Текст книги "Клинический случай"

Автор книги: Карл Хайасен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Сука, – бормочет Аякс.

– Шлюха, – соглашается Мария.

Вдовья манера исполнения раздражает – хвала господу, у нее всего один хит. Когда она издает наконец последний вопль из «Себя», в церкви воцаряется тревожное молчание. Потом Тито Неграпонте начинает хлопать, а к нему нерешительно присоединяются остальные «Блудливые Юнцы». Вскоре аплодирует вся церковь. Полагаю, все рады, что сольное выступление Клио закончено.

Правда, она все еще держит гитару.

Она прочищает горло и отпивает воды из стакана, который вложил в ее ухоженную ручку шкафоподобный телохранитель. Она говорит:

– Есть песня…

– Господи, помоги нам! – стонет вполголоса Аякс.

– Есть песня, – говорит тем временем Клио, – которую мы с Джимми написали всего пару месяцев назад. Она стала заглавной в моем новом альбоме, но я, типа, очень расстроена, потому что песня просто супер, а он не услышит, как я ее пою.

– Повезло ему, – шепчет Мария своей подружке. – Надо сваливать.

Аякс качает головой:

– Подождем еще минутку.

Я и сам подумываю выйти на воздух, но какое-то извращенное любопытство заставляет меня остаться и послушать «Сердце на мели». Вдова Стомарти начинает петь:

 
Ты накатил штормом, и вот теперь отлив,
Я села на мель, а ты умчался, позабыв
Мое сердце на мели, сердце на мели.
 

Мелодия приятная и ласкает слух; я бы, наверное, смог ее полюбить, если бы услышал целиком, но, очевидно, сегодня этого не случится. Клио Рио повторяет один и тот же куплет снова и снова, а это означает, что либо она забыла остальные слова, либо их не существует – то есть песня не закончена.

Аякс толкает меня в бок:

– Вы все это записываете? Это же, блядь, абсурд.

– Может, она просто нервничает, – предполагаю я.

– Ха!

Я жду своей очереди, чтобы принести соболезнования вдове Джимми, стоя между Зигги Марли и гитаристом Майком Кэмпбеллом из первоначального состава «Хартбрейкерз».[35]35
  Майк Кэмпбелл (р. 1950) – американский гитарист и продюсер, входил в первоначальный состав группы «Хартб рей керз», основанной блюз-роковым гитаристом и певцом Томом Петти в 1975 г.


[Закрыть] Видимо, Зигги заметил блокнот, торчащий у меня из заднего кармана, – так или иначе, люди вокруг в основном помалкивают.

Пожимая пухлую руку Джея Бёрнса, я называю себя и говорю, что мне хотелось бы встретиться с ним и поговорить, потому что я пишу про Джимми. Он что-то бормочет в знак согласия – странно. И тут я понимаю, что он под кайфом: глаза полузакрыты, из уголка рта сочится слюна. Завтра он и не вспомнит, что согласился на интервью; ему еще повезет, если он вспомнит свое имя.

Когда наконец подходит моя очередь, я замечаю, что Клио вставила черные контактные линзы – очевидно, в знак скорби. Она здоровается так, будто впервые меня видит.

– Джек Таггер, – напоминаю я, – из «Юнион-Реджистер».

– Ах да.

Я обнимаю ее и говорю:

– Нам надо поговорить еще раз.

Клио вырывается.

– Нет-нет, не сейчас, – успокаиваю я. – Не сегодня.

– Я, типа, завтра улетаю в Лос-Анджелес, – говорит Клио. – А о чем вы хотели поговорить?

– О рыбной похлебке. О халтурном вскрытии, – улыбаюсь я. – Всего пара вопросов. Я не отниму у вас много времени.

Клио как будто в живот хоккейной шайбой заехали.

– Вы… н-н-нет, уб-убирайтесь отсюда, на хер, – заикаясь, бормочет она.

– Вы расстроены. Мне жаль…

Клио оборачивается, ища бритоголового типа:

– Джерри? Джерри, пусть эт-этот ч-человек уйдет…

Но я уже направляюсь к двери. Кажется, бесполезно спрашивать, нельзя ли мне прокатиться на яхте вместе со всеми, чтобы развеять прах Джеймса Стомарти.

На парковке я нагоняю Аякс и Марию, они садятся в арендованный «сатурн» с откидным верхом. Они говорят, что им официально запрещено распространяться о том, над чем они и Джимми Стома работали в студии.

