Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Кажется странным, что гестапо словно не получало никаких сведений об этом предостережении голландцам или же оно сочло необоснованным подозревать Остера. Напротив, гестапо шло по другому следу. Службе исследований удалось в первые дни мая 1940 г. расшифровать два радиосообщения, которые один сотрудник бельгийской дипломатической миссии при Ватикане передал своему правительству. Из этих сообщений следовало, что дипломат на основании информации, которую он получил от одного немца, прибывшего недавно в Рим, и которую считает достоверной, пришел к заключению, что Германия вскоре начнет на западе наступление в нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии. После получения этого сообщения служба СД по личному распоряжению Гиммлера начала широкое расследование в Риме, тщательно проверила, кто в указанное время пересекал границы в направлении Италии. Однако усилия гестапо остались безрезультатными. Разведка также со своей стороны начала расследование. Однако сотрудничество между двумя ведомствами организовать не удалось из-за взаимного недоверия.

Расследование, проведенное третьим отделом разведки, компетентным в деле, а именно группой III-F, которой руководил полковник Роледер, хотя и принесло определенные результаты, однако Гейдрих и СД по понятным причинам ничего о них не узнали. Один доверенный, имя которого установить не удалось, сообщил из Рима, что все указывает на то, что не кто иной, как доктор Йозеф Мюллер, несет ответственность за передачу германского плана наступления. Действительно, в конце апреля доктор Мюллер по поручению Бека сообщил своим деловым партнерам, что через 8–10 дней начнется наступление Гитлера. Бек руководствовался соображениями, что если начнется война, о которой противоположная сторона не была предупреждена, то там не поймут разницы между «порядочной Германией» и гитлеровским режимом. Бек также был убежден, что следует предупредить и нейтральные страны – Бельгию и Голландию, так как Германия уже однажды понесла тяжелый ущерб в результате того, что нарушила нейтралитет Бельгии в 1914 г. Примечательна реакция Канариса на сообщение Роледера. Это реакция мужественного и отважного человека: Канарис поручил проведение расследования в Риме не кому иному, как самому доктору Мюллеру. При этом Мюллеру посчастливилось установить, что точные сведения о наступлении и сроках его начала, о которых он сам ничего не знал и не сообщил своим партнерам, поступили из окружения Риббентропа задолго до начала акции сначала в Италию, а оттуда – к сотруднику бельгийской дипломатической миссии в Ватикане. Мюллер составил отчет, который Канарис счел удовлетворительным. На этом дело закончилось. Служба СД также не стала предпринимать дальнейших шагов, очевидно, опасаясь Риббентропа.

Все сказанное выше позволяет понять характер и методы Канариса. Сам Канарис никогда не принимал личного участия в передаче военных секретов противнику. Если в кругу близких ему сотрудников когда-нибудь говорили о таких возможностях, что-то вроде: «Нужно было бы дать совет другой стороне», – то он энергично отмахивался со словами: «Это была бы государственная измена».

Теоретически Канарис хорошо понимал, что по отношению к деспотии Гитлера, установленной в нарушение конституции и права и поддерживаемой методами террора, не могут быть применены обычные правовые нормы и что фронты проходили уже через территории многих государств. Он также был в душе глубоко убежден, что победа Гитлера стала бы огромным несчастьем для Германии и всего мира. И все-таки он не мог решиться на последний шаг, чтобы всеми силами воспрепятствовать этой победе Он не мог прыгнуть выше своей головы: ему мешали не только традиции его профессии. По своей натуре Канарис был очень склонен к крайностям. Он ни минуты не сомневался в том, что каждый день выполнял дела, которые юридически можно было квалифицировать как государственную измену! Однако сделать шаг к техническому осуществлению государственной измены не мог.

Из этого, однако, не следует, что благодаря этому он чувствовал себя в какой-то мере более хорошим и безупречным, чем те из его сотрудников, в первую очередь Остер, у которых хотя были такие же сомнения, что и у него, но которые после длительной и тяжелой борьбы между познанной необходимостью и совестью преодолели свои сомнения и сделали последний шаг, которого он сам ужасался. Канарис лучше других сознавал, что если Остер несмотря на все препятствия (его воспитание, традиции и врожденное чувство чести) все же решился взять на себя этот позор государственной измены, то он сделал это не из честолюбия или по какому-то другому мотиву. Он понимал, что Остера побудила к этому поступку его горячая любовь к родине и уверенность, что, служа ей, он должен использовать каждую возможность, дающую надежду покончить с господством Гитлера. И именно потому, что Канарис знал, что Остер, как и он сам, был религиозным человеком, он мог себе представить, чего стоило тому сделать поступок, который мог повлечь тяжелые потери для немецкой армии. Даже если это было сделано с целью добиться быстрого окончания войны и тем самым предотвратить гибель сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, а также уничтожение духовных и материальных ценностей [18]18
  Теория, по которой было необходимо, чтобы Гитлер однажды понес серьезное военное поражение. Только в этом случае можно будет предпринять попытку свергнуть Гитлера с надеждой на успех. Это соображение играло тогда большую роль в планах генералов, особенно начальника генерального штаба Гальдера, учитывавших настроение в широких слоях населения и в вермахте, особенно среди молодых офицеров.


[Закрыть].

Поэтому Канарис ни минуты не колебался, когда ему приходилось решать вопрос, должен ли он защищать Остера или доктора Мюллера от гестапо. Он делает это, не щадя собственной жизни и своего престижа. Из документов гестапо следует, что полковник Роледер, начальник группы III-F, в связи с проведением следствия по делу доктора Йозефа Мюллера был в 1944 г. допрошен одним из руководителей СД. Речь шла о найденных документах Остера. На допросе Роледер заявил, что, по его мнению, донесения из Рима были вполне достоверными. Он же расценивал указания Канариса как приказы, которые он не смел нарушить несмотря на то, что сам Роледер придерживался противоположного мнения.

Победа Гитлера во Франции не поколебала уверенность Канариса в том, что Германия в итоге потерпит поражение и что это неотвратимо, если не удастся раньше окончить войну, свергнув диктатора и его режим. Через несколько дней после падения Парижа он приехал в Мадрид. Его племянник, живший там, только что обручился; он поинтересовался мнением своего дяди, не будет ли правильнее отложить бракосочетание до окончательной победы Германии, которая, судя по огромным успехам во Франции, будет вот-вот одержана. На молодого человека неизгладимое впечатление произвело то, что при упоминании слов «окончательная победа» лицо дяди, которого он так любил и уважал, помрачнело и тот сказал сдавленным голосом, что, мол, ради бога, пусть его племянник женится и наслаждается своей молодой жизнью, пока еще светит солнце, что гроза, которая вот-вот разразится над всем, что является немецким, будет ужасной. В этом он, Канарис, ни секунды не сомневался.

В своей деятельности он был довольно одинок среди высокопоставленных военных. Идея насильственного свержения режима в следующем году уже не сможет увлечь ни одного генерала, несмотря на отказ от высадки десанта в Англии, которая готовилась с таким шумом. Престиж Гитлера в глазах новоиспеченных фельдмаршалов и тех, кто еще готовился ими стать, был настолько велик, что генералы равнодушно и без сопротивления ожидали начала войны на два фронта несмотря на все предостережения, которыми были полны сообщения и доклады разведки. В отношении войны с большевистской Россией у Канариса не было таких мучительных раздумий, с которыми он обычно противился войне вообще и любому расширению фронта. Но умом он отвергал этот легкомысленный план Гитлера не менее решительно. Он слишком хорошо видел параллель между решением Наполеона в 1812 г. и решением Гитлера в 1941-м; оба решения родились из разочарования, вызванного неудачной попыткой покорить Англию. Он понимал, что нападение на огромную советскую территорию должно было повлечь за собой последствия, которые Гитлер и его генералы, мечтавшие о новых огромных битвах с окруженным противником, не могли себе ни представить, ни взвесить. Он предвидел, что эта концентрация немецких войск на востоке даст англосаксам передышку, которая им была необходима, чтобы подготовиться и нанести Германии сокрушительный удар.

Но еще прежде, чем в июне 1941 г. произошло нападение на Россию, усилия Канариса, направленные на то, чтобы, по крайней мере отодвинуть эту войну, которую он не в силах был предотвратить, натолкнулись на новые препятствия. Произошли события в Югославии. Хотя он не испытывал к Югославии особой любви, он был возмущен варварским началом войны против этой страны, которая пыталась избежать насилия, заключив под нажимом трехсторонний договор. Через несколько дней после начала похода на Югославию, 12 апреля 1941 г., Канарис прибыл в Белград, чтобы лично познакомиться с местной ситуацией. Это был первый раз, когда он попал в город, только что перенесший массированную бомбардировку. Разрушения были огромные. Канарис был глубоко потрясен величиной человеческого горя, которое ему пришлось увидеть во время поездки через город. Когда он вернулся в свою квартиру, приготовленную для него на северном берегу Дуная в Землине, он был полностью сломлен. Он не мог больше сдерживать слезы. «Я больше не могу, – сказал он своему спутнику. – Мы улетаем». На вопрос, куда они полетят, он показал жестом: «В Испанию». Все больше Испания становилась в эти годы душевных страданий и напряжения той страной, где он искал убежища, чтобы расслабиться и хотя бы немного вернуть себе душевное равновесие.

Наряду с Испанией Канарис также очень любил Грецию. Он часто говорил полушутя-полусерьезно, намекая на греческое «родство», что когда-нибудь уйдет в отставку от всех забот и тревог политики и своей профессии и поселится в Греции. Несколькими годами позже он однажды с одним представителем немецкой разведки в Греции во всех подробностях обсудил идею построить совместно кофейню в чудесном местечке с видом на Эгейские острова. У Канариса с давних пор были в Греции хорошие друзья. Поэтому ему было особенно больно, когда весной 1941 г. Гитлер решил участвовать в войне с Грецией, чтобы взять реванш за поражение Муссолини. Прежде чем начались военные действия, генерал Метаксас, стоявший во главе греческого правительства, сделал еще одну попытку предотвратить надвигающийся конфликт, направив германскому правительству докладную записку. Представителю греческой дипломатической миссии в Берлине было поручено вручить эту докладную записку министру иностранных дел Германии. Но Риббентроп в таких случаях прибегал к странному методу: он просто не принимал заявления иностранных правительств, если предполагал, что они не входили в расчеты Гитлера. Посланник, которому были известны дружеские чувства Канариса к Греции, обратился к нему со своей бедой и передал ему меморандум. Канарис, не ожидая никакого практического успеха от этого предприятия, нашел в себе гражданское мужество, чтобы передать записку через Кейтеля фюреру. Разумеется, он не ожидал положительного результата. Гитлер вернул ему докладную записку через Риббентропа. Риббентроп сопроводил ее собственной запиской, в которой просил Канариса, чтобы в будущем тот не вмешивался в дела, которые его не касаются. Канарис отнесся к выговору Риббентропа равнодушно и не ответил на его записку.

После окончания похода Гитлера на Грецию Канарис в начале мая 1941 г. поспешил в Афины. Не последним поводом к этой поспешной поездке было его желание позаботиться о своих греческих друзьях и, насколько это было в его силах, помочь им в тяжелой ситуации. У нас сохранились восторженные высказывания некоторых из этих друзей и по поводу тактичности и деликатности, с которыми Канарис изъявлял свою готовность помочь. Удачное нападение на Крит также не поколебало уверенности Канариса, что борьба с Великобританией бесперспективна для Германии. Несмотря на приобретение удачной позиции на большом греческом острове, важной для войны в Африке, он не верил в успех наступления на Суэцкий канал. Теперь, ранним летом 1941 г., а также больше года спустя Канарис высказал мысль, что считает войну в Северной Африке проигранной, потому что «англичане господствуют на море».

Понятно, что при этих обстоятельствах Канарис мысленно перебрал все возможности, которые имелись для того, чтобы окончить войну до наступления полного разгрома Германии. При этом снова возникла мысль о покушении на Гитлера, как бы она ни была противна Канарису; наряду с этим Канарис опять занимался вопросом, как можно избежать дальнейшего расширения войны. Признаки того, что как у сателлитов, так и у вассалов Гитлера не было желания продолжить войну, вызывали у Канариса не тревогу, а удовлетворение.

Впрочем, ему не всегда удавалось сохранить серьезное выражение лица, когда высокопоставленные партийные чиновники или восторженные маленькие наци спрашивали у начальника разведки, окруженного ореолом всезнайства, как он оценивает ситуацию. В большинстве таких случаев он не мог открыто сообщить свое истинное мнение. Когда однажды обергруппенфюрер Лоренц отыскал его в его рабочем кабинете и спросил, что тот думает о военном положении, Канарис ответил, показав на карту мира, висящую на стене: «Положение видно на карте. Она сама обо всем рассказывает». Когда Лоренц в ответ хитро усмехнулся, словно спрашивая себя, не означает ли это замечание Канариса его пораженчество, Канарис успокоительным тоном добавил: «Но ведь у нас есть фюрер», – после чего непрошенный посетитель распрощался с довольно глупым лицом.

Еще сильнее высказал адмирал свою иронию в беседе с очень молодым, награжденным Рыцарским Крестом и Дубовыми листьями генералом военно-воздушных сил, который во время «британской кампании» осенью 1940 г. заносчиво сообщил, что англичане «упадут на колени» под ударами немецкой военной авиации не позднее, чем через четыре-шесть недель. «Нет, нет, – перебил его Канарис, – говорят, что фюрер дает им на это только четырнадцать дней, – и затем с чрезвычайно серьезным выражением лица: – Фюрер всегда прав». Летчик, который почувствовал смущение перед такой уверенностью старого коллеги в победе, поспешил согласиться и вскоре ушел. Когда дверь за ним закрылась, Канарис только ядовито пробормотал: «Скотина с дубовыми листьями».

Тринадцатая глава
Саботаж

О том, что Канарис в общем был невысокого мнения о диверсионной деятельности, мы уже говорили. Он был противником гитлеровской войны вообще, но если бы он и считал эту войну справедливой, то и тогда он не мог бы ожидать от диверсий ничего стоящего. Он не думал, что таким путем можно добиться крупных успехов, и был противником политики булавочных уколов. На процессе в Нюрнберге обвиняемый Фезенмайер во время допроса попытался представить Канариса в черном свете, когда речь шла об актах диверсий во время войны. Он заявил, что он, Фезенмайер, по поручению Риббентропа удерживал Канариса, имя которого так часто называли в связи с движением Сопротивления, от проведения диверсий в Ирландии и Соединенных Штатах. Фезенмайер пошел еще дальше и охарактеризовал Канариса как человека, который посылал агентов «в командировку на небо», из которой девяносто процентов не возвращалось; Фезенмайер добавил, что он с глубоким отвращением относится к методам, при которых, с одной стороны, посылают людей на смерть, а с другой стороны, представляют совсем другие взгляды.

Фезенмайер, который был любимцем Риббентропа [19]19
  Фезенмайер тогда еще не был служащим министерства иностранных дел, а относился к личному штабу государственного секретаря.


[Закрыть], пытается очернить память мертвого Канариса; но его стремление так очевидно, что вряд ли стоит на нем останавливаться. Однако доказательства Фезенмайера следует рассмотреть, так как подобные обвинения легко пристают к человеку, даже если они малообоснованны. Это на фронте можно посылать солдат, подчиняющихся строгой дисциплине, сотнями, тысячами и, как показала трагедия под Сталинградом, даже сотнями тысяч против их воли «на небо»; но при самом простом размышлении можно прийти к выводу, что для опасных миссий, которые должны проводиться в тылу противника, вдали от какого бы то ни было контроля командующего, можно использовать только людей, которые идут на это добровольно – из корысти, жажды приключений или фанатизма.

Однако показания Фезенмайера также и по другим пунктам не соответствуют действительности; поэтому будет уместным рассмотреть более подробно оба затронутых им пункта, касающихся диверсионных актов в Ирландии и против Соединенных Штатов. В обоих случаях Фезенмайер играл определенную роль, правда, иную, чем он пытался внушить суду.

Самая большая трудность, с которой постоянно сталкивался Канарис, стремившийся ограничить до минимума диверсионную деятельность своей службы, заключалась в том, что в разведке не было недостатка в предприимчивых офицерах, которые рвались сделать на работе что-то такое, что бросалось бы в глаза. Не всегда было легко отклонить подобные побуждения, потому что именно среди более молодых офицеров, из числа которых набирались главным образом консультанты для отдельных подгрупп и которые большей частью не принадлежали к старому кадровому составу разведки, был целый ряд людей, преданных НСДАП. Если отказать им реализовать свои планы, то возникала опасность, что это дойдет до сведения гестапо, которое тогда, в свою очередь, постарается очернить в глазах Гитлера разведку, которая и без того была у гестапо как бельмо на глазу. По каким причинам Канарис не хотел этого, мы уже объясняли.

Так случилось, что весной 1940 г. одному консультанту из второго отдела абвера пришла в голову идея, что было бы неплохо втянуть в борьбу с Англией Ирландскую республиканскую армию (ИРА), которая и в мирное время давала о себе знать Англии, организуя частые покушения с применением бомб. С военной точки зрения особенно интересным казался главный пункт программы ИРА: насильственный захват Северной Ирландии. Здесь следует упомянуть, что ИРА не является армией тогдашнего свободного государства, теперешней Ирландской республики, а радикальной боевой организацией, которая часто усложняла жизнь не только англичанам, но и тогдашнему законному правительству де Валера в Ирландии. ИРА состояла из весьма неоднородных элементов, которые некоторым образом удерживались вместе благодаря их общей ненависти к англичанам. Одна ее часть симпатизировала немецким национал-социалистам, в то время как другая склонялась к левым радикалам. Отсюда становится ясно, что члены ИРА во время гражданской войны в Испании сражались в интернациональной бригаде против Франко. Некоторые из них попали в заключение и еще в 1940 г. сидели в Испании в тюрьме. Об этом вспомнил предприимчивый консультант и предложил походатайствовать перед Франко об освобождении ирландцев, чтобы затем использовать их против англичан. Канарис сначала представил это дело своему собственному течению, полагая, что оно само угаснет, натолкнувшись на испанское «завтра, завтра, не сегодня». Руководитель боевой группы немецкой разведки в Испании был уполномочен запросить по этому делу испанские ведомства. Вопреки ожиданиям, эти ведомства ответили очень быстро. Вероятно, немецкий запрос пришел очень кстати, поскольку они не знали, что им делать с ирландскими заключенными, и теперь были рады от них избавиться. Заключенные были переданы немецкой разведке и доставлены в оккупированную Францию. Тем временем по этому делу был направлен запрос в министерство иностранных дел. Консультантом там служил господин Фезенмайер. Между ним и руководителем второго отдела абвера состоялись переговоры, в ходе которых Фезенмайер проявил интерес к данному делу. Это дало Канарису возможность переложить свою ответственность за дело, в которое он не верил и которое ему было не слишком приятно, на министерство иностранных дел. Он заявил, что разведка окажет техническую помощь при подготовке и осуществлении транспортировки ирландцев в Ирландию, однако осуществление операции передает Фезенмайеру. По поводу транспортировки разведке пришлось обратиться к руководству военно-морского флота, которое, хотя и неохотно, согласилось предоставить для этой цели одну подводную лодку. Тем временем с помощью министерства иностранных дел удалось убедить руководителя ИРА, Шина Рассела, находившегося тогда в Соединенных Штатах, приехать через Геную (был конец апреля или начало мая 1940 г., Италия, следовательно, еще не вступила в войну) в Германию; также среди британских военнопленных, находившихся в Германии, было найдено еще несколько ирландцев, которые были готовы присоединиться к акции, возможно, в надежде попасть таким путем в Ирландию. Размещение и «обслуживание» Рассела в Берлине взял на себя Фезенмайер. Он сразу обрушил на щепетильного ирландца такую массу национал-социалистической пропаганды и настолько бестактным образом, что тот несколько раз жаловался на него офицерам абвера.

У Риббентропа состоялось совещание, на котором присутствовали Шин Рассел, Канарис, Лахоузен в качестве начальника второго отдела разведки и Фезенмайер, который в качестве референта представлял министерство иностранных дел; на совещании было решено, что Рассел с несколькими соотечественниками, в их числе был особенно рьяный боец Франк Риан, будут на подводной лодке доставлены к побережью Ирландии, затем ИРА получит с немецкой стороны подкрепление в виде поставки оружия и тем самым будет приведена в состояние готовности для действий против англичан. В середине лета 1940 г. Рассел и его спутники были доставлены в Вильгельмсхафен на борт подводной лодки, предназначенной для перевозок. Лодка ушла в море. Ровно через двадцать четыре часа от руководства подводной лодки пришла телеграмма, что Рассел, который в Берлине произвел впечатление преждевременно постаревшего, страдавшего болезнью сердца человека, вдруг скончался, по-видимому, от сердечного приступа. Командир просил сообщить, что он должен делать при таких обстоятельствах. Он получил приказ отменить высадку в Ирландию и высадить людей в Бордо. Операция закончилась, даже не начавшись.

В то время как между Канарисом и Риббентропом не было больших разногласий по ирландскому делу, в оценке позиции Соединенных Штатов между ними существовали принципиальные расхождения. Если в окружении Риббентропа лелеяли надежду, что Соединенные Штаты можно удержать от ввязывания в войну, то Канарис с самого начала был убежден, что Америка ни при каких обстоятельствах не будет пассивно смотреть на поражение Британии и рано или поздно включится в войну. Канарис, в противоположность Риббентропу, был очень высокого мнения о военном потенциале Соединенных Штатов. Уже на опыте Первой мировой войны он научился правильно оценивать мощность американской судостроительной промышленности, производящей военные и торговые суда, и соответственно низко оценивал перспективы немецкой войны подлодок. Также его представления об экономической и военной мощи Соединенных Штатов гораздо более соответствовали действительности, чем представления министра иностранных дел Германии; впоследствии, после вступления Америки в войну, оценка Канариса оказалась правильной.

Из-за расхождения мнений возникли трения. Абвер в рамках своих приготовлений по всевозможным конфликтам также принял, хотя и относительно скромные, меры предосторожности на случай включения Соединенных Штатов в войну. В рамках этих мероприятий в Мехико был направлен один доверенный, который после начала войны в Европе должен был выяснить возможности проведения диверсий в Соединенных Штатах. Это был человек, который мастерски умел подменять недостаток успешной деятельности фантастическими отчетами о воображаемых актах диверсий. В связи с блокадой Германии британским флотом руководящие центры разведки не имели возможности осуществлять эффективный контроль. Канарис и его сотрудники с самого начала поняли, что «сообщения об успехах», которые присылал упомянутый агент, были плохо подтверждены фактами. Одно сообщение, которое дало повод для конфликта с министерством иностранных дел – о нем говорил Фезенмайер в своих показаниях в Нюрнберге, – имело буквально следующее содержание: «В Бостоне торговый корабль поврежден пожаром. Лесные пожары в Джерси. Сорваны собрания поджигателей войны». Видно, что в сообщении не указывается ни название корабля, ни другие подробности успешной диверсии. Канарис предполагал, очевидно, правильно, что агент брал сообщения из американских газет и затем приписывал эти успехи своей организации. Однако для Канариса эти сообщения о головокружительных успехах вовсе не были лишними, потому что он мог представить их в высших инстанциях, где было еще меньше возможности проверить их истинность, как свидетельство активности организации. А это было, как уже неоднократно говорилось, совершенно необходимо для противоборства с конкурентами из СД.

Однако в деле было свое «но». Агент, о котором только что говорилось, посылал свои сообщения через немецкую дипломатическую миссию в Мехико. Там зашифровывали, передавали в министерство иностранных дел Германии, где затем расшифровывали и прочитывали вместе с разведкой. Таким путем Фезенмайер и его начальник, министр иностранных дел Германии, узнавали об «успехах» агентов разведки. Риббентроп, пожалуй, ничего не имел бы против небольших диверсий в Соединенных Штатах, с которыми Германия тогда (упомянутая телеграмма датирована 29 мая 1941 г.) еще не находилась в состоянии войны, если бы он не надеялся, что Америка воздержится от открытого участия в войне. И поскольку он еще не преодолел своих иллюзий, то велел государственному секретарю фон Вайцзеккеру сделать по этому поводу замечание Канарису.

Совещание между Вайцзеккером и Канарисом, который привлек и Лахоузена, начальника компетентного отдела, состоялось в начале июня 1941 г. В ходе беседы Вайцзеккер в резком тоне высказал свое недовольство актами диверсий, которые могли спровоцировать вступление Америки в войну, и попросил Канариса прекратить подобные действия со стороны сотрудников разведки. Канарис не счел нужным открыто сознаться даже Вайцзеккеру, с которым он во многом имел сходные позиции, что считает все сообщения своего агента о диверсиях чистым вымыслом. Но он охотно пообещал прекратить все подобные действия против Соединенных Штатов. Телеграмма по этому поводу была отослана агенту в Мехико, конечно, снова через министерство иностранных дел.

Ничто не могло быть для Канариса приятнее, чем этот протест, заявленный министерством иностранных дел, в котором акты диверсий в Соединенных Штатах были охарактеризованы как противоречащие интересам рейха. Теперь у него было на долгое время тыловое прикрытие на случай, если он должен был чересчур рьяным подданным отказывать в осуществлении их планов диверсий. Ссылка на «интересы рейха» охраняла его от подозрений в «бездеятельности».

Еще и после того, как Соединенные Штаты вступили в войну, Канарис мог с успехом ссылаться на эту договоренность с министерством иностранных дел. Зимой 1941–1942 г. Гитлер лично потребовал от Канариса активизировать деятельность разведки в Соединенных Штатах и распорядился специально организовать крупную диверсию против начавшегося массового производства самолетов. Канарис ответил, что диверсии крупного масштаба возможны только при наличии в соответствующей стране заранее подготовленной организации агентов. Расширение же такой организации и другие подготовительные мероприятия в период, предшествовавший началу войны с Соединенными Штатами, было парализовано из-за запрета министерства иностранных дел. Министерство даже настаивало на полном прекращении работы единственного опорного пункта абвера в Мехико, который вел активную деятельность.

Когда же партийное руководство потребовало от абвера активизировать диверсионную деятельность в Америке, Канарис сначала также хотел уклониться от этого. Инициатором этого плана был консультант из второго отдела, один немец иностранного происхождения, награжденный Золотым значком партии. После начала войны он стал служить в разведке в должности старшего лейтенанта запаса. Консультант предложил переправить на подводной лодке в Соединенные Штаты десять молодых немцев, преданных партии, которые раньше жили в США, и использовать их для ведения подрывной деятельности против американской военной промышленности. Компетентный руководитель отдела убедил Канариса не давать категорического отказа. Он указал на то, что, принимая во внимание личность консультанта, можно ожидать, что все предложение – это ловушка СД. Соблюдать осторожность по отношению к гестапо было необходимо в связи с тем, что незадолго до этих событий в печати Соединенных Штатов и Великобритании появились сообщения, где Канарис был охарактеризован как противник режима и один из немногих людей, которые в состоянии свергнуть Гитлера. Хотя Канарис попытался превратить все в шутку, обратив с улыбкой внимание Гиммлера и Гейдриха на эти публикации, однако у него не было полной уверенности в том, что он сумел убедить рейхсфюрера и его ближайшего сотрудника.

Подготовка десяти добровольцев велась непосредственно участвующим в этом консультантом с большой тщательностью. При взаимодействии с третьим отделом разведки (контрразведка) были даже проведены учения на немецких военных заводах, причем руководство заводов даже не было поставлено в известность, чтобы как можно нагляднее представить для будущих диверсантов «условия работы». Затем после прощального вечера в Берлине и последнего празднества в Бордо восторженные молодые люди поднялись на борт двух подводных лодок, которые должны были доставить их через Атлантический океан. Поехали только девять, потому что десятый в последний момент подхватил венерическое заболевание, которое, как вскоре выяснилось, спасло ему жизнь и свободу. Остальные девять, которые были высажены в разных точках Восточного побережья Америки, все без исключения еще на берегу попали в руки американской полиции. Было очевидным, что обо всей операции было сообщено еще до отправки, и также выяснилось, что два предателя находились среди десяти «восторженных молодых национал-социалистических активистов». Захват группы диверсантов вызвал в американской печати необычайную сенсацию. Газеты были полны сообщений и статей о «вторжении наци» в Соединенные Штаты. Сомнения, которые испытывал Канарис с самого начала по поводу всей операции, носившей название «Пасториус», подтвердились. Из всех, кто участвовал в этой акции, семеро были казнены, а оба изменника были осуждены к пожизненному заключению, однако некоторое время спустя после окончания войны они были помилованы президентом Трумэном. По показаниям генерала фон Лахоузена, это была единственная попытка активной диверсионной деятельности, которую предпринял заграничный отдел абвера в Соединенных Штатах в ходе войны.