Текст книги "Адмирал Канарис"

Автор книги: Карл Абжаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Как за греческими трагедиями античного периода, так и вслед за провалившейся драмой «Пасториус» последовал фарс. Канарис должен был по срочному звонку Кейтеля ехать в штаб-квартиру фюрера и там получил огромную головомойку за провал операции. Он подождал, когда фюрер уймется, а затем, в ответ на упреки, что он доверил такое важное дело неподходящим людям, сказал, что операция готовилась не с агентами разведки, а с добровольцами из числа молодых национал-социалистов, которых не он подбирал. Однако это возражение не успокоило Гитлера. «Ах вот он что, – закричал тот. – Тогда нужно было брать преступников или евреев!» «Аудиенция» закончилась, и Канарису так и не удалось на этот раз развеять плохое настроение Гитлера. Несмотря на это, начальник разведки был доволен. Высказывание Гитлера «о преступниках и евреях» он не заставил повторять дважды. Его можно было теперь по принятой в то время привычке толковать как «приказ фюрера». Большое число евреев, замаскированных Канарисом в последние месяцы под агентов разведки, были переправлены за границу и снабжены деньгами разведки на первое трудное время в чужой стране. Своей свободой, а вероятно, и жизнью они были обязаны «приказу фюрера». В ответ на все возражения гестапо по этому поводу Канарис отвечал, что фюрер дал ему лично и однозначно приказ использовать евреев в качестве агентов разведки. Лишь много времени спустя Кальтенбруннеру удалось настоять, чтобы этот «приказ» был отменен.

Вообще Канарис использовал свои случайные визиты в штаб-квартиру фюрера – они с течением войны становились все реже – для того, чтобы отстаивать свое мнение в спорах с правительственными и партийными инстанциями. Не называя конкретных «приказов фюрера», он умел еще через месяцы после своего визита в штаб-квартиру вставлять в беседу свои замечания вроде: «Я также разговаривал с фюрером» или «фюрер считает» и таким образом влиять на своих собеседников, даже если «разговор с фюрером» ограничивался вопросами о самочувствии или замечанием о погоде.

Прежде чем закончить эту главу о Канарисе и диверсиях, мы должны еще упомянуть, что Канарис принципиально отказывался от создания так называемых террористических групп, которые предназначались для устранения видных военных или политических руководителей в странах, с которыми Германия была в состоянии войны. В этом отношении он не проводил различия между Востоком и Западом. В журнале боевых действий записан по этому поводу его приказ, направленный во второй отдел абвера, отвечающий за осуществление диверсионной деятельности и акций за линией фронта и в тылу противника.

Четырнадцатая глава
Саботаж саботажа

В ходе судебного разбирательства в Международном военном трибунале в Нюрнберге Канарис постоянно упоминался как центральная фигура немецкого движения Сопротивления. Те, в ком было больше безрассудства, чем ума, пришли в ходе слушания дела к выводу, что начальник немецкой военной разведывательной службы несет непосредственно вину за поражение Германии, так как он сознательно и успешно саботировал немецкую победу. Такие взгляды переоценивают возможности, имевшиеся у Канариса, и еще больше переоценивают его самого. Мы уже несколько раз отмечали, что в действительности влияние разведки и ее начальника на планирование военных действий, а также их сведения о намерениях военного руководства, были крайне незначительными и неполными. Канарис не саботировал победу Германии уже потому, что он не в состоянии был бы это сделать, даже если бы хотел. Однако он не хотел поражения Германии, хотя был убежден, что победа системы означала бы для Германии еще большее несчастье, чем поражение. В том, что победа Гитлера невозможна, он был, однако, уверен всегда. Трагедия этого человека заключалась в том, что в силу обстоятельств он оказался в положении, когда, по его убеждению, он мог служить своему отечеству, которое любил, только продолжая служить человеку и режиму, которых ненавидел. При этом он даже не мог утешиться надеждой на хороший конец, как многие из его товарищей и друзей, что наперекор своему рассудку все еще лелеяли надежду на какое-нибудь чудо, способное изменить все к лучшему. Канарис больше других страдал из-за внутреннего разлада еще и потому, что видел, как неумолимо приближается несчастье; он обладал достаточно развитым воображением, чтобы представить себе беду во всех ее ужасных подробностях.

