Текст книги "Клинический случай"

Автор книги: Карл Хайасен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

4

Когда я начал работать в этой газете, мне исполнилось сорок – ровно столько же было Джеку Лондону, когда он умер. Сейчас мне сорок шесть. Президент Кеннеди умер в сорок шесть. И Джордж Оруэлл тоже.

Профессиональная привычка авторов некрологов – запоминать возраст, в котором сыграли в ящик знаменитости, и непроизвольно отмечать эти вехи на собственном жизненном пути. Не могу отучиться.

Я не жирный наркоман с плохим пищеварением, поэтому мне не светит загнуться на унитазе, как, например, случилось с Элвисом. Мои шансы стать жертвой политического заказного убийства тоже весьма невелики – я слишком мелкая сошка, чтобы ради меня тратиться на профессионального снайпера. И тем не менее мой сорок шестой день рождения принес целый букет иррациональных волнений, отголоски которых не стихают вот уже одиннадцать месяцев. Если уж смерти удалось подкосить таких колоссов, как Элвис и Джон Ф. Кеннеди, то раздавить такую козявку, как я, ей раз плюнуть.

Подразумевается, что я дрожу при мысли о безвременной кончине потому, что так ничего и не добился в жизни. В моем возрасте Элвис был Королем, Кеннеди – лидером свободного мира. А я – я сижу в закусочной в Беккервилле, читаю в газете некролог почившего музыканта, некролог, который я, видимо, состряпал из рук вон плохо. Хотя место ему отвели хорошее: первая страница раздела Городские Новости, верхняя часть полосы. К статье прилагается совсем свежий снимок покойного, сделанный «Рейтер»: загорелый Джимми улыбается в камеру на благотворительном барбекю в пользу фонда «Спасите рифы». Даже заголовок не подкачал: «Экс-рокер умирает в результате несчастного случая на Багамах». (Кстати, Джеймс Брэдли Стомарти отошел в мир иной в том же возрасте, что Деннис Уилсон[19]19
  Деннис Уилсон (1944–1983) – американский поп-музыкант, участник группы «Бич Бойз».


[Закрыть] и Джон Кеннеди-младший.)

Дженет Траш – кто же еще? – садится напротив меня и говорит:

– Прежде всего, я никому не позволяю звать меня Джен.

– Договорились.

– Согласна на Дженет. Мой бывший муж однажды назвал меня Джен, и я воткнула ему вилку в бедренную артерию.

Я осторожничаю: не начинаю выспрашивать подробности ее замужества.

– Итак, Дженет, какую конкретно лапшу вы имели в виду?

– Клио соврала насчет своего альбома – «Треснувшее сердце» или как его там. Джимми его не продюсировал.

На носу у Дженет веснушки и солнечные очки «Вэйфарер»; у нее непослушные пепельные волосы, а в ушах огромные зеленые серьги, напоминающие рождественские украшения. Одета она в светлый топ без бретелек и узкие джинсы. Она выглядит лет на пять моложе своего брата.

– Откуда вы знаете, что он не продюсировал альбом? – интересуюсь я.

– Во-первых, Джимми сказал бы мне, а во-вторых, он был слишком занят работой над своим собственным новым альбомом.

– Погодите-погодите. – Я вытаскиваю ручку и блокнот.

– Да я даже не знала, что Клио работает над альбомом. Брат ни слова об этом не говорил.

– Когда вы беседовали с ним последний раз?

– В день его смерти. – Дженет дует на свой кофе, и ее очки запотевают.

– Он звонил вам с островов? Она кивает:

– Я сама не могу ему звонить. Если она рядом. Клио мои звонки бесят.

В отличие от вдовы, Дженет говорит о покойном брате в настоящем времени, поэтому я начинаю ей верить. Я записываю все, что она говорит, хотя понимаю, что информация мне уже вряд ли когда-нибудь пригодится. Некролог – скоропортящийся товар.

Кроме того, это всего лишь ее слова против слов Клио.

– Она даже не упомянула его новый альбом? – недоумевает Дженет.

– Ни единого намека.

