Текст книги "Карл Густав Маннергейм. Мемуары"

Автор книги: Карл Густав Эмиль Маннергейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

В конце ноября 1914 года я посетил командующего нашим армейским корпусом генерала Безобразова, с которым был хорошо знаком. Его пессимистический взгляд на ситуацию чрезвычайно удивил меня. «Скоро нам придётся драться просто дубинами», – предсказывал он. Временами поступление боеприпасов было действительно скудным, нас призывали экономно расходовать заряды, в особенности – беречь артиллерийские снаряды. До сих пор считалось, что причиной этого были затруднения в доставке боеприпасов. От генерала я услышал, что в действительности всё обстояло несколько иначе. Он мне объяснил много разных вещей. Оказалось, резервы мирного времени истощены, а промышленность, которой не хватало сырья, техники и специалистов, не в состоянии быстро удовлетворить потребности, соответствующие военной обстановке. Мобилизационные планы для промышленности не были разработаны вовремя. Поскольку Франция и Англия ещё не успели провести мобилизацию своей промышленности, то наша армия в течение долгого времени не будет получать помощь от союзников.

Нехватка артиллерийских снарядов начала чувствоваться уже через шесть недель после начала войны. Артиллерия с первых дней имела решающее значение в боевых действиях, а пехота привыкла к её поддержке. Когда эта поддержка начала ослабевать, стали расти потери, что, в свою очередь, пагубно отразилось на боевом духе, особенно если учесть, что у пехоты тоже появились затруднения с оружием и боеприпасами.

Даже боеспособные части вызывали обеспокоенность. В мирное время к подготовке кадров относились легкомысленно, в итоге армия отправилась на войну, имея в каждой отдельной роте, батарее или эскадроне не более трёх-четырёх боевых офицеров. В первые месяцы войны потери среди активных офицеров были значительными, поэтому нехватка командного состава очень быстро стала просто вопиющей. То же самое касалось и унтер-офицеров. Вакансии заполнялись офицерами и унтер-офицерами из резервистов, компетенция которых вызывала большие сомнения. Людские потери были неожиданно большими – имелись полки, личный состав которых насчитывал не более 400 человек. Большая часть армейских подразделений оказалась в плену. Нехватка вооружения осложняла комплектацию фронтовых соединений, и, несмотря на огромные людские резервы, формирование новых войсковых частей сталкивалось с большими затруднениями. Такова была русская армия в конце 1914 и начале 1915 годов.

Совсем неудивительно, что за удачным контрнаступлением русских войск в Польше последовал ответный удар. К концу года австрийцы, в свою очередь, нанесли контрудар в Галиции и заставили русскую армию отступить на 70 километров от Кракова в восточном направлении. Когда же немцы одновременно начали готовить наступление в Восточной Пруссии, то для выдвинувшейся далеко на запад русской группировки создалась угрожающая ситуация. Поэтому группировка получила приказ отойти на 50—100 километров и создать протяжённый фронт по линиям рек Бзура, Равка и Нида. Вскоре начались жестокие морозы. Русская армия встретила их практически без зимнего обмундирования.

В конце февраля 1915 года мой полк присоединился к армейскому корпусу, располагавшемуся в 60 километрах к юго-западу от Самбора. Нас встречал лично генерал Брусилов. Когда полк торжественным маршем прошёл мимо командующего, он пригласил меня в штаб и предложил рассказать о действиях полка в Польше. Затем генерал спросил о моих планах. Я ответил, что хотел бы остаться в полку, – ходили слухи, будто бы его скоро преобразуют в дивизию. Если что-нибудь будет зависеть от него, сказал генерал Брусилов, то вопрос решится положительно. На этом мы расстались.

Вечером, едва мы со штабом сели за обеденный стол, я получил от командующего армией телеграмму: мне предлагалось занять место командира 12-й кавалерийской дивизии. Прежний командир – генерал Каледин – выбыл из строя по причине ранения. Мне было тяжело оставлять полк. Я командовал этим подразделением уже второй год и сроднился с ним – мы сообща выносили все тяготы службы и опасности войны. Прежде чем штаб закончил обед, пришла вторая телеграмма того же содержания. Я решил дать ответ лично и поехал к генералу Брусилову. Поблагодарив командующего за доверие, я попросил у него совета: ведь 12-я кавалерийская дивизия была мне не знакома, и совсем недавно мы говорили с генералом о возможности совсем иного назначения. На это командующий ответил: «Двенадцатая кавалерийская дивизия – это такое соединение, что если его предлагают, то от него не отказываются». Мне не оставалось ничего другого, как согласиться.

