Текст книги "Карл Густав Маннергейм. Мемуары"

Автор книги: Карл Густав Эмиль Маннергейм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Карл Густав Фон Маннергейм
Мемуары

От издательства

Для наших отцов и дедов это был враг, воевавший против СССР. Для прадедов – опасный смутьян, возглавивший в Финляндии белое движение и изгнавший из страны большевиков. Для ещё более старшего поколения – военачальник, заслуживший высокие награды Российской империи. Для Севера Европы – символ национальной стойкости. Для самой Финляндии – регент, главнокомандующий, президент, борец за независимость.

Карл Густав Эмиль Маннергейм прожил долгую жизнь. Он родился 4 июня 1867 года, а скончался 27 января 1951 года. Из 83 прожитых им лет почти семьдесят был военным. Как пишет сам Маннергейм: «Мне исполнилось 15 лет, когда в 1882 году я поступил в кадетский корпус Финляндии. Я был первым из трёх поколений Маннергеймов, кто посвятил себя военной карьере».

Слово «карьера», выбранное самим автором, неточно отражает суть его жизни. Любому, познакомившемуся с биографией Маннергейма, становится ясно, что он не делал карьеру. Он просто служил своей стране.

Когда Финляндия была в опасности, Маннергейм истово вставал на её защиту. Когда опасность отдалялась, он уходил с высоких постов – всегда добровольно, либо же, как это произошло в конце жизни, по состоянию здоровья. Гордый был человек.

Маннергейм участвовал в крупнейших войнах первой половины века: в русско-японской и Первой мировой (естественно, на стороне России), в войне за независимость Финляндии 1918 г. (против красных), в советско-финляндской войне 1939—1940 гг. (против агрессии Советского Союза), во Второй мировой (на стороне Германии – против СССР).

Когда Маннергейм не воевал, он строил оборону страны. В 1931—1938 годах под его руководством была возведена знаменитая «Линия Маннергейма». Сам военачальник отзывается о ней весьма скромно: «...оборонительная линия, конечно, была, но её образовывали только редкие долговременные пулемётные гнёзда да два десятка выстроенных по моему предложению новых дотов, между которыми были проложены траншеи. Эту позицию народ и назвал „Линией Маннергейма“. Её прочность явилась результатом стойкости и мужества наших солдат, а никак не результатом крепости сооружений».

На самом деле, «Линия Маннергейма» была серьёзной фортификацией, предназначенной для обороны страны от нападения с юго-востока, но характеристика, данная ей Маннергеймом, очень показательна: как и положено настоящему полководцу, он гордится не техникой, а своими сынами – простыми солдатами.

Воспоминания Маннергейма – любопытный документ эпохи. Оценка и трактовка исторических фактов в них зачастую отличаются от общепризнанных, но следует признать, что автор – непосредственный участник событий – имел на это право. В его «Мемуарах» не следует искать красот литературного стиля: язык повествования сух и лаконичен, порой он напоминает военные сводки и, тем не менее, это – живая история, своего рода дневник солдата, который больше фиксирует события, чем окрашивает их. Вместе с тем в текстах приказов главнокомандующего, обращений к армии и народу, которых немало в книге, вдруг прорывается высокий пафос, и становится ясно, что эти строки писались глубоко чувствующим человеком, страдавшим за судьбу своей родины и гордившимся той ролью освободителя, которая выпала на его долю.

«Мемуары» маршала Маннергейма вышли в свет уже после его смерти, в 1952 году, были переведены на многие языки. Теперь эта книга становится достоянием российских читателей. Издательство пошло на значительные сокращения «Мемуаров» – в них очень много деталей и незначительных фактов, которые затруднили бы восприятие книги широкой читательской аудиторией. Однако сохранено главное – пристальное внимание автора к военной истории и политике, личное отношение к тем событиям, участником которых он был.

Часть I

Первые десятилетия офицерской карьеры

Моя служба в царской армии России началась со случая, который оказал решающее влияние на мою жизнь. Я имею в виду отчисление из кадетского корпуса в Финляндии и поступление в Николаевское кавалерийское училище в Петербурге.