– Мы подписали – как там его? – обязательство о неразглашении. Я бы рада помочь, но не хочу, чтобы меня за-несли в черный список. Мне еще там работать, – говорит Мария.

– Та же фигня. Мне дочь надо кормить, – соглашается Аякс.

– Тогда забудьте об этой записи. Расскажите мне о Джимми. Что он был за человек?

Церковь Св. Стефана быстро пустеет, водители лимузинов покидают тень старого баньяна, швыряют на землю окурки и спешат к своим машинам.

– Джимми был крут. Приятный мужик, – делится Аякс.

– А Клио? Мария едко смеется:

– Без комментариев, chico.[36]36
  Парень (исп.).


[Закрыть]

– Я тоже промолчу, – с отвращением добавляет Аякс. – О чем тут спрашивать? Вы видели эту сучку своими глазами. Она здесь ради «Себя».

– Как думаете, он ее любил?

Аякс фыркает и заводит машину. Мария машет мне рукой.

– Вас немного заносит, – беззлобно говорит она. – Мы просто бэк-вокалистки. Ага?

Я смотрю, как они отъезжают. Затем иду к своему «мустангу», швыряю блокнот на переднее сиденье и врубаю кондиционер. Меня будто пропустили через мясорубку – после похорон мне всегда паршиво. Но сцена, которую я наблюдаю через ветровое стекло, заставляет меня довольно ухмыльнуться: вдова Стомарти, сжимая в руках бронзовую урну, дает интервью Тимми Бакминстеру.

Я опускаю все стекла, врубаю «Блудливых Юнцов» на полную и с легким сердцем выезжаю с парковки.

Запевай, Джимми.

8

Дженет Траш открывает дверь:

– А. Это вы.

– Можно войти?

– Послушайте, дайте мне объяснить…

– Вы не обязаны.

– Мой наряд, – робко продолжает она, – я хочу объяснить…

На Дженет хэллоуинский костюм полицейского: начищенные до блеска черные сапоги, темно-синие брюки с серыми лампасами, накрахмаленная белая рубашка с дешевым оловянным значком на груди и кобура с игрушечным пистолетом. За ворот рубашки заткнуты пластиковые зеркальные очки с голубыми стеклами. Из заднего кармана торчит пачка квитанций. Не хватает только наручников.

– Извините, – говорю я. – Не знал, что вы не одна.

– Я одна. То есть не совсем.

Она машет мне рукой, чтобы я заходил, и знаками просит говорить потише.

Маленькая гостиная освещена ярко, как телестудия, каковой она, очевидно, и является. Дженет показывает куда-то в угол и шепчет:

– Всего пару секунд.

Она надевает очки и проводит рукой по волосам. Затем встает под лампы, подбоченивается и смело поворачивается лицом к видеокамере размером не больше точилки для карандашей. Камера установлена на журнальном столике рядом с компьютером. На экране то и дело появляются новые строчки, но я сижу далеко и не могу прочитать.

Дженет склоняется над клавиатурой и печатает сообщение своему виртуальному приятелю. Затем выпрямляется и объявляет:

– Ларри, ты все еще под арестом, так что не вздумай делать глупости. Перезвони мне через двадцать минут.

Она снова что-то набирает на клавиатуре, и экран гаснет. Она подходит к алюминиевым штативам и выдергивает из розетки осветительные лампы. Снимает очки и швыряет их на журнальный столик.

– «Будвайзера» хочешь? – спрашивает она.

– Хочу.

– Или что покрепче?

– Без разницы. Что сама будешь.

Мы перемещаемся на кухню – здесь значительно прохладнее. Дженет протягивает мне последнюю бутылку пива и открывает банку колы для себя.

– «Королева парковки». Стрип-шоу в Интернете, – говорит она. – Слышал про такие? У тебя ведь есть Интернет? Как я в это ввязалась? Ну, я искала работу, и одна моя подружка – мы с ней ровесницы – сказала, что можно заработать хорошие бабки просто… Ну, она раздевается до костюма Евы, понимаешь? А я только до белья. В общем, подружка помогла мне все тут установить, завести мой собственный веб-сайт и номер, начинающийся с 900, ну и все такое. Ее шоу называется «Монастырь»: она и еще три девчонки одеваются доминиканскими монахинями. Про них даже написали в «Салоне». – Дженет присасывается к банке и жадно пьет.

– Королева парковки – это интересно, – говорю я, чтобы ее поддержать.

Дженет кивает:

– Это была моя идея. Почти всем мужикам нравятся женщины в форме. Согласен?

– Я стараюсь не спать с представителями власти.

