Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Шестнадцатая глава
Против расширения войны

После того как войну не удалось предотвратить, Канарис ни на минуту не прекращал поиск средств и путей, чтобы окончить ее как можно скорее и с наименьшими потерями. О предпринятых зимой 1939–1940 г. попытках связаться через Ватикан или другими путями с противниками войны уже упоминалось. Подобные попытки продолжались и в последующие годы, но не дали ощутимых результатов.

В своих усилиях Канарис руководствовался стремлением предотвратить ненужное кровопролитие и уничтожение культурных ценностей.

Любое кровопролитие он считал ненужным в войне, неправомерность и бессмысленность которой он видел с самого начала, в войне, которую Германия, по его мнению, не могла выиграть. Поэтому к победам Гитлера в Польше и Франции он относился так же, как и к бескровным завоевательским походам на Австрию и Чехословакию. Он с самого начала знал, что эти военные успехи, достигнутые первоначально с относительно малыми жертвами, будут поддерживать манию величия Гитлера и толкать его на все более рискованные и кровавые авантюры, и тем тяжелее будет несчастье, которое постигнет Германию в конечном итоге. По этой же причине он считал постоянное расширение войны и вовлечение в нее все новых государств и народов несчастьем для всех участников, для всего мира и в особенности для Германии. Конечно, для высокопоставленного офицера, начальника разведки одной из мощнейших военных машин, когда-либо существовавших в истории, это была парадоксальная ситуация. Но Канарис был не хладнокровным, жестоким главным шпионом, как его любят изображать, а душевным, гуманным, необыкновенно тонким человеком с ярко выраженным чувством личной ответственности перед богом и людьми. Для него каждый новый союзник Гитлера означал продление конфликта, новые разрушения культурных ценностей, уничтожение человеческих жизней и в конечном итоге отягчение вины, которая однажды ляжет не только на непосредственных участников, но и на весь немецкий народ. И, наоборот, он был рад, если кто-то из союзников стран «оси» выходил из войны, потому что для всех стран это означало поворот к миру, а для Германии шанс на свержение преступной системы и уменьшение людских потерь, моральных и материальных ценностей. Кроме того, чем дольше продолжалась война, тем отчетливее чувствовал Канарис, что ее затягивание таило в себе большую опасность для всего западного мира, так как на место гитлеровской угрозы шла не менее страшная угроза – большевизм, набиравший силу. В мемуарах Уинстона Черчилля о Второй мировой войне есть размышления об отношениях между генералом Франко и руководством стран «оси». К своему удивлению, мы видим, что британский государственный деятель также и впоследствии выражал недоверие по поводу того, что Франко, которого он считал «ограниченным тираном», не имел другой цели, кроме как «уберечь свой истекающий кровью народ от новой войны». Цель Франко Черчилль наверняка понимал правильно. Но при этом он заблуждался относительно роли, которую играл Канарис в вопросе, должна ли Испания вступить в войну. По словам Черчилля, через три недели после визита испанского министра иностранных дел Серано Суньера к Гитлеру, состоявшегося в ноябре 1940 г. в Берхтесгадене, Канарис был послан в Мадрид, чтобы обсудить подробности вступления Испании в войну. По словам Черчилля, Канарис предложил Франко вариант, согласно которому немецкие войска 10 января 1941 г. должны были перейти испанскую границу; это должно было послужить началом наступления на Гибралтар, запланированного на 30 января. Далее Черчилль отмечал, что адмирал был удивлен, когда Франко ответил ему, что Испания не может вступить в войну в назначенное время.

Мнение Черчилля по этому вопросу, возможно, опиралось на отчеты его мадридского посла того периода и заметно искажало картину действительного хода событий. Прежде всего нужно сказать, что предложение, касающееся вступления Испании в войну 10 января 1941 г., было сделано Франко гораздо раньше и ни кем иным, как лично Гитлером во время их встречи в Генуе 23 октября 1940 г. Но уже тогда каудильо встретил это предложение очень вяло; сроки так и не были установлены, что вызвало досаду у Гитлера и Риббентропа.

Затем в начале декабря Гитлер поручил послу в Испании фон Штореру сделать запрос, как обстоит дело с испанскими планами относительно Гибралтара, и тот получил от Франко ответ, что в связи с плохой подготовленностью Испании к войне и неудовлетворительным положением со снабжением Испания не в состоянии вступить в войну в то время, когда этого хотел Гитлер.