В скромных вооружённых силах, которые могло содержать Великое княжество Финляндское после присоединения к Российской империи, кадетский корпус в Хамина занимал особое место. Только в 1878 году был издан закон о всеобщей воинской обязанности, на основе которого, в дополнение к уже ранее существовавшему гвардейскому стрелковому батальону, в 1881 году были созданы ещё восемь стрелковых батальонов и позднее – драгунский полк. На своей родине эти соединения были очень популярны, а в империи финские стрелки многие годы пользовались прекрасной репутацией. Офицеров для этих соединений готовили в авторитетном учебном заведении, которое было основано ещё при шведах, а с 1821 года носило название кадетского корпуса Финляндии. Многие воспитанники корпуса снискали глубокое уважение за служение своей родине. Некоторые после сдачи выпускных экзаменов переходили на гражданскую службу, но основная часть продолжала обучение на трёхлетних специальных курсах для того, чтобы продолжить военную службу в Финляндии или, если они этого хотели, в царской армии, в которой многие бывшие кадеты проявили себя с самой хорошей стороны.

Мне исполнилось 15 лет, когда в 1882 году я поступил в кадетский корпус Финляндии. Я был первым из трёх поколений Маннергеймов, кто посвятил себя военной карьере. Однако в восемнадцатом веке почти все мужчины моего рода выбирали эту карьеру.

Для кадетского корпуса были характерны усердный труд и железная дисциплина. Малейшие отклонения от правил пресекались драконовскими мерами, в первую очередь лишением кадетов свободы. Дисциплина в младших классах зависела также от товарищеского суда, который был создан из учащихся двух старших классов с правом вынесения наказаний. У каждого младшего кадета был также и так называемый опекун, обязанный следить за его учёбой и поведением. Но атмосфера в корпусе была превосходная, а товарищеские отношения, возникшие в ней, оставались крепкими при любых превратностях судьбы.

Специфичность и особое положение вооружённых сил Финляндии, в том числе и кадетского корпуса, оказывали бесспорное влияние на обучение. Преподавательский состав менялся очень редко, и многие наставники отличались оригинальностью. Руководителем корпуса долгие годы был генерал Неовиус, происходивший из очень одарённой семьи, – хороший воспитатель и администратор, отличавшийся, правда, по временам весьма воинственным темпераментом. В сословном представительстве города Хамина он выражал интересы буржуазии, и кадеты прозвали его «буржуйским генералом».

Когда в 1885 году на смену генералу Неовиусу пришёл генерал Карл Энкелль, крутой и строгий солдат, выслужившийся в штабе генерала Скобелева на турецкой войне, в корпусе повеяли ветры перемен. Кадетам пришлось познакомиться с новыми манерами обучения. В результате я в течение двух месяцев не мог сделать и шага за пределы корпуса – причиной тому были небольшие прегрешения и нарушения распорядка, которые, по мнению современных педагогов, можно считать просто пустяками. Этот арест был для меня нетерпимым, и в один из пасхальных вечеров 1886 года я решил пренебречь запретом. Соорудив из своей военной формы очень правдоподобную, на мой взгляд, куклу, я уложил её на койку и отправился в самоволку. Ночевать я пошёл к одному писарю, жившему неподалёку, – его лысина, густая борода и могучий, как из преисподней, бас до сих пор хранятся в моей памяти. Ранним утром следующего дня я спал у него дома на широкой постели, рядом, на ночном столике, стоял стакан молока, и тут корпусной фельдфебель разбудил меня, чтобы отвести обратно в казарму. Кукла на моей постели была обнаружена, и это вызвало большой шум.

Через два дня пришло лаконичное уведомление, что я исключён из корпуса. Никаких объяснений мне представлено не было. Впрочем, я ожидал именно этого и уже принял решение. При прощании я сказал своим друзьям:

– Отправлюсь в Петербург, поступлю в Николаевское кавалерийское училище, а затем стану кавалергардом.

Мои слова вызвали большое оживление. Все хорошо знали, как тяжело было попасть в этот отборный, первый гвардейский кавалерийский полк России. Хотя я тогда и не понимал этого, но предпринятый мною шаг стал решающим для моего будущего: я вырвался из круга тесных родственных связей и получил возможность сделать карьеру в других, более благоприятных условиях.

Моё решение не вызывало никаких сомнений с патриотической точки зрения, поскольку отношения между Россией и автономным Великим княжеством Финляндским в те времена были хорошими. В основе их лежало доверие финнов к России, порождённое освободительными действиями Александра I. После присоединения Финляндии к России в 1809 году император завоевал сердца своих новых подданных монаршей присягой, а ещё через два года – великодушным возвращением Финляндии (несмотря на только что закончившуюся тяжёлую русско-турецкую войну) Выборгской губернии, захваченной Россией во времена Петра Великого. Последователи Александра I уважали его обязательства. Доверие было подорвано позже, когда под давлением русского националистического движения Николай II нарушил императорскую присягу.