– Могу поспорить, ты бы запросто мог, – бесстрастно говорит Дженет, без тени намека. – В любом случае ты наверняка думаешь, что все это мерзко и недостойно.

– Я думаю, это не мое дело.

– Четыре бакса в минуту, Джек, – вот сколько эти идиоты платят мне, чтобы я выписала им штраф за неправильную парковку.

– В лифчике и трусиках.

– Да, но все равно…

– Неплохие бабки, – соглашаюсь я.

– Этот парень, Ларри, – Дженет бросает взгляд в сторону гостиной, – ему нравится, когда я выписываю ему квитанцию за то, что его лесовоз закрывает выезд с парковки массажного салона. Такие у него фантазии. Звонит аж с Аляски. Думаешь, меня волнует, что какой-то парень дрочит там у себя в Фэйрбэнксе, штат Аляска, когда видит меня в нижнем белье на экране монитора? Нет, Джек, не волнует. Пусть он хоть завязывает свой агрегат узлом или трахается с лосем – меня это не колышет, до тех пор пока он платит мне четыре бакса в минуту.

– Я б на твоем месте не стал ему это советовать.

Дженет смеется:

– Я стараюсь не думать о том, что у них там происходит, но половина этих парней времени даром не теряет. Они, наверное, учатся печатать одной рукой или типа того. Эй, ты чего пиво не пьешь?

– Я был на похоронах твоего брата, – говорю я.

– А. – Дженет поправляет игрушечную кобуру и садится на табурет у барной стойки. – Я не смогла себя заставить. Нарядилась во все черное, села в машину, но не смогла заставить проклятую колымагу поехать к церкви.

– Я понимаю, поверь мне. Хочешь расскажу, что там было?

– Надеюсь, Клио не стала петь?

– Мне жаль тебя разочаровывать.

Дженет стонет и прикладывает ладони к щекам:

– Только не эту песню, «Я»!

– Наверное, оно и к лучшему, что тебя там не было.

– Джимми бы стошнило. Больше ничего не рассказывай, ладно? – Дженет смотрит на настенные часы.

Я говорю:

– Я пришел к тебе насчет… – Пан или пропал. Без сестры Джимми мне ничего не светит. Я никогда не добьюсь того, чтобы газета этим занялась. – Насчет вскрытия, – продолжаю я. – Ты не хочешь подать в суд? Дать делу ход?

– Как? С чем мне идти в полицию? – качает головой Дженет. – Я не знаю, с какого конца подступиться.

– Я знаю.

Она улыбается благодарно, однако грустно.

– Знаешь, я не спала ни одной ночи с тех пор, как он умер. Не могу поверить, что все случилось так, как они говорят. Я не верю ни единому слову этой жадной бездарной твари.

– Думаешь, это она его убила?

– Что-то там не так, – тихо говорит Дженет. – Я не знаю, если честно. Ты же у нас журналист, что ты думаешь?

– У твоего брата были деньги?

– Ты хочешь сказать, оставил ли он наследство? Естественно. Джимми был не дурак. Даже в старые недобрые времена сколько бы он ни тратил на наркоту – всегда посылал столько же в «Смит Барни».[37]37
  «Смит Барни» – транснациональная брокерская и инвестиционная компания, подразделение финансового холдинга «Ситигруп».


[Закрыть] Для наркомана мой брат был очень дисциплинированным. Поэтому он и смог купить дом на островах.

– Кстати о доме – не хочешь туда съездить?

– Хорошая шутка, – саркастически фыркает Дженет.

В гостиной компьютер пробуждается к жизни и приветственно пикает.

– Черт! – бормочет Дженет. – Мой одинокий лесоруб.

– На Багамы. Вместе со мной, – не сдаюсь я. – Поговорим с копами, которые занимались несчастным случаем с Джимми.

– Ты серьезно?

Компьютер продолжает умоляюще попискивать.

– Джек, я не могу себе позволить поездку на острова.

– Я тоже, – легко соглашаюсь я. – Но для Рэйса Мэггада-младшего это пара пустяков.

– Это еще кто? – интересуется Дженет.

– Пожалуйста, поехали со мной. Это не будет стоить тебе ни цента. За все заплатит газета. – Я не стараюсь выпендриться, я пытаюсь убедить самого себя, что у меня получится. По объективным причинам вахта на ниве некрологов не предусматривает расходов. – Ну так как? – спрашиваю я.

– Черт, а ты по ходу не шутишь.

После пятого гудка она встает, чтобы ответить на звонок.