С этой точки зрения его служебная деятельность во время войны большей частью заключалась в том, чтобы предотвращать несправедливость и безрассудство. Особенно он стремился, насколько это было в его силах, сохранить незапятнанной честь вермахта. С первых дней войны он был уверен, что действия и бездействие вооруженных сил Германии и их руководства когда-то станут объектом тщательного расследования перед международным форумом. Он также знал, что это расследование коснется и деятельности секретной службы, бывшей под его руководством, и что именно в этой области вся деятельность и бездеятельность будут проверяться с микроскопической точностью. Он привык ежедневно лично записывать в дневник все события предыдущего дня, а когда началась война, просил начальников отделов также фиксировать свою служебную деятельность в дневниках, «потому что, господа, наступит день, когда нам придется давать отчет всему миру», – и это звучит как пророчество.

Сегодня известно, что Канарис сознательно саботировал целый ряд акций, которые планировал Гитлер. Если мы рассмотрим отдельные случаи, то увидим, что в них речь всегда шла о борьбе с несправедливостью или безрассудством, а так как выполнение соответствующих приказов почти каждый раз поручалось второму отделу его ведомства (он отвечал за организацию диверсий и саботажа), то действия Канариса были саботажем саботажа, диверсией против диверсии.

Одно из первых дел, о которых мы хотим здесь рассказать, касалось французского флота, который согласно положениям о перемирии стоял вблизи Тулона. Это было вскоре после встречи, состоявшейся между Гитлером и Петеном в Монтрё в конце октября 1940 г., то есть всего лишь четверть года спустя после заключения перемирия между Германией и Францией. Уже тогда Гитлер, по всей вероятности, вынашивал план нарушить это перемирие. Он поручил Канарису через Кейтеля принять все меры к тому, чтобы помешать французскому флоту выйти из Тулона. В данном случае необходимо было организовать диверсию. В ходе разговора между Канарисом и руководителем компетентного отдела выяснилось, что речь шла о совершенно дилетантском поручении. Это была задача, которую невозможно было выполнить, не привлекая общего внимания. Необходимо было доставить достаточное количество взрывчатки на несколько десятков кораблей, часть которых находилась в военном порту, хорошо охраняемом и отрезанном от города и торгового порта, а другая часть стояла на рейде; эту взрывчатку нужно было поместить таким образом, чтобы в нужный момент лишить суда возможности двигаться. Уже тогда Канарис убедился, что нецелесообразно объяснять Кейтелю или даже Гитлеру всю абсурдность подобных поручений. В таких случаях обычно отвечали, что слов «невозможно» в лексиконе Третьего рейха не существует. Поэтому он начал затягивать это дело. Кейтелю было сказано, что необходимые приготовления уже начаты, что придется преодолеть большие трудности и многое другое, короче, был сделан вид, как будто что-то предпринимается, в то время как в действительности ничего не делалось.

На совещании, состоявшемся 23 декабря 1940 г. в служебном кабинете Кейтеля на Тирпитцуфер, речь также зашла о деле, которое взволновало его гораздо сильнее, чем бессмысленное поручение, касавшееся французского флота. Это был приказ Гитлера ликвидировать бывшего главнокомандующего французской армией, генерала Вейгана, который в то время находился в Северной Африке. Подробности этой аферы были подробно рассмотрены Международным военным трибуналом на процессе против главных военных преступников. Были допрошены многочисленные свидетели. Мы не можем ограничиться лишь коротким упоминанием об этом деле. После обсуждения дел в Тулоне Кейтель спросил у начальника второго отдела разведки Лахоузена, сопровождавшего Канариса, как обстоит дело с Вейганом. Это поручение совершить убийство, первое, которое было дано разведке, вызвало у офицеров разведки заметное волнение. В ходе многочисленных обсуждений у Канариса, в которых участвовали генерал Остер и полковник Пикенброк, фон Бентивеньи и фон Лахоузен, был высказан резкий протест против дерзкого требования. Канарис и его сотрудники сошлись в общем мнении, что, как сформулировал Лахоузен, разведка существует для ведения военных действий и выполняет свои обязанности, но не согласится служить как организация убийц. Приказ Кейтеля не был выполнен по распоряжению Канариса; он вообще не был передан нижестоящим службам.

Канарису и его офицерам не пришлось ломать голову, размышляя о том, какие причины могли побудить Гитлера замышлять план убийства Вейгана. Как Кейтель объяснил Канарису, Гитлер опасался, что Вейган может предпринять попытку реорганизовать французские войска, находящиеся в Северной Африке, для борьбы с Германией, а также предоставить французские владения в Северной Африке в распоряжение союзников и боевых групп «Свободная Франция», формировавшихся под руководством де Голля. Свою озабоченность этим обстоятельством Гитлер выражает также в своем письме Муссолини 5 декабря 1940 г. Гитлер указывает на возможность разрыва между правительством Виши и французскими колониями в Северной и Западной Африке. Такой поворот событий, считает он, дал бы Великобритании стратегическую базу, опасную для государств «оси». По этому поводу в письме Гитлера написано буквально следующее: «Генерал Вейган послан в Африку, чтобы восстановить там порядок. Я недоволен тем, что для этой цели выбран генерал Вейган».

Не похоже, чтобы в штаб-квартире фюрера имелись конкретные подтверждения таких планов Вейгана. Также впоследствии не было выяснено, что дало Гитлеру повод сделать заключение о подобных намерениях Вейгана, которые противоречили бы положениям о перемирии между Германией и Францией. Возможно, здесь какую-то роль в этих опасениях сыграла нечистая совесть самого Гитлера. Потому что, как мы уже указывали, Гитлер уже вскоре после встречи под Монтрё обдумывал возможность подчинить себе также и неоккупированную часть Франции. Эти размышления приняли конкретную форму, когда Петен 12 декабря освободил Лаваля от исполнения обязанностей премьер-министра. В то время по приказу Гитлера был разработан план «Аттила» для вторжения в неоккупированную часть Франции, который был осуществлен только ровно два года спустя, после того как союзники высадились в Северной Африке. Но именно за несколько дней до рождества 1940 г. все висело на волоске. Войска, которые планировалось использовать для вторжения в неоккупированную зону, были до самого сочельника в состоянии высшей боевой готовности. Поэтому не случайно, что Кейтель задал 23 декабря вопрос, как обстоит дело с Вейганом; потому что вторжение немецких войск в свободную часть Франции, очевидно, давало бы генералу право не считать больше действительным определенное перемирие и совершить в действительности то, чего Гитлер до тех пор без всякого основания так опасался.

Ответ Лахоузена на вопрос Кейтеля был уклончивым. (Такие ответы вошли в практику у офицеров разведки на случай подобных приказов.) Лахоузен сказал что-то вроде того, что дела идут, результатов нужно подождать. Кейтелю пришлось удовлетвориться таким ответом. Впрочем необходимость в операции «Аттила» постепенно отпала. Вейган ничего не предпринимал, и все дело закончилось. Больше запросов Кейтеля не поступало. Гитлер, вероятно, вскоре забыл об этом деле за другими событиями и планами. Когда Вейган через несколько лет был переведен в Германию, к нему отнеслись соответственно его рангу и никто не посмел его и пальцем тронуть. Возможно, этот случай является особенно отталкивающим доказательством абсолютного хладнокровия, с которым по приказу Гитлера и его «паладинов» распоряжались человеческой жизнью в зависимости от потребности момента, без зазрения совести и без всякого оправдания своей ненависти.