Для поступления в Николаевское кавалерийское училище необходимо было сдать университетский экзамен. В течение года я частным образом зубрил университетскую программу в так называемой школе Беек и весной 1887 года сдал экзамены. Помимо всего прочего, требовалось хорошее знание русского языка, чтобы можно было понимать преподаваемые предметы. В кадетском корпусе Финляндии нас, конечно же, обучали русскому языку, но эти занятия были недостаточными, чтобы выучить язык, совершенно отличавшийся от финского и шведского. Для более глубокого изучения языка я отправился летом 1887 года к одному из родственников, капитану и инженеру Э. Ф. Бергенгейму, который занимал большую должность на крупном промышленном предприятии в Харькове, огромном экономическом центре Украины. Моим сердечным другом и хорошим учителем стал один из казаков-кавалеристов – весьма образованный человек, прошедший военное обучение в Петербурге. Именно его стараниями уже осенью я говорил по-русски достаточно хорошо. Но всё же русский язык поначалу давался мне тяжело.

Здание Николаевского кавалерийского училища по сравнению с кадетским корпусом в Хамина производило огромное впечатление: размеры его были гораздо больше, а архитектура – благороднее. Драгунская форма, утверждённая Александром III, представляла собой следующее: высокие сапоги, синие штаны с красными лампасами, чёрная с золотым воротником куртка и головной убор с меховой опушкой и жёстким красным верхом. Несмотря на красоту, эта форма никогда мне не нравилась, впрочем, при выходе в город позволялось надевать другую одежду. В кавалерийском училище, конечно же, царила муштра, принятая в таких учебных заведениях, что сказывалось на отношениях между курсантами. Так, например, было установлено, что «звери» – учащиеся младших классов – не имели права ходить по тем же лестницам, что и учащиеся старших классов, к которым необходимо было обращаться «господин корнет». Дисциплина была ещё более строгой, чем в кадетском корпусе Финляндии.

В кавалерийском училище было очень много прекрасных педагогов. С особой благодарностью я вспоминаю преподавателя тактики полковника Алексеева, серьёзного и требовательного человека, который во время первой мировой войны дослужился до начальника штаба Ставки и даже стал верховным главнокомандующим. Руководителем училища был доброжелательный и очень образованный генерал барон фон Бильдерлинг, впоследствии командующий армией во время русско-японской войны. Обучение было более широким и планомерным, чем в кадетском корпусе, – сказывались хорошая подготовка преподавательских кадров и возможности для практических занятий. Ведь училище могло принимать участие в крупнейших военных учениях драгунских полков.

Большой отпуск я проводил в Финляндии. Всегда было приятно войти в чистый вагон на Финляндском вокзале Петербурга и отправиться, как тогда казалось, в долгое путешествие в Хельсинки. Однако и возвращение тоже было приятным, так как я предвкушал напряжённую работу в полку – я относился к ней с большим рвением и очень ею гордился. К тому же меня ждал мой верный, хотя и весьма строптивый, друг Нёктор, с которым меня связывала первая любовь всадника. Этим воспоминаниям молодости я верен и поныне. Все вещи, имеющие отношение к кавалерии – выбор лошади, объездка, скачки, – по сей день остаются для меня самыми приятными развлечениями.

Несмотря на языковые сложности, мой первый год обучения прошёл достаточно хорошо, а в 1889 году я окончил училище с отличием.

После получения офицерского звания меня постигло большое разочарование. В кавалергардском полку, где офицерское собрание одобрило мою кандидатуру, вакансий не оказалось, поэтому мне пришлось выбирать какой-либо иной полк. Я был вынужден начать свою службу корнетом в 15-м Александрийском драгунском полку, размещавшемся далеко на границе с Германией – в польском городе Калиш. Кавалеристы полка, где все лошади были чёрными, назывались «гусарами-смертниками» – в память о том времени, когда этот полк был гусарским и офицеры носили доломаны чёрного цвета с посеребрёнными галунами. Это было привлекательно для молодого человека, и я ничего не имел против того, что оказался в Польше, – впоследствии я бывал там много раз. Чем больше я узнавал поляков, тем больше их понимал.