– Вот мразь. – Ее голос дрогнул. Она замирает, так и не поднеся чашку с кофе ко рту.

– Она сказала, что Джимми не собирался возвращаться в музыкальный бизнес, пока не встретил ее, – говорю я.

– И вы ей поверили?

– А почему нет? Он не выпустил ни единого альбома со времен «Стоматозника». Если бы вы мне перезвонили вчера, статья получилась бы совсем иной.

Как это низко – сваливать вину за искажение фактов на скорбящую родственницу. Но Дженет, кажется, не обиделась.

– К вашему сведению, – говорит она, – мой брат работал над этим альбомом четыре года. Может, даже пять.

Меня слегка мутит. Какой-нибудь музыкальный журналист наверняка знает о незаконченном альбоме Джимми Стомы, и эту новость он красиво преподаст в другой газете. Я мог бы написать об этом свою статью, если бы вдова Джимми потрудилась поставить меня в известность.

– Вы что-то переменились в лице, мистер Таггер. Пончик несвежий?

– Зовите меня Джек. Почему Клио недолюбливает вас?

– Потому что я вижу ее насквозь, – слабо улыбается Дженет. – Теперь и вы тоже увидели.

Я провожаю сестру Джимми до ее машины; это старая черная «миата». Скорее уж крысиное дерьмо поедет, чем эта колымага. На мой немой вопрос Дженет отвечает:

– Я врезалась в «скорую». – И затем добавляет: – Не бойтесь. Не нарочно.

Я говорю ей, что у меня есть еще один вопрос, самый тяжелый:

– Вы уверены, что ваш брат действительно мертв? Некоторое время она смотрит на меня.

– Хорошо, что вы спросили, – наконец говорит она. – Давайте-ка прокатимся.

Морг всего в двух кварталах от автомагистрали. Здание как две капли воды похоже на все остальные похоронные заведения Америки: колонны, кирпичный фасад и аккуратная живая изгородь.

Я ненавижу морги. Я пишу о смерти – и с меня этого достаточно, но если уж выбирать, я скорее отправлюсь на место убийства бензопилой, чем в похоронную контору.

– Когда вы мне звонили вчера, – говорит Дженет, – я была здесь.

Нам приходится вылезать из ее машины через крышу, потому что смятые двери заклинило.

– Значит, вы уже видели тело? – спрашиваю я.

– Ага.

– Что ж, придется поверить вам на слово, что Джимми мертв.

Дженет снимает солнечные очки, и я вижу, что она много плакала.

– Этому вас учат на факультете журналистики? – спрашивает она. – Верить любому бреду, который услышите? А что, если я вру?

– Вы не врете, – возражаю я, старый матерый журналюга.

Я вхожу за ней внутрь. Какой-то тип, источающий аромат тухлых гардений и похожий на торговца подержанной мебелью, бесшумно скользит по коридору, но, увидев Дженет, резко отскакивает в сторону – очевидно, они уже успели пообщаться.

– Ну что, уже поджарили моего братца?

– Простите? – Тип выдавливает такую улыбку, как будто у него несварение желудка.

– Кремация, Эллис. Припоминаете?

– Еще целый час.

– Отлично, – кивает Дженет. – Я хочу еще раз взглянуть на него.

Эллис, управляющий похоронным бюро, украдкой смотрит на меня. Я знаю этот взгляд – он думает, что я из полиции. Возможно, все дело в моем галстуке: ему самое место в коллекции Джека Уэбба.[20]20
  Джек Уэбб (1920–1982) – американский актер, исполнитель роли детектива Джо Фрайди в популярном телесериале 50-х гг. «Сети зла» («Dragnet»).


[Закрыть]

Эллис спрашивает:

– Что-то случилось?

Дженет, не дрогнув, отвечает:

– Это барабанщик из первой группы Джимми. Он специально прилетел с Гавайев.

Эллис облегченно вздыхает. Мы следуем за ним по коридору до двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Слава богу, это не крематорий.

