот что:

«Многоуважаемый коллега! Я случайно узнал, что Вы пишете рассказы для детей.

Посылаю Вам двести пятьдесят страниц, написанных от руки. К сожалению, у меня нет пишущей машинки. Прочтите, пожалуйста, что я записал. Тут ничего не выдумано. Я передал всё так, как рассказали ребята, когда ко мне приходили. Из этого надо бы сделать книгу. Очень многим детям наверняка было бы интересно её прочесть.

Мои юные друзья знают про этот план и радуются ему. Сначала у нас, правда, были споры, потому что все это я записал втайне от них.

Особенно возмущался Пауль, Деревянный Глаз.

– Теперь, выводит, все узнают, какими мы были сорванцами! Как подумаю, чего я тут только наболтал, просто страшно становится.

Но Дитер сказал:

– Да ведь всё очень просто! Если изменить имена, никто и не догадается, что это мы. Тогда все ребята были сорванцами. Самого плохого мы вовсе даже и не рассказали.

Вот мы и решили, что я изменю имена.

Может быть, Вас удивит, что я так старательно записывал рассказы детей и теперь посылаю их Вам. Но я хочу хоть в какой-то мере искупить мою вину за ошибки, которые я когда-то совершил.

В нацистские времена я был учителем. Сейчас я со стыдом и гневом вспоминаю о том, как попался тогда на удочку пропаганды расовой ненависти и захватнической войны. Мы, дураки, не поняли, не сумели разглядеть сразу, что это бред и самоубийственный обман. Воспитывая в этом духе детей, мы служили дурному, лживому делу.

Тяжёлая обида для нашего народа, что генералы, которые вели нас в преступные сражения, вели нас к погибели, в пропасть, опять надевают сейчас на Западе военную форму, чтобы готовить новую войну. Я ничего не желаю так страстно, как чтобы дети наши продолжали идти по тому пути, на который они вступили в 1945 году.

За будущее моих юных друзей я спокоен. Дитер станет учителем, Пауль, Деревянный Глаз, решил сделаться архитектором, а он человек упорный, Боксёр будет учёным. Он мечтает изучать природу, открывать её тайны. Радость и свет внесли эти ребята в мою жизнь. Помогите мне, пожалуйста, их отблагодарить.

С наилучшими пожеланиями

Ваш А. Клем».

Так попали в книгу эти рассказы.