– Пожалуйста, – говорю я. – Если я поеду один, они пошлют меня куда подальше. Там, в Нассау, никогда и не слыхали про мою газету. Но ты его сестра, они обязаны с тобой поговорить.

– Это не значит, что они скажут мне правду.

– Иногда можно многое извлечь из вранья. Подумай об этом и позвони мне.

– Работы полно. После Ларри у меня еще доктор Дэннис из Энн-Арбор и семинарист Пол из Солт-Лейк. Мой первый мормон.

– Я поздно ложусь, – заверяю я.

Я задним ходом выезжаю со стоянки и вижу, что в гостиной Дженет зажигаются осветительные приборы. Шторы задернуты, лишь по краям занавески пробивается яркий свет. Из дома доносится музыка – сегодня королевы парковок танцуют под джаз.

Моя мать знает, когда умер мой отец, но отказывается сказать мне.

– Какая разница? Умер и умер, – говорит она.

Но я хочу знать, когда он опочил, чтобы самому не умереть в том же возрасте – боюсь до чертиков. Матери не нравится эта моя навязчивая идея, и поэтому она отказывается сообщать мне информацию о Джеке Таггере-старшем, который вышел из дома, когда мне было три года, и больше уже не возвращался.

– Отчего он умер? – Этот вопрос я задавал матери не один раз.

– Умер и умер, – обычно отвечает она. – И перестань трястись по этому поводу – это просто смешно.

Мать сохранила только одну фотографию, на которой есть мой отец. Он высокий, у него песочного цвета волосы; на фото он без рубашки и, на мой взгляд, светится здоровьем. Он обнимает мою мать загорелой рукой. Они щурятся от полуденного солнца на пляже в Клируотер – там они жили в то время. Я тоже есть на снимке – крепко сплю в коляске справа от отца.

Однажды я спросил мать, как отец зарабатывал на жизнь, и она ответила: «Плохо. В этом и была проблема». На фото ему лет двадцать пять – тридцать. Это значит, будь он жив по сей день, ему исполнилось бы по меньшей мере шестьдесят восемь, а может, даже семьдесят три. Но он умер – мать не стала бы лгать.

После того как Джек-старший слинял, жизнь для нас не остановилась. Мать как каторжная работала секретарем в суде, но у нее всегда оставалось время для меня и для общения. И хотя она серьезно встречалась с несколькими мужчинами, замуж вышла только после того, как я окончил школу. Я поступил в колледж, потом стал работать в газете и редко думал об отце, пока много лет спустя меня не перевели в раздел Смертей «Юнион-Реджистер». Вот тогда-то у меня и появился нездоровый интерес к смерти; к своей собственной, в частности. Поэтому я позвонил матери в Неаполь, штат Флорида (куда они с моим отчимом переехали, потому что для гольфиста там рай земной), и спросил, жив ли еще мой отец.

– Нет, – спокойно ответила она.

– Когда он умер?

– Почему тебя это интересует?

– Просто так, – сказал я.

– Я точно не уверена, когда это случилось, Джек.

– Мам, пожалуйста. Вспомни.

– Это не важно. Умер и умер.

– Как это случилось? Что-то наследственное?

– Ради бога, неужели ты думаешь, что я бы тебе не сказала! – воскликнула она. – А теперь давай, пожалуйста, сменим тему. Это случилось много лет назад.

– Но, мам…

– Джек!

Много лет назад. Это меня подкосило. Когда мать говорит «много лет назад», она имеет в виду по крайней мере лет двадцать – из чего, согласно моим расчетам, следует, что, когда отец умер, ему было не больше пятидесяти трех, а может, даже всего… Вот это был вопрос, от которого сводило кишки и яйца.

Тридцать пять? Сорок? Сорок шесть?

Однажды я раскрыл карты и спросил у матери:

– Он был старше или младше меня, когда умер?

– Оставь это свое нездоровое любопытство, – попеняла она.

– Да ладно, мам. Старше или моложе?

Как же мне хотелось, чтобы она сказала «моложе», потому что это означало бы, что я счастливо перескочил через рубеж. Пронесло!

– Какая разница, Джек? Когда Господь призывает нас, мы идем к Нему. Очевидно, твоего отца Он призвал.

– Ему было за сорок? Да или нет? Или ему было столько, сколько сейчас мне, и ты боишься в этом признаться?

– Джек, эта работа плохо на тебя влияет. Может, тебе писать о чем-нибудь пожизнерадостнее? Делать обзор ресторанов, например?