Сложнее обстояло дело с французским генералом Жиро. Генерал Жиро был главнокомандующим французской армией. Летом 1940 г. он попал в немецкий плен; весной 1942 г. смог убежать из крепости Кёнигштейн (Саксония), где он содержался, и добраться до неоккупированной территории Франции. Побег вызвал у Гитлера гнев, и он приказал вернуть генерала любыми средствами в Германию – по доброму ли согласию или насильно. В дело включилось министерство иностранных дел; «посол» Абец, который находился в Париже и не был аккредитован в Виши, организовал встречу с генералом, в которой приняли участие также премьер-министр Лаваль и Скапини, ослепший в результате фронтового ранения руководитель французских военнопленных. Встреча происходила в отеле «Де Пари» в оккупированной Франции. Она должна была состояться без ведома немецкой военной администрации, потому что Абец заверил Жиро, что обеспечит ему свободный проезд. Однако при подготовке встречи Абец упустил из виду, что в этом же отеле находилась штаб-квартира одной немецкой дивизии. Абец планировал уговорить Жиро, чтобы тот добровольно вернулся в Германию в качестве уполномоченного правительства Виши и там взял на себя заботу о французских военнопленных вместо Скапини. Жиро отклонил это предложение, и правительство Виши, поскольку Петен уволил Жиро из армии сразу же после его побега, практически не имело права принудить его взять на себя такую задачу. Таким образом, встреча закончилась безрезультатно. И тут возникло осложнение в связи с тем, что командир немецкой дивизии, живший в том же отеле, разузнав, что в отеле находится Жиро, решил того арестовать; он отказался от своей затеи лишь после того, как Абец и Лаваль позвонили по телефону в вышестоящий штаб и пожаловались на него, причем Лаваль пригрозил, что французское правительство немедленно уйдет в отставку, так как не хочет, чтобы его опозорили, уличив в выдаче Жиро немцам. Впоследствии, когда Гитлер услышал о неудачной попытке Абеца, состоялся еще один продолжительный спор между Риббентропом и военачальниками по поводу того, кто собственно был виновен, что Жиро не был задержан в нарушение торжественных обещаний.

На этот раз ярость Гитлера не знала границ. Хотя Жиро в то время еще не был такой выдающейся личностью, как позже, когда в Северной Африке он соперничал с де Голлем за командование «Свободной Францией», фюрер потребовал вернуть беглеца – живого или мертвого. Опять этот приказ был дан разведке. Канарис и его ближайшие сотрудники решили, как и в деле Вейгана, не брать на себя подобные услуги похитителей или убийц. Сначала Канарис надеялся, что и на этот раз дело со временем само собой уладится. Но этого не случилось; Гитлер и Кейтель постоянно требовали от Канариса покончить с ним наконец. С Жиро следовало разделаться. В кругу начальника разведки состоялась бурная дискуссия, в ходе которой Канарис решил заявить Кейтелю, что разведка должна быть освобождена от выполнения этого приказа; Кейтель дал свое согласие. В кругу шефа разведки по этому случаю прозвучало классическое высказывание полковника Пикенброка: «Нужно господину Кейтелю наконец ясно сказать, чтобы он сообщил своему господину Гитлеру: мы, то есть военная разведка, не какая-нибудь организация убийц, как СД или СС».

Вряд ли можно предположить, что Канарис сообщил Кейтелю о сопротивлении гитлеровскому приказу в такой резкой форме. Но в любом случае он добился, чтобы Кейтель никогда больше не требовал от разведки выполнения этого приказа.

Несмотря на это дело еще не закончилось. Кейтель уполномочил Канариса передать дело службе СД. Канарис выслушал это указание, но решил его не выполнять. Он хотел не только снять с разведки ответственность за убийство французского генерала, а вообще предотвратить это преступление и в любом случае никоим образом не участвовать в его совершении, даже путем передачи такого приказа в гестапо.