В штабе 2-го кавалерийского корпуса, располагавшегося неподалёку от Станислава[4]4
  Ныне Ивано-Франковск. (Прим. ред.)


[Закрыть], я смог получить сведения о создавшейся военной ситуации от моего нового командующего генерала Хана Нахичеванского, который был родом с Кавказа. В феврале сильные морозы и труднопроходимая местность помешали развёртыванию наступления. Ко всему прочему, на нашем южном фланге рвалась вперёд только что созданная немецко-австрийская объединённая армия. Значительные силы противника атаковали слабые русские позиции на Днестре, и всё указывало на то, что скоро начнётся крупное наступление на левом фланге русской группировки в Карпатах. 2-й кавалерийский корпус должен был сдерживать противника на линии между Прутом и Днестром до тех пор, пока на Днестре не будут возведены оборонительные укрепления.

В корпус, помимо 12-й кавалерийской дивизии, входило также отдельное соединение из шести кавказских полков, которое получило название «дикой дивизии». В составе полков имелось немало представителей кавказских народов, освобождённых от всеобщей воинской обязанности. По сути, эти части были сформированы из добровольцев самого разного возраста, и порой можно было видеть отца и сына в одном строю. Офицеры частично были русскими, частично кавказцами, а командовал дивизией брат императора Великий князь Михаил Александрович. Впоследствии, в 1916 году, он был назначен командующим гвардейским кавалерийским корпусом, а позднее – генерал-инспектором кавалерии.

Генерал Хан Нахичеванский обрисовал мне участие 12-й кавалерийской дивизии в захвате Галиции. Хоть мне и пришлось отказаться от хорошего воинского соединения, я склонен был считать, что новое, полученное мною, ничуть не хуже; на мой взгляд, оно было абсолютно подготовлено к военным действиям. Генерал дал ему высшую оценку.

В один из первых апрельских дней мне удалось навести понтонный мост через Днестр и создать на противоположном берегу плацдарм, что заставило противника отвлечь большие силы для обороны. Я безуспешно ждал, когда соседние части начнут артиллерийскую поддержку, – однако, несмотря на приказы, оттуда не было произведено ни единого выстрела. В течение трёх суток мы отражали контратаки противника, после чего я был вынужден отвести свои части назад, за реку. Таким образом, мы не смогли развить успех, потому что части графа Келлера не поддержали нас артиллерией. Командующий объяснил ситуацию тем, что намокший от дождей чернозём Бессарабии не позволил его частям продвигаться вперёд. На самом деле причина неудачи коренилась в плохих отношениях между военачальниками, что зачастую препятствовало их правильному взаимодействию; решающую роль в таких ситуациях играли не тактические соображения, а личные интересы. Я уже наблюдал подобное отношение к моим действиям во время русско-японской войны, и оно стоило большой крови.

Сразу же после прорыва линии Горлице-Тарнув 9-я армия получила приказ начать наступление для поддержки юго-западной группировки с правого фланга. Об этой попытке следует сказать только то, что участок фронта 9-й армии находился слишком далеко и её действия не могли хоть сколько-нибудь повлиять на общую ситуацию. Более практичным было отправить часть 9-й армии на запад, а оставшиеся войска использовать на оборонительных позициях на Днестре. Однако такую возможность нельзя было реализовать из-за перегрузки железных дорог и хаоса на транспорте. 10 мая 9-я армия начала наступление через Днестр.

Я принимал участие в этой операции в качестве командира кавалерийского корпуса, состоявшего из 12-й кавалерийской дивизии, кавалерийского полка, которым я командовал ранее, и двух драгунских полков, переведённых с Дальнего Востока и временно объединённых в одно формирование. Мы переправились через Днестр вблизи города Залещики, прикрывая с левого фланга Сибирский армейский корпус, который продвигался в сторону Коломыи. Австрийцы, начавшие общее отступление, упорно обороняли важнейшие узловые пункты. Во время продвижения передовых частей я и мои ближайшие офицеры вполне могли пасть на поле боя близ городка Заболотова на реке Прут. Мы оказались тут под сильнейшим артиллерийским обстрелом, который стал причиной гибели большого количества офицеров и рядовых. Закрепившись на правом, более высоком берегу Прута, противник имел возможность наблюдать за продвижением наших частей задолго до того, как мы подошли к реке.