Иногда я ночей не сплю из-за того, что не знаю, как и когда умер мой отец. Разговаривая с матерью, я все время пытаюсь выудить у нее подробности – потому она так редко мне и звонит.

– Просто скажи мне, – попросил я ее недавно, – он умер от естественных причин?

– Разумеется, – утешила она. – Смерть всегда наступает от естественных причин.

Это я уже слышал.

– Если человек падает с двадцатого этажа, – продолжила мать, – абсолютно естественно, что он умирает. То же самое, если человек ляжет на рельсы перед поездом. Или если молния ударит в него на тринадцатом грине…

– Ладно-ладно, я понял.

– Сердце не бьется, легкие не дышат, мозг отключается. Конец.

– Настоящая поэзия, мам. Можно я вставлю это в твой некролог?

И вот сегодня, пока я жду звонка Дженет Траш, я решаюсь попробовать еще раз. Мать снимает трубку на первом гудке.

– Привет, – говорит она. – Я думала, это Дэйв. Дэйв – это мой отчим. Иногда он допоздна играет в покер.

– Знаешь, я у тебя кое-что хотел спросить, – начинаю я.

– О господи, ты опять за свое.

– Послушай, ты можешь не говорить, что именно случилось и когда и была ли это авария, или сердечный приступ, или эмболия…

– Джек, ты меня беспокоишь.

– …я просто хочу узнать, – не сдаюсь я, – как ты об этом узнала. Ну то есть он же все эти годы отсутствовал. Вы что, общались?

– Нет!

– Может, он звонил или писал?

– Ни разу, – заявляет она. – Впрочем, я на это и не рассчитывала.

– Так как же ты узнала, что он умер? От его родных? От полиции? Кто тебе позвонил?

– Тебе завтра лететь на самолете? Да? – спрашивает мать.

– И что с того?

– Ты всегда сам не свой, когда тебе нужно куда-нибудь ехать.

– Это неправда. – Я кривлю душой, и мама это знает.

– Если это тебе поможет, то успокойся, твой отец погиб не в авиакатастрофе. Куда, кстати, тебя посылают на этот раз?

– На Багамы.

– Бедный ребенок, – говорит мама. – Меня бы кто-нибудь послал на Багамы.

– Я собираюсь взглянуть на отчет о вскрытии. Хочешь присоединиться?

– Фу!

– Полечу на гидроплане. Сядем прямо в гавани Нассау.

– Самолет, гидроплан – не переживай. Твой отец сыграл в ящик не от этого.

– Разве я не имею права знать?

Мать смеется:

– Возможно, нам с тобой стоит сходить на «Салли Джесси».[38]38
  Популярное ток-шоу американской радио– и телеведущей Салли Джесси Рафаэл (р. 1935), в котором обсуждаются, помимо прочего, острые семейные проблемы.


[Закрыть] Посмотрим, кто больше понравится публике.

– Я тебе говорил, что каждый месяц прохожу медосмотр? С головы до пят?

– Это немного слишком, Джек. Каждый месяц?

– И я имею в виду полный медосмотр.

– Теперь я понимаю, почему Анна тебя бросила, – говорит мать. – Ты сходишь с ума.

Как будто я нуждаюсь в напоминании.

– Кто был в тот раз? Стивен Крейн?[39]39
  Стивен Крейн (1871–1900) – американский поэт и прозаик.


[Закрыть]

Я бормочу:

– Скотт Фицджеральд.

– Точно! – восклицает мать.

Когда меня только перевели в раздел Смертей, мне было сорок четыре – столько же, сколько Фицджеральду, когда он умер. И я не мог выкинуть эту мысль из головы, не мог спать, не мог об этом не говорить – а ведь я даже не поклонник «Великого Гэтсби».

Анна пыталась помочь, но скоро поняла, что это бесполезно. И тогда она ушла. Едва мне стукнуло сорок пять, наваждение покинуло меня – но Анна так и не вернулась. Сначала Фицджеральд, сказала она, потом еще какая-нибудь мертвая знаменитость – каждый год одно и то же. Мне часто хочется позвонить ей и сказать, что я чувствую себя намного лучше в свои сорок шесть, несмотря на богатый урожай дохлых знаменитостей.

– Анна не похожа на Зельду,[40]40
  Зельда Фицджеральд (урожденная Сейер, 1900–1948) – жена американского писателя Скотта Фицджеральда (1896–1940), автора романа «Великий Гэтсби».


[Закрыть] – продолжает мать. – Анна была взрослой. Мне она нравилась. Дочь ее, конечно, не подарок, но Анна мне нравилась.

