Текст книги "Аннемари и капитан"

Автор книги: Карл Векен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

II
АННЕМАРИ И КАПИТАН

БЕРЛИНСКИЕ СОРВАНЦЫ

Холодный осенний ветер брызгал в лицо ребятам мелким дождём. Он заносил дождь даже сюда, под арку ворот берлинской школы, где стояли, уславливаясь о чём-то, четверо восьмиклассников. Потом они быстро вышли из-под арки, прямо под дождь, и тут же расстались. Один из них, высокий светловолосый парнишка, бегом свернул за угол. Двое других помчались по улице, держа за руки девочку.

Светловолосый парнишка пошёл на разворот к парку. Он двигался в ускоренном темпе, взвивая на ходу водовороты осенних листьев. Холодный дождь освежал его лицо, ветер развевал волосы. Мимо спешили прохожие. Некоторые ворчали и ругались, что осень так громко затрубила в свой рог.

Наш восьмиклассник был, очевидно, другого мнения. Он звонко выкрикнул «Кукареку!», потом залаял как щенок, а потом – ну почему бы и это не рассказать? – замемекал как коза. Как настоящая коза на лужайке, даже очень похоже, не ошибёшься:

– Ме-ме-ме-е!

Свернув в главную аллею парка, он поднял руки в стороны и полетел через море, которое перед ним открылось. Теперь наш друг был уже не петухом, не щенком, не козой – он был самолётом.

Всем вам это хорошо знакомо. И нечего объяснять, что морем была тут лужа, огромная лужа, метра в четыре длиной.

Вдруг наш самолёт снова стал мальчишкой. На одной из боковых дорожек парка он увидел инвалидную коляску на резиновых шинах. Сидевший в ней человек, как видно, старался починить передаточный механизм. Ничего у него не выходило. Вода бежала по волосам ему за воротник. Сейчас он как раз заметил Дитера. Он только хотел поманить его пальцем, но Дитер уже сам бежал к нему.

– Можно, я вам помогу?

– Спасибо, мой мальчик. Придётся уж тебе взять меня на буксир. Не так-то легко тут исправить.

– С удовольствием. А куда вас везти?

Человек в инвалидной коляске, как оказалось, жил неподалёку от Дитера. Дитер хотел его спросить, что с ним, но тут ему пришло в голову, что с больным надо быть по-тактичнее. И они говорили про осень, про дождь, про то, что скоро зима. На углу улицы их встретила какая-то женщина.

– Что случилось? Ужин давно вас ждёт, господин Клем!

– Пожалуйста, не сердитесь, фрау Зигала, я потерпел аварию, застрял. Хорошо вот, мальчик мне помог, а то бы я ещё позже приехал.

– Да ведь вы вымокли до нитки! – Она провела рукавом пальто по его волосам. – Только бы опять не поднялась температура.

– Да, фрау Зигала, дожди. Скоро снова зима…

Дитер повёз коляску дальше. Он решил, что уйдёт, только когда инвалид больше не будет в нём нуждаться. Они подъехали к двери дома, и человек откинул с коляски клеёнчатую покрышку. Дитер хотел помочь ему встать, но тут он увидел, что у него нет обеих ног. Дитер испугался…

Господин Клем вошёл в квартиру, передвигаясь на руках. Фрау Зигала дала ему тёплую вязаную кофту и вытерла лицо и волосы. Господин Клем был очень взволнован случившимся. Он кашлял. Дитер принёс ему из коляски одеяло.

– Да, только бы всё сошло благополучно, – сказала фрау Зигала. Она обернулась к Дитеру: – Большое спасибо, мальчик. А как тебя зовут?

– Дитер Шумахер.

– А меня – фрау Зигала. Я ухаживаю за господином Клемом. Скажи, а ты не мог бы ещё как-нибудь к нам зайти – вот к господину Клему?

Прощаясь с господином Клемом, Дитер спросил, не помешает ли он, если будет иногда заходить.

– Да что ты! Это будет отлично. И ты расскажешь мне про школу. – Господин Клем закашлялся.

Фрау Зигала проводила Дитера до двери. Она рассказала ему, что господин Клем вернулся с войны без ног. И ещё у него прострелено лёгкое.

– Он тяжело болен, и если ты вправду придёшь, он будет очень рад. Расскажешь ему, как там сейчас у вас в школе. Ведь раньше он был учителем…

Так Дитер познакомился с господином Клемом. Он и его друзья не раз потом приходили в гости к Клему и рассказывали ему о своей жизни: о своих приключениях и озорных проделках, о своих бедах и радостях, об успехах и планах на будущее – обо всем, о чём ты прочтёшь тут дальше.

Фрау Зигала тоже сидела здесь долгие часы вместе с ребятами. На прощанье она иной раз говорила: «Ну, вы настоящая банда!» или: «Ах вы бедняги, сколько же вам пришлось пережить!» А то похлопает кого-нибудь по плечу и скажет: «Ну молодцы, это вы правильно! Вот бы и мне сейчас было опять тринадцать!»

Вернувшись в комнату к господину Клему, она часто вытирала глаза концом передника. Она думала о своём сыне. Вот так же весело и он смеялся, так же сияли его глаза. Теперь ему было бы двадцать девять… если бы не война.

А Клем открывал ящик письменного стола, доставал бумагу и ручку и начинал писать. Иногда он засыпал за своей работой. Фрау Зигала замечала это, потому что на другое утро в его комнате все ещё горел свет.

– И что это вы всё пишете? – сердилась она. – Такой больной человек, и не спит по ночам!

Что же писал господин Клем в свои одинокие ночи? То, что он записал, начинается со следующей главы.

РАССКАЗ ДИТЕРА. 1945 ГОД В БЕРЛИНЕ. ТРИ ДРУГА. ПЕРВЫЙ УЧЕБНЫЙ ГОД

Всякий раз, когда после летних каникул переходишь в следующий класс, сам себе кажешься ужасно важным. На «мелюзгу» смотришь сверху вниз, на всех этих ребятишек, которые мельтешат где-то там, в самом низу нашей лестницы в восемь ступенек. А в один прекрасный день сам ты взбираешься на верхнюю ступеньку. Над тобой уже никого нет, ты на самом верху, и скоро тебе придётся прыгнуть. Но куда, как?

Каждый спрашивает тебя, кем ты собираешься стать.

Когда поглядишь назад, на все эти годы, удивляешься, как быстро прошло время. Как всё изменилось с сорок пятого года! Приходишь на какую-нибудь улицу, где и не был-то меньше месяца, а там уже новая стройка, дом до второго этажа совсем готов. Глазам своим не веришь, а тут ещё с верхотуры кто-то кричит:

– Эй, Дитер! Дитер Шумахер!

Это Альфред, который пять лет назад, может, сидел на той же парте в восьмом классе, на которой сейчас сидишь ты.

Но я хочу рассказать всё по порядку. Я начну сначала.

В сорок пятом году я пошёл в Берлине в школу, а теперь я уже в восьмом классе. Сколько всякого с нами было с тех пор, как мы ходим в школу! Но пожалуй, надо начать ещё раньше. Я ведь не из Берлина, не берлинский мальчишка, как думают некоторые. Моих родителей я почти не помню. Отец мой погиб на войне, а мама умерла в последний год войны. Одна женщина из нашего эшелона – я называл её тогда тётя Эрна – взяла меня к себе. Её муж тоже погиб на войне, и она ехала в Берлин к своим родителям. Тетя Эрна любила меня, и я её любил.

Мы пережили в дороге много ужасного, но про это я сегодня рассказывать не буду, а то можно было бы рассказывать без конца.

Когда мы наконец добрались до Берлина, оказалось, что отец тёти Эрны умер, а мать у неё старая, но жива и здорова. Каждый вечер она уходила спать в бомбоубежище, потому что, когда спала дома, не слышала воздушной тревоги. «Я ещё долго жить собираюсь!» – говорила она. Она сначала подумала, что я сын тёти Эрны, и сердилась, что ей ничего обо мне не писали. Но тётя Эрна рассказала, как она меня нашла. Мне велели называть её бабушкой. Это мне понравилось, раньше у меня не было бабушки.

Бабушкин дом два раза разбомбили. У неё всё пропало, а она всё равно была весёлая. Всякий раз, когда я бухался на пол вместе с моим хромоногим стульчиком, она находила какое-нибудь шутливое слово, чтобы меня утешить. Два стула, старый-престарый стол и мой калека-стульчик – это и было всё бабушкино имущество, когда я к ней приехал. Однажды я нашёл доску, и мы положили её на два больших стула. С этого дня я сидел между мамой и бабушкой. Мой стульчик перекочевал на кухню – в плиту. Да и пора было.

Тётя Эрна хотела, чтобы я называл её мамой. Я и сам давно уже втайне хотел этого. Мою настоящую маму, которая погибла в эшелоне, я всё равно всегда помнил. Её я забыть не мог. Моя новая мама была ко мне очень добра, и я любил её.

В последние дни апреля мы вообще больше не выходили из бомбоубежища. Бомбили так часто, громыхало так громко, что голова кружилась.

Вокруг бегали какие-то люди, похожие на привидения. Пахло разрушением и дымом. Женщины иногда начинали вдруг кричать, а потом падали. Мы, дети, забивались в самые дальние, самые тёмные углы убежища.

– Пора кончать с этой так называемой «защитой отечества», – говорила бабушка. – Дождутся, что от Берлина вообще ничего не останется.

Повсюду лежали трупы.

Потом пришла весть, что Гитлер покончил самоубийством.

– Хоть раз в жизни этот подлец сделал что-то разумное, – сказала бабушка. – Только вот опоздал на двенадцать лет!

В один прекрасный день прикатили русские танки. Земля так и гудела под их гусеницами. Война кончилась.

Один советский танк остановился перед нашим домом. Солдаты вылезли из него. Они смеялись и обнимали друг друга. Потом они вошли в убежище.

Солдаты дали мне хлеба и леденцов. Это был просто праздник. Они поехали дальше, но женщины не решались выйти из убежища, потому что думали, что их убьют или сошлют в Сибирь – так писали тогда в газетах.

– Вы и до сих пор все этому вранью верите? – спросила моя бабушка.

К вечеру в убежище вошёл советский офицер И сказал нам по-немецки:

– Идите в свои квартиры, убирайте – войне конец! Мы всегда знали, что она окончится в Берлине!

Солдаты были счастливы.

– Война капут! – повторяли они всё снова и снова.

Бабушка подала им руку и сказала:

– Гитлер капут!

Старый усатый солдат обнял её. Вечером они пели красивые песни, каких мы раньше никогда не слыхали, и играли на гармошке.

На многих окнах висели белые флаги из простыней, а на нескольких развевались красные. Я удивлялся некоторым жителям нашей улицы. Они просто одурели от радости; смеялись, плакали, обнимали солдат…

Бабушка показала мне одного человека с белыми как снег волосами. Лицо у него было бледное-бледное.

– Посмотри на него. Двенадцать лет нацисты держали его в тюрьме. Раньше волосы у него были чёрные.

– Двенадцать лет? А он что – преступник?

– Какой он преступник! Если бы все были такие, как он, не было бы всего этого позора!

– Разве так бывает, что хороших людей сажают в тюрьму? – спросил я, боязливо поглядывая на седого человека.

Всё вышло не так, как писали в газетах. Мы стали убирать улицы. Солдаты давали нам хлеб. К нам, детям, они относились очень хорошо. У меня всегда были леденцы, я всё ходил и сосал их.

А сейчас я расскажу о моих друзьях: о Боксёре и Деревянном Глазе. Боксёра по-настоящему зовут Вольфганг Лютге, и он совсем не так опасен, как его прозвище. Он в очках и очень добродушный. Он уже тогда много чего знал и про всё нам рассказывал и делился с нами куда честнее, чем мы с ним. Сейчас-то это всё по-другому. Я любил его, и мама с бабушкой тоже говорили, что он очень милый мальчик. А вот второй, Деревянный Глаз – а на самом деле его зовут Пауль Шульце, – он им совсем не нравился. Но мы с Боксёром очень его уважали. Потому что он вообще ничего не боялся. Правда, он был тогда отчаянный озорник, ну а мы-то какие были? Просто мы это не так явно выказывали.

Офицер, который вывел нас из бомбоубежища, стал нашим другом. Его звали Сашей, и он даже часто брал нас с собой, когда ехал куда-нибудь на машине. Никогда ещё я не жил так здорово. А главное, пальбы и бомбежки больше не было и можно было всю ночь спать спокойно.

– Это оттого, что мир, – сказал Саша. Он подхватил нас всех троих на руки и поднял вверх. – Эх вы, мелюзга, понимаете, мир! Только теперь и начинается настоящая жизнь…

Саша много рассказывал нам о своей жизни. Боксёра он называл «профессор» и говорил, что ему надо будет пойти учиться дальше.

– У нас нет денег, – сказал Боксёр. – Папа убит на войне. Я буду столяром, инструменты у меня уже есть.

Саша улыбнулся с таинственным видом:

– Ты меня ещё вспомнишь!

Он дал нам свой адрес: «Москва, Никитский бульвар, 43. Саша Борисов». Кто знает, может, когда-нибудь мы приедем в Москву и найдём его.

Бедный Берлин! Развалины, грязь. Вечером мы возвращались домой чумазые как поросята. Бабушка сшила мне из старого костюма штаны и куртку. Ботинки стали мне малы, а новые купить было негде. Но было ещё тепло, и мы бегали босиком.

Потом Саша и солдаты уехали, и нам стало грустно. Взрослые убирали улицы, мы им помогали – всё-таки какое-то развлечение. Но очень уж после этого хотелось есть.

Голод стал нашим постоянным спутником. Куда бы мы ни шли, он был с нами. Продукты выдавали строго по норме. Бабушка считала куски хлеба. Когда она его резала, у меня текли слюнки. Мне хотелось съесть весь хлеб сразу, но бабушка говорила:

– А потом что будешь делать?

Деревянный Глаз придумал игру, которая чуть не кончилась плохо. Он собирал патроны. Мы высыпали из них порох и делали длинную змею. А потом её поджигали. А ещё мы сперва зажигали огонёк, потом бросали на него патроны и радовались, что громыхает так громко. Как выстрелы. И вдруг Деревянный Глаз закричал… Его брюки вверху на ноге были разорваны, капала кровь. К счастью, это оказалось не так страшно – царапина.

– Кончаем с этим, ребята, – сказал Боксёр. – Всё!

Мы никому не рассказывали об этом случае, а Деревянный Глаз дома уж как-то выпутался.

Новая «игра» была – меняться. В ней была горькая правда жизни. У взрослых тоже тогда всё шла мена: брюки на хлеб, кольцо на сахар, отрез на мясо, салат на полотенце. Все вокруг нас менялись. А тут ещё началась спекуляция. Некоторые на этом зарабатывали. Мы, дети, подражали всему этому. Мы собирали окурки и за табак получали хлеб и деньги. На хлеб можно было выменять что угодно, все были голодны.

В один прекрасный день мы узнали большую новость.

– Знаете, что школа открывается? – сказал Боксёр.

– Ну и пусть открывается, нам-то что, – сказал Деревянный Глаз.

– Так ведь нам уже шесть лет – мы тоже в школу пойдём.

– Главное – остаться всем вместе!

Мы решили пойти посмотреть нашу школу. Один её угол был разрушен – развалины, битый кирпич. Целые оконные стёкла можно было пересчитать по пальцам. И это называется школа?

Вот так школа! А может, она изнутри лучше? Мы смело вошли в дверь и увидели осыпавшуюся штукатурку, снятые с петель двери, обломки парт. Какой-то человек вышел нам навстречу.

– Хотите помочь? – спросил он.

– Не… – сказал Деревянный Глаз. – Мы хотели нашу школу посмотреть.

– Вот как, – с улыбкой сказал человек. – А из какого вы класса?

– Ни из какого, – ответил Боксёр, – мы только ещё в первый пойдём.

– Все трое?

– Все трое. Нам уже шесть.

– Это здорово, – сказал человек и протянул нам руку: – Познакомимся. Я как раз ваш директор школы.

Деревянный Глаз покашлял и собрался уходить. Тут я набрался храбрости:

– А когда школу откроют?

– Первого июля. Пусть ваши мамы придут, вас запишут. И начнёте заниматься. Ну-ка пойдёмте, я вам что-то покажу!

Мы поднялись по лестнице наверх. Перед комнатой без дверей мы остановились.

– Вот ваш класс. Он вам нравится?

– Не! Ничуть не нравится, – сказал Деревянный Глаз. – Наше бомбоубежище лучше.

Директор рассмеялся:

– Когда вы снова придёте, тут будет по-другому.

Так мы познакомились с директором Гермесом, который потом не раз выручал нас из беды.

Дома уже знали про эту новость, потому что по городу были расклеены объявления, что нужно записывать детей в школу.

– Ну что ж, самое время, – сказала бабушка. – А то эта команда и вовсе одичает! Пора учиться!

Мы всем рассказывали, что идём в школу, и здорово воображали. Боксёр, Деревянный Глаз и я записались в один день. Правда, тут мы слегка оробели. Даже Деревянный Глаз притих, когда директор Гермес узнал нас.

– Ну как, хотите учиться в школе?

– Да, – ответили мы с Боксёром.

Деревянный Глаз отвернулся, покашлял и сказал:

– Там видно будет.

Мать толкнула его в бок. Он поглядел на неё с решительным видом:

– Этого наперёд не узнаешь!

– Конечно, – сказал директор Гермес, – сперва нужно выяснить, что тут, в школе. Если тебе покажется что не так, приходи ко мне. Договорились?

– Ладно, приду, – серьёзно ответил Деревянный Глаз.

Теперь нам при каждом удобном случае напоминали, какие мы уже взрослые.

Погодите, в школе вас проучат! В школе вы так себя вести не будете, там порядок! В школе так громко не разговаривают! Вот узнаете! Вот получите!

Мы все чувствовали страх перед этой развалиной, перед этой огромной коробкой, в которую нас собирались посадить и где нам грозили побои, оставление после уроков и дополнительные задания. Нам хотелось повременить ещё хоть годик. Деревянный Глаз заявил дома, что у него болит живот. Разве он может ходить в школу? Мать уложила его в постель. И, понятно, он быстро выздоровел.

Делать было нечего. Нам не оставалось ничего другого, как снова начать радоваться, что скоро мы пойдём в школу. Мы решили ещё раз сходить посмотреть, что там в школе, и установили, что физкультурный зал почти совсем цел. Там в зале были разные гимнастические снаряды, шведская стенка, шесты.

– Пошли влезем в окно!

– Давай! И вверх по шесту!

– Не, – сказал Деревянный Глаз, – в животе пусто.

– У меня есть кусок хлеба.

Мы легли на солнышке и только хотели разделить хлеб на три части, как вдруг подскочил большой мальчишка, вырвал кусок у меня из рук и убежал. Мы глядели ему вслед открыв рот.

– Вот это скотина!

– Если тут в школе большие ребята такие нахальные, давайте держаться вместе, а?

– Правильно, Деревянный Глаз.

– Ну пошли, нарвём щавеля!

– У меня в животе будто щенок скулит!

– Я знаю, где растут одуванчики!

Наконец школа открылась. В то утро, когда я в первый раз пошёл в школу, я проснулся очень рано. Мама уже встала и, увидев, что я не сплю, подошла к моей постели. Она заплакала и взяла меня на колени.

– Ну, теперь ты у меня совсем большой. Вот уже и в школу идёшь.

Она показала мне фотографию, на которой маленькая девочка с ранцем за спиной стояла, держа в руках огромный кулёк, и весело улыбалась. Кулёк был почти такой же, как сама девочка.

– Это карточка старая – как я в первый раз пошла в школу, – сказала мама.

Я спросил, что за кулёк у неё в руках.

– Это кулёк со сладостями, – ответила бабушка. – Такой у нас всегда давали детям в первый школьный день. Но тебе мы с мамой не смогли собрать кулька. Эта страшная война сделала нас всех нищими…

Мама достала из кармана передника яблоко.

– Вот – всё-таки у тебя будет радость!

Я оделся и пошёл вместе с мамой и бабушкой в школу. Настроение у меня было очень радостное. В одном кармане у меня лежало яблоко, в другом – два куска хлеба, посыпанных сахарным песком. Ранца, книг и тетрадей не было, но рядом с яблоком у меня в кармане лежал ещё большой карандаш. Я нашёл его в старом пиджаке.

На углу мама поцеловала меня и ещё раз вытерла слёзы. Ей надо было на работу. А мы с бабушкой пошли в школу.

Боксёр и Деревянный Глаз были уже тут. Боксёр со своей матерью, а Деревянный Глаз с сестрой Анни – она тогда ещё училась в школе. Только у одного мальчика был в руках большой пёстрый кулёк, как у девочки на фотографии. Мы глядели на него во все глаза. Его мать была одета наряднее, чем моя мама в праздник. Она очень важничала и всё старалась что-то рассказать господину Гермесу про своего Максика. Но директор не слишком-то её слушал. Он говорил с другими матерями.

– Это он правильно, – сказал Деревянный Глаз. – Она спекулянтка.

Директор Гермес разделил нас на два класса и зачитал два списка. Деревянный Глаз и я попали в один класс, а Боксёр – в другой, и мы должны были разойтись в разные стороны. Но тогда Деревянный Глаз подошёл к господину Гермесу. Тот поднял глаза от списка.

Минуту спустя мы все трое были уже учениками первого класса «Б». Вот какой он, наш, Деревянный Глаз! Это он добился, чтобы нас не разлучили.

Когда мы все гуськом шли в свой класс, Деревянный Глаз шепнул нам:

– Он в порядке! – И подмигнул, указывая на директора Гермеса. Мы кивнули.

Я с любопытством глядел на нашу учительницу. Она казалась гораздо старше моей бабушки, но была совсем не такая весёлая. Наша учительница мне не понравилась.

Так начался наш первый учебный год – 1945-й. Штукатурка на лестнице и в коридорах была убрана. В нашем классе была теперь дверь, но со щелями, и через них можно было смотреть из класса в коридор и из коридора в класс. Класс наш уже больше не походил на убежище, но стены всё равно были исцарапанные, а кое-где отбита штукатурка. Парт на всех не хватало. Нас было пятьдесят два ученика, и на партах мы сидели по трое. Боксёр, Деревянный Глаз и я сели вместе.

Некоторые ребята с гордостью показывали свои старые ранцы. Матери ещё раз заглянули в класс. Потом наша учительница закрыла дверь. Мы смотрели на неё с нетерпением и любопытством.

Фрейлейн Штайнхен – так звали учительницу – рассказала нам про свою жизнь. Маленькой девочкой она тоже ходила в эту школу. А потом она стала учительницей и уже больше сорока лет преподаёт в этой школе. Два года назад она вышла на пенсию, а сейчас вернулась, потому что не хватает учителей.

– Как плохо, что такая прекрасная школа разрушена. Война отняла у нас всё, – сказала фрейлейн Штайнхен.

На глазах у неё выступили слёзы. Мы привыкли, что женщины плачут, но не хватало ещё, чтобы наша учительница разревелась перед нами на первом же уроке. Мы глядели на неё с недоумением. Деревянный Глаз толкнул меня в бок.

– Погоди! Она сейчас перестанет!

Потом фрейлейн Штайнхен подошла поближе к нашим партам и стала спрашивать, у кого отец, брат или ещё кто-нибудь погиб на фронте. Почти все подняли руки, некоторые тоже начали плакать.

Тут встал Боксёр.

– Фрейлейн, – сказал он, – ты не горюй, мы все будем хорошо учиться.

Фрейлейн Штайнхен погладила Боксёра по голове. Потом она обратилась к нам ко всем и сказала:

– Война – это самое плохое, что есть на свете, дети. Она приносит беды и нищету и больше ничего. И мои самые близкие тоже погибли, я их потеряла. На этом первом уроке ваша старая учительница хочет научить вас одному: мы всегда будем стараться относиться друг к другу как можно лучше и добрее. Если бы все люди этому научились, жизнь могла бы стать прекрасной!

Мы никогда ещё ничего такого не слыхали. Мы сдержали обещание Боксёра. Фрейлейн Штайнхен было с нами легко. И вот почему: мы все её любили.

Книг и тетрадей не было. Деревянный Глаз принёс один раз целый рулон обоев. Он его где-то стащил. Мы разрезали его на листы, а потом писали и рисовали на них. Фрейлейн Штайнхен сияла. Мой большой карандаш я не отдал бы даже за полбуханки хлеба. У многих в нашем классе не было и маленького огрызка.

Родители радовались, что наша учительница – фрейлейн Штайнхен. Некоторые и сами у неё учились, когда были детьми, и все её хвалили.

– Это вам повезло! – сказала моя бабушка.

Фрейлейн Штайнхен давала нам разноцветные мелки – писать на доске. У неё был целый ящик таких мелков, и нам очень нравилось писать и рисовать ими. Как это было здорово! В других классах часто не хватало даже белого мела.

С этими мелками вышел вот какой забавный случай. Неделю спустя после начала занятий ящик оказался пустым, и каждый знал почему. В моём кармане тоже лежали два мелка – голубой и оранжевый. И в карманах у других ребят были мелки разных цветов. Каждый выбрал цвета, какие ему больше нравились.

Фрейлейн Штайнхен рассказала нам на уроке арифметики сказку про маленьких человечков. Она рисовала этих человечков на доске черточками, а мы их считали. Это была наполовину игра, и нам было очень весело. Теперь-то наши первоклашки считают совсем другие вещи – очень интересные и очень серьезные.

Один мальчик спросил, правда ли, что эти человечки есть на свете. Фрейлейн Штайнхен сказала:

– Хотите их увидеть?

Весь класс закричал:

– Хотим! Хотим!

Фрейлейн Штайнхен взяла ящик из-под мелков – в нём почти ничего уже не было – и поставила его на стол.

– Мне надо кое-что принести из учительской, – сказала она. – Когда я вернусь, человечки положат в ящик разноцветные мелки. Ящик наполнится почти доверху. И вы их увидите – только хорошенько смотрите!

Фрейлейн Штайнхен вышла из класса. Мы с удивлением глядели друг на друга. Вдруг Деревянный Глаз громко расхохотался.

– Ну, это она здорово! – крикнул он. – А ну давай, ребята, тащи мелки!

Он вышел и положил в ящик четыре маленьких разноцветных кусочка мела, а потом ещё один большой. Я пошёл вторым, но оказался не последним.

Ящик быстро наполнился до половины. Мы с Деревянным Глазом устроили проверку, но больше ничего ни у кого не нашли. Некоторые ребята сказали, что у них ещё дома есть мелки, завтра они их принесут.

Тут дверь отворилась – фрейлейн Штайнхен вернулась. Она посмотрела на ящик, улыбнулась и спросила:

– Ну как, видели человечков?

Мы покатывались со смеху. Ловко она нас провела! Это был чудесный урок, и мы считали так хорошо, что фрейлейн Штайнхен нас всё время хвалила.

Дома все радовались, когда я рассказал эту историю. А вот Деревянный Глаз получил от своей матери трёпку.

– Так, значит, ты воруешь? Ну погоди!

Деревянный Глаз был очень обижен. Всё ведь так хорошо получилось!

– Вот теперь я нарочно что-нибудь украду, – сказал он, – пусть знает!

Что мы ему ни говорили, он всё равно стоял на своём и однажды вправду исполнил свою угрозу, а мы ещё, дурачьё, ему помогали! И все трое попались.

Между тем становилось всё холоднее. Дул осенний ветер, лил дождь. А ботинки нам всем были малы.

Что же делать?

Мои башмаки подошли Боксёру, у него нога была меньше. Отец его был убит, и матери приходилось туго.

Мне отдал свои башмаки Деревянный Глаз, а сам он носил теперь ботинки своей сестры, хотя они были ему велики.

Когда наступила зима, полкласса пропускало школу – не было обуви. Тогда мы ходили одну неделю в первую смену, другую – во вторую. Потому что много школ было разрушено американскими бомбами, и в нашей занимались в три смены.

– Жаль, что моя сестра в другой смене, – вздыхал Деревянный Глаз, – а то бы и я дома сидел. Поглядите на мои шлёпанцы!

Он сплясал нам танец диких, то расставляя ноги; то ставя их ступнями внутрь. Мы смеялись над его кривыми ножками в огромных ботинках и радовались, что ходим в школу, а не сидим дома, как другие ребята.

Всё, что взрослые рассказывали нам про школу, оказалось неправдой. «Порядок», «дисциплина», «хорошее поведение»…

Такой рёв и топот, такой ералаш сейчас и представить себе невозможно! Фрейлейн Штайнхен шла с нами по коридору, словно наседка с цыплятами. Мы вздыхали с облегчением, когда наконец, протиснувшись сквозь толпу старшеклассников, входили в свой класс.

Только когда появлялся директор Гермес, становилось тихо.

Вообще-то ребята должны были бы относиться к учителям с уважением, ведь они трудились не покладая рук – стучали молотками, чинили школу. Когда осенью надо было законопатить окна и заклеить их бумагой, они не уходили домой даже ночью. В один жутко дождливый, ненастный день – это было воскресенье – дождь проник сквозь дырявую крышу, и всю школу залило до самого подвала. На всех этажах стояли лужи. Наши учителя работали день и ночь, пока не привели школу в порядок. Старшие ребята им помогали, но многие очень радовались, что нет занятий.

Когда годами не учишься или приехал из нацистского лагеря для детей, не так-то легко вдруг сразу начать ходить в школу. Поэтому со старшими ребятами была просто мука. Конечно, не все старшие были такие. Многие поддерживали учителей и хотели поскорее наверстать то, что пропустили из-за войны. Но были и другие. Я хорошо помню Фрица Хольтхауза. Это был жуткий сорвиголова. Он учился тогда в шестом, но был очень сильный и потому водил знакомство с ребятами из восьмого.

Фриц Хольтхауз был главарём настоящей банды. Никто не мог с ними справиться. Даже директор Гермес. Даже полиция. А уж о родителях и говорить нечего. Мальчишки совершали кражи со взломом.

Уже в первые дни наших школьных занятий у меня вышло столкновение с этой бандой. Я встретился с ней в туалете: в полном составе она прогуливала урок. Фриц Хольтхауз показал мне настоящий револьвер. Он зарядил его, приложил к моей груди и спросил:

– Ты за Гитлера?

Меня охватил страх. Фриц Хольтхауз стал мне грозить:

– А ну, давай поразмысли! Гитлер жив. У меня с ним связь. Мы его последний батальон.

Вот какую чушь он молол. Я убежал. На перемене я всё рассказал Боксёру и Деревянному Глазу.

– Что? – сказал Деревянный Глаз. – Он целился в тебя из револьвера? Ну-ка пошли!

Мы пошли к директору Гермесу. Он говорил по телефону, но, узнав, в чём дело, тут же прервал разговор и позвонил в полицию. Полиция нашла у ребят из банды много револьверов и другого оружия. Директор Гермес долго разговаривал с ребятами и с их родителями. Но это ещё не значит, что все они сразу исправились.

После рождественских каникул мы узнали страшную новость. Умерла фрейлейн Штайнхен. Наши родители горевали вместе с нами. Матери сплели большой венок из еловых веток. Делегация учеников пошла на похороны. Мы тоже пошли – Боксёр, Деревянный Глаз и я.

К нам пришла новая учительница. Молодая. Мы были очень рады, когда её увидели.

– У меня вы многому можете научиться, если будете внимательны, – сказала она. – Я говорю на трёх языках: по-английски, по-французски и по-немецки. – Потом она рассказала нам про Европу.

– Там мы живём, – сказала она в заключение.

Боксёр поднял руку:

– Фрейлейн, ведь это неверно! Мы живём в Берлине. Это не там, в Европе, а тут, возле города Тельтова.

Фрейлейн Будов рассердилась:

– Что за глупости! Надо же быть такими глупыми! Вы никогда не перейдёте в старшие классы!

Тут я встал:

– А фрейлейн Штайнхен говорила как раз наоборот! И очень часто нас хвалила!

Теперь она разозлилась не на шутку:

– Таких наглых детей я вообще никогда ещё не видела! Нет, я у вас надолго не задержусь!

Мы были очень разочарованы в фрейлейн Будов и решили теперь дерзить ей по-настоящему. На другой день она велела нам повторять хором: «Англия, Франция, Испания, Италия…», и под конец мы так гнусавили, что она на нас наорала. И ещё мы ничего не понимали из того, что она рассказывала. Нет, она и представления не имела, что такое первоклассники и как им надо всё объяснять.

Через неделю господин Гермес привёл к нам другого учителя. Фрейлейн Будов перешла в старшие классы.

Фамилия нашего нового учителя была Вольтерс. Он попросил рассказать ему всё, что мы до сих пор выучили. И очень хвалил фрейлейн Штайнхен. Тут мы сразу поняли – это наш друг.

Учитель Вольтерс был ещё молодой. Но он быстро подружился с нашими родителями. А получилось это так. Он велел родителям прийти вечером в школу и вместе с ними вырезал и склеил из бумаги и картона большие кассы для букв. Теперь мы могли составлять любые слова. Так мы научились читать, хотя букварей у нас не было. В тот вечер пришли не многие – всего пять человек. Моя мама тоже пришла. И всем им это очень понравилось. Когда господин Вольтерс в следующий раз попросил прийти родителей, пришло уже человек сорок. Теперь у всех ребят в нашем классе были красивые кассы для букв, и вся школа удивлялась, откуда мы их взяли.