В связи с тем, что основные военные действия проходили в верхнем течении Днестра, командование посчитало необходимым перебросить сюда подкрепления с фронта на Буковине. В начале июня моя 12-я дивизия получила приказ выдвинуться западнее села Галич для прикрытия отступления 11-го армейского корпуса и переправы его через Днестр.

Когда нам, по счастливой случайности, также удалось переправиться через Днестр, нашей задачей стало прикрытие 22-го армейского корпуса, отступавшего в сторону Гнилой Липы и переправлявшегося через северные притоки Днестра. При сильной артиллерийской поддержке противник смог навести переправу через Днестр к северо-западу от Галича, тем не менее, мы несколько суток удерживали рубежи – до тех пор, пока все соединения не оказались в безопасности за Гнилой Липой.

Июньские бои наглядно продемонстрировали, насколько развалившейся была армия: за всё это время у меня в подчинении перебывало поочерёдно одиннадцать батальонов, причём боеспособность их раз от разу снижалась, и большая часть солдат не имела винтовок. Мне передавали в подчинение и артиллерийские батареи, но всегда с напоминанием, чтобы я не вводил их в действие одновременно. Снаряды надо было беречь!

10 июля я получил приказ перебросить дивизию приблизительно на сто километров в юго-восточном направлении, в район хорошо известного нам города Залещики. Местность между Прутом и Днестром вновь была занята противником, который переправился через Днестр к югу от города. Меня опять подчинили Хану Нахичеванскому, который передал мне два полка из «дикой дивизии». Моей задачей было уничтожить плацдарм противника на берегу Днестра и ликвидировать вражеский понтонный мост. Эта задача осложнялась тем, что противник успел хорошо окопаться.

Хотя моральный дух кавказских частей был достаточно высоким, качество их обучения и боеспособность оставляли желать лучшего. Я не особенно верил в то, что они способны действовать эффективно, и потому разместил свою дивизию в центре, на самом опасном направлении. Одному из кавказских полков, которым командовал полковник Краснов, я приказал атаковать в конном строю правый фланг отступающих австрийцев, а другой, под командованием полковника Половцева, отправил на левый фланг, чтобы он воспрепятствовал прорыву противника со стороны Днестра. Наступление началось многообещающе, и противник был отброшен. Однако, несмотря на то, что я раз за разом повторял своему левому флангу приказ об атаке, со своего наблюдательного пункта я не видел и намёка на то, чтобы кавказцы начали движение. Их бездеятельность дала противнику возможность перегруппироваться, и в итоге он начал контрнаступление в центре. Ситуация стала непредсказуемой, мне пришлось отвести войска на исходные позиции. В дальнейшем выяснилось, что полковник Краснов просто хотел сохранить своих добровольцев! После сражения Великий князь Михаил Александрович осудил действия бригадного командира. Наше контрнаступление, в ходе которого мы захватили несколько тысяч пленных и большое количество столь необходимого нам оружия, имело хотя бы тот смысл, что противник прекратил продвижение вперёд.

В июле и августе моя дивизия обороняла один из участков Днестра и участвовала в отражении наступления противника через реки Стрыпу и Серет. (Последнюю не надо путать с румынским Сиретом, который впадает в Дунай.) Бои были очень напряжённые, однако продвижение противника на этом участке мы остановили.

В течение лета мой «маньчжурский ревматизм» все чаще напоминал о себе, а к концу августа уже каждый шаг давался мне с трудом. Поддавшись упорным настояниям дивизионного врача, я уехал лечиться на тёплые источники Одессы. Было довольно мучительно находиться вдали от дивизии, но, с другой стороны, я получил хорошую возможность изучить военную и политическую ситуацию, что на фронте мне даже в голову не приходило. Беседы с ранеными и больными офицерами, которые так же, как и я, проходили курс лечения в Одессе, были полезными и интересными.

Картина, которая получилась в итоге, была гораздо более тревожной, чем мне представлялось до сих пор. Хотя гарнизоны и призывные пункты заполняли миллионы мобилизованных, которые коротали время в бездействии и были благодатной почвой для революционной агитации, в то же время армия к концу года потеряла около полумиллиона боеспособных солдат. Во многих дивизиях было всего до двух тысяч штыков. Пополнение по-прежнему представляло серьёзную проблему, поскольку не хватало оружия. Личный состав, прибывающий на фронт, был практически не обучен, так что о его участии в боях говорить не приходилось. Тысячи солдат совершенно не умели обращаться с винтовкой. Нехватка офицеров и унтер-офицеров становилась всё более ощутимой. Единственным светлым пятном был Кавказский фронт, где турки не так давно понесли тяжёлое поражение. Однако те части, благодаря которым эта победа стала возможной, были всё же гораздо больше нужны на основном театре военных действий.

Ситуация со снаряжением была очень тревожной. Все изнашивалось, пропадало или терялось во время боёв и отступлений: винтовки, орудия, телефоны, транспортные средства, полевые кухни и прочая, и прочая – словом, утрачивалась вся та амуниция, которая была столь необходима для войск. Нехватка боеприпасов заставляла предельно их экономить.

С другой стороны, не было и намёков на интенсификацию промышленности. Именно этими обстоятельствами можно объяснить военные успехи Центральных держав – Германии и Австро-Венгрии.

Поражения русских войск разрушили надежды на то, что политика на Балканах повернётся в нужном направлении. Ожидалось, что весной 1915 года к державам Антанты присоединится Румыния, но она этого не сделала, а те силы, основной целью которых был разрыв связей с Россией, победили. Болгария, все более склонявшаяся к Центральным державам, в октябре напала на Сербию.

Общественное мнение в России было, конечно же, очень возбуждено такой ситуацией, поэтому, как всегда, следовало найти козла отпущения. Среди министров, которых в этот период отправили в отставку, был и военный министр генерал Сухомлинов. На самом деле его просто очернили. Сухомлинову, более чем кому-либо другому, вменяли в вину плохую мобилизацию промышленности. Однако эта критика была явно не по адресу. Как я уже говорил ранее, в годы, предшествующие войне, Сухомлинов вполне удачно занимался реорганизацией армии, а то, что промышленное производство оказалось не на высоте, следовало спрашивать, в основном, с финансистов и других деятелей.

В конце августа верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич был назначен главнокомандующим Кавказской армией, а верховным стал лично император. Великий князь был солдатом до кончиков пальцев и прекрасным профессионалом. Он руководил вооружёнными силами твёрдой рукой, и его авторитет был значительным не только в армии, но и вне её. Почти все понимали, что император может быть лишь номинальным главнокомандующим и из-за своего тихого и нетребовательного характера вряд ли завоюет достаточный авторитет и всеобщую популярность в армии. Встав на самой вершине вооружённых сил в столь неудачно выбранное время, Николай II поставил под угрозу само существование своей династии. Императору, по причине отсутствия его в столице, было трудно следить за другими проблемами государства, а этот факт ещё в большей степени обусловил его конечную изоляцию и недееспособность.

Неудачи всё же привели к сильному подъёму патриотических настроений, а это давало надежду, что все здоровые силы, до сей поры невостребованные, объединятся для спасения Отечества. Николай II был окружён советниками, которые не могли ясно представить себе положение в стране, император же хотел править лично, без помощи нации. В начале августа 1914 года он приостановил деятельность Думы, и все государственные вопросы решались посредством правительственных указов. Только в феврале следующего года Дума собралась вновь, но сумела провести всего лишь три заседания, после чего была распущена из-за резкой критики ею правительства. В августе 1915 года деятельность Думы возобновилась: под давлением общественности император в очередной раз дал «добро» собранию народных представителей. Политические фракции, охваченные патриотическими чувствами, образовали так называемый «Прогрессивный блок». В начале сентября он выдвинул программу, в которой содержались требования парламентского правления, политической амнистии, а также ряда других демократических реформ. В ответ на это император вновь приостановил» деятельность Государственной думы. Он зашёл так далеко, что отказался принять председателя Государственной думы Родзянко, который должен был обрисовать положение в стране и просить императора отказаться от запрета Думы. Этот вызов, брошенный народным представителям, дорого обошёлся правящей системе, открыв дорогу такому развитию событий, которое, в конечном счёте, привело к революции.

Промышленные и финансовые круги также представили доказательства своих патриотических настроений. По всей стране создавались промышленные комитеты, целью которых было налаживание работы средних и мелких предприятий, а также крупных государственных производств по выполнению военных заказов. Руководство материальным обеспечением всех военно-промышленных усилий должно было сосредоточиться в руках только что созданного Совета обороны. Хотя эти действия начали сказываться на фронте значительно позднее, результат не остался незамеченным.

Во второй половине сентября 1915 года я вернулся на фронт, где русские армии сражались между Серетом и Днестром за последний плацдарм в Галиции. Противник стремился предотвратить вторжение русских частей в Бессарабию, так как это могло подтолкнуть Румынию к вступлению в войну.

В полосе от границы Подолья до Серета атаки сменялись контратаками.

В этот период я командовал 2-м кавалерийским корпусом, который по обстановке перебрасывали с одного места на другое. В декабре передвижения войск закончились, и армии перешли к позиционной войне. Мою 12-ю кавалерийскую дивизию отвели к городку Гусятин.

После небольшой передышки дивизия получила приказ выдвинуться на 200 километров к северу и занять плацдарм близ города Луцка, где концентрировались войска для весеннего наступления.

Началась энергичная работа. Главной задачей было повышение боеспособности армии. Чтобы решить её, следовало организовать обучение войск и добиться пополнения частей до нормального штатного состава. Увеличились поставки оружия и боеприпасов, поэтому в спокойное зимнее время удалось накопить значительные резервы боеприпасов. Положение несколько улучшилось, но всё же материальное превосходство противника, особенно в артиллерии, было бесспорным. С апреля 1916 года Юго-Западным фронтом стал командовать генерал Брусилов.

Осенью 1915 года в результате успешных действий наших войск численность группировок противника на восточном фронте уменьшилась, но вместе с тем противник усилил оборону за счёт укреплений, на строительство которых не жалели бетона и колючей проволоки. При планировании наступления следовало учитывать, что русской армии впервые придётся преодолевать хорошо укреплённую линию обороны. Мы приступили к необходимым подготовительным мероприятиям, используя опыт, накопленный на фронте во Франции. С немалым напряжением сил на местах прорыва собрали большое количество артиллерии. Центром наступления должен был стать плацдарм близ Луцка, где сконцентрировалось несколько кавалерийских дивизий; перед ними стояла задача нарушить пути сообщения противника на линии Ковель-Владимир-Волынский.

Артиллерийская подготовка, начавшаяся 1 июня, разрушила укрепления противника, и четвёртого числа, немного ранее намеченного срока, войска пошли в наступление. Однако вскоре стало ясно, что армия всё же опоздала со своими планами.

В ночь на 4 июня я находился в своей дивизии, батареи которой принимали участие в артподготовке на плацдарме 32-го армейского корпуса. Из места сосредоточения дивизия конным порядком передислоцировалась в местечко Варковичи, находившееся в двадцати километрах от Дубно, где я должен был ждать приказа о начале атаки. Ближе к вечеру стало известно, что прорыв к северу от Дубно удался. Поэтому я получил приказ спешным образом перебросить дивизию к месту прорыва. В мою задачу входило переправиться через Стырь южнее Луцка и прервать сообщение противника с Владимиром-Волынским. Однако верный момент для использования кавалерии был уже упущен.

Оседлав коней, мы срочно отправились в путь, но ехать пришлось довольно далеко, дорога раскисла под дождями, и до места прорыва мы добрались только к заходу солнца. Нам предстояло в темноте преодолеть на конях глубокие окопы и проволочные заграждения как наших, так и австрийских войск; это было опасно и заняло много времени, особенно по той причине, что артиллерия полностью разрушила австрийские укрепления. Когда передовой отряд справился с этим лабиринтом, появилась новая проблема: карта и местность совершенно не соответствовали друг другу. Деревни были сровнены с землёй, прежние дороги пропали, вместо них появились новые, поэтому ориентироваться оказалось очень сложно. Только к утру наши подразделения собрались в условленном месте по ту сторону фронта.

Не имея никаких сведений о ситуации на фронте, я продвигался строго на запад. Утром мы столкнулись с пехотными частями австрийцев, которые в течение всего дня отходили через Стырь. Поскольку у противника на другом берегу реки были сильные укрепления, переправа через реку казалась безнадёжным предприятием. Поразмыслив, я решил попытаться перейти её вброд у села Торговица, которое располагалось в десяти километрах южнее. Этот брод я знал по императорским учениям, проходившим здесь двадцать пять лет назад.

На следующую ночь не могло быть и речи об отдыхе. С авангардом из гусар Ахтырского полка мы прибыли к Торговице на рассвете 7 июня.

Ожидая прибытия других частей, я отдал приказ артиллерии занять позиции и открыть огонь. Очень быстро мы обнаружили, что на противоположном, обрывистом берегу Стыри имеются сильные батареи противника и оборонительные укрепления пехоты, которые располагались в два «этажа». Здесь также нельзя было переправиться через Стырь без жестокого боя, ввязавшись в который мы понесли бы большие потери и не смогли бы выполнить полученные мною указания. Поэтому я принял решение присоединиться к наступательной операции, которую проводил другой корпус немного южнее. Я проехал туда, чтобы подготовить прибытие основных сил моей дивизии. Однако после многочасовой артиллерийской перестрелки, в которой приняла участие и моя батарея, мы получили приказ о прекращении огня.

У меня по-прежнему не было связи со своим корпусом. Утверждалось, что Луцк, находившийся в 25 километрах к северу, уже захвачен, и я решил попытаться переправиться через реку там. Мы шли всю ночь – четвёртую ночь подряд – и к утру достигли Луцка, который действительно был взят русскими частями.

Генерал Деникин, стрелковая дивизия которого участвовала в захвате города, разъяснил мне ситуацию, как он её понимал. Именно сейчас на западной окраине Луцка шли бои против пехоты противника.

Чтобы нарушить сообщение противника с Владимиром-Волынским в соответствии с полученными мной указаниями, я решил сначала захватить городок Торчин, стоявший на перекрёстке дорог в двадцати километрах западнее Луцка. Этот перекрёсток был очень важен для передвижений нашей пехоты и снабжения частей. Прорвать линию фронта, чтобы углубиться на территорию противника, оказалось очень сложно, жестокие бои продолжались весь день и всю следующую ночь. Это была пятая ночь, когда дивизия не слезала с сёдел, и лошади и люди крайне нуждались в еде и отдыхе. На следующий день мы захватили село Боратынь, что к северу от Тор-чина, а после полуденного отдыха начался бой за Торчин, который длился всю ночь.

Теперь надо было двигаться в глубь территории противника по направлению к Владимиру-Волынскому. Утром 11 июня, ещё до того, как пал Торчин, я сосредоточил свои основные силы приблизительно в десяти километрах от него – напротив небольшого села. Когда Торчин был захвачен, отступающие колонны неприятеля прошли через это село, а следом и моей дивизии удалось прорваться на территорию противника. Мы направились в сторону шоссе, ведущего к Владимиру-Волынскому, чтобы в двадцати километрах от города перерезать его. Эти бои продолжались трое суток.

Между тем австрийцы бросили в бой свои резервы, и сражение достигло апогея. Я получил приказ срочно перебросить дивизию на западную окраину города Киселин для прикрытия передислокации пехотных соединений. Солдаты дивизии были страшно измотаны, лошади – вконец измождены, поэтому быстро перевести её на новые позиции представлялось очень трудной задачей.

Дивизия была уже на полпути к Ковелю. Неподалёку от моей колонны возвышались несколько холмов. Судя по всему, генерал Деникин, дивизию которого мы оставили позади, не видел в них никакого практического смысла. Поскольку генерал не позаботился о захвате высот, я решил сделать это по собственной инициативе. Но стоило моим частям пойти в атаку, как сражение за эти высоты началось буквально со всех сторон. По сведениям, полученным от пленных, мы узнали, что силы, атакованные нами, были передовыми частями немецких войск, переброшенных из Ковеля. Как видно, начали прибывать резервы из Германии. Я позвонил Деникину и предложил ему в течение дня сменить мои части на этих высотах, если он не хочет, чтобы холмы оказались в руках неприятеля. Генерал отказался – он уже начал передислокацию, но в дальнейшем, если высоты ему понадобятся, он всегда сможет захватить их. На что я ответил, что через какое-то время будет очень сложно отбросить немцев назад.

– Где вы видите немцев? – закричал Деникин. – Здесь нет никаких немцев!

Я сухо заметил, что мне легче их видеть, так как я стою прямо перед ними. Этот пример ярко отражает присущее русским командирам желание преуменьшать те обстоятельства, которые по той или иной причине не вписываются в их планы.

Когда мою дивизию с приходом ночи отвели в резерв армейского корпуса, холмы снова оказались в руках немцев. Значение этого факта генерал Деникин осознал уже на следующий день.

Утром генерал Деникин должен был начать наступление. Приказ, отданный мне командиром армейского корпуса, гласил, что дивизия должна в конном строю развивать наступление, начатое генералом. Я лично связался по телефону с генералом Кашталинским и предположил, что подтянувшиеся немецкие части выиграют бой у Деникина. Я осмелился также предложить, чтобы мою дивизию перебросили к болоту между Киселином и Воронцами, откуда резервные части смогли бы атаковать в любом направлении.

– Вы получили мой приказ, генерал?

– Конечно, получил.

– Так выполняйте его! – сказал Кашталинский и отключился.

Во главе основных сил я направился в сторону горящего Киселина – его обстреливала тяжёлая артиллерия немцев. Грохот стоял страшный, «чемоданы» взрывались с ужасающим звуком. Со стороны Воронцов также доносилась громкая артиллерийская перестрелка. Я ещё не успел доехать до Киселина, как ко мне прибыл вестовой от командующего корпусом. В связи с изменением обстановки моей дивизии предписывалось немедленно прибыть в район западнее Воронцов, где противник сильно теснил левый фланг 39-го армейского корпуса. Я не мог не ухмыльнуться, вспоминая реплику генерала Кашталинского: «Так выполняйте его!» Теперь ведь нам нужно было обогнуть болото, и переход занял весь день.

Чтобы обеспечить безопасность нашего продвижения и получить возможность связаться с соседними соединениями, я отправил четыре эскадрона на разведку. К вечеру я прибыл на новое место дислокации. Моим глазам открылась равнина, однообразие которой кое-где нарушалось небольшими красивыми сосновыми рощицами. Местность перед нами была свободна от неприятеля, но на правом фланге раздавалась громкая артиллерийская стрельба. Я поднялся в наблюдательный пункт на ветряной мельнице. Там была телефонная связь с другой мельницей, где располагался командир артиллерии. От него я услышал:

– Наши отступают... немцы их преследуют... они идут цепями буквально по пятам... наши солдаты в ужасе... они бросают оружие, сапоги... бегут изо всех сил... много сотен попало в плен... на правом фланге немцы обходят одну из лесопосадок... на лесной опушке видны лошади... похоже, там готовится контратака... наши наступают на фланге... заходят в тыл немцев... полный успех... противник остановлен... он поворачивается... он бежит... пленные освобождены...

Через несколько секунд я сам увидел, как немцы отступают. Таков был результат хорошо подготовленной контратаки, которую провела одна из моих казачьих сотен под командованием войскового старшины Смирнова. К сожалению, этот успех нельзя было развить: уже настолько стемнело, что, когда мой первый полк добрался до места схватки, он не смог войти в соприкосновение с противником.

Тем же вечером мне позвонил по телефону командующий 39-м корпусом генерал Стельницкий и поблагодарил нас за действия, которые «спасли армейский корпус от полной катастрофы». Таким образом, генерал признал, что ситуация была угрожающей. Победу принёс героизм моих казаков, однако командир пехотной части решил всю славу присвоить себе и отказался подтвердить, что решающую роль сыграли действия войскового старшины Смирнова.

Последовали две недели позиционной войны. В начале июля были произведены некоторые перегруппировки, затем развернулось наступление под Луцком, а в конце месяца весь фронт под командованием генерала Брусилова перешёл в наступление. В Галиции были достигнуты большие успехи, однако в районе Ковеля и Владимира-Волынского, где противник успел возвести сильные укрепления, начались контрнаступления. Бои продолжались до 12 августа.