В комнате рядочком стоят четыре деревянных гроба на каталках. Во Флориде каждый труп бальзамируют и кладут в гроб, даже если ему ничего не светит, кроме кремации. Просто у нас есть такой закон – вероятно, его придумали специально для владельцев похоронных бюро. Дженет показывает на светлый ореховый гроб с оранжевой биркой, прицепленной на одну из ручек.

– Билет в печку, – поясняет она.

Эллис угодливо открывает верхнюю половину крышки… и мы лицезреем Джимми Стому.

Учитывая его состояние, выглядит он сногсшибательно. Даже лучше, признаюсь вам, чем на обложках некоторых своих альбомов. Он такой худой и подтянутый – ни за что не догадаться, что в свое время он был потяжелее «Мясного Рулета».[21]21
  «Мясной Рулет» («Meat Loaf») – псевдоним американского рок-певца и актера Марвина Ли Аден (р. 1947), известного своими габаритами.


[Закрыть]

Джеймс Брэдли Стомарти возлежит перед нами в дорогущем прикиде: черном как смоль пиджаке от Армани поверх белой шелковой рубашки, застегнутой на все пуговицы. В ухе сверкает бриллиант. Его стриженые каштановые волосы, подернутые серебром, блестят от мусса. С него должен брать пример каждый покойный рок-музыкант.

Его сестра подходит поближе к гробу, и я ловлю себя на мысли: нам всем повезло, что его тело выловили так быстро. Эллис, похоронный тип, несомненно, со мной согласен: еще один день в компании акул под жарким багамским солнцем – и Джимми понадобился бы закрытый гроб.

Очень плотно закрытый.

– Вы неплохо над ним поработали, – говорю я Эллису, потому что именно это сказал бы придурковатый барабанщик, дружок Джимми.

– Спасибо, – кивает Эллис. А затем добавляет для Дженет: – Он был очень красивый мужчина.

– Да. Джек? – Она манит меня пальцем.

Я прошу Эллиса оставить нас наедине, и он с хорошо отрепетированным достоинством пятится вон из комнаты. Я знаю, он вернется позже – проверить, не испортили ли мы его Рождество, сперев раньше его серьгу у Джимми из уха.

– Бриллианты ведь не горят, – шепчу я на ухо Дженет.

– Пусть Клио об этом думает. Она выбирала гардероб, – отмахивается Дженет, и от этого нравится мне еще больше.

– Что ж, выглядит неплохо. Он, я имею в виду.

– Да, – отзывается она.

Мы стоим рядышком у гроба. Теперь, когда я лично убедился, что Джимми Стома мертв, мне становится не по себе. Я борюсь с желанием немедленно удрать из морга. От трупа пахнет дорогим одеколоном; точно так же пахло от парня, с которым я столкнулся у лифта, когда выходил от вдовы Джимми. Я уверен, это любимый запах Клио. Бедняга, наверное, вспыхнет как факел, когда его сунут в печку.

– Что вы знаете о вскрытиях, Джек? – говорит Дженет.

– Перестаньте. Давай уйдем отсюда.

– Вы когда-нибудь присутствовали при вскрытии?

– Да, – отвечаю я. Несколько раз.

– Они потрошат тело, да? – продолжает Дженет. – Я видела передачу по «Дискавери» – они вынимают все органы и взвешивают. Даже мозг.

Теперь она склоняется над гробом, ее лицо в паре дюймов от лица ее покойного брата. Я стараюсь дышать глубоко, чтобы не грохнуться в обморок.

– Удивительно, – замечает она, – как им удалось его снова собрать. По виду и не скажешь. Правда, Джек?

– Да, не скажешь.

– Что ж, возможно, на островах это делают как-то иначе.

– Скорее всего, – говорю я.

– Хммм, – бормочет Дженет, что-то пристально разглядывая.

Примерно через три минуты кислорода в комнате не остается – я его весь высосал. Пора уходить. Я не хочу задохнуться в парах одеколона покойника.

– Давайте это сделаем, – говорю я.

– Что?

– Вы прекрасно меня поняли.

Дженет отходит от гроба:

– Хорошо, приступайте.