Снова прошли недели и месяцы; Канарис считал, что о деле давно забыли, когда оно вдруг снова всплыло, и причем в крайне опасной форме. Стоял сентябрь1942 г. Канарис находился в командировке в Испании, когда начальнику второго отдела разведки Лахоузену вдруг позвонил Кейтель: «Как обстоит дело с „Густавом“? (Это было условное название дела Жиро, употреблявшееся в телефонной и телеграфной связи.) Я должен немедленно об этом знать». Этот вопрос начальника верховного командования вермахта привел Лахоузена в смятение. Он не имел представления о том, какая личная договоренность существовала между Кейтелем и Канарисом. Он только мог вымолвить, что Канарис оставил это дело за собой и поскольку тот в настоящий момент отсутствует, то его нельзя об этом спросить. Когда Кейтель вслед за этим спросил Лахоузена, знает ли он, что дело должны были сделать «другие» (имелись в виду, конечно, СС и СД), тот ответил «да». После этого он получил от Кейтеля приказ немедленно связаться с группенфюрером СС Мюллером, руководителем четвертого управления РСХА, выяснить все о состоянии дела и затем сообщить Кейтелю. Дело было срочным, из чего Лахоузен сделал вывод, что Гитлер наконец требует сообщить результаты.

Ситуация была критической. Нужно было срочно сообщить обо всем Канарису, который находился на пути из Испании в Париж; но прежде нужно было решить вопрос, что Лахоузен должен был сказать Мюллеру. Канарис поставил Лахоузена в известность, что дело должны проводить «другие». Но он знал, что Канарис не сообщил Мюллеру, чтобы тот взялся за дело. К счастью, Лахоузен узнал, что Мюллера в этот день не было в Берлине. Таким образом они выиграли, по крайней мере, двадцать четыре часа. Лахоузен использовал их, чтобы по совету Остера полететь в Париж навстречу Канарису и там получить указания для дальнейшего ведения дела.

Когда Канарис услышал, что и «Густав» снова всплыл на поверхность, и в такой форме, он сначала пришел в замешательство. Разговор проходил во время ужина в отеле «Лутеция» в Париже. Канарис сидел за столом с руководителями парижского отделения абвера и начальником отдела зарубежных стран адмиралом Бюркнером, когда вошел Лахоузен. Настроение компании за столом при сообщении Лахоузена сразу помрачнело. Канарис несколько минут размышлял. Затем он быстро задал один за другим несколько вопросов. Речь шла о трех датах, которые он хотел точно выяснить. Это были: день побега Жиро из Кёнигштейна, дата совещания в Праге, где между Канарисом и Гейдрихом был урегулирован вопрос о компетенциях СД и третьего отдела абвера, и, наконец, дату убийства Гейдриха в Лидице. Сотрудники, сидевшие за столом, не поняли смысла этих вопросов, еще меньше они поняли, когда на лице Канариса, после того, как тот услышал ответы, напряженное выражение сменилось улыбкой. Он спокойно наполнил бокал и спросил Лахоузена: «Ну, длинный, все совпадает? Да, все совпадает. За ваше здоровье!» Только постепенно до остальных стало доходить, что их шеф, обладавший даром делать быстрые комбинации, нашел выход из трудного положения. Они потребовали от него объяснений. Три даты и их последовательность были потому так важны, что они позволяли Канарису заявить Кейтелю, что в Праге он лично договорился в Гейдрихом, чтобы тот поручил своим органам дальнейшее выполнение дела «Густав». Это, естественно, было бы невозможно, если бы Жиро сбежал из Кёнигштейна лишь после встречи Канариса с Гейдрихом в Праге – это была их последняя встреча – или после смерти Гейдриха. Последовательность дат была такой, как было нужно Канарису. Гейдрих был мертв, а мертвые не говорят. Успокоившись, Канарис полетел на следующий день в Берлин, чтобы поговорить с Кейтелем по этому делу. Так закончилась для разведки операция «Густав».

Дело Жиро является характерным для Канариса и его методов работы. С одной стороны, мы видим неординарный и совершенно не бюрократический подход к выполнению столь важного и трудного дела. Все делается устно, нет никаких письменных распоряжений ни от Кейтеля, ни от Канариса подчиненным; нет даже записей в дневнике, который велся не для отчета перед современниками, а для неопределенного будущего. В основном Канарис все делает сам. Даже его самые близкие сотрудники имеют лишь неполную информацию. Каждый из них знает только часть того, что происходит. Каким бы неприятным ни было дело и как бы серьезно Канарис его ни воспринимал, для него это была одновременно игра, опасная игра, при которой речь шла о жизни и смерти. Но, может быть, только эта постоянная игра на грани жизни и смерти и дает человеку, охваченному отчаянием при виде безвыходного положения, возможность выполнить задачу, которую он сам перед собой поставил. С другой стороны, мы видим здесь типичный пример молниеносного решения. Канарис совершенно не готов к сообщению, которое приносит ему Лахоузен. Он потрясен. Пожалуй, никому другому не пришла бы в голову идея свалить вину на мертвого Гейдриха. Но для Канариса это, естественно, быстрое решение является обычным, и он в высшей степени удивлен, что другие не сразу поняли, зачем ему нужно знать об этих трех датах. Кто бы мог подумать, что мертвый Гейдрих однажды пригодится, чтобы вытащить Канариса из затруднительного положения! Но именно в этом смысле помощник выбран гениально. «Прикончить» Жиро – это дело было как раз во вкусе Гейдриха. Переговоры в Праге, как мы еще увидим в другой главе, были совсем не легкими. Канарис находился в очень невыгодном положении. Тогда маленькое «досье» об открытом требовании убить генерала, пусть даже это был «всего лишь» французский генерал, было бы, пожалуй, кстати. Его можно было бы использовать против Кейтеля и при этом указать на то, что таким образом удалось отделаться от неприятного поручения – поручения, которое было недостойно офицера. Одним словом, произведение ловкости и хитрости.

Еще несколько примеров о «саботаже саботажа». Фюреру опять пришла в голову одна из его гениальных идей. Это было в 1942 г. Уже длительный период в штаб-квартире фюрера царило недовольство по поводу того, что у англичан была возможность регулярно поддерживать воздушное сообщение между Великобританией и нейтральной Швецией. Британские самолеты везли с собой почту для британских дипломатических миссий в Стокгольме и Москве, в них летали в обоих направлениях многочисленные служащие государств-союзников, членов коалиции, а также переправлялись в Швецию британские и американские журналы, книги, фильмы и всевозможный пропагандистский материал союзников. Один-единственный раз немецким самолетам-истребителям удалось сбить самолет-курьер над Северным морем, однако это не запугало противника. Связь продолжала действовать. Фюрер наконец распорядился, чтобы этому был положен конец. Если летчики не могли справиться с такой задачей, то отдел диверсий разведки должен позаботиться, чтобы самолеты были уничтожены бомбами с часовым механизмом, установленными на них тайком. Если это будет происходить довольно часто, то англичане наверняка прекратят воздушные сообщения. Кейтель поручил эту дело Канарису в присутствии Лахоузена, а Канарис тут же в присутствии Кейтеля поручил Лахоузену позаботиться о том, чтобы шведское отделение разведки немедленно принялось за дело. Как только Канарис и Лахоузен ушли от Кейтеля и могли поговорить наедине, Канарис тут же сказал, что, естественно, ни при каких обстоятельствах нельзя предпринимать ничего подобного. Разведка существует не для того, чтобы делать грязные дела в нейтральной стране только потому что военно-воздушные силы Геринга не способны прервать нежелательное воздушное сообщение.