То, что Канарису было поручено параллельно со Шторером также прозондировать почву в этом вопросе, является лишь еще одним подтверждением двуличия Гитлера в его проведении внутренней и внешней политики. Гитлер был невысокого мнения о Шторере, как, впрочем, обо всех служащих дипломатической миссии. Он надеялся, что Канарис добьется больших успехов, так как знал о его хороших личных отношениях с Франко. Что у Канариса могло быть другое мнение по вопросу о целесообразности вступления Испании в войну, ему в тот момент, вероятно, не приходило в голову.

В любом случае Канариса меньше всего могла удивить отрицательная позиция Франко. Это было невозможным уже потому, что между начальником немецкой разведки и высокопоставленными испанскими генералами, занимавшими руководящие посты, по крайней мере с периода гражданской войны в Испании существовали тесные и дружественные отношения. Сотрудники мадридского филиала немецкой разведки вспоминают, что Канарис, прежде чем отправиться на переговоры с главой испанского правительства, проводил сначала на основе широкого и исчерпывающего материала, имевшегося в этом отделении разведки, тщательный анализ состояния испанских сухопутных, морских и военно-воздушных сил. Пользуясь этой информацией, он хотел, как он объяснил одному близкому ему офицеру боевой группы при испанском отделении немецкой разведки, на переговорах с каудильо сразу же начать с заявления, что хотя он прибыл из Берлина с поручением решить вопрос о сроках вступления Испании в войну, однако на месте уже удостоверился в том, что состояние испанского военного потенциала не позволяет Испании пойти на такое решение.

Канарис не только рассматривал вступление Испании в войну в указанное время как несчастье для всех участвующих сторон; на основании своей личной пессимистической оценки положения Германии в целом он считал безответственным убеждать каудильо вопреки его воле участвовать в войне, которую Канарис считал уже безнадежно проигранной. Позиция каудильо на встрече в Генуе, а также свойственная ему привычка все осторожно и тщательно взвешивать давали повод предположить, что, как только стало очевидным поражение Германии, он отклонил бы предложение участвовать в войне даже в том случае, если бы к нему обратился Канарис. И то, что Канарис не предпринял таких попыток, еще более укрепило доверие каудильо к адмиралу.

Впоследствии Канарис еще несколько раз в разные периоды получал задание передать в Мадрид просьбы о вступлении в войну. Но тогда он еще меньше рассчитывал на согласие Франко пойти навстречу желаниям Гитлера, чем в первый раз, поскольку ухудшающееся положение Гитлера не могло внушить главе испанского правительства доверие к этому предприятию. В сотрудничестве Канариса с руководящими военными лицами Испании сохранялись в связи с этим по-прежнему доверительные отношения. Особенно это касалось генерала Вигона, бывшего в то время начальником испанской разведки, и начальника генерального штаба Мартинеса Кампоса. Все трое играли открытыми картами.

После высадки союзников – членов антигитлеровской коалиции – в Северной Африке позиция Испании вновь приобрела для Гитлера повышенное значение. Эта высадка дала Гитлеру повод для многочисленных нападок на разведку. Ее упрекали в том, что она не сообщила или несвоевременно сообщила об этом событии и повинна в том, что эта высадка союзников не встретила немецкого сопротивления. Канарис успешно оборонялся от этих упреков в адрес своего ведомства, заявляя, что он давал подборку большого количества сообщений, поступивших в абвер в недели, предшествующие этой высадке, в которых сообщалось о предстоящей акции крупного масштаба; во многих донесениях было даже точно указано место высадки. То, что для самого Канариса, несмотря на обширную информацию, касающуюся возможной высадки союзников, которую разведка направляла генеральному штабу и штабу командования вермахта, это событие явилось до некоторой степени неожиданностью, можно заключить из того факта, что в день высадки он в сопровождении Пикенброка, то есть начальника отдела, ответственного за секретную службу связи, находился в командировке в Копенгагене.