Жизнь в приграничном полку была достаточно монотонной, ничего особенного там не происходило. Однако лошади были хорошими, а работы вполне хватало для тех, кто хотел трудиться. Именно трудиться я и хотел – может быть, даже слишком хотел, как считал командир эскадрона. В те времена одной из его обязанностей было приобретение фуража, для этой цели выделялись средства. Чем меньше лошади трудились, тем меньше им требовалось пропитания. Между мной и командиром эскадрона возникла мирная борьба, и вскоре я понял, почему он всё чаще стал приглашать меня на обед.

Таким образом, я оказался в условиях, которые существовали во всех частях царской армии, разбросанной по огромной территории России. Они резко отличались от условий в гвардейских полках и гарнизонах больших городов. Я научился понимать и уважать русскую военную дисциплину, обладавшую многими хорошими качествами. С новобранцами я не испытывал особых проблем, они легко обучались и были очень выносливыми. Если к ним относились по закону и так, как требовало дело, то они привязывались к своему командиру; эти отношения изменились после революции, когда на военную службу пришли простые люди, не признававшие дисциплины.

Прослужив целый год в Александрийском драгунском полку, я получил приятное известие о том, что меня переводят в кавалергарды. Я считал большой честью оказаться в этом полку, почётным командиром которого была сама императрица Мария Фёдоровна. Я мечтал оказаться в Петербурге, где для молодого офицера было намного больше возможностей.

В кавалергардском полку мне доверили обучение новобранцев в первом эскадроне, и я с удовольствием принялся за работу. В отдельные дни конные учения начинались уже в шесть часов утра. В двенадцать часов они прерывались на завтрак, потом занятия продолжались до четырёх или пяти вечера, после чего я был свободен и мог заниматься своими делами. Дежурному офицеру чаще всего приходилось обедать в гордом одиночестве. Через определённые периоды времени устраивались общие полковые обеды, в которых принимали участие и бывшие офицеры. После русско-японской войны в этих обедах гвардейского полка принимал участие Его величество.

Служба в кавалергардском полку полностью отличалась от той, к которой я привык в драгунском полку. Поскольку казармы находились в городе на берегу Невы, то эскадроны очень редко выводились на открытую местность, так что в основном проводились лишь формальные учения и конные занятия в манеже.

Я с сожалением вспоминал лихие занятия на широких просторах в районе города Калиш. Именно поэтому самыми приятными были выезды в лагеря в Красное Село, которые начинались в мае и продолжались все лето. Когда столицу посещали царственные особы и правители зарубежных государств, их обычно привозили в Красное Село – там, в честь высоких гостей устраивали пышные парады и манёвры, которые демонстрировали мощь Российской империи, а нам это давало возможность отвлечься от повседневной лагерной жизни. Однако самым главным в такой жизни кавалергардов были скачки, на которые прибывало все высшее командование и военные представители других стран.

Иногда в зимнее время офицеры кавалергардского полка должны были нести караул в Зимнем дворце. В эти минуты мне казалось, что я прикасаюсь к частичке истории России. Подобные чувства вызывала и историческая военная форма, которую мы должны были носить: мундир из белого сукна с посеребрённым воротником и галунами, плотно облегающие лосины (между прочим, их надо было надевать мокрыми и высушивать на голом теле), блестящие кожаные сапоги. Эти сапоги были гораздо выше колен, и сидеть в них доставляло большое неудобство. Поверх мундира надевался красный вицмундир с Андреевскими звёздами, вышитыми спереди и сзади. Наряд довершала каска, украшенная двуглавым императорским орлом, который мы, офицеры, называли мирным именем «голубь». Было весьма приятно освободиться от всего этого обмундирования, которое приходилось носить в течение целых суток.

Зимний дворец предоставлял офицерам-кавалергардам и более приятные впечатления. Нас приглашали на всевозможные празднества, большие приёмы и так называемые концертные танцы, а также на балы, которые император ежегодно давал для тысяч приглашённых. Раз в году шеф полка императрица Мария Фёдоровна вместе со своим супругом императором Александром III принимала у себя всех офицеров полка. Императрица, дочь датского короля Кристиана IX, всегда с симпатией относилась к Финляндии, и мы, финны, называли её северным женским именем – императрица Дагмар. Позднее, во время путешествий по странам Центральной Европы, я побывал в Дании, и мне представилась возможность выразить своё почтение Её Величеству, которая проводила в этой стране свои последние годы.