– Мне тоже, мам.

– Это все твоя богомерзкая работа – каждый день писать об умерших. Как тут не свихнуться?

– Но мне уже лучше. Правда.

– Тогда зачем ты звонишь с этими вопросами, Джек?

– Извини.

– Ты мог бы перейти в спортивную рубрику. Писать про Ассоциацию профессиональных гольфистов. Или даже про Женскую ассоциацию профессиональных гольфистов – познакомился бы с хорошей девушкой на турнире.

– Я только хочу спросить, – спокойно говорю я, – откуда ты узнала про смерть отца? Просто это странно, раз ты говоришь, что не видела его и не общалась с ним все эти годы… Откуда ты узнала, мам?

Мать испускает свой фирменный вздох:

– Ты правда хочешь знать?

– Да.

– Предупреждаю: здесь есть доля иронии.

– Давай, не тяни уж. Я сижу.

– Я узнала об этом из газеты, Джек, – говорит она. – Они напечатали некролог.

9

В брюхе гидроплана жарко. Пахнет бензином, машинным маслом и потом, мы обмахиваемся журналами.

Я нервничаю меньше обычного: мне нравится идея самолета, который может плавать. Это разумно.

– Я никогда не летала на таких штуковинах, – сквозь шум двигателей доносятся слова Дженет Траш.

Она сидит от меня через проход; на ней желтый пуловер без рукавов, обрезанные джинсы, сандалии и развесистая панамка. Она будто уже на островах.

Я смотрю в иллюминатор на синюю ленту Гольфстрима за нами. Впереди прозрачные воды искрятся сапфирами. Дженет наклоняется ближе:

– Мне здесь нравится. Я часто приезжала к Джимми – пока он не подцепил Клио.

– Она себе оставит дом на Эксуме? – Я практически кричу.

– Кто знает, – пожимает плечами Дженет. Она надевает те же самые дешевые очки, что были на ней вчера, когда она изображала Риту, «королеву парковки».[41]41
  Аллюзия на песню «Битлз» «Красотка Рита» («Lovely Rita») с альбома «Оркестр Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера» («Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band», 1967).


[Закрыть]

– Эй, Джек, – говорит она, – а мой брат оставил завещание?

– Ты меня спрашиваешь?

– Ты же пишешь статью.

Гидроплан весело скачет по волнам и пристраивается в кильватер лайнера, заходящего в гавань Нассау. Мы беспрепятственно проходим таможню, прыгаем в такси и едем через большой мост к полицейскому управлению в центре города. Я уже позвонил туда и удостоверился, что сержант Уимс сегодня на службе – но это не означает, что он будет торчать там целый день, дабы поприветствовать нас на землях Содружества. Я предупреждаю Дженет, что нам, возможно, придется ждать, но она решительна и спокойна. Я понимаю, что она волнуется, лишь по тому, как она запихивает в рот пластинки жвачки, одну за другой.

– Либо жвачка, либо «Кэмел», – говорит она.

Невероятно, но сержант Картрайт Уимс на месте. Молодой парень, вежливый, и выправка отличная. На столе безупречный порядок. Я называюсь сам, затем представляю Дженет как «сестру покойного».

Ему жаль, говорит Уимс, что с ее братом случилось такое несчастье. На что Дженет просит:

– Джек, расскажи ему, зачем мы здесь.

– Разумеется. Мы по поводу вскрытия.

Уимс скрещивает руки на груди и изображает вежливый интерес.

– На самом деле, – говорю я, – у нас есть основания полагать, что вскрытие не проводилось.

– Почему вы так думаете? – спрашивает сержант.

– Потому что на теле не было швов.

– Ах вот оно что. – Уимс подается вперед и открывает папку, лежащую перед ним на столе. Внутри – полицейский отчет об утоплении Джеймса Брэдли Стомарти. – Когда вы говорите о вскрытии, – говорит Уимс, бегло просматривая документы в папке, – вы, конечно, имеете в виду то, как проводят его в Штатах. Судебно-медицинская экспертиза, так сказать. – Он улыбается, а затем поднимает глаза. – А здесь, на Багамах, у нас нет ни средств, ни людей, чтобы проводить каждое вскрытие по всем правилам. К сожалению.

Британский акценту него куда сильнее, чем у большинства местных жителей, – судя по всему, учился в Лондоне.

– Могу я поинтересоваться: вы пользуетесь услугами патологоанатомов?

– Когда это возможно, мистер Таггер, – отвечает Уимс. – Но, как вы знаете, у нас в Содружестве более семи сотен островов, раскиданных на достаточно большой территории. Иногда нам удается быстро привлечь квалифицированного патологоанатома, но иногда – нет.

Он поворачивается к Дженет и тихо произносит:

– Видите ли, у нас жаркий климат и часто возникают проблемы – я бы не хотел вдаваться в подробности, мисс Траш, – но у нас часто возникают трудности с хранением останков жертв несчастных случаев, подобных этому. На некоторых отдаленных островах кондиционеры – это предметы роскоши. Поставки льда весьма ограниченны – и я опять-таки хотел бы обойтись без подробностей, но нам нередко приходится хранить тела в холодильниках для рыбы.

Блокнота я не достаю: сержант Уимс ни слова больше не вымолвит, если увидит, что я записываю. Копы везде одинаковы.

– А как же мой брат? – спрашивает Дженет сквозь ком жвачки. – Вот дерьмо, только не говорите мне, что вы засунули его в ящик с рыбой. – Она сняла очки и панамку, но обрезанные джинсы игнорировать трудно, хотя Уимс старается. Он переводит взгляд на папку.

– В случае с мистером Стомарти нам удалось довольно быстро достать тело и перевезти сюда, в Нассау. Но дело в том, – говорит он, – что мы были стеснены в средствах. В тот день, когда с вашим братом произошло несчастье, во Фрипорте произошла ужасная авария. Водный мотоцикл врезался в лодку – два туриста погибли. И наш ведущий патологоанатом немедленно был направлен туда.

– Так кто же работал над моим братом? – спрашивает Дженет.

– Доктор Сойер. Уинстон Сойер. Очень образованный человек.

– Можно нам с ним поговорить? – встреваю я.

– Разумеется. Если он согласится. – Тон сержанта призван напомнить мне, что иностранные журналисты в Нассау не пользуются ни малейшим влиянием. И доктор Сойер вправе послать меня ко всем чертям.

Тут Дженет подает голос:

– Можно мне получить копию полицейского рапорта?

Она все-таки вспомнила, слава богу.

И вот тут сержант Уимс занервничал. Он начинает ерзать на стуле, как будто у него еж в заднице.

– Ну, мне сначала надо…

– Это же мой брат, в конце концов, – обрывает его Дженет. – В посольстве сказали, что я имею право.

Прекрасно. Не зря мы репетировали. Разумеется, ни в каком посольстве мы не были.

– Конечно, конечно. – Уимс в спешке начинает перечитывать отчет, как будто собирается вычеркнуть половину по пути к ксероксу. Он медленно встает из-за стола (все еще читая) и говорит: – Сейчас вернусь, мисс Траш. Одну минуту.

Как только он уходит, я победно подмигиваю Дженет.

Молодой сержант возвращается, она забирает у него отчет и пробегает глазами. Мы с Уимсом храним неловкое молчание. Затем Дженет складывает документ и сует в сумку. Вся в слезах, она встает и просит ее извинить. Это не притворство.

Я жду пару секунд, потом говорю Уимсу:

– Ей нелегко с этим смириться.

– Да, понимаю.

– Вы уверены, что это был несчастный случай?

Он убежденно кивает:

– У нас есть показания обоих свидетелей, миссис Стомарти и мистера Бёрнса, если я правильно запомнил имена. Детали сошлись, – говорит Уимс. – Боюсь, ее брат потерял ориентацию на глубине и не смог вернуться на яхту. Такое случается даже с опытными дайверами, поверьте мне. Если бы вы знали, как часто это происходит…

– А вам не показалось странным, что мистер Стомарти не бросил свой акваланг и не попытался всплыть на поверхность?

Уимс откидывается на спинку стула и цедит сквозь зубы:

– Признаться, нет, мистер Таггер. Некоторые люди ждут до последнего. Другие впадают в панику. Такие трагедии происходят из-за помутнения рассудка.

Неожиданно резкий тон сержанта говорит о том, что он от меня уже устал.

Я встаю и благодарю его за то, что он любезно уделил нам время.

– Кстати, а кто допрашивал миссис Стомарти?

– Я.

– На яхте?

– Да, но позже. Когда они уже пришвартовались в Чаб-Кэй.

– А она не говорила ничего такого про свое дурное предчувствие в то утро? Или про то, что она умоляла мужа не нырять к обломкам самолета?

Уимс скептически качает головой:

– Нет, не говорила. Я бы наверняка запомнил.

– А она не упоминала, что мистер Стомарти неважно себя чувствовал?

Уимс заинтригован:

– В каком смысле неважно?

– Пищевое отравление, – поясняю я. – Отравился рыбной похлебкой.

Уимс фыркает от смеха и встает:

– Нет, мистер Таггер. Откуда вы это взяли?

– Почему вы смеетесь?

– Именно это ела миссис Стомарти, когда я задавал ей вопросы на яхте, – говорит он. – Рыбную похлебку. Она даже мне предложила тарелочку.

Доктор Сойер согласился принять нас через два часа, и чтобы убить время, мы с Дженет заказываем коктейли с ромом и рыбные сэндвичи в уличном кафе в квартале от Бэй-стрит. Как-то само собой разговор переходит на тему смерти, и оказывается, что на сей счет у нас абсолютно разные философии. Дженет говорит, что верит в реинкарнацию и именно это помогло ей не сломаться после смерти Джимми. Если в двух словах, она считает, что ее брат вернется в этот мир в обличье дельфина или, возможно, Лабрадора.

Я же, в свою очередь, верю, что смерть – это конец пути. Никуда от нее не деться, она едет с тобой в одном поезде.

– А жизнь после смерти? – вопрошает Дженет.

– Не жди от меня откровений! – говорю я. – Хотя…

– Ты веришь в рай?

– Если судить по тому, что я о нем читал, скука там просто смертная. Честно говоря, твоя идея с реинкарнацией мне куда больше нравится. Только один минус – с моим везением я в следующей жизни буду Ширли Маклейн.[42]42
  Ширли Маклейн (р. 1934) – американская театральная и киноактриса.


[Закрыть]

– Не смейся.

– Или кефалью.

– Это еще что? – спрашивает она.

– Рыбка, чей смысл жизни заключается в том, чтобы стать кормом более крупной и голодной рыбины.

– Джек, ты не понимаешь. Как мне объяснили, не важно, что с тобой произойдет на земле, главное – твоя душа остается целой и невредимой. Будь ты хоть рыбой, хоть бабочкой.

Я возмущенно хрумкаю огурцом.

– Вот, скажем, я превращусь в омара…

– Давай не будем больше говорить об этом.

– И в день открытия сезона охоты на омаров какой-нибудь ныряльщик, пуская пузыри, наколет меня на гарпун. Ты хочешь сказать, я ничего не почувствую? Даже если мою вкусную красную задницу положат в кипящую кастрюлю, моя душа будет в полном порядке? Ты по-честному так считаешь?

– Принесите счет, пожалуйста.

Доктору Уинстону Сойеру восемьдесят семь лет – столько же было Жаку-Иву Кусто, когда он умер.

– Я пгинял больше новогожденных, чем любой дгугой вгач на Багамах, – заявляет он нам с порога.

Мы с Дженет были готовы к этой новости: приемная ломилась от беременных женщин.

– Мы здесь по поводу моего брата, – говорит Дженет.

– А, – кивает доктор Сойер. И продолжает кивать: – Ну да, ну да.

Дженет беспомощно смотрит на меня. Я стараюсь запомнить каждую деталь этой сцены на тот случай, если мне придется об этом писать.

– Американец, который умер во время погружения, – напоминаю я доктору Сойеру, – на прошлой неделе в Чаб-Кэй.

– А, – приветливо улыбается доктор. У него потрясающие зубы – ровные и ослепительно белые.

– Возможно, нам нужен другой доктор Сойер, – говорю я.

– Понимаю ваше замешательство, – говорит он, – но я завегяю вас, что я весьма компетентный вгач, весьма компетентный. Иногда полиция пгосит меня им помочь, я ведь уже говорил, что у меня за плечами годы, годы пгактики.

Я спрашиваю, почему на теле брата Дженет не было швов.

– Швов? – сонно моргает доктор.

– Ну да, швов, которые обычно остаются после вскрытия, – подсказываю я. – Которыми зашивают грудную клетку.

Дженет вздыхает. Краска сходит с ее лица. Она достает изо рта жвачку и кидает ее в мусорное ведро.

Доктор Уинстон Сойер поднимает вверх костлявый палец цвета тикового дерева:

– Вы говогите «вскгытие», что ж, должен вам сказать, сэг, – и вам, мадам, – что во вскгытии не было надобности. Поэтому нет и швов! Полицейские попгосили меня, как они иногда пгосят в подобных случаях, ведь у меня за плечами годы, годы пгактики…

Голос доктора затихает; он сгибает и разгибает поднятый палец.

– Продолжайте, – прошу я. – Вас попросила полиция…

Доктор Сойер вздергивает подбородок: