Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Четвертая глава
Конец войны и революция

Желание Канариса получить назначение на подводную лодку осуществилось после возвращения в Германию. Однако прошло еще много времени, прежде чем он «пошел на врага». Сначала будущий командир подводной лодки должен был познакомиться со своим новым оружием. Последовали месяцы подготовки, но когда и они прошли, Канарису еще несколько месяцев пришлось сдерживать свое нетерпеливое желание попасть на фронт, потому что сначала он был назначен командиром на учебное судно в Экернферде, и лишь весной 1918 г. стал командиром боевой подводной лодки. Он провел свое судно невредимым через Атлантический океан и через Гибралтарский пролив, который зорко охранялся англичанами, и затем вел войну с торговым флотом с австрийской базы Каттаро. Мировая война близилась к неблагоприятному для Германии концу. Как раз в тот период, когда Канарис получил командование подводной лодкой, война субмарин перешагнула свою высшую точку. Британские меры борьбы, особенно все более совершенствующаяся система конвоя судов, усложняли задачу немецкого подводного флота, несмотря на его активное использование в боевых действиях. Хотя Канарису удалось осуществить на своей лодке ряд нападений на суда противника, эти успехи уже ничего не давали. В начале октября положение германских подводных лодок, базирующихся в Каттаро, стало невыносимым. Повсюду рушились фронты – в Италии и на Балканах. Бунтующие солдаты недолго задерживались на фронте, а взваливали рюкзак на спину и уходили домой. В южнославянском тылу в районе Каттаро в полном разгаре было восстание против остатков режима Габсбургов. Все коммуникации были закрыты. Подвоз горючего, нефти и снаряжения из рейха был уже невозможен. На совещании командующих флотом было принято решение, что лодки флотилии, каждая сама по себе, должны сделать попытку прорваться в родной порт Киль. В середине октября суда флотилии вышли по-одному из Каттаро в открытое море. Когда одиннадцать лодок после опасного, но удачного плавания снова встретились у берегов Норвегии в Скагерраке, они получили из Киля радиограмму о восстании на морском флоте. 8 ноября флотилия сомкнутым строем под военным флагом вошла в Киль. На мачтах флота развевался красный флаг. На следующий день кайзер Вильгельм II сбежал в Голландию и депутат Шейдеман объявил со ступеней рейхстага о создании свободной немецкой республики. Нетрудно представить, какое действие могла произвести эта фраза социал-демократического политика на офицерский корпус, который после нескольких лет тяжелых боев и беззаветной службы оказался перед военным и политическим крушением своего отечества. Канарис также был возмущен этими «соци», которых он после подавленной попытки поднять мятеж на морском флоте в 1917 г. считал причиной бунта, не вдаваясь в первые дни в красном Киле в сравнение позиций от Эберта, Носке – Шейдемана до Дитмана и Либкнехта. Морской офицер, которому было уже почти 32 года, был в меньшей степени потрясен поражением, чем многие из его товарищей. Его ясный ум и жизненный опыт, который стал еще более обширным за время войны в период его пребывания в Чили и Аргентине, а затем в 1916–1917 годах в Испании, уже давно позволили понять, что победы быть не может. Его не могли ослепить успехи во Франции весной и летом 1918 г., потому что он из собственного опыта понял, что война подводных лодок не могла достичь своей цели и была бессмысленна. Очевидно, следует также заметить, что Канарис видел главного противника в Англии; однако это не вызывало в нем ненависти к англичанам. Уже в тот период его можно было считать англофилом. Во всяком случае, он всегда был высокого мнения о британском флоте, а также о морских и солдатских качествах их морского офицерского корпуса. Но как и в общественной жизни, где у него вследствие его уверенности в себе, сформировавшейся под влиянием беззаботного детства и юности, никогда не было никаких комплексов и он мог легко общаться с людьми разного положения, так и теперь он чувствовал себя перед англичанами абсолютно равноценным противником. Никогда, даже в те мрачные 1918–1919 годы, в нем не было и тени ненависти к англичанам, которую часто можно было увидеть у его товарищей в морском флоте и которая проявлялась в совершенно не обоснованном комплексе неполноценности перед более крупными военно-морскими силами.

Как и подавляющее большинство его товарищей, Канарис был монархистом. Нельзя, однако, сказать, что это были его политические убеждения. Вопрос о целесообразности той или иной формы государственного устройства никогда не вставал всерьез ни перед сыном промышленника, ни перед профессиональным офицером. Офицеры кайзеровского флота испытывали глубокую привязанность к Вильгельму II, который проявлял такой живой интерес к флоту и так интенсивно занимался его созданием. В молодом флоте это чувство было продиктовано не вековой традицией, а почти личной привязанностью каждого офицера к своему полководцу. Эта верность не становилась меньше оттого, что в кругах морских офицеров более отчетливо видели слабые стороны кайзера, чем в других частях общества. Тем мучительнее и неприятнее было для морских офицеров бегство кайзера за границу; самые мыслящие из них, в том числе и Канарис, восприняли это как дезертирство. Потому что военная присяга – эта присяга родине – была по сути дела не односторонним изъявлением воли, а взаимным договором, который благодаря обращению к богу был окружен ореолом святости и нерушимости и поэтому предполагал верность за верность. Выводы относительно бегства кайзера и природы военной присяги, к которым Канарис пришел в конце 1918 г., очевидно, позволили ему много лет спустя, в 1934 г., составить более ясное суждение о присяге фюреру, который после смерти Гинденбурга был в нарушение конституции навязан вермахту при поддержке Бломберга. Во всяком случае, Канарис позднее не прятался за присягу человеку, который ее сам постоянно нарушал, когда опасность, нависшая над отечеством, заставила его восстать против преступного режима.

Однако вернемся к ситуации, сложившейся в Киле в ноябре 1918 г. Монархия рухнула, дисциплина на флоте пошатнулась. Даже для экипажей маленьких крейсеров и миноносцев, на которые вначале не распространился мятеж с линейного флота, а также для экипажей подводных лодок, которые вернулись домой в полном порядке и безукоризненно повиновались своим офицерам, не могли бесследно пройти подстрекательство и травля со стороны красных агитаторов. В хаосе, вызванном поражением и революцией в Киле, депутат от социал-демократической партии Носке казался единственным, кто может восстановить порядок. Многие из товарищей отвергли мысли о сотрудничестве с «соци». Другие предпочли вообще снять морской китель – либо потому, что были экономически независимы и имели возможность перейти на гражданскую службу, либо предпочли покинуть родину, которая не оказала почестей вернувшимся воинам, чтобы искать счастье в других странах. Канарис мог бы благодаря своему положению и связям своей семьи без труда пойти по первому пути, а его знание других стран и иностранных языков могли бы облегчить ему преуспевание и за пределами Германии. Но он ощущал слишком глубокую связь со своей профессией и слишком большой долг перед отечеством, чтобы хоть на мгновение подумать об отъезде. Он не ломал себе голову размышлениями о социальной и политической подоплеке революции. Он видел беспорядок, который был ее следствием, и предвидел дальнейшие тяжелые потрясения, если она не будет быстро локализована. Поэтому он без особых колебаний присоединился к крупице порядка, который начал формироваться вокруг Густава Носке.

В первой половине января 1919 г. мы видим Канариса в Берлине. Как и многие офицеры морского флота и сухопутных войск, он не хотел ударить в грязь лицом в борьбе против «Спартака». В Берлине такое творится! Только что совет народных комиссаров сместил «независимого» начальника полиции Эйхгорна, но назначенному на его пост социал-демократу Эрнсту трудно взять под свое руководство аппарат полиции в имперской столице, которая потрясена событиями последних недель. Борьба за красный дом на Александерплатц вырождается в перетягивание каната между СПГ, партией независимых и «Союзом Спартака». Левые радикалы господствуют на улицах Берлина. Все газеты, которые не стоят на стороне «Спартака» или партии независимых, по нескольку дней не выходят. Их редакции и типографии заняты красными матросами (очень многие бойцы так называемой народной морской дивизии на самом деле никогда не служили во флоте и носили морскую форму, не имея на это права) и радикальными представителями рабочего класса, а также преступными элементами, которые использовали революцию для прикрытия грабежей и погромов. Радикалы предпринимали все усилия, чтобы помешать провести выборы в национальное собрание, назначенные на 19 января. Они хотели напрямик, минуя парламентскую систему, ввести государство советов по русскому образцу.

В этой тяжелой ситуации оформляется союз между умеренными социал-демократами и офицерами-монархистами. Опасность победы радикалов и сообщения о польской угрозе в восточных пограничных районах заставили обе стороны забыть о старых предубеждениях. Дивизия гвардейских кавалерийских стрелков (ГКД), штаб-квартира которой после возвращения их с фронта находилась сначала в монастыре королевы Луизы в Далеме, а после вступления в Берлин в середине января переехала в отель «Эден», становится одним из основных опорных пунктов правительства Эберта – Носке. Формируются первые независимые корпуса, в которых несут службу сотни офицеров в униформе экипажа (рядового состава). Можно было видеть поразительные картины, а газеты приносили сообщения, которые еще несколько недель назад показались бы неправдоподобными. «Франкфуртер Цайтунг» в начале января сообщала, что главный редактор центрального органа социал-демократической партии «Форвертс» Куттнер как на поле сражения возглавил правительственные войска у Бранденбургских ворот. В то же время войсковые части уже в конце декабря сражались за берлинский королевский замок, в то время как другие соединения короткое время спустя под командованием полковника Рейнхардта, последнего командира 4-го пехотного гвардейского полка, штурмовали занятое спартаковцами здание «Форвертс» на Линденштрассе, после того как в фасаде дома с помощью пушки была пробита брешь. По сообщениям прессы, среди освободителей здания газеты социал-демократов находился прусский принц. Если даже эта информация неточна, она характерна для истории. 13 января газеты возвестили о восстановлении порядка в Берлине. «Вторая революция на этот раз получила отпор», – пишет «Франкфуртер Цайтунг», которой в целом можно было доверять. Во время этой передышки Канарис согласился взять на себя задачу выяснить ситуацию на юге Германии и способствовать там организации гражданской самообороны по образцу, созданному комитетом ГКД и уже примененному в Берлине и во многих других местах.

Помимо служебного поручения Канариса влечет на юг Германии еще одно, сугубо личное желание. В 1917 г., во время обучения на подводной лодке, он познакомился в Киле с подругой сестры товарища, Эрикой Вааг, дочерью умершего фабриканта Карла Фридриха Ваага из Пфорцхайма. Хрупкая, юная девушка, увлекающаяся искусством и музыкой, произвела на него глубокое впечатление. Теперь, когда война закончилась, он хочет задать ей вопрос, который уже давно волнует его сердце, сказать ей слова, которые он не хотел произносить, пока опасность смерти от руки врага витала над ним. В то время как в Берлине опять вспыхивают бои, Канарис обручается в Пфорцхайме.

В феврале Канарис вернулся из своей миссии в южной Германии, и опять явился в ГКД, которая командировала его на несколько недель в качестве своего связного офицера и представителя по делу гражданской самообороны в национальное собрание в Веймар. Это казалось руководству дивизии совершенно необходимым, так как партии, осуществляющие переворот, всеми силами стремились дискредитировать идею гражданской самообороны, поскольку реализация этой идеи положила бы конец успехам радикалов. После выполнения этого задания Канарис стал членом штаба вновь созданной морской бригады Левенфельд, в формировании которой он в последующие месяцы принимал активное участие. Место его работы периодически находилось в отеле «Эден» около зоопарка в западной части Берлина, в которой находился также штаб конногвардейской стрелковой дивизии. Офицерский корпус этой дивизии, которая являлась центральным звеном правительственных войск в Берлине, был очень пестрым: наряду с многочисленными профессиональными офицерами, которые беспомощно взирали на изменившуюся политическую и социальную ситуацию и не имели никаких других желаний и стремлений, кроме одного – добросовестно выполнять свой солдатский долг перед отечеством, здесь находились также наемные солдаты и авантюристы всех мастей, а также люди, которые в критической ситуации вдруг открыли в себе призвание стать политическим спасителем отечества, вынашивая в уме план заговора. Из многих интересных людей, которые в то время появлялись в отеле и исчезали из него, нужно назвать, пожалуй, двух, которые спустя некоторое время стали известны общественности, капитана Эрхардта, командира одноименной морской бригады, ставшего позднее одной из главных персон в путче Каппа и основателем тайной организации «Консул», и офицера генерального штаба ГКД, армейского капитана Вальдемара Пабста, высокоинтеллигентного, живого человека, наделенного природным умом, острым языком и многочисленными талантами, которого Канарис через несколько лет с удивлением встретил в Вене в должности начальника австрийского штаба гражданской обороны.

В холле отеля в те месяцы царила атмосфера, которая напоминала валленштейнский лагерь. Ходьба взад-вперед, щелканье каблуками и звон шпор, неожиданные встречи со старыми товарищами; здесь обменивались воспоминаниями, строили планы, сюда приезжали офицеры и связные со всех концов империи – из свободных формирований, которые создавались повсюду, из отрядов пограничной охраны, а также из формирований борцов за Балтику. Не было недостатка и в гражданских лицах. Тут можно было встретить посланников имперского правительства, которое тем временем переехало в Веймар, политиков всех направлений: монархистов, республиканцев, трезвых реалистов и взбалмошных утопистов; и все чего-то ждали от военных – ведь только они обладали возможностью повернуть все к хорошему или к плохому. Все самые страстные желания и требования были обращены к командующему правительственными войсками. Одни искали защиты от «Спартака», так, бывший рейхсканцлер князь Бюлов и княгиня нашли убежище в отеле; другие строили планы свержения республики и установления монархии; один представитель ультралевых вообразил, будто он с помощью букета обещаний и угроз сможет перетянуть войска на свою сторону. Однажды была арестована группа радикалов, сформированная в России, которая имела задание взорвать отель в назначенное время.

Очень скоро стало ясно, что капитан-лейтенант Канарис обладал особым умением обращаться с людьми. Поэтому ему было поручено вести многие из переговоров с делегатами от политических партий и организаций. Товарищи восхищались его дипломатическим мастерством, проявившимся в бесчисленных переговорах и конференциях. И сегодня они улыбаются, вспоминая те дни. «Он умел найти общий язык с каждым человеком, для каждого он выбирал правильный тон, для представителя национал-демократической партии и для депутата от партии независимых», – рассказывает бывший морской офицер, который в тот период мог наблюдать за деятельностью Канариса.

В январе, когда Канарис находился на юге Германии, погибли Карл Либкнехт и Роза Люксембург, главные руководители «Союза Спартака». На членов ГКД пало подозрение в совершении преступления или в соучастии Правительство страны дало санкцию на расследование преступления, которое вызвало большой резонанс в стране и за рубежом. Напряженная ситуация еще больше осложнилась, когда коммунистическая газета «Роте Фане» из-за бестактности представителей партии независимых поставила социал-демократов и представителей «Союза Спартака» перед необходимостью опубликовать неизвестные прежде подробности, касающиеся обстоятельств смерти руководителей «Союза Спартака». В этом сообщении так ловко переплелись факт и голый вымысел, что возникла совершенно искаженная картина, а в без того возбужденные массы имперской столицы еще больше подлили горючего. Поэтому статья в «Роте Фане» оказалась весьма неприятной как для правительства Германии, так и для руководства ГКД, не столько по деловым, сколько по политическим соображениям. Несмотря на довольно удачные выборы в Национальное собрание, успешно проведенные, главным образом, благодаря защите со стороны правительственных войск, и состоявшееся заседание Национального собрания в Веймаре, правительство оказалось в затруднительном положении. Несмотря на то, что избрание Фридриха Эберта временным рейхспрезидентом могло расцениваться как первый признак начинающейся консолидации, все же решающее слово нового правительства во главе с Шейдеманом было весьма условным. Правительство держалось на двух опорах – правительственных войсках и социал-демократическом рабочем классе. И те, и другие не были абсолютно надежными. Лояльности рабочего класса постоянно угрожала пропаганда ультралевых, членов «Союза Спартака» и партии независимых, которые с пристрастием рассчитывали на антимилитаристские инстинкты масс и стремились представить правительственные войска как отъявленных реакционеров, стремящихся свести к нулю завоеванные свободы.

В этой пропаганде правдой было то, что большая часть рядового состава и офицеров в правительственных войсках и свободных формированиях, действительно, поддерживала правительство, возглавляемое социал-демократами и находившееся под их влиянием только потому, что они видели в нем наименьшее из двух зол. Ранее уже было сказано, что Канарис в ноябре 1918 г. в конце концов примкнул к «соци» Носке только лишь потому, что видел в нем единственную надежду на восстановление государственного порядка. Так же думали очень многие из его товарищей; некоторые выходцы из старых офицерских семей относились к правительству тех дней, пожалуй, далеко не столь положительно, как он. Те же военачальники, которые видели дальше, чем молодые лейтенанты и капитаны, и которые глубже осознавали свой долг и свою ответственность, находились в затруднении. Они ведь возглавляли не регулярные войска в благополучном правовом государстве, а добровольцев в стране, где гражданская война еще далеко не была закончена. Им приходилось прилагать все свои силы, чтобы не перегружать моральный настрой войск, что могло бы создать угрозу для дисциплины и послушания.

Чтобы представить себе, насколько неустойчивой была политическая ситуация в Германии в те дни, достаточно просмотреть газеты за февраль и март 1919 г. Они все битком набиты сообщениями о попытках путчей, как с правой, так и с левой стороны, сообщениями о покушениях и стачках. Назовем наугад несколько событий: подавлен реакционный путч в Мюнхене, прусский принц Йоахим арестован в связи с этим событием, и хотя выяснено, что он не принимал никакого участия в происшедшем, он был выслан в Пруссию через баварскую границу, – сообщает, к примеру, «Франкфуртер Цайтунг» 19 февраля. Несколькими днями позже читаем сообщение о том, что Курт Эйснер застрелен в Мюнхене на людной улице лейтенантом графом Арко-Валлеем, в баварском ландтаге министр Ауэр, член социал-демократической партии, ранен выстрелами, один депутат от партии центристов смертельно ранен; результатом всего явилась всеобщая забастовка в баварской столице. Забастовки в Рейнско-Вестфальском промышленном районе, волнения в Мангейме, осадное положение во всем Бадене и так далее и тому подобное – вот маленькая антология одной недели. Не трудно представить себе, как должны были влиять эти сообщения на молодых офицеров и солдат правительственных войск. В их душе вследствие того, что они видели в уличных боях, которые велись спартаковцами всеми самыми коварными способами, вырастала слепая ненависть к левым революционерам, которая становилась еще сильнее из-за оскорблений спартаковских народных ораторов и газет, называвших их (офицеров и солдат) «гвардейцами Носке», «сутенерами реакции», «предателями народа», не говоря уже о более грубых выражениях. Для большинства солдат правительственных войск имена Либкнехта и Розы Люксембург были олицетворением врага, против которого должна быть направлена борьба. В том конце, который нашли они оба, рядовой солдат и офицер не могли видеть ничего предосудительного или достойного сожаления. В конце концов, ведь у солдат было четыре с половиной года войны за плечами, и понятия о ценности отдельной человеческой жизни за это время у мужчин на фронте существенно изменились. Также и самые мыслящие среди мужчин в «Эден-отеле», к которым принадлежал и Канарис, не могли полностью освободиться от влияния атмосферы, описанной здесь.

В любом случае ускорение судебного процесса против подозреваемых в убийстве Либкнехта и Люксембург, спровоцированное статьями в «Роте Фане», явилось серьезным испытанием надежности войск.

Между тем прошли недели и месяцы, пока наступило время судебного слушания дела, поскольку одного из главных подозреваемых, солдата Рунге, направленного в свою воинскую часть, но дезертировавшего во время поездки, смогли найти и арестовать лишь в середине апреля на пограничной заставе. Судебное разбирательство состоялось в начале мая перед военно-полевым судом дивизии конногвардейских стрелков, членом которого в роли заседателя был Канарис. Правительство неоднократно оказывало воздействие на суд в такой форме, что это было воспринято подсудимыми как ограничение беспристрастности судей в ущерб им. Тем временем произошли события, которые в глазах общественности совершенно отодвинули процесс на задний план. В Мюнхене провозглашается республика Советов, которая просуществовала около четырех недель и была вновь свергнута в кровавых уличных боях. Известие об убийстве заложников в Мюнхене, облетевшее общественность как раз перед началом процесса по делу об убийстве К. Либкнехта и Р. Люксембург, стало яркой иллюстрацией одичания политической морали в Германии, в котором главным виновником были ультралевые и жертвой которого стали их собственные вожди. И, наконец, за день до начала судебного разбирательства графу Брокдорф-Ранцау в Версале были переданы союзниками условия мира, которые Шейдеман охарактеризовал как «ограниченный сроком смертный приговор». По дороге в зал суда большинство военных судей, как и семьдесят приглашенных свидетелей и семь экспертов, читали берлинские утренние газеты, в которых и левые и правые проклинали эти условия как «насильственный мир».

Несмотря на подобные настроения слушание дела было компетентным и прошло на высоком уровне. Ультралевыми спустя некоторое время была предпринята попытка дискредитировать приговор военно-полевого суда как предвзятый. Также газета социал-демократов «Форвертс», которая хотя и признала, что следствие было проведено тщательно, но высказывала сожаление что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и порочила также приговор по делу об убийстве Люксембург особенно потому, что главный обвиняемый, обер-лейтенант Фогель, был приговорен к тюремному заключению только за служебный проступок и неправомерное использование служебных полномочий, а не за участие в убийстве. Но, по крайней мере в деле Либкнехта, уже по результатам вскрытия, произведенного при участии тайного советника Бира, которые не противоречили показаниям сторон в процессе, вряд ли можно было ожидать другого приговора, во всяком случае не имелось никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения представляла также газета демократов, которая считала, что и суд присяжных вряд ли вынес бы иное решение. Правда, – писала газета, – сопутствующие обстоятельства психологического свойства предстали бы в другом свете, если бы дело разбиралось в гражданском суде, и вызвало бы больше доверия к приговору, – намек на недоверие к военной юрисдикции и к армии в целом, раздуваемое в широких массах рабочего класса в результате травли, развязанной ультралевыми в прессе. Здесь следует процитировать некоторые интересные замечания из комментария «Франкфуртер Цайтунг» относительно приговора (16 мая 1919 г.): «Если эта часть решения (имеется в виду оправдательный приговор в деле об убийстве Либкнехта. – Прим. авт.) и используется с целью представить весь процесс в виде комедии, то нужно, однако, отметить, что из всех, кто критиковал органы следствия и суда, ни один, как мы видим, не мог представить никаких данных, позволяющих усомниться в добросовестности судей, и что такой умный и беспристрастный наблюдатель, как Штефан Гроссман, который присутствовал на судебном разбирательстве, пришел к заключению, что ни один из судей ни на одну минуту не имел и в мыслях вынести неправосудное решение в пользу обвиняемых».

Историю этого процесса, в котором Канарис, как уже говорилось, принимал участие в качестве заседателя военно-полевого суда, мы описали довольно подробно потому, что впоследствии в связи с этим делом со стороны левых политиков против Канариса в разное время выдвигались тяжелые обвинения, на которых мы хотим сразу остановиться.

Прямой упрек был при этом направлен не на то, что Канарис входил в состав суда в качестве заседателя; его также не обвиняли в пристрастном отношении в пользу обвиняемых. Зато позже, годы спустя высказывались утверждения, что Канарис помог обер-лейтенанту Фогелю через несколько дней после обвинительного приговора бежать из места предварительного заключения. Обстоятельства этого побега до сих пор еще остаются невыясненными. Когда стало известно о побеге Фогеля, берлинская левая пресса обрушилась с резкими нападками на высокие военные ведомства. Наиболее тяжелые обвинения были выдвинуты против прусского военного министерства и руководства конногвардейской стрелковой дивизией; их обвиняли в содействии побегу. Газета «Ди Фрайхайт» («Свобода»), близкая по своим взглядам к независимым социал-демократам, утверждала, что капитан Вальдемар Пабст и некий лейтенант Зухонг будто бы причастны к этому делу. Фальшивый заграничный паспорт для Фогеля был, по мнению газеты, скорее всего, оформлен в паспортном отделе военного министерства, которого, как выяснилось, вовсе не существовало.

Военная администрация провела военно-судебное расследование, в ходе которого был арестован и Канарис по подозрению в пособничестве. Его арест вызвал среди офицеров и рядового состава военно-морской бригады Левенфельда такое большое волнение, что военный суд освободил Канариса из-под ареста под личную ответственность капитана морского флота Левенфельда. Однако он был обязан во время расследования не покидать штаб-квартиру бригады, которая тогда находилась в королевском замке в Берлине. Ни кричащая роскошь окружающей обстановки, среди которой он был вынужден несколько дней находиться под домашним арестом, ни висящее над головой расследование не в силах были заглушить его юмор. Квартира, в которой он находился, и выдвинутые против него обвинения удивительно не вязались друг с другом, это настраивало его на такой шаловливый лад, какого мы никогда у него больше не замечали. По рассказам товарищей, которые в эти дни были вместе в Канарисом, замок был для него приятным заключением. Результат расследования, подтвердивший, что Канарис не имел никакого отношения к побегу Фогеля, более того, его в это время вообще не было в Берлине, положил конец этому аресту.

Одновременно следует заметить, что несмотря на выяснение обстоятельств, обвинения в том, что Канарис, будучи членом военного суда, совершил проступок, оказав пособничество офицеру, обвиненному и осужденному в процессе по делу убийства Либкнехта и Люксембург, спустя годы вновь выдвигались политиками и органами печати левых. Дело Фогеля было драматическим образом вновь начато в подкомитете парламентской следственной комиссии депутатом от социалистической партии Мозесом 23 января 1926 г., когда Канарис, бывший уже капитаном 3-го ранга морского флота, по поручению министра вооруженных сил выступил в роли эксперта по делу попытки мятежа в 1917 г. и при этом вступил в острый поединок с независимым депутатом Дитманом, который сам был одним из главных действующих лиц при осуществлении попытки мятежа. В комиссии на этот раз социал-демократ Мозес помог своему «независимому» коллеге и выразил протест по поводу того, что в качестве представителя министерства вооруженных сил в комиссии присутствовал человек, виновный в соучастии в побеге убийцы Розы Люксембург. Когда Канарис отказался принять в комиссии участие в дискуссии по этому вопросу, левые начали бурную манифестацию. В адрес Канариса обрушились оскорбления, такие как «Убийца! Сообщник!» и это продолжалось довольно долго, пока председателю наконец не удалось восстановить порядок. Официальное сообщение министерства вооруженных сил в тот же день подтвердило полную безосновательность обвинений депутата Мозеса, сославшись на судебное расследование, проведенное в 1919 г. Еще один раз аналогичное обвинение прозвучало пятью годами позже; Канарис к тому времени уже был морским капитаном и начальником штаба в районе Северного моря; обвинение было высказано в связи со свидетельскими показаниями бывшего адвоката Бредерека, известного по путчу Каппа, на процессе политического характера. По данным Бредерека, Канарис, злоупотребив своим положением судьи, мог передать незаконным путем деньги, собранные Национальным союзом немецких офицеров для офицеров, обвиненных по делу Либкнехта – Люксембург, в тюрьму братьям Пфлюг-Хартунг, обвиненным в расстреле Либкнехта, чтобы они могли бежать. И на этот раз расследование дела министерством вооруженных сил показало, что все обстояло совершенно иначе, что только после того, как названным офицерам был вынесен оправдательный приговор, Канарис, с согласия Носке, бывшего в то время министром вооруженных сил, позаботился о том, чтобы эти деньги были выплачены братьям Пфлюг-Хартунг и их товарищам, частично для возмещения расходов на защитника, частично для того, чтобы дать возможность на время исчезнуть из Берлина близким родственникам этих офицеров, которые подвергались непрерывным притеснениям и реальным угрозам со стороны коммунистов. В обоих случаях, в 1926 и 1931 гг., министры вооруженных сил, доктор Гесслер и генерал Гренер, оба истинные демократы, после тщательного расследования происшествий оказывали безоговорочную поддержку своему подчиненному, и этого было достаточно, чтобы отвергать все нападки на Канариса как необоснованные.