Будучи большим поклонником конного спорта, я всегда с воодушевлением принимал участие в скачках с препятствиями, которые организовывались зимой в огромном, вмещавшем весь полк, Михайловском манеже. А когда мой друг князь Белосельский-Белозерский, после посещения Франции, где он познакомился с конным поло, организовал на Крестовом острове в устье Невы клуб поло, я много часов посвятил этому увлекательному виду спорта.

Среди других развлечений самое незабываемое впечатление производило празднование Пасхи, самого крупного праздника глубоко верующей России, который предварялся семинедельным постом. Вершиной этого святого праздника было полночное богослужение в канун Пасхи, оно начиналось с того, что провозглашалось воскрешение Христа, а верующие совершали крёстный ход с зажжёнными восковыми свечами. Люди обнимались и трижды целовались по старинному русскому обычаю. Традиционная пасхальная пища – пасха, куличи и яйца – освящалась священником, а затем начиналась служба. Церковные песнопения исполнялись прекрасными хорами мужчин и мальчиков. Я больше нигде не слышал ничего похожего на могучие русские басы. Офицеры и чиновники были в парадной форме, женщины из общества щеголяли в праздничных нарядах – все, от низших слоёв общества до высших, надевали самое лучшее.

Пасха также знаменовалась всеобщей благотворительностью, когда щедрая русская натура вступала в свои права и все люди, начиная с царя, подносили подарки близким. С этим праздником связывались целые потоки награждений в виде орденов и медалей, а также повышения по службе. В больших городах царило редкостное и тёплое настроение. Все окна были освещены, весь город на ногах; наносились визиты друзьям и знакомым. Роскошные кареты и коляски быстро мчались по улицам, а около входов во дворцы вельмож стояли лакеи в праздничных ливреях с жезлами в руках. Всю неделю гостей принимали в столовых залах и угощали лучшим, что было в доме, и всё это время звонили колокола.

В моей личной жизни в это время произошли перемены: в 1892 году я сочетался браком с госпожой Анастасией Араповой. Её отцом был генерал-майор Николай Арапов, входивший в Свиту Его величества. В прошлом он также был кавалергардом.

В 1894 году скончался могущественный император Александр III, а вскоре в Москве состоялось торжественное коронование Николая II и императрицы Александры Фёдоровны, куда на весь месяц были командированы и все кавалергарды.

Несколькими днями ранее царственная пара прибыла в Кремль из Петровского дворца, находившегося за пределами города. Было очень приятно наблюдать за их прибытием. Перед императором на коне и его блестящей свитой гарцевал первый эскадрон кавалергардов, где я исполнял обязанности командира первого взвода. Обе императрицы ехали в изумительных праздничных экипажах, запряжённых восьмёрками, за ними следовали двадцать карет, запряжённых шестью и четырьмя лошадьми. Балконы над улицами были заполнены празднично одетым народом. Всё выглядело неописуемо красочно и величественно.

То же самое я могу сказать и о самой коронации. Однако это была самая утомительная церемония из тех, в которых мне пришлось участвовать. Я был одним из четырёх кавалергардских офицеров, которые вместе с самыми высокопоставленными лицами государства образовали шпалеры вдоль широкой лестницы, что вела от алтаря к трону на коронационном возвышении. Воздух от ладана был удушающим. С тяжёлым палашом в одной руке и «голубем» в другой мы неподвижно стояли с девяти утра до половины второго дня. Наконец коронация завершилась, и процессия отправилась в сторону царского дворца. В горностаевой мантии, с короной на голове Его величество шествовал под балдахином, который несли генерал-адъютанты государя, а перед ним и следом попарно маршировали четыре кавалергардских офицера с обнажёнными палашами.

Император и императрица в тяжёлых коронационных одеяниях должны были ещё принять участие и в традиционной трапезе, и мне посчастливилось увидеть это событие. На возвышении в красивой Грановитой палате был накрыт стол для царственной пары и вдовствующей императрицы, их обслуживали преимущественно самые высокопоставленные лица двора, люди весьма престарелые. Трясущимися руками они подносили закуски и напитки на царский стол, вокруг которого в почётном карауле стояли офицеры-кавалергарды с обнажёнными палашами. Отойти от стола можно было, только сделав несколько шагов назад, а на скользком паркете это представлялось довольно сложной задачей. То был один из редких случаев, когда высочайшие чины в буквальном смысле собственноручно выполняли свои официальные обязанности. Звучала музыка в исполнении всемирно известных музыкантов.

Однако праздничная коронация получила ужасное продолжение. Через два дня кавалергарды были подняты по тