Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Несмотря на свой скептицизм, Канарис все же не был пассивен. Он отправился в октябре в сопровождении Лахоузена в поездку к нескольким военачальникам войск на западе. Среди посещенных был также генерал фон Рейхенау, штаб-квартира которого находилась в Дюссельдорфе. Рейхенау принял Канариса и Лахоузена в присутствии своего начальника штаба генерала Паулюса, и своего офицера генерального штаба капитана Пальцо. Рейхенау был высокопоставленным начальником, который благодаря своим связям с национал-социализмом пользовался широкой известностью. Несмотря на это Канарис был приятно удивлен, услышав от него и членов его штаба не радостную уверенность в победе, а чрезвычайно скептическую оценку зимнего наступления, запланированного Гитлером. Это облегчило его задачу, потому что он, конечно, не мог и думать о том, чтобы открыто обратиться к Рейхенау с предложением организовать сопротивление главнокомандующих планам наступления. Он ограничился тем, что высказал свои сомнения, основанные на военной ситуации. Он дал сильно преувеличенную версию поступивших в разведку сообщений, касающихся мощи противника, и подчеркнул, что в случае наступления немецкая сторона понесет большие потери.

Канарис добился, что Рейхенау согласился составить для Гитлера докладную записку с названием «Гарантия немецкой победы», основной мыслью которой было: «До этой позиции, не дальше». Дальнейшим успехом переговоров можно, пожалуй, считать то, что через несколько дней во время беседы Гитлера с руководящим составом армии именно «нацигенерал» Рейхенау один выступил против разработанного Гитлером плана наступления. Запись об этом мы находим в дневнике Хасселя от 30 октября 1939 г., который получил это сообщение от Герделера.

Канарис использовал свой визит к Рейхенау также для того, чтобы во время беседы в узком кругу сообщить ему на основании обширного материала, который он в то время постоянно возил с собой в папке, о злодеяниях, которые отряды СС совершали в Польше по приказу Гитлера. Рейхенау был потрясен сообщением Канариса и согласился с ним, когда Канарис указал на то, что такие действия могут значительно подорвать авторитет германского вермахта. Генерал Паулюс, с которым Канарис завел разговор наедине о ситуации в Польше, напротив, счел себя обязанным оправдать и поддержать мероприятия Гитлера в оккупированном районе. Канарис доложил об этом руководству своего штаба с глубоким возмущением. Для него Паулюс перестал существовать. Канарис никогда не простил ему этой позиции. Во время катастрофы под Сталинградом он заявил в кругу доверенных ему людей, что, помня позицию Паулюса по отношению к злодеяниям СС в Польше, он теперь не может испытывать к нему никакого сочувствия.

Менее удовлетворительно, чем переговоры с Рейхенау, проходил визит к командующему войсковой группой генерал-полковнику фон Рунштедту, который, хотя и ужасно ругал Гитлера и режим, однако уклонялся от всех конкретных вопросов. Канарис покинул его с убеждением, что от этого человека нельзя ожидать активного сопротивления Гитлеру. Будущее подтвердило правильность его оценки. Канарис вернулся в Берлин неудовлетворенным своей поездкой. Хотя наступление и было опять отложено Гитлером, но подготовка к нему – в нарушение бельгийского и голландского нейтралитета – продолжалась.

Канарис лучше, чем Остер и его сотрудники, понимал и оценивал трудности, которые стояли на пути восстания генералов, однако это не означало, что он соглашался с их бездеятельностью и постоянными уступками Гитлеру. Он понимал, что восстание против фюрера нельзя начать в любой запланированный момент. Однако, с другой стороны, он был убежден, что будут постоянно появляться возможности, которые нужно будет использовать, чтобы помешать диктатору или свергнуть его. В случае необходимости, считал он, такие возможности можно спровоцировать. В сентябре 1938 г. такой шанс, как мы знаем, был упущен из-за приезда Чемберлена и затем окончательно уничтожен Мюнхенским соглашением. В результате была не просто упущена особенно благоприятная возможность. Еще год спустя у генералов появилось чувство отрезвления. Даже генерал-полковник Вицлебен, который в 1938 г. был самым решительным из своих коллег по чину, в 1939 г. стал более скептичным и сдержанным. И тем не менее покушение в городской пивоварне Мюнхена, совершенное в ноябре, независимо от того, действовал ли Эльзер и вправду один, или это была афера гестапо, подобная поджогу рейхстага, давала великолепный повод, чтобы неожиданно лишить СС власти, задержать Гиммлера и Гейдриха по подозрению в соучастии, а фюрера взять под арест. Подобные предложения, которые разрабатывались в бюро Остера, предлагались с согласия и одобрения Канариса начальнику генерального штаба, воспринимались им сначала с интересом, но в конце концов отклонялись.

По сообщению Гизевиуса, Гальдер рекомендовал Канарису подготовить покушение на Гитлера. Если фюрера больше не будет, то он, Гальдер, будет готов действовать. Не следует удивляться, что Канарис отклонил такое предложение. Существует большая разница между военным мятежом против тирана и убийством из-за угла. Ожесточение и чувство безнадежности еще не достигли той стадии, как два или три года спустя, когда даже глубоко религиозные люди после долгих месяцев внутренней борьбы преодолели угрызения совести и решились на убийство тирана. У Канариса к сомнениям религиозного характера примешивалось еще его внутреннее отвращение к любому виду насилия. Человек, который всеми силами сопротивлялся идее Гитлера сделать из разведки организацию убийц для уничтожения поляков или евреев, не в силах был решиться на подготовку убийства, пусть даже речь шла о Гитлере.

Это ответ на вопрос, почему Канарис, упрекавший генералов за их бездеятельность, не взял на себя руководство попыткой совершить государственный переворот. Мы еще раз хотим отметить это, так как немало людей утверждают, что Канарис был тщеславным человеком. По мнению большинства людей, кто в течение долгих лет работал вместе с ним, подобные утверждения беспочвенны. Правда, Канарис не был совершенно лишен человеческого честолюбия. Он любил, чтобы его работа была признана. Однако стремления выдвинуться вперед никто из его сотрудников не замечал. Уже его отношение к Остеру показывает, что для Канариса более характерным было оставаться в тени. Даже в молодые годы он никогда не проталкивался вперед. Когда он в 1926 году должен был выступать на заседании комиссии рейхстага, то это было не из-за стремления к известности. Работа в тишине, за кулисами больше отвечала его способностям и желаниям, чем выступление на общественном поприще. Тщеславным Канарис был в течение всей жизни только в деле, которому служил. Так, он не давал в обиду морской флот и приходил в ярость, если нападали на «его» абвер.

Следует заметить, что те люди, которые представляют себе Канариса как мрачного заговорщика, склонного к интригам, как о нем часто пишут, его не понимают. Конечно, у него была склонность применять нестандартные методы уже с того времени, когда он участвовал в нелегальном восстановлении военно-морского флота, и это было для его поста начальника военной разведки совершенно естественно и определялось потребностями его ведомства. Он также находил почти детскую радость в хитростях и маскировке своих действий. Но в период, о котором мы сейчас говорим, он уже был в мучительном разладе с собой, разрываясь между чувством долга высокопоставленного офицера вермахта и требованием совести, которая велела ему оказать сопротивление системе, в преступной природе которой он больше ни минуты не мог сомневаться. Канарис был вынужден вести двойную жизнь, пока был убежден в том, что его моральный долг оставаться на службе, потому что только там он имел шанс каким-то образом влиять на несчастье. Он должен был разделить свои действия с точки зрения своей совести на легальные и нелегальные (по отношению к господствующей системе). Шеф абвера стремился хорошо выполнять свои «легальные» служебные обязанности, пока они не требовали от него дел, которые он считал преступными. Он даже делал больше, чем от него требовалось, и всегда стремился противодействовать отдельным преступным акциям режима, насколько это было возможным, «нормальным» путем служебных ходатайств перед своим начальником Кейтелем. Это было особенно тогда, когда речь шла о мероприятиях и приказах Гитлера, которые касались вермахта, и если он мог хотя бы немного надеяться на то, чтобы повлиять через начальника генерального штаба вермахта на их отмену или изменение. В любом случае он стремился участвовать в усилиях, направленных на свержение правительства, отдельно от своей служебной деятельности, чтобы своими действиями не подвергать опасности существование разведки и жизнь подчиненных ему офицеров.

У нас есть свидетельство адмирала Бюркнера, который, будучи начальником отдела и позднее группы «Зарубежье», регулярно сопровождал Канариса к Кейтелю для обсуждения положения, которое в противоположность «колонне» у Канариса называлось также «большая колонна», о том, что Канарис на таких обсуждениях не скрывал своих мыслей. В совещаниях у Кейтеля обычно участвовали руководители ведомств, кроме Канариса, также генералы Томас и Рейнекеш, далее – от руководства штабом вермахта – обычно генерал Варлимонт, а также начальник юридического отдела верховного командования вермахта, начальник отдела министерства Леман. Канарис в таких случаях обычно очень открыто высказывал свои сомнения, говорил о своих впечатлениях от поездок в районы фронта и за границу. Он очень часто, – подчеркивает Бюркнер, – заводил разговор о тяжелом положении в Польше, обсуждал свои проблемы с СС и все то, что его еще мучило.

Независимо от этих обсуждений Канарис использовал каждую возможность для того, чтобы в разговоре наедине разбудить совесть Кейтеля и помочь ему противостоять непомерным требованиям Гитлера, которые были не совместимы с традициями вермахта и этическими взглядами большинства солдат. Довольно часто он жаловался своим сотрудникам на «чурбана» Кейтеля, к которому бесполезно обращаться, и все же он не прекращал своих усилий, чтобы таким путем добиться устранения несправедливости и абсурда.

В первые годы своей деятельности на посту начальника разведки Канарис пытался оказать личное влияние на самого Гитлера. Тот вначале питал слабость к Канарису, во всяком случае, уважал его исключительный интеллект. Канарис умел пустить в ход все свое личное обаяние и обладал способностью удивительно быстро успокаивать Гитлера, когда на него находили приступы гнева. Однако уже в 1938 г. он жаловался на то, что больше не имеет к нему доступа. Это было в дни судетского кризиса, в период, когда разведка оказала поддержку Генлейну, представлявшему умеренное направление, в его конфронтации с Карлом Германом Франком, которого подстрекал Гейдрих. «Если бы только Кейтель пустил меня к Гитлеру, – говорил он в эти дни в кругу своих руководителей отделов, – я бы его убедил». Позже, после начала войны, Канарис уже не слишком стремился к личным беседам с Гитлером. Он хорошо понимал, что было бесполезно стараться убедить с помощью фактов человека, охваченного манией величия.

Кроме того, он больше не мог рассчитывать на разговор с Гитлером тет-а-тет. Всегда при этих разговорах присутствовал Кейтель. Канарис был бы не против поговорить втроем, если бы Кейтель был подходящим собеседником, чтобы с распределением ролей изложить Гитлеру позицию вермахта или поговорить с ним о требованиях гуманности. Но Кейтель был способен лишь слепо исполнять приказы. Если он присутствовал на беседах с Гитлером, то всегда во всем соглашался с ним, что еще больше укрепляло того в его позиции. Такие переговоры втроем не имели для Канариса никакого смысла. Этим объясняется кажущееся противоречие между жалобой Канариса, что он не может пойти к Гитлеру, и утверждением Кейтеля во время допросов в Нюрнберге, что, мол, Канарис вместо того, чтобы пойти к нему, мог сам обратиться к Гитлеру. Из-за полного безволия Кейтеля перед Гитлером было совершенно бесполезно обращаться к нему с ходатайствами. Нельзя было быть уверенным в том, что он их вообще передавал Гитлеру, если чувствовал, что тому неприятно было их слушать. А те темы, которые затрагивал Канарис, как раз и были такого характера. Поэтому, когда Канарис при разговоре с Кейтелем драматизировал и преувеличивал сообщения в надежде тем самым его расшевелить, это ни к чему не приводило. «Чурбан» не шевелился.

Отношения Канариса с военным окружением Гитлера осложнялись также тем, что он не видел возможности наладить человеческие отношения с начальником оперативного управления ОКВ генералом Йодлем, который был ближайшим стратегическим сотрудником Гитлера. Между Йодлем, который был «только солдатом», беспощадным милитаристом чистейшей воды и атеистом, с одной стороны, и щепетильным, гуманным, мистически религиозным, оценивающим ситуацию большей частью чисто интуитивно Канарисом, с другой стороны, не существовало никакой духовной близости. Канарис испытывал невольный страх перед Йодлем, а тому начальник разведки казался непроницаемым мечтателем, даже шарлатаном. Гораздо лучше были отношения между Канарисом и Варлимонтом. Сотрудничество в период гражданской войны в Испании сблизило их. Варлимонт нравился Канарису как человек. Хотя другие считали Варлимонта слишком скользким и «напомаженным», для Канариса это не был повод для непризнания. Отклонение от молодцеватого прусского шаблона было ему скорее приятным. «Варлимонт хитрый парень, нестандартный офицер генерального штаба», – сказал он однажды. С его чрезмерной мягкостью и гибкостью Канарис примирился, потому что распознал острый ум Варлимонта. С этим офицером, компетентность которого намного превосходила средний уровень, он охотно беседовал. Он многое доверял ему в надежде, что сказанное таким образом дойдет до Кейтеля, а может быть, и до Гитлера. Кроме того, он ценил то, что Варлимонт, когда военная ситуация ухудшалась, не пытался ввести его в заблуждение, а говорил ему чистую правду. Только непосредственно перед концом деятельности Канариса на посту начальника разведки их отношения утратили эту взаимную искренность. Где-то в конце 1943 г. Канарис однажды сказал своим офицерам: «Теперь даже Варлимонт не говорит мне больше правду». Информации, хотя бы в общих чертах, об истинном положении дел на фронте и о планах руководства Канарис, естественно, придавал огромное значение. Не только потому, что это соответствовало его внутренней потребности быть как можно лучше информированным, но и потому, что разведка может работать в правильном направлении только в том случае, если она знает, каким целям она должна служить. Официально разведка совсем ничего не знала или знала очень мало о своих собственных стратегических планах; гораздо лучше она была осведомлена о своих противниках и их намерениях. Влияние разведки на проведение операций было совсем незначительным и в лучшем случае носило косвенный характер. Все те рассказы, в которых Канарис изображается как один из вдохновителей или даже мозговой центр немецкого ведения войны, являются сказкой, также, как и сообщения, из которых якобы следует, что он передавал планы военных походов через разведку военным противникам. Об этих планах разведка вообще знала только в общих чертах. О крупице истины в этих фантастических историях мы еще будем говорить.

Мы уже видели, что Канарис хорошо понимал слабость их предприятия, которая заключалась в том, что те из генералов, которые, как Гальдер, всерьез планировали свержение режима, не имели в своем распоряжении войск, стоящих непосредственно под их руководством. То же было и у самого Канариса, если бы он, вопреки своей натуре, однажды решился взять на себя осуществление попытки переворота, направленной против Гитлера. «Рождественские Деды Морозы» из разведки – так насмешливые активисты при случае называли основной персонал абвера, большей частью состоящий из отставных офицеров – при всей личной храбрости не были войском, с которым можно было бы отважиться на конфликт с Гиммлером. Одно время во время войны казалось, что положение в этом смысле изменится. Это было так.

Планируя поход на Польшу, генеральный штаб армии поставил перед абвером, а именно перед вторым отделом, ответственным за наступательные операции во вражеской стране, первоначально две задачи. Он должен был, во-первых, помешать полякам взорвать большой мост под Диршау, прежде чем немецкие войска продвинутся до этой стратегически важной переправы. Во-вторых, он должен был предотвратить разрушение важных индустриальных предприятий и рудников в районах Верхней Силезии. Позже разведку освободили от обязанности охранять мост в Диршау. Армия взяла эту задачу на себя. Оставалась задача охранять промышленные предприятия в Верхней Силезии. Эту задачу осуществляло отделение разведки в Бреслау. Для этой цели были использованы так называемые боевые отряды, которые состояли не из солдат, а из агентов, навербованных специально. Это были большей частью люди судетско-немецкого происхождения или «фольксдойче» из Польши. Операция была проведена успешно. В ночь с 31 августа на 1 сентября, за несколько часов до запланированного начала вторжения немецких войск в Польшу, группы боевиков заняли важные учреждения фабрик и заводов, предотвратив в большинстве случаев действия поляков по разрушению, и охраняли их до подхода немецких войск. Впоследствии, однако, был подан целый ряд жалоб от войсковых командиров на то, что члены боевых групп, которые были сугубо штатскими людьми и не подчинялись никакой военной дисциплине, допускали всевозможные выходки и бесчинства, арестовывали по собственному усмотрению и так далее.

По этой причине было решено выделить для выполнения таких же задач в будущем специальную часть войск, в которой хотя и были бы набраны добровольцы, однако они должны были держаться в повиновении. Так осенью 1939 г. была создана так называемая строительно-учебная рота «Бранденбург», названная так по имени места размещения гарнизона – Бранденбурга. Она подчинялась непосредственно второму отделу разведки. Уже с момента основания организации заговорщиков в разведке показалось, что задачи данной войсковой части не должны исчерпываться их официальной целеустановкой, а что она может стать зародышем роты для особых поручений оппозиции. Сам Канарис носился с такими же мыслями. В нем еще были живы воспоминания о 1919–1920 гг., когда он служил в добровольческом корпусе, и он гордился тем, что опять командует войсковой частью. Формирование роты было встречено в СД с недоверием. В Нюрнберге высокопоставленные руководители СД показали, что Гейдрих был особенно озабочен в связи с обучением «бранденбуржцев» прыжкам с парашютом, так как он опасался, что эта войсковая часть в случае необходимости может быть направлена против штаб-квартиры фюрера, чтобы блокировать ее или каким-то другим образом лишить его возможности влиять на политику.

Строительно-учебная рота быстро росла. Уже весной 1940 г. она превратилась в батальон, позже из нее был сформирован полк «Бранденбург», а в 1942 г. – дивизия. В соответствии с задачами полк был разделен на три батальона, из которых один остался в Бранденбурге, районом его действий был восток. В связи с этим он был составлен главным образом из балтийцев и «фольксдойче», происходивших из Восточной Европы, которые хорошо знали ситуацию в Польше и России и по возможности также владели одним из славянских языков. Второй батальон был расположен в Дюрене (Рейнская область); в его задачу входила борьба на западе, то есть в первую очередь против Англии. Среди офицеров и солдат были такие, которые могли говорить по-английски. В Унтер-Вальтерсдорфе под Веной стоял третий батальон, который должен был действовать в государствах европейского юго-востока и который состоял в основном из немцев, венгров и выходцев из Балканских стран.

В качестве войсковой части, находящейся в распоряжении оппозиции, предполагалось в первую очередь использовать стоящий в Бранденбурге батальон. Руководство этим батальоном было поэтому поручено офицеру разведки, который пользовался полным доверием Канариса и Остера. Это был тогда майор, а позже подполковник Гейнц, который специально был направлен в Бранденбург и поэтому был также посвящен во все планы переворота и покушения. Помимо узкого круга офицеров, он и Лахоузен были единственными, кто в октябре и ноябре 1939 г. были посвящены Остером в планы покушения на Гитлера, которые разрабатывались несмотря на отрицательную позицию Канариса. Для осуществления этих планов необходимо было достать взрыватель замедленного действия швейцарского производства. Планы покушения не привели тогда к конкретным результатам.

В целом можно сказать, что идея сделать из Бранденбургского полка воинскую часть оппозиции в целях борьбы с Гитлером оказалась на практике неосуществимой. Правда, Канарис мог бы позаботиться о том, чтобы руководство полком находилось в руках преданных ему офицеров, что также было трудно осуществимо. Но в остальном официальная целеустановка этой части сводила план к нулю. Для выполнения задач, которые были поставлены перед Бранденбургским полком для операций за линией фронта противника, причем если это было возможно, то в униформе вражеских армий, где каждая операция была, говоря на фронтовом жаргоне, «командировкой на небо», могли быть использованы только люди, которые добровольно отдавали свою жизнь за дело, которое считали хорошим и правым. В войне, начатой Гитлером, таких людей можно было найти лишь в рядах слепых почитателей фюрера, если не считать нескольких авантюристов. Как «оппозиционный полк» они меньше всего годились. С этой точки зрения весь план оказался неудачным. И действительно, полк, ставший позднее Бранденбургской дивизией, был немецким вариантом троянского коня или, другими словами, британских «коммандос», которые в последующие годы причиняли немецкому вермахту во всех районах военных действий: в Норвегии и Дании, в оккупированной Франции и также на Средиземном море – столь многочисленные ощутимые булавочные уколы.

Для Канариса вновь созданная воинская часть разведки стала вскоре причиной его новых конфликтов с совестью.

Уже в конце октября или в начале ноября вновь возникла проблема с иностранными униформами. После истории с операцией «Гиммлер» Канарис был не склонен соглашаться, когда Кейтель потребовал, чтобы он достал голландские и бельгийские униформы. Поэтому он довольно резко стал возражать против такого поручения, однако Кейтель заявил: «Это приказ фюрера!» Впрочем, речь шла не об униформах бельгийской или голландской армии, а об униформе пограничников. Подробности Кейтель еще не мог рассказать Канарису. Об СС на этот раз не было речи. Канарис предпочел не настаивать. Он только хотел узнать обо всем более конкретно. Может быть, тогда еще была бы возможность поломать планы Гитлера.

Он дал руководителю КО [16]16
  Организация разведки в нейтральной стране, предусмотренная только на случай войны, которая была предназначена для работы против конкретного противника. Она существовала уже в мирное время, проводя лишь подготовительную работу, но в случае войны сразу оживала. Ее деятельность не была направлена против страны, в которой она была расположена.


[Закрыть]Голланду задание достать образец нужной униформы. Это задание было немедленно выполнено. Правда, кража униформы, совершенная агентом, не осталась незамеченной. В голландской и бельгийской прессе появились сообщения о загадочном исчезновении служебных униформ (мундиров), с которым газеты, естественно, связывали предположения о преступниках и их целях. О том, что предположения были довольно верными, можно судить по карикатуре, появившейся в одной голландской газете, которая, намекая на пристрастие Геринга к униформам, изобразила его в униформе голландского кондуктора трамвая.

Об этих газетных сообщениях Канарис еще ничего не знал, когда во второй половине дня 20 ноября был приглашен на совещание в рейхсканцелярию. Гитлер присутствовал лично, а кроме того, Геринг, Браухич, Кейтель, Рейхенау, Гальдер и целый ряд офицеров. Темой совещания было обеспечение в случае наступления на западе как можно более свободного продвижения шестой армии (под командованием Рейхенау) с помощью профилактических мероприятий по охране переходов через реку Маас на территории Голландии и Бельгии. Так как при этом важная роль отводилась строительно-учебной роте, вновь сформированной в Бранденбурге, Канарис был также приглашен и получил одну из редких возможностей заглянуть в карты Гитлера при подготовке к операции, хотя это и был лишь ограниченный участок фронта.

Наряду с вопросами об обеспечении переходов через Маас в Голландии на этом заседании также обсуждалось взятие бельгийского форта Эбен-Эмаэль, которое было поручено не абверу, а военно-воздушным силам (люфтваффе).

Гитлер сначала был в отличном настроении. Он проявлял живой интерес ко всем подробностям различных военных хитростей и трюков, которые предполагалось использовать для осуществления поставленных задач. Теперь Канарис также знал, какой цели должны были служить затребованные голландские и бельгийские униформы. Добровольцев, которые должны были быть набраны из строительно-учебной роты для выполнения «особого задания», нужно было одеть в эти униформы и перед началом наступления послать на мосты, важные для переправы армии Рейхенау, чтобы помешать голландцам и бельгийцам их взорвать.

Канариса попросили доложить о том, что было предпринято его ведомством и что он еще считает необходимым. Он как раз докладывал о том, что отделение немецкой разведки в Голландии достало униформы, необходимые в качестве образца, когда генерал-майор Рейхенау, участвующий в совещании, прервал его доклад сухим замечанием: «Об этом уже написано в газете», – и указал на заметки в голландской и бельгийской прессе. Это неожиданное сообщение вызвало у Гитлера взрыв ярости. Хорошее настроение сразу улетучилось. Он бранил остолопов, которые испортили его лучшие планы. Присутствующие военные смущенно молчали. Кейтель побледнел. Только Канарис спокойно подождал, пока первый взрыв ярости утих. Он не хотел еще больше раздражать взволнованного фюрера своими возражениями. Но затем он приглушенным голосом начал говорить с Гитлером. Ему очень быстро удалось завладеть его вниманием. Он успокоил Гитлера, сказав, что ущерб не настолько велик, чтобы нельзя было его исправить. Прошло немного времени, и бушующие волны улеглись. Свидетели были потрясены этим шедевром искусства Канариса обхождения с людьми.

Совещание 20 ноября не привело к окончательным решениям. Запланированное наступление снова и снова откладывалось. Но Канарис слишком хорошо рассмотрел планы Гитлера, и теперь мог успокоиться. На протяжении всей зимы он принимал живое участие в новых и новых проектах переворота, но все они были обречены на неудачу из-за описанных трудностей и нерешительности участвующих генералов.

Наряду с этим его занимал план, по которому предполагалось участие строительно-учебной роты, принадлежащей разведке. Он пытался выяснить, как такое использование солдат в униформе противника рассматривается в правовом и моральном аспекте. Конечно, это было совсем другое дело по сравнению с операцией «Гиммлер». На этот раз речь шла о настоящем военном действии, а не об обманном маневре, который был во всех отношениях предосудительным. Но оставался еще ряд сомнений. Прежде всего, это означало, что некоторое количестве солдат нужно было послать на операцию, которая предполагала исключительный риск. Не могло быть сомнения в том, что если эти солдаты попадут в чужой униформе в руки противника, то они с полным правом будут расстреляны как шпионы. Но ведь речь шла о добровольцах, которые должны были бы отдавать себе отчет о существовании такой вероятности. Оставался еще вопрос, повлечет ли такое предприятие ответственность согласно международному праву и правилам ведения войны. Канарис провел параллель с войной на море, где не считалось нарушением правил, если военный корабль маскировался под чужим флагом, даже под флагом противника. Правда, обычай ведения войны на море требовал, чтобы данный корабль, прежде чем открыть огонь, поднимал свой флаг. Отряды, предназначенные для выполнения операции на мостах через Маас, ведь даже не должны были открывать огонь. Их цель заключалась не в том, чтобы самим наступать, а чтобы помешать противнику обороняться. Кроме того, у солдат на суше нет флага, который бы они могли поднять. Впрочем, вся афера должна была разыграться ночью, когда все кошки и все флаги и униформы серые.

То, что в первые месяцы войны так сильно волновало Канариса и вызывало у него угрызения совести, оказалось в дальнейшем ходе войны методом, который применяли почти все воюющие. Британские операции групп «коммандос» под командованием лорда Маунтбеттена получили известность во всем мире. Не так уж много людей знает, по крайней мере, в Германии, об американских «рейнджерах», которые были сформированы и с успехом использовались руководителем отдела стратегической службы (ОСС) Соединенных Штатов Америки, генералом Биллом Донованом. В обоих случаях речь шла о формированиях, которые должны были выполнять аналогичные задачи и теми же средствами, как немецкие «бранденбуржцы». На процессе перед американским военным трибуналом в Дахау по делу подполковника службы СС Скорцени, который зимой 1944–1945 гг. в битве под Арденнами применил сформированные специально для этой цели подразделения в американской униформе и с американским снаряжением в районе действий противника, американский официальный защитник основывал свое ходатайство о вынесении оправдательного приговора на утверждении, что в ходе Второй мировой войны появились новые формы ведения войны и что эти методы не представляли собой военных преступлений. Для поддержания этого доказательства был также приведен материал, свидетельствующий, что в 1942 г. британские войска в немецких маскировочных униформах (среди них был племянник фельдмаршала Александера) осуществили внезапное нападение на штаб-квартиру Роммеля в Северной Африке и что американские войска в немецких униформах использовались во время последних битв за Ахен и на Саарлаутернском мосту. Скорцени и другие лица, привлекаемые по тому же делу, были, как известно, оправданы. Характерным для способа мышления Канариса было то, что он стремился ограничить ответственность разведки за дело, на ход которого он не мог оказывать решающего влияния или которому он не мог помешать. По меньшей мере он не хотел быть ответственным за непосредственное проведение мероприятия, которое он не мог контролировать. Разговор с компетентными руководителями он закончил так: «Мы, то есть абвер, достанем униформы, поддельные документы и дадим рядовой состав. Проведение является делом армии». Так все и происходило.