Однако, чтобы замаскироваться, в Стокгольм был передан приказ изучить возможность проведения подобной диверсии. Одновременно Канарис распорядился, чтобы в Стокгольм был немедленно направлен надежный офицер – адъютант Лахоузена, который был в курсе всего, что происходило во втором отделе и пользовался неограниченным доверием Лахоузена и Канариса. Офицер был подробно проинструктирован Канарисом. Его задача заключалась в том, чтобы при любых обстоятельствах следить за тем, чтобы попытка пронести на британский самолет бомбы с часовым механизмом не была предпринята. При следующей встрече с Кейтелем Канарис доложил, что дело, касающееся курьерского самолета Стокгольм – Лондон, начато. Он даже отправил в Стокгольм наиболее деятельного и надежного офицера из своего собственного штаба, чтобы операция во всех отношениях была хорошо подготовлена. Кейтель, соответственно, доложил обо всем Гитлеру. Дело было забыто; бессмысленная попытка диверсии, которая в случае удачи принесла бы мало успеха, потому что англичане, конечно же, нашли бы пути и средства, чтобы доставлять в Швецию своих курьеров и почту, однако явилась бы причиной невинно пролитой крови в Англии и Швеции, была предотвращена.

Похожий случай произошел несколько раньше. Тогда, однако, идею подал не Гитлер. Напротив, руководство штаба военно-воздушных сил уже с осени 1941 г. настоятельно требовало от второго отдела абвера проведения акций саботажа, чтобы помешать движению так называемых Atlantic Clippers – больших американских летающих лодок между Нью-Йорком и Лиссабоном. С согласия Канариса выполнение этого задания было также затянуто. Но когда на совещании у Кейтеля (примерно в начале 1942 г.) тот потребовал объяснить отсутствие результатов, Канарис в резком тоне сделал выговор начальнику второго отдела разведки, присутствующему на совещании, и сказал ему, что тот наконец должен позаботиться о том, чтобы дело пошло на лад. Сегодня нельзя сказать с большой достоверностью, принял ли руководитель отдела выговор Канариса за чистую монету или рассердился на него за несправедливую брань, предназначенную только для успокоения Кейтеля. Во всяком случае, Канарис забыл отменить свой приказ после совещания у Кейтеля и руководитель отдела дал указание в Лиссабон начать подготовительные мероприятия для саботажа сообщения между Нью-Йорком и Лиссабоном.

Действительно, вскоре в португальском отделении немецкой разведки началась активная работа. Когда Канарис после этого прибыл в командировку в Мадрид и на несколько дней заехал в Лиссабон, ответственный офицер боевой группы разведки доложил, что операция по саботажу гидропланов полностью подготовлена. В самом деле, первый груз взрывчатки с часовым механизмом уже находился на борту одного самолета, стоявшего в то время на водном аэродроме неподалеку от Лиссабона. Канарис тут же приказал удалить взрывчатку из гидросамолета или, по меньшей мере, ее обезвредить; чтобы дать своим подчиненным в Лиссабоне убедительное объяснение отмены первоначального приказа, он сделал вид, будто прежде ничего о нем не знал. Распоряжение о саботаже движения гидроплана поступило сюда за его спиной и без его ведома, от руководства штаба военно-воздушных сил во второй отдел разведки. Затем он сказал, что данный приказ является недопустимым по международному праву нападением на пассажирские самолеты в нейтральной стране, которое ни в коем случае не должно быть совершено немецкой стороной. Поэтому он раз и навсегда запретил совершение подобных действий. Также позже, когда Канарис посещал Лиссабон, он всегда снова указывал на то, что, именно принимая во внимание деликатную область задач второго отдела разведки и подчиненных ему органов в нейтральных странах, следует строго придерживаться только того, что допустимо по международному праву. В упомянутом конкретном случае вмешательство Канариса произошло как раз вовремя. Взрывчатку успели вынуть из гидросамолета, так как он в связи с нелетной погодой вынужден был несколько дней стоять в аэропорту.