Дрожащими руками я вожусь с пуговицами, расстегиваю сверху вниз. Глупо, но я пытаюсь расстегнуть его шелковую рубашку так, чтобы она не помялась, – как будто в крематории кто-то обратит на это внимание.

Готово. На загорелой груди музыканта под выгоревшими до золотистого цвета волосами я вижу скандально известную татуировку Джимми, она занимает все пространство от груди до пупа: обнаженная пышнотелая блондинка, а вокруг нее кольцами обвилась анаконда с фаллосом вместо головы. Смерть не повредила это произведение искусства.

Но мое внимание привлекает кое-что другое.

– Странно, – бубню я себе под нос.

Сестра музыканта трогает меня за рукав.

– Джек, – шепчет она, – где швы от вскрытия?

Интересный вопрос.

5

Я никогда не попал бы на работу в «Юнион-Реджистер», если бы не олух с поросячьими глазками и немытой шеей по имени Оррин Ван Гелдер.

Он был выборным председателем городской комиссии в округе Гэдсден, Флорида, где занимался тем, что сплавлял мультимиллионные правительственные контракты своим приятелям в обмен на звонкую монету.

К счастью для меня, Ван Гелдер был крайне тупоголовым мошенником.

В то время как он беззаботно проворачивал свои темные делишки, я писал о событиях в округе Гэдсден для одной местной газетенки. Не буду скромничать, именно мое смелое расследование позволило припереть к стенке коррумпированного председателя – так и написал мой редактор, выставляя мою кандидатуру на получение крупной журналистской премии.

Но, по правде говоря, я вывел Оррина Ван Гелдера на чистую воду, просто вовремя сняв телефонную трубку и услышав: «Тут один политик гребаный требует откат».

Голос принадлежал Уолтеру Даббу, который продавал автобусы для инвалидов. Округ Гэдсден как раз собирался закупить штук пятнадцать таких машин; все признавали, что это будет дорогостоящее приобретение. Поступили заявки от четырех конкурирующих фирм.

Вскоре после этого Уолтер Дабб, который продал больше автобусов для инвалидов, чем кто-либо на всем Юге, получил от миссис Оррин Ван Гелдер приглашение на обед. За те тридцать лет с гаком, что мистер Дабб продавал транспортные средства муниципальным властям, он не раз становился мишенью чиновников, но Оррин Ван Гелдер стал первым, кто использовал в качестве парламентера свою жену.

– Послушай, Уолт, – сказала Памела Ван Гелдер, когда подали запеченных крабов, – даже если твоя заявка не будет самой выгодной, Оррин позаботится о том, чтобы округ купил твои автобусы, именно твои. Его доля – пять процентов.

– Доля?

Миссис Ван Гелдер улыбнулась:

– Называй как хочешь.

– Я называю это «ободрать как липку», – сказал Уолтер Дабб.

Жена председателя даже не моргнула.

– Мой муж разумный человек. Он согласится на сотню кусков плюс один мини-вэнчик «додж» с электроподъемником.

– Черта с два!

– Это для матери Оррина, – пояснила Памела Ван Гелдер.

– Она инвалид? – сочувственно спросил Уолтер Дабб.

– Нет, она просто жирная корова. Не может затащить свою огромную задницу на лестницу.

Автобусный контракт тянул на три миллиона с мелочью, поэтому Даббу нашлось о чем подумать. Дабб не возражал против разумных поборов, но жадность Ван Гелдера его возмутила. В субботу утром Уолтер позвонил в газету, чтобы заложить председателя. Редактор, занятый своими делами, оборвал его на полуслове и перевел звонок на меня. Я взял трубку только потому, что думал, будто звонит моя подружка – объяснить, почему она так долго торчит в Ванкувере (сколько, в конце концов, времени нужно, чтобы сняться в рекламе колготок?). Кстати, она так и не вернулась.

Выслушав историю Уолтера Дабба, я сделал пару звонков. В следующую среду вечером председатель Гелдер и его сообщница и по совместительству жена ужинали с Уолтером Даббом и человеком по имени Джордж Паннини, которого Дабб весьма убедительно представил как вице-президента отдела по переоборудованию автобусов. На самом деле мистер Паннини работал федеральным агентом и был укомплектован пистолетом и диктофоном.

Я сидел за соседним столиком в компании фотографа, который незаметно делал снимки через мое левое плечо. Оррин Ван Гелдер, у которого аппетит был как у глиста, заказал мясо на кости, крабов, дюжину устриц, большую тарелку картофельного супа и жареную луковицу размером с мяч для софтбола. На следующий день я подробно описал это чревоугодие в своей статье, не забыв и о преступлении. Из-за шума в ресторане подслушивать было трудно, но пробелы в разговоре были успешно заполнены записью, сделанной ФБР.

Арест был произведен в мужском туалете, где агент Паннини соблазнил Ван Гелдера авансом в размере $ 25 000. Правосудие свершилось над писсуаром: с наличными в одной руке и членом в другой Ван Гелдер был арестован за взяточничество.

Это был грандиозный скандал. Моя подпись не сходила с первой полосы целую неделю – этот рекорд мне по сей день не удалось побить. Более того, интенсивное муссирование в прессе вывело на свет божий еще трех бизнесменов, к которым председатель тоже пытался найти подход. Все они были, мягко говоря, расстроены, и каждый согласился дать интервью, в том числе и тот парень, что продал аэропорту округа самоочищающиеся туалеты за 1,7 миллиона долларов. Оказалось, что Ван Гелдер настоял на том, чтобы в дополнение к его обычной таксе в его личной ванной установили сортир последней модели. Позже последнее слово техники дало сбой в работе как раз в тот момент, когда на нем заседал сам председатель, – гейзер дезинфицирующих средств ударил из сантехнических глубин и отбелил мошонку и обе половины чиновничьей задницы.

Ясное дело, эта история стала золотой жилой. Оррин Ван Гелдер, опасаясь, как бы полиция не разнюхала про него чего похуже, признал себя виновным и отправился на девятнадцать месяцев в тюрьму Талладега. А я получил ту самую журналистскую премию, переехал в город покрупнее и устроился в газету поприличней, где неплохо работал, пока не начались мои черные деньки.

Так-то вот.

Дженет высаживает меня у закусочной.

Я говорю ей, что сделаю пару звонков и разузнаю насчет так называемого «вскрытия» ее брата. Она не слушает.

– Черт, чуть не забыла! – восклицает она.

– Эй, куда вы?

Она жмет на тормоза:

– Обратно в похоронное бюро. У меня есть кое-что для Джимми. Вещица, которую он мне подарил.

– Могу я поинтересоваться, что за вещица?

Она тянется на заднее сиденье и достает белый бумажный пакет. Открывает его, и я вижу настоящее сокровище – долгоиграющую грампластинку на 33 оборота. Обложка выцвела, и с одного края ее явно пожевал щенок. Я улыбаюсь, потому что узнаю пластинку – «Тихий парад».[22]22
  «Тихий парад» («The Soft Rarade», 1969) – альбом американской рок-группы «Дорз». Джим Моррисон (1943–1971) – основатель и лидер группы.


[Закрыть]

– 1969 год, – говорю я.

– Джимми обожал «Дорз». Это его любимая – он подарил ее мне на день рождения. – Дженет смотрит на фотографию группы на обратной стороне и спрашивает: – Сколько было Моррисону, когда он умер?

Можете спорить на свою бессмертную душу, что я знаю ответ:

– Двадцать семь.

– Джимми говорил мне, где это случилось, но я забыла.

– В ванной. Дженет смеется:

– Нет, я имела в виду – где, то есть в каком городе? Теперь смеемся мы оба.

– В Париже, – говорю я. Дженет обрывает смех:

– Теперь вспомнила. Брат ездил на могилу. Послушайте, мне надо ехать, хочу успеть, пока они не разожгли погребальный костер или как его там.

– Вы положите пластинку в гроб?

– Ага. – Она аккуратно убирает ее обратно в пакет. – Просто я чувствую, что должна что-то сделать. Клио не узнает.

– Дженет, вы не думаете, что нам надо сообщить кому-нибудь о том, что мы обнаружили? Возможно, еще не поздно…

– Не знаю. – Она мрачно пожимает плечами. – Я ничего не знаю, кроме того, что Джимми мертв.

И она уносится прочь, визжа покрышками.

А через пару секунд я уже в телефонной будке и разговариваю со своим приятелем Питом, экспертом из Окружного центра судебной экспертизы. Когда я сообщаю ему, что на Джеймсе Брэдли Стомарти отсутствуют швы от вскрытия, он невесело усмехается:

– Вечно сложности, когда человек умирает за границей. От всех этих международных соглашений можно с ума сойти. Кроме того, все просто из кожи вон лезут, чтобы шовчики вышли поаккуратней.

– И что мне делать?

– Постарайся отложить кремацию, – предлагает он. – Можешь получить распоряжение суда, только для этого тебе нужно найти родственников покойного.

– Сестра подойдет?

– Идеально. Пусть звонит в офис прокурора штата, чтобы там ей нашли судью. Судья быстренько пошлет своего представителя в похоронную контору, потому что если парня запихнут в печь…

– Adios.[23]23
  Прощай (исп.).


[Закрыть]

– Именно, Джек. Пиши пропало.

Затем я звоню Рику Таркингтону, государственному прокурору, который когда-то помог мне со статьей о мафиозных разборках в обмен на билеты на концерт Спрингстина.[24]24
  Брюс Спрингстин (р. 1949) – американский рок-музыкант.


[Закрыть] Он любит рок, а значит, должен помнить «Джимми и Блудливых Юнцов».

Не повезло. Угрюмая и неприветливая секретарша Рика говорит, что он берет показания и его нельзя прерывать.

– Но это срочно, – умоляю я. – Не могли бы вы передать ему кое-что?

– Не сегодня, сэр. Сегодня я рано ухожу – иду к врачу.

– Да? Надеюсь, что-то серьезное?

Дженет Траш – мой последний шанс. Покалеченная «миата» все еще стоит на парковке, когда я возвращаюсь в похоронное бюро. Я быстро нахожу Дженет – она в числе других скорбящих у открытого гроба в пропахшей лавандой часовне. Согласно поминальным карточкам, которые выдают у входа, усопшего зовут Юджин Марвин Брандт, он 1918 года рождения.

Дженет стоит рядом с гладиолусами и тюльпанами, в своем топе она здесь белая ворона. Она беседует с энергичной пожилой дамой в черных вдовьих одеждах.

– Герти, познакомьтесь, это Джек, – говорит Дженет. – Джек, это миссис Герти Брандт. Вдова Джина.

Джина?

– Спасибо, что пришли. – Герти пожимает мне руку. Глаза ее сухи, и она прекрасно владеет собой, из чего я заключаю, что ее муж долго болел и смерть стала для них обоих избавлением. Или он был жалким придурком, и она рада наконец от него избавиться.

Герти интересуется:

– Откуда вы знали моего Джина?

– По работе, – вру я. – Это было много лет назад, но он произвел на меня неизгладимое впечатление.

– Да, он такой, – гордо улыбается Герти. Она указывает на гроб: – Видели его? Над ним хорошо потрудились.

– Он выглядит таким спокойным, – встревает Дженет. – И красивым, – прибавляет она и подмигивает.

Герти расцветает от удовольствия:

– Подойдите, Джек, взгляните.

И вот я, как полный идиот, с восхищением таращусь на труп абсолютно незнакомого человека. Похоже, Юджин Марвин Брандт предстанет пред вратами рая в любимом наряде для гольфа, включая спортивные тапочки. Дженет встает со мной рядом и сжимает мою руку.

– А вам палец в рот не клади, – шепчет она.

– А у вас, сестра покойного, весьма извращенный ум.

– Я не хотела быть одна.

– Поэтому нашли себе зрелище?

– Здесь все такие милые, – оправдывается она. – И старичок очень симпатичный, не согласны?

Дженет кивает в сторону почившего навеки мистера Брандта:

– Угадайте, чем он зарабатывал себе на жизнь.

– Нам надо поговорить.

– Катетерами. Он ими торговал.