Высадка войск союзников послужила затем поводом к тому, чтобы закрыть брешь в организации штаба командования вермахта, из-за которой верховное командование получило такой сюрприз. Штаб командования вермахта, который в процессе своего развития все больше превращался в инстанцию, занимавшуюся исключительно вопросами важного стратегического значения, до сих пор не имел своего собственного отдела по сбору информации о состоянии войск противника. В тот период, когда германский вермахт сам диктовал противникам ход действий, отсутствие такого отдела не ощущалось. Высадка войск союзников в Северной Африке означала, что инициатива перешла в руки противника – это поняли даже те, кто прежде закрывал на это глаза. Теперь эта брешь была закрыта и была создана служба 1-е при штабе руководства вермахта.

Однако вернемся к проблеме участия в войне Испании и той роли, которую при этом играл Канарис. Накануне нового 1943 г., то есть через два месяца после высадки американцев и британцев в Северной Африке, он вновь получил задание выяснить через своих военных друзей в Испании, окажет ли Франко сопротивление в случае вторжения англосаксонских войск на испанскую территорию. В сопровождении Лахоузена он отправился в Мадрид. Его переговоры с Вигоном и Мартинесом Кампосом не привели к окончательному результату, так как они предложили обратиться с таким политическим вопросом к министру иностранных дел графу Йордане, который с сентября 1942 г. возглавлял это ведомство, сменив Серано Суньера. Канарис не решился встретиться с министром иностранных дел. Он опасался, что это вызовет новые трения с Риббентропом, который очень болезненно реагировал на любое вмешательство в его сферу компетенции, особенно, если вмешивалась разведка, которую он ненавидел. Ситуация усложнялась еще и тем, что посол фон Шторер, с которым Канарис в течение многих лет поддерживал дружеские отношения, был заменен фон Мольтке, с которым Канарис еще не успел завязать дружеских связей. Можно тут же заметить, что отношения немецкой разведки с посольством в Мадриде развивались не очень благоприятно после того, как посол фон Мольтке, проработав недолгое время, умер и на его место пришел доктор Дикхоф; особенно неблагоприятны были отношения с советником посольства фон Биброй.

Канарис не скрывал своих сомнений перед Мартинесом Кампосом. Только благодаря доверительным отношениям, которые существовали между ними, Канарис получил возможность побеседовать с испанским министром иностранных дел, не опасаясь, что его уличат в незаконной охоте во владениях Риббентропа. Кампос пригласил графа Йордану на чай в свой дом, где у него гостили Канарис и его сопровождающие.

В этот день полковник Лахоузен после хорошего обеда в доме Мартинеса Кампоса был лишен заслуженного и принятого в этой стране послеобеденного отдыха. Причиной явилась внезапная идея Канариса, который попросил его пройти вместе с ним в его комнату и начал диктовать проект телеграммы в Берлин, которую нужно было послать через начальника группы по вопросам заграницы Бюркнера в министерство иностранных дел. Можно представить себе удивление Лахоузена, когда телеграмма приняла форму отчета о переговорах между Канарисом и Йорданой, которые должны были состояться только через три часа. Согласно тексту телеграммы, продиктованной Канарисом, Йордана сообщил ему, что Испания даст отпор любой стране, которая нарушит ее границы.

Под вечер пришел на чай Йордана. После обмена обычными формами вежливости между ним и Канарисом состоялась беседа с глазу на глаз, причем Йордана держался совершенно спокойно, в то время как Канарис, держа в руке лист бумаги с текстом своей телеграммы, обращался к нему на испанском языке. После того как беседа была закончена и Йордана, распрощавшись, ушел, Канарис велел зашифровать текст телеграммы в неизмененном варианте и отослать ее в Берлин.

Возникает вопрос, почему Канарис избрал эту тактику. Это типичный пример его методики. Он ни минуты не сомневался в содержании ответа, который получит на свой вопрос от испанского министра иностранных дел. Для него, так хорошо разбиравшегося в испанской ситуации, было ясно, что замена импульсивного Суньера, симпатизировавшего фашистам, осторожным дипломатом Йорданой означала поворот Испании от политики Муссолини к полному нейтралитету. Он знал, что Испания, если она хочет сохранить свой нейтралитет, должна дать отпор англосаксонским войскам, если они высадятся на ее территории. Впрочем, он считал такую высадку маловероятной, потому что нейтральная Испания была для британцев и американцев нужнее, чем насильственно оккупированная. Что его действительно тревожило, так это мысль, что Гитлеру может прийти в голову идея под предлогом угрозы англо-американского вторжения ввести в Испанию немецкие войска, стянутые на юге Франции на случай осложнений на иберийском полуострове; Гитлер мог предположить, что испанцы, хотя и не проявят при этом особой радости, но также и не окажут сопротивления. Однако такие опасения он, конечно, не мог открыто высказать Йордане. Его тревожило, что ответ Йорданы на простой вопрос, касающийся возможности англосаксонского вторжения, будет не настолько ясным, чтобы в Берлине его не расценили как ответ на одновременное предостережение, касающееся возможного вторжения немецких войск. Все дело было именно в этом. Отсюда необычный путь, чтобы подсказать испанцу формулировку, которая будет безупречной с этой точки зрения, особенно если это высказывание будет произнесено испанцем вслух, и которая будет понята в Берлине в том смысле, как этого хотел Канарис.

Результат, на который он рассчитывал, не замедлил сказаться. В Берлине несколько дней был крайне неблагоприятный настрой в министерстве иностранных дел и штаб-квартире фюрера. После возвращения из Испании Канарис предпочел не попадаться на глаза и сразу же полетел на Восточный фронт для инспекции постов разведки.

Воспользовавшись поездкой в Испанию, Канарис посетил также Алжир и мог сам увидеть огромный военный и транспортный флот союзников, стоявший в проливе между Гибралтаром и Алжиром. Его посещение Алжира пришлось как раз на последний день 1942 года. В канун Нового года Канарис на несколько часов забыл о тяжелых заботах, которые теперь постоянно лежали на нем. Жили не в отеле а в доме начальника алжирского отделения немецкой разведки, в задачу которого в первую очередь входило наблюдение за движением судов через пролив. В этот вечер Канарис вновь после длительного перерыва взял в руки поварскую ложку. В белом переднике и в колпаке шеф-повара он вместе со старой поварихой-испанкой приготовил для себя и сопровождавших его сотрудников праздничное жаркое из индейки, которое потом все в приподнятом и веселом настроении ели и запивали хорошим испанским вином. В этот вечер Канарис был веселым и приветливым другом и отцом для своих подчиненных. Они принимали это с благодарностью, потому что в последнее время из-за чрезмерного напряжения нервной системы, связанного с массой работы, разочарованиями и огорчениями, он часто бывал резким и нетерпимым, иногда даже несправедливым к своим сотрудникам.

Конечно, он и в этот вечер по привычке ушел рано. Наиболее молодые из его подчиненных использовали возможность, чтобы пойти на несколько часов на новогодний бал в прекрасном и изысканном отеле «Рейна Мария Кристина». Там, кроме испанского общества, они нашли целый ряд офицеров британских военно-морских и военно-воздушных сил, которые пришли на бал с Гибралтара. Пожалуй, один из редких случаев, когда офицеры двух наций, находящихся в состоянии войны друг с другом, встретились на нейтральной земле под одной и той же крышей.

Еще несколько случаев из многочисленных поездок Канариса по Испании в период войны заслуживают внимания. Во время одной из таких поездок Канарис, прежде чем вернуться через Бордо в Германию, остановился в Сан-Себастьяне. В лучшем отеле прекрасного курорта начальник испанского филиала немецкой разведки забронировал номер для своего шефа и сопровождавших его офицеров. Это была великолепная квартира, намного комфортабельнее, чем то, к чему привык Канарис с его скромными запросами: необычайно комфортабельные покои, состоящие из приемной, спальни и ванной, на первом этаже с прекрасным видом на море. Канарис только что пришел в свой номер и как раз собирался ложиться спать, как вдруг заявил, что не может оставаться в этих комнатах. На все вопросы, касающиеся причины его нежелания остаться, он сначала не отвечал; его уговаривали все было напрасно. С большим трудом администрации отеля объяснили то, что сами не могли понять, и для Канариса был найден равноценный номер на другом этаже и в другом крыле отеля. И только там Канарис откровенно объяснил причину своего нежелания остаться в первом номере: «Вы не видели парня, который обслуживает эти комнаты? Вылитый Риббентроп! Я просто не в состоянии был бы при каждом вызове слуги смотреть на физиономию этого молодчика!» В другой раз Канарис ехал с Пикенброком и руководителем мадридского отдела немецкой разведки по какому-то району Испании. Из окна машины Канарис увидел маленькое поместье с чудесным домом, расположенное в стороне от дороги. Имение очень понравилось Канарису, и он в шутку спросил офицера, служившего при мадридском отделе разведки, сколько может стоить такое имение. Он подумывает о том, что неплохо бы после войны купить такое в Испании. Офицер охотно отозвался на шутку и ответил, что сразу же по возвращении в Мадрид наведет справки и при случае купит имение. «Тогда после войны вы сможете здесь поселиться, господин адмирал», – добавил он, все еще продолжая шутить. В эту секунду в Пикенброка неизвестно почему вселился черт. У него вырвалось циничное замечание: «После войны, Ваше превосходительство?» (Пикенброк любил, когда они были в узком кругу, в шутку величать Канариса «Ваше превосходительство».) «После войны вы хотите здесь поселиться? Вы явно ошибаетесь, Ваше превосходительство. После войны мы все будем…» – и Пикенброк сделал рукой движение, как будто ему накинули на шею петлю и потянули…

Циничное замечание «Пики» погасило веселое настроение, царившее в автомобиле. У каждого из присутствующих холодок пробежал по спине, и слова эти показались зловещим предсказанием.

О том, что между Канарисом и начальником итальянской службы разведки, временно использовавшим обязанности военного атташе в Берлине, генералом Роаттой, существовали хорошие отношения, уже неоднократно упоминалось. Также с его преемником, полковником, ставшим позднее генералом Аме, белокурым, голубоглазым пьемонтцем, отличавшимся от большинства своих сограждан сдержанностью жестикуляции и уравновешенным поведением, Канарис вскоре смог наладить доверительные отношения. Главы военных разведок стран «оси» понимали друг друга как авгуры в древнем Риме, почти без слов. Если нужно было говорить, то часто хватало полунамека, а если приходилось выступать перед публикой с высокопарными речами, то партнер улавливал в этих речах предназначенный для него подтекст. Ведь та и другая стороны прекрасно знали, что в любое время могут быть объектом слежки со стороны обеих правящих партий, и облачали свои официальные высказывания в соответствующую форму. «Эклектичную» манеру Канариса выражать свои мысли особенно хорошо понимал его итальянский «коллега».

Однако случалось, чаще всего в узком кругу или с глазу на глаз, когда итальянцы в разговоре с Канарисом были очень откровенны. Ульрих фон Хассель упоминает в своем дневнике об одном разговоре с советником германского суда фон Донаньи, принадлежавшим к кругу близких Канарису сотрудников; речь шла о том, что уже осенью 1941 г. итальянские офицеры (скорее всего итальянской разведки – SIM) заявили Канарису, что Муссолини должен и будет свергнут армией уже в течение следующей зимы.

Во всяком случае Канарис очень рано был проинформирован обо всех стремлениях итальянских армейских кругов, которые были направлены на свержение фашистского режима и выхода Италии из войны против государств-союзников. Судя по тому, что в разное время говорилось о его мнении по этому вопросу, можно было сделать вывод, что Канарис симпатизировал этим стремлениям. С ними он связывал свои надежды в двух направлениях: выход Италии из войны мог стать шагом, ведущим к быстрому ее окончанию на всех фронтах. Во-вторых, могла оправдаться надежда на то, что свержение Муссолини поколеблет веру молодых немецких офицеров и солдат в авторитарную систему и одновременно подтолкнет все еще колеблющихся немецких полководцев к решительным действиям против Гитлера и его режима. Однако события в Италии, несмотря на благоприятные предпосылки, к которым можно было отнести в первую очередь то, что итальянская монархия продолжала существовать, являясь некой опорой для итальянской армии в подготовке сопротивления Муссолини и фашизму, развивались гораздо медленнее, чем уверяли его авторитетные лица из Италии; и когда в июле 1943 г. Муссолини был смещен королем и арестован новым правительством Бадольо, то это событие не вызвало в Германии никакого резонанса, потому что государственный терроризм в этой стране к тому времени уже набрал полную силу.

Так или иначе Канарис поддерживал в эти годы самые тесные связи с начальником итальянской разведки и часто сам ездил в Италию, чтобы своими глазами видеть все этапы развития событий в этой стране и иметь о них свою точку зрения. Во время одного из таких визитов произошел один, на первый взгляд, незначительный, маленький эпизод, о котором все же стоит рассказать, потому что он снова позволяет нам понять Канариса как человека. Канарис встречался с Аме весной 1943 г. в Венеции. Он жил в отеле «Даниели», где происходили и его длительные переговоры с начальником итальянской разведки. Встреча завершилась совместным ужином, в котором принимали участие также важнейшие сотрудники обоих начальников, сопровождавшие их в Венеции. Канарис был в этот день необыкновенно нервным и беспокойным. Он заказал служебный разговор по телефону с Мюнхеном и с нетерпением ожидал связи; когда Канариса позвали к телефону, и ему ответил офицер мюнхенского отделения абвера, Канарис сначала задал целый ряд вопросов, касавшихся самочувствия двух его собак, которые, как можно было понять из телефонного разговора, в момент его отъезда были нездоровы. Затем последовала служебная часть разговора, которая была относительно короткой и быстро закончилась. Аме и другие итальянские господа, которые хорошо слышали разговор, были явно изумлены, возможно, даже неприятно поражены тем значением, которое Канарис, похоже, придавал самочувствию своих собак – и это в такое время, когда каждый день мог принести события мирового значения. Некоторые из личных сотрудников Канариса были твердо убеждены, что собачья тема была ни чем иным, как кодом, о котором у Канариса и мюнхенского центра была предварительная договоренность и с помощью которого начальнику немецкой разведки можно было передать, не вызывая особого подозрения, какие-то важные секретные сообщения. Только те, кто вместе с ним приехал из Берлина, знали, что Канариса действительно очень тревожило состояние его заболевших собак.

Чем тяжелее становился груз, который ложился на его плечи под действием бед и страхов войны и заговора, чем больше разочарований получал он от своих ближних, тем чаще он искал помощи у молчаливых созданий. Его ум стал со временем настолько острым, необычайный интеллект отшлифован до такого блеска, что даже самые смышленые из его сотрудников редко могли поспевать за его требованиями. Он задевал даже тех людей, которых ценил и которые были самыми верными его последователями. Он и сам чувствовал всю несправедливость своего отношения, но ничего не мог с собой поделать. В этом глубоком душевном страдании ему была необходима простая немая привязанность животных. К ним он оставался неизменно терпелив и приветлив. В Испании Канарис привлекал к себе всеобщее внимание тем, что постоянно носил в карманах сахар для лошади и осла, тогда как в этой стране люди не слишком сентиментальны в обращении с животными. Но больше всего Канарис любил своих собак, и собак вообще. Задавить собаку на дороге он считал тяжким преступлением. Его шофер постоянно получал строгие наставления быть крайне осторожным в этом отношении; когда же Канарис сам вел машину, то мог остановиться посреди быстрой езды и затормозить так резко, что подвергал своей автомобиль и трех-четырех своих пассажиров большой опасности, лишь бы не сбить собаку.

Такса Сеппл, фотография которого украшала карниз камина в его кабинете на Тирпицуфер, был его любимцем. Однажды, когда Канарис находился в командировке за границей, Сеппл заболел и, несмотря на все искусство ветеринара, умер. Не только в доме Канариса все были взволнованны этим событием. Зарубежный отдел абвера был поставлен в известность; там все озабоченно шушукались и ломали себе голову над тем, как сообщить шефу о смерти его любимца. Наконец, кому-то пришла хорошая идея. К торговцам собаками в Берлине отправили человека с заданием найти жесткошерстную таксу, которая была бы похожа на Сеппла; сотрудники Канариса подумали, что, может быть, горе будет не таким тяжелым, если на место Сеппла уже будет найдена замена еще прежде, чем Канарис получит известие о его смерти. Им удалось найти подходящее животное, и, действительно, идея оказалась очень удачной; хотя Канарис был глубоко огорчен утратой, однако другое молчаливое существо, которое тут же потребовало его ласки, сразу стало объектом его внимания и заботы.

Но вернемся к итальянскому вопросу. Бескровное отстранение Муссолини от должности королем Виктором Эммануилом 25 июля 1943 г произвело в руководящих кругах Третьего рейха эффект разорвавшейся бомбы. Сначала в окружении Гитлера обдумывались всевозможные дикие проекты; потом некоторое время утешались заявлением Бадольо, что новое правительство продолжит войну. Однако филиал немецкой разведки в Риме, который имел хорошие связи во всех концах Италии, вскоре после смены правительства сообщил, что этим заверениям Бадольо нельзя слишком доверять и что если не сам он, то новое итальянское правительство в ближайшее время прекратит войну против государств-союзников и, возможно, переведет свою страну в лагерь стран, борющихся против Германии. Кейтель не передавал эти донесения разведки Гитлеру, потому что, как он объяснил Канарису, они противоречили мнению германского посольства в Риме и доставили бы фюреру «ненужные волнения».

Хотя в штаб-квартире фюрера еще, похоже, не думали об опасности выхода Италии, там уже замышляли всевозможные планы, чтобы предотвратить самостоятельные действия нового итальянского режима. На этот случай было подготовлено «освобождение» Муссолини; кроме того, при возможности планировалось также захватить короля Виктора Эммануила; всерьез подумывали и о том, чтобы похитить из Рима папу и доставить его «в безопасное место» на территорию, на которую распространялся суверенитет Германии. Эти бредовые планы дошли до Канариса. Он был не только возмущен до глубины души; он отчетливо сознавал, что применение гангстерских методов нацистов, которые уже стали привычными в других областях – тем более по отношению к коронованной особе, и тем более к святому отцу, – окончательно уничтожат последние крохи авторитета, которым немецкий народ еще пользовался в мире, и сделают судьбу, которая ожидает Германию после войны, еще более тяжелой.

Сегодня уже нельзя с достоверностью установить, из каких источников Канарис узнал о планах имперской службы безопасности. Остер тогда уже был отстранен от должности, и его аппарат, отвечавший всем потребностям службы на Принц-Альбрехтштрассе, был закрыт. Возможно, сообщение пришло от начальника криминального отдела Небе, который находился в лагере «черного противника» и после отставки Остера и бегства Гизевиуса в Швейцарию только изредка имел возможность передавать Канарису через отставного капитана Штрюнка или других информацию особой важности. Как бы то ни было, Лахоузен и полковник Вессель, барон Фрейтаг фон Лорингхофен находились у Канариса, когда пришло это сообщение, и Канарис с возмущением сразу же рассказал им об этих подлых планах. Фрейтаг Лорингхофен, хотя и был протестантом, первый высказал свое мнение по этому поводу. Он встал, прошелся несколько раз по комнате и сказал: «Какая мерзость! Надо бы предупредить итальянцев». Он лишь произнес вслух то, о чем подумали двое остальных. Канарис с готовностью подхватил его инициативу. Он решил сделать все возможное, чтобы предотвратить это злодеяние.

Сообщения, поступившие из римского отделения немецкой разведки, дали ему долгожданный повод для служебной поездки в Италию, чтобы в связи со сменой власти в этой стране лично изучить вопрос о надежности этого союзника Германии. Поездка состоялась в первые дни августа 1943 г. и привела Канариса снова в Венецию, где он договорился встретиться с генералом Аме, начальником итальянской разведки. В этой поездке Канариса сопровождали Лахоузен и Фрейтаг-Лорингхофен. Последний должен был в скором будущем возглавить руководство вторым отделом разведки вместо Лахоузена, который уходил на фронт в качестве командира полка. Канарис хотел использовать возможность, чтобы познакомить его с Аме.

Канарис жил в Венеции, как обычно, в отеле «Даниели». Аме приехал из Рима в автомобиле и привез с собой руководителя римского отделения немецкой разведки. Аме сопровождала большая группа офицеров итальянской разведки. В гостиной отеля был дан завтрак, устроителем которого был Аме. Канарис сидел справа от Аме; Лахоузен, уходивший из разведки, сидел слева. Напротив Аме был Фрейтаг. Разговор между Канарисом и Аме за столом был откровенным и дружественным. Однако большое застольное общество не позволяло Канарису открыто коснуться темы, которая его волновала. Посвященные в это дело Лахоузен и Фрейтаг могли, однако, слышать, что он общими фразами предостерег Аме и призвал сто к бдительности и осторожности на случай возможных сюрпризов. Во второй половине дня для немецких гостей была запланирована прогулка в Лидо на баркасе. Канарис попросил Лахоузена и Фрейтага по возможности занять остальных участников поездки, чтобы он мог поговорить с Аме наедине. Разговор состоялся во время полуторачасовой прогулки у Лидо. Вечером спутники Канариса поняли из намеков шефа, что ему удалось предостеречь Аме и тот в связи с этим в свою очередь сообщил Канарису о действительном состоянии дел в Италии.