Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

После всего происшедшего никто из участников этой встречи уже не сомневался, что выход Италии из войны произойдет в скором будущем. Тем сильнее было удивление офицеров из близкого окружения Канариса, когда на следующее утро во время заключительной встречи Аме снова в строго официальной атмосфере заверил Канариса в верности и нерушимости братства по оружию Италии, а Канарис сделал вид, что принимает это заявление за чистую монету. Без сомнения, это было сделано для того, чтобы создать обоим алиби на случай слежки.

У нас сохранились документы, в которых зафиксировано, в какой форме Канарис использовал это заявление Аме. Руководитель отдела четвертого управления имперской службы безопасности Гуппенкотен на допросе в Нюрнберге сообщил, что вскоре после возвращения Канариса с переговоров он (Гуппенкотен) в сопровождении Кальтенбруннера был на ужине, устроенном Канарисом в его тогдашней штаб-квартире в Цоссене. В ходе ужина Канарис заявил, что из беседы с Аме у него сложилось впечатление, что Италия не предпримет никаких самостоятельных шагов, чтобы окончить войну.

При всем недоверии к показаниям таких людей, как Гуппенкотен, кажется достоверным, что Канарис в тот момент действительно мог заявить такое Кальтенбруннеру. Ведь его отношение к войне на этой стадии не оставляет сомнения в том, что предстоящий выход Италии из рядов немецких сателлитов он расценивал не как несчастье, а как удачу. Поэтому для него не было ни малейшего повода заранее предупреждать службу СД.

Когда примерно четыре недели спустя снова по показаниям Гуппенкотена, во время другого ужина, на этот раз со штандартенфюрером СС Шелленбергом, речь зашла о выходе Италии, ставшем к тому времени уже свершившимся фактом, Канарис снял с себя все обвинения, представив Шелленбергу подборку всех сообщений, поступавших в течение длительного периода и сделанных специально для Кейтеля; из этих сообщений следовало, что итальянское военное руководство планомерно работало над заключением сепаратного мира при одновременной отставке Муссолини. По этому поводу он также добавил, что Кейтель отказался передать эти сообщения фюреру по уже упомянутой причине.

Примечательно, что Канарис использовал возможность для маскировки, которая была явно предназначена для того, чтобы защитить Аме от мести гестапо на тот случай, если ему придется находиться в сфере немецкого влияния. Шелленбергу Канарис также рассказал, что, по имеющимся сведениям, Аме сразу же после встречи с сотрудниками немецкой разведки был отстранен Бадольо от должности и принял командование дивизией. По пути к месту службы он исчез, и Канарис предполагает, что его убили. (Показания Гуппенкотена.) Действительно, Аме после возвращения из Венеции был смещен; вместо него пост начальника итальянской разведки занял генерал Карбонари, который прежде уже занимал подобную должность и был известен как ярый противник «оси». Аме должен был взять руководство дивизией на Балканах. Он не сразу отправился туда; более того, сотрудники итальянского отдела немецкой разведки видели его в Венеции уже после капитуляции Италии. Канарис был об этом осведомлен и даже имел намерение с ним встретиться; однако потом отказался от этой идеи, боясь скомпрометировать его и себя.

Канарис принял все меры предосторожности, чтобы его записи о доверительных отношениях с начальником итальянской разведки не попали в чужие руки; об этом свидетельствует его приказ, направленный в итальянское отделение, в задачу которого входило просматривать всю документацию, касающуюся разведки, попавшую в руки немецких властей после капитуляции Италии; согласно приказу все записи, касающиеся Канариса, должны были быть немедленно доставлены ему.

Видно, что Канарис ведет опасную игру. Это долгий путь – от предостережения, которое звучит из его слов Остеру весной 1940 г.: «Уж не государственной ли изменой вы у меня занимаетесь?» до этой встречи с Аме, через которого он предупреждает Бадольо о планах Гитлера. Какая ирония судьбы: Бадольо, очевидно, не понимает это желание помочь ему или не доверяет как немецкому разведчику, так и своему собственному начальнику разведки; только этим можно объяснить, что он отсылает Аме в пустыню; впрочем, возможно, и потому, что тот признался, что со своей стороны также позволил Канарису заглянуть в итальянские карты. В любом случае времена, когда Канарис еще ломал себе голову над тонкостями различий между изменой родине и государственной изменой, прошли. С тех пор как Остер отстранен от должности, Донаньи арестован, он знает, что сеть, которую плетут для него черные, в любой день может сомкнуться вокруг него. Он больше не прибегает к хитростям, как делал это, когда на Принц-Альбрехтштрассе сидел Гейдрих. По отношению к неуклюжему Кальтенбруннеру и такому сброду, как Шелленберг и Гуппенкотен, он отваживается на более грубую игру. Только этим можно объяснить, почему он не боится, опираясь на очень слабое венецианское алиби, сообщить Шелленбергу в присутствии Гуппенкотена полную противоположность тому, что он четыре недели назад рассказывал Кальтенбруннеру в присутствии того же Гуппенкотена. Тогда он считал, что выход Италии из войны абсолютно невозможен, такое впечатление у него создалось на основе заявления Аме, теперь он утверждал, что разведка предвидела это событие уже давно и давно об этом сообщала. То, что людям из службы безопасности это несоответствие бросалось в глаза, можно понять из показаний Гуппенкотена. Канарис это, наверняка, тоже предвидел. Но он чувствовал себя в данном случае достаточно уверенно, чтобы не ломать над этим голову. К Кейтелю Кальтенбруннер в тот момент не отважился бы пойти; кроме того, он не мог поссориться с Канарисом, не продемонстрировав тем самым близорукость Кейтеля в оценке итальянской ситуации.

Мы уже говорили, что в середине лета 1943 г. Лахоузен ушел из разведки. Еще весной того же года ушел на фронт в качестве командира полка самый близкий и надежный сотрудник Канариса, начальник первого отдела полковник Пикенброк. В обоих случаях эта смена не имела политической подоплеки; она должна была произойти еще раньше согласно установленному порядку, так как прежде чем получить звание генерала, оба офицера должны были некоторое время прослужить в армии. Бентивеньи, начальник третьего отдела разведки, тоже должен был смениться осенью 1943 г., однако вынужден был исполнять обязанности начальника отдела до весны 1944 г., так как полковник Генрих, назначенный на его место, стал на длительное время нетрудоспособным, попав в крупную автомобильную аварию.

Уход начальников отделов, с которыми его долгие годы связывали отношения доверия, особенно Пикенброка и Лахоузена, означал для Канариса, хорошо понимавшего, что кольцо вражды и подозрений, разжигаемых против него руководителями СД, смыкалось все теснее, – подлинное бедствие. Однако ему удалось еще раз подобрать на важные посты первого и второго отделов разведки офицеров, которые совмещали высокие деловые качества с родственным ему образом мыслей и установкой но отношению к режиму. Руководителем первого отдела стал полковник генерального штаба Георг Ганзен, необыкновенно одаренный офицер, который до этого руководил отделом иностранных армий Запада, то есть отделом, которому вменялись в обязанность анализ и оценка всех сообщений, касающихся сухопутных вооруженных сил противника на Западном фронте, поступавших как из разведки, так и из других источников информации. В связи с этим он уже много лет сотрудничал с абвером и пришел на новую должность с полным знанием и пониманием дела. Хотя он разделял политические убеждения Канариса и принимал активное участие в нелегальной деятельности против системы, ему долгое время удавалось вводить гестапо в заблуждение относительно своих подлинных взглядов. Это заблуждение было настолько полным, что, как мы еще увидим, после провала Канариса ему было доверено руководство военной разведкой, включенной в состав имперской службы безопасности. Похоже, Канарис после ухода из разведки был не согласен со многим, что делал Ганзен. У него создалось впечатление, что тот был слишком уступчив. Однако справедливость его суждения сегодня уже нельзя проверить, тем более что после покушения 20 июля 1944 г., в подготовке которого Ганзен активно участвовал, он сам стал жертвой мести Гитлера.

Из новых сотрудников ближе всех к Канарису был полковник Фрейтаг-Лорингхофен, которому в конце лета 1943 г. было поручено руководство вторым отделом абвера. Фрейтаг был балтиец; до начала Первой мировой войны он воспитывался в Санкт-Петербурге, затем весной и летом 1919 г. в составе прибалтийских войск боролся с большевиками, а после непродолжительной службы в латвийской армии был принят в немецкий рейхсвер. Один его товарищ говорил: «Фрейтаг унаследовал от своей русской родины (он говорил свободно не только по-русски и по-латышски, но и владел многими русскими диалектами) способность сочувствовать другим людям в их беде. Он сам страдал несказанно из-за ужасного несоответствия между солдатским долгом и собственной совестью. Весь он был отмечен богом». Канарис знал и ценил Фрейтага уже по его прежней деятельности в отделе 1-е группы армий «Юг» на Восточном фронте. Фрейтаг вскоре завоевал и его личные симпатии. Причиной этому было не в последнюю очередь определенное сходство их установок к проблемам жизни. Также Фрейтаг склонялся к метафизическому и фаталистическому образу мышления, подобному тому, который во все большей степени проявлялся у Канариса.

В связи с усилиями, которые Канарис прилагал, чтобы воспрепятствовать расширению войны, следует упомянуть также и Швейцарию. Нет никаких сомнений по поводу того, что Гитлер во время войны несколько раз обдумывал идею присоединить и Швейцарию к «новой, более прекрасной Европе» под его господством, хотя дело не дошло ни до конкретных военных приготовлений, ни до конкретных действий против Швейцарской Конфедерации. Осенью 1942 г. Риббентроп направил немецкой дипломатической миссии в Берне требование сообщить о том, на какой период времени Швейцария обеспечена продовольствием и сырьем. В подробном отчете посольство ответило, что Швейцария благодаря своей предусмотрительной экономической политике накопила столько сырья и продовольствия, что сможет продержаться в экстренной ситуации около двух лет. Какого типа планы немецкий посланник Кёхер разглядел за этим запросом Риббентропа, видно из того, что к своему отчету он приложил указание на то, что швейцарцы – упорный и крепкий горный народ, который в случае нападения окажет ожесточенное сопротивление. То, что швейцарцы отдадут жизненно важные пути через Готард и Симплон неразрушенными в руки завоевателя, совершенно исключено. Кроме того, в случае нападения на Швейцарию нельзя будет рассчитывать на улучшение положения с транспортными перевозками через Италию.

С согласия Кёхера советник посольства Тео Кордт, прикомандированный к дипломатической миссии в Швейцарии, сообщил Канарису о запросе Риббентропа и ответе миссии. Вслед за этим Канарис в своем отчете вышестоящим военным ведомствам в эффектной форме подчеркнул волю к сопротивлению, а также экономическую и оборонную мощь Швейцарии, сочетающуюся с ее благоприятным географическим положением. Общими усилиями дипломатической миссии и разведки, похоже, удалось отговорить Гитлера от планов нападения на Швейцарскую Конфедерацию. Незадолго до увольнения из разведки Канарис во время своей последней поездки в Берн опять с удовлетворением говорил об этом успехе совместных усилий, в результате которых было предотвращено нападение на Швейцарию.

Еще раньше он подобным же образом взаимодействовал с дипломатической службой. Во время военной кампании во Франции летом 1940 года наступающим немецким войска на вокзале Ла-Шарите попали в руки многочисленные секретные документы, в том числе переписка швейцарского генерала Гвизана с французским генеральным штабом. Государственный секретарь фон Вайцзеккер, который опасался, что Гитлер использует эту переписку как повод, чтобы обвинить Швейцарию в нарушении нейтралитета и постарается извлечь из этого военные выгоды, сообщил через Кордта швейцарскому правительству о судьбе этих документов. Канарис, который активно сотрудничал с Вайцзеккером сначала – до августа 1939 г. – в борьбе за сохранение мира, а потом за то, чтобы сдерживать войну в возможно узких рамках, передал со своей стороны в Швейцарию по доступным ему каналам предостережения о грозящей ей опасности.

Семнадцатая глава
Борьба с внутренним врагом

Мы должны еще раз обобщить все сказанное об отношениях между Канарисом и тайной государственной полицией (гестапо), иначе говоря, с главным управлением службы безопасности, а также рассмотреть, как развивались эти отношения в ходе войны.

О том, что Канарис стремился поддерживать, по крайней мере внешне, хорошие личные отношения с Гейдрихом, мы уже упоминали. Однако недоверие Гейдриха и Гиммлера к Канарису и разведке никогда не исчезало. Отношения между главным управлением службы безопасности и разведкой ухудшались еще и потому, что Гейдрих время от времени предпринимал попытки расширить полномочия своих служб за счет абвера. Особенно он старался в отношении третьего отдела разведки, сфера деятельности которого пересекалась с гестапо. По настоянию Гейдриха в конце 1941 – начале 1942 гг. состоялись переговоры между ним и Канарисом. Канариса на этих переговорах сопровождал начальник третьего отдела, полковник Бентивеньи, в то время как Гейдриха, кроме начальника четвертого управления службы безопасности группенфюрера Мюллера, сопровождали еще два высокопоставленных чиновника службы СД. На этих переговорах Гейдрих открыл свои истинные намерения, заявив, что он вообще согласился на переговоры с Канарисом только ввиду военного положения; после войны вся область деятельности разведки перейдет к гестапо. Гейдриха явно удивило, что Канарис отнесся к его заявлению без протеста. Нас же после того, что мы знаем о мнении Канариса относительно перспектив войны, его поведение мало удивит.

Канарис вел себя на переговорах соответственно принятому им методу. Внешне он пошел на большие уступки Гейдриху. Они в принципе обо всем быстро договорились. По результатам переговоров Гейдрих велел составить проект соглашения и переслать Канарису. На этот проект Канарис ответил спустя некоторое время взаимным предложением, в котором основные уступки в целом ряде отдельных пунктов опять уменьшались, на что Гейдрих прореагировал очень резко. Он заявил, что в таком случае его личные переговоры с Канарисом не имеют никакого смысла. Он пригрозил пожаловаться Гиммлеру и отказался от дальнейших переговоров с Канарисом. Когда тот лично зашел в главное управление, чтобы мирно уладить разногласия, Гейдрих не принял его. Теперь Канарис почувствовал опасность. Он попросил Кейтеля вмешаться, и после того как тот поговорил по телефону с Гейдрихом, между Гейдрихом и Канарисом состоялись новые переговоры. Они привели к письменному соглашению по спорным пунктам. Канарис понимал, что на этот раз в борьбе мнений с начальником главного управления службы безопасности он оказался на второй роли.

Об окончательном соглашении, ставшем результатом этих переговоров, было сообщено в конце мая 1942 г. на совместном заседании большого числа высокопоставленных сотрудников гестапо, службы СД, уголовной полиции и офицеров разведки в присутствии Канариса и Гейдриха во время встречи в замке в Праге, где Гейдрих остановился как исполняющий обязанности генерал-губернатора Богемии и Моравии. Выбор места для этой встречи можно, пожалуй, объяснить тем, что Гейдрих хотел таким образом документально зафиксировать свой триумф над абвером. Это был его последний триумф. Через неделю он был убит чешскими патриотами.

Вот в основном важнейшие события военного периода в отношениях между Канарисом и Гейдрихом. Из них не видно, было ли причиной недоверия Гейдриха к Канарису лишь враждебное отношение начальника национал-социалистической полиции к человеку, который не принадлежал к нацистской партии, и недоверие к вермахту вообще, или у него были какие-то особые причины для подозрений. Из показаний штандартенфюрера СС и группенляйтера в четвертом управлении службы госбезопасности Гуппенкотена в Нюрнберге можно сделать вывод, что гестапо долгое время не получало из своих официальных источников никаких точных и надежных сведений о планах переворота, которые уже за много лет до начала войны, а с 1938 года в совершенно конкретной форме создавались в окружении Бека, Канариса и Остера. Однако некоторые сведения, которые доходили до гестапо, давали уверенность в том, что определенные круги внутри руководства вермахта занимаются разработкой планов переворота и что разведка при этом никак не могла стоять в стороне.

Первый повод к таким подозрениям дал, очевидно, так называемый инцидент в Венло. Недалеко от голландского городка Венло 8 ноября 1939 г. два сотрудника британской секретной службы Бест и Стивенс, находясь непосредственно на германо-голландской границе, но на голландской территории, подверглись нападению сотрудников гестапо и были насильно увезены на немецкую сторону. Руководителем этой акции был Шелленберг, ставший впоследствии начальником зарубежного отдела разведки. Хотя задержанные англичане не дали показаний, которые могли бы навлечь подозрение на отдельных людей, однако в СД на основании допросов сделали вывод, что британская секретная служба располагает данными о существовании заговора высокопоставленных немецких офицеров против Гитлера с участием западных держав. О недоверии Гейдриха к Канарису и разведке говорит тот факт, что начальник главного управления службы безопасности при разговоре с Канарисом отказался дать ему на просмотр протоколы допросов Стивенса и Беста. На вопрос Канариса, есть ли в этих протоколах негативный материал против сотрудников разведки или других служащих вермахта, Гейдрих ответил отрицательно, однако добавил, что, по данным допросов, в высоких кругах вермахта есть целый ряд служащих, на которых падает подозрение.

Мы уже ранее упоминали, что гестапо, расследуя дело о том, что западные державы, вероятно, были предупреждены о начале наступления 10 мая 1940 года, нащупало след, ведущий в Ватикан; однако тогда не удалось получить фактический материал. Гейдрих из заявлений сотрудников гестапо узнал, что разведка также стремилась получить сведения о результатах расследования главного управления службы безопасности, однако результаты своих собственных расследований оставила в секрете; о недоверии Гейдриха говорил также тот факт, что он дал строгие указания не предоставлять абверу никакой информации о дальнейшем ходе следствия, а в личных беседах воздерживаться от обсуждения этой темы. В начале 1942 г. служба СД впервые напала на след, который привел ее к Остеру. Все указывало на то, что его деятельность в области внутриполитической разведки находилась в противоречии с разграничением полномочий между гестапо и абвером. Бывший председатель суда второй инстанции доктор Штрассман был арестован, потому что он якобы пытался установить связь с левыми кругами с целью наладить обмен информацией в области внутренней политики. Арестованный признался, что действовал по поручению двух сотрудников из центрального отдела, которым руководил Остер. Странно, что хотя Гейдрих в кругу своих высоких чиновников и указал на факты нарушения заключенного с Канарисом соглашения, однако не сделал из этого никаких выводов. Более того, он распорядился, чтобы дело до поры до времени закрыли. До своей смерти, последовавшей несколько месяцев спустя, он так к нему и не вернулся.

Это были некоторые факты, известные Гейдриху, которые могли навлечь подозрение на разведку и о которых Гейдрих сообщал своим близким сотрудникам из главного управления службы безопасности. Однако Гейдрих мало кому говорил о том, что знал. Когда дело касалось секретных сведений, число посвященных было предельно ограниченным. Например, когда шло расследование по делу о предполагаемом предупреждении противника относительно начала наступления на западе, круг участников этого расследования был, по указанию Гейдриха, ограничен группенфюрером Мюллером, штандартенфюрерами Шелленбергом и Гуппенкотеном, а также экспертами, занятыми в этом деле. Возникает вопрос, не были ли Гейдрих и Гиммлер, к которым поступала секретная и совсекретная информация из самых разных источников, осведомлены о враждебном отношении абвера к системе и о его деятельности гораздо лучше, чем они сообщали своим самым близким сотрудникам. Далее, нельзя сказать с достоверностью, играли Гиммлер и Гейдрих друг с другом открытыми картами или нет. Что касается Гиммлера, то можно предположить, что он благодаря своим собственным связям с противниками войны через адвоката Лангбена, который впоследствии был убит из-за того, что слишком много знал, имел по меньшей мере представление, что также и с других сторон предпринимались подобные усилия. Из того, что Лангбен сообщал своим друзьям в лагере оппозиции, в том числе послу в отставке фон Хасселю, можно сделать вывод, что в кругу Гиммлера уже, по крайней мере после провала наступления на Москву в начале зимы 1941 г., обдумывали идею устранить Гитлера и поставить на его место рейхсфюрера СС.

При том материале, которым, без сомнения, располагал Гиммлер, не нужно было иметь особого дара, чтобы понять, в каких других сферах вынашивались те же идеи, что и в его кругу, и сделать вывод, что разведка, к которой он относился с ревностью и недоверием, играла при этом особо важную роль. Если Гиммлер и Гейдрих, вопреки всему, не принимали никаких мер, то можно предположить, что для них было целесообразнее предоставить политикам из оппозиции, военным, разведке возможность осуществить их путч и свергнуть Гитлера и лишь после этого принять решительные меры, использовав группы СС. Тогда можно было бы иметь шанс выступить против «реакции» в роли мстителя за фюрера и в обстановке всеобщего смятения захватить власть.

Но это, конечно, только предположение, потому что документального подтверждения таких планов руководства СС у нас нет; однако многие факты можно истолковать именно в таком смысле. Конечно, есть и более примитивные объяснения этой тактики ожидания; в полиции эта практика применялась часто. Она заключалась в том, что хотя налицо было совершенно конкретное подозрение в заговоре против системы, однако пока этот заговор не выражался в подрывной деятельности, можно было ограничиться строгим надзором, руководствуясь соображением, что лучше иметь дело с известным кругом заговорщиков, чем, арестовав сыщиков, спугнуть все движение Сопротивления.

Как уже говорилось, Канарис узнал о смерти Гейдриха с чувством облегчения. Он постоянно ощущал, что Гейдрих идет по его следам. С мелкими негодяями из главного управления службы безопасности он надеялся справиться, хотя с группенфюрером Мюллером был постоянно начеку. С преемником Гейдриха Кальтенбруннером он вначале не искал личных контактов. Первая их встреча состоялась 22 февраля 1943 г., то есть ровно через три четверти года после смерти Гейдриха, в отеле «Регина» в Мюнхене. У нас есть свидетельство очевидца, описавшего эту встречу; она была во многих отношениях весьма интересной. В день встречи в тюрьме Шгадельгейм под Мюнхеном были казнены брат и сестра Шолль, руководители студенческого движения Сопротивления в университете Мюнхена. Канариса глубоко потрясла судьба брата и сестры и жестокий процесс перед народным судом под председательством Фрейслера. Возможно, это обстоятельство было причиной того, что адмирал в первой части беседы с Кальтенбруннером, по словам его спутников, производил впечатление подавленного, неуверенного, почти запуганного человека. Однако и сама внешность Кальтенбруннера могла быть тому причиной. Огромный нескладный тип со сложением альпийского лесоруба, с покрытыми рубцами щеками, производил на Канариса угнетающее впечатление. Его медлительная и неуклюжая речь, которая позволяла сделать вывод о его умственных способностях, действовала Канарису на нервы. Он стал еще более неуверенным, когда Кальтенбруннер на его короткое замечание о том, что казнь брата и сестры Шолль взволновала население Мюнхена, ответил хладнокровной репликой, которая говорила о полном отсутствии в нем человеческих чувств. Поэтому Канарис ограничился со своей стороны довольно избитыми фразами о плодотворном сотрудничестве; Кальтенбруннер в ответ на это высказал критические замечания в адрес начальника венского отдела разведки графа Мароньи-Редвица. Граф, по его словам, поддерживает, согласно полученным данным, отношения с консервативной оппозицией в Австрии и, кроме того, состоит в исключительно хороших отношениях с сотрудниками венгерской разведки, которая подозревается в симпатиях англофилам.

Очевидец сообщает, что, как только Канарис услышал эти нападки на одного из своих сотрудников, вся его неуверенность мгновенно исчезла. Он понимал, что эти обвинения небеспочвенны и что через Маронью опасность грозит всей разведке и движению Сопротивления. Теперь он выдвинул против неповоротливого Кальтенбруннера весь арсенал своего интеллекта. Он сумел представить то, что Кальтенбруннер считал предосудительным, в самом безобидном свете и в полном соответствии с задачами и обязанностями офицера разведки. С величайшей ловкостью он сумел скрыть слабые места в своей аргументации и полностью рассеять сомнения Кальтенбруннера, так что в конце беседы новый начальник главного управления был, казалось, абсолютно уверен если не в безобидности своего противника – начальника разведки, то, по крайней мере, в безобидности деятельности Мароньи. О своем личном впечатлении от Кальтенбруннера Канарис сказал своим сотрудникам непосредственно после разговора с ним: «Вы видели, какие у парня руки? Лапы убийцы!»

Несмотря на физическое отвращение, которое внушал ему Кальтенбруннер уже своим внешним видом, Канарис, после того как были установлены первые личные контакты, постоянно поддерживал с ним внешне хорошие отношения, как и с его предшественником Гейдрихом, в надежде заглянуть таким образом своему противнику в карты. Поэтому Кальтенбруннер, как и его близкие сотрудники Мюллер, Шелленберг, Гуппенкотен и другие, часто бывали у Канариса в Цоссене, куда абвер переехал 19 апреля 1943 г.

Эти отношения по расчету не могли, однако, помешать тому, что петля, которую гестапо начало затягивать вокруг Канариса и разведки, становилась все гуже. Первую скрипку во всем этом деле со стороны гестапо играл, конечно, Мюллер. В опасной близости от самого Канариса проходило расследование в процессе, который начался сначала по инициативе таможенного отделения Праги. В декабре 1942 г. два сотрудника мюнхенского отделения разведки были задержаны по подозрению в нарушении валютного законодательства. Из документов гестапо следовало, что задержанные попытались повернуть дело в область политики и во время допросов сообщили об уже упоминавшихся миротворческих мероприятиях доктора Йозефа Мюллера через Ватикан. Один из обвиняемых даже говорил о «клике генералов» и, кроме этого, упомянул имя Донаньи, охарактеризовав его как инициатора в отделе Остера, эксперта по вопросам мирных переговоров в Ватикане.

В руководстве гестапо к этим заявлениям отнеслись сначала скептически. Правда, на Остере давно лежало подозрение в оппозиционной деятельности, однако состав дела в том виде, как его описали задержанные в Мюнхене, давал слишком законченную картину заговора, близкого к государственной измене, чтобы можно было в это сразу поверить. Если то, что утверждали арестованные в своих показаниях, существовало в действительности, то расследование далеко не заканчивалось на Донаньи и Остере, а должно было коснуться и Канариса. А это казалось «гестапо-Мюллеру» слишком опасным. Он решил не прибегать к быстрым решительным мерам и действовать с большой осторожностью. Неизвестно, говорил ли он об этом с Гиммлером в неофициальной обстановке. Во всяком случае, Гиммлер и Кейтель только теперь получили официальное уведомление, составленное в сдержанной форме и направленное им по распоряжению группенфюрера Мюллера главным советником верховного военного трибунала полковником Рёдером, который вел расследование по делу арестованных в Мюнхене. Было решено скрыть все политические обстоятельства и представить дело как валютное правонарушение с элементами возможной коррупции, чтобы таким образом сделать невозможным любое сопротивление проведению расследования. В действительности же расследование, конечно, было проведено с целью тщательного изучения политических связей в разведке. Рёдер получил приказ проводить дальнейшее расследование как особую задачу имперского военного трибунала. Для выполнения этого приказа он в сопровождении комиссара по уголовным делам 5 апреля 1943 г. направился сначала к Канарису, чтобы предупредить его о начале расследования. Канарис вызвал на эту беседу Остера, который сразу же взял Донаньи под свою защиту и заявил, что он без проверки берет на себя ответственность за все, что тому вменяется в вину. Каким бы рыцарским ни был этот жест, он был совершенно излишним в присутствии людей, от которых можно было ожидать всего, что угодно, но только не рыцарского поведения.

Затем последовала сцена в бюро Донаньи, тоже описанная у Гизевиуса, где из-за нервозности сотрудников была конфискована папка с документами, в которой, кроме всего прочего, находилось ходатайство о повторном освобождении пастора Дитриха Бонгёфера, представлявшего вероисповедальную церковь, от службы в армии. Пастор уже прежде отправлялся на переговоры с зарубежными представителями протестантской церкви, которые велись параллельно с переговорами доктора Мюллера в Ватикане.

Записка была помечена буквой «О», которая означала «игольное ушко» – псевдоним Бека был «Игольное ушко»; «О» означала, что генерал-полковник был согласен, служба СД решила, что это подпись Остера и это привело к разногласиям на допросах Остера и Донаньи.

Донаньи, его жена и пастор Бонгёфер сразу же были арестованы. Остер, который во время обыска на виду у всех пытался уничтожить записку, должен был оставить службу и 31 декабря 1943 г. был уволен. Вместе с ним движение Сопротивления внутри и вне разведки потеряло своего самого деятельного и самоотверженного сотрудника, который без капли честолюбия, думая только о деле, отдавал все свои силы борьбе против Гитлера. Правда, он еще долгое время оставался на свободе, но, конечно, под жестким наблюдением и эго препятствовало его дальнейшей эффективной деятельности в рядах оппозиции.