– Я бы сам догадался, со второй попытки.

– И еще кучей разных медицинских принадлежностей, – добавляет Дженет.

В этой комнате тоже быстро заканчивается кислород. Я шумно втягиваю воздух и хватаюсь за край гроба.

– Рак, – говорит Дженет Траш. – Если вам интересно.

– Теперь мы можем идти?

– Рак приставательной железы.

– Предстательной. – Мой голос сух и трескуч. Интересно, возможно ли с медицинской точки зрения задохнуться от запаха увядших цветов.

Дженет говорит:

– Однажды у меня под мышкой нашли жиряк.

– Вы хотите сказать – желвак.

– Все одно. Главное, он оказался доброкачественным. Но все равно я испугалась до чертиков – что-то там выросло у меня под мышкой!

Ее слова доносятся до меня как из бочки. Я в любую минуту могу потерять сознание. Без шуток, сейчас я рухну лицом вниз прямо на бездыханного продавца катетеров, облаченного в костюм и тапочки для гольфа.

– Джек, вы как-то побледнели.

Дженет решительно берет меня за руку и ведет к двери – на свежий воздух. Мы сидим на траве под большим оливковым деревом рядом с заболоченным прудиком. Я медленно ложусь на спину и закрываю глаза. Два трупа за день, Иисусе сладчайший!

Под легкое дуновение ветерка я прихожу в себя еще примерно целый час, а может, и дольше. Сознание возвращается, когда в моей правой руке оказывается холодная банка колы. Я рывком сажусь и пью, от пузырьков щиплет глаза. Дженет сидит рядом по-турецки. Возле нее лежит белый бумажный пакет – пустой.

– Вы это сделали, – говорю я, показывая на пакет.

– Что?

– «Тихий парад».

Уверен, что где-то на небесах Джимми сейчас улыбается.

Дженет двумя пальцами касается моего лба:

– Господи, да вы в холодном поту.

– Да уж, такая я тряпка, – признаю я. – Вид старого доброго, но мертвого Джина меня доконал. Старина Джин принарядился в преддверии вечного блаженства.

– Пейте. Вам станет лучше.

И действительно, мне полегчало. Я беру ее за руку и веду обратно в похоронное бюро.

– Послушайте, я все выяснил. Как сестра Джимми вы вправе отложить кремацию. Надо получить судебный ордер, – говорю я ей. – Вы ближайшая родственница, вы можете потребовать нормального вскрытия.

– Нет, Джек… – Дженет высвобождает свою руку, когда мы входим внутрь.

– А пока нам надо пригрозить молодому Эллису карой небесной. Убедить его, что вы подадите в суд, если он проведет кремацию сегодня…

– Нет, – упорствует Дженет. Она грустная и усталая, прижимает к груди пустой бумажный пакет. – Джек, уже слишком поздно.

– О чем вы говорите?

– Я туда вернулась, пока вы спали. В ту комнату, – поясняет она. – И его не было. Уже слишком поздно.

– Ч-черт.

– Именно.

Я приваливаюсь к кадке с премиленьким пластмассовым рододендроном.

– Но как же альбом? Я думал, вы положите его внутрь…

– Я опоздала. Поэтому выкинула его в пруд… Все равно это была глупая затея, – говорит Дженет. – Я хочу сказать, ведь пластинка была виниловая. Она бы растеклась к чертовой матери прямо по его костям.

Думаю, Джимми не стал бы возражать.

– Ладно, – произносит она, шмыгнув носом. – Пошли отсюда.

– Минутку.

Я вижу, как Эллис сидит один в своем закутке, жадными ручонками настукивая циферки на калькуляторе. Оставив Дженет, я заглядываю в его дверь.

Эллис быстро отворачивается и одновременно откатывается на стуле к стене.

– Чем могу служить? – бросает он через плечо.

– Красивая сережка, говнюк. Но на мистере Стомарти она смотрелась лучше.

Эллис закрывает рукой правое ухо в тщетной попытке сокрыть украденный бриллиант.

– Я не понимаю, о чем вы, – пищит он. – Вас что, не учили стучаться перед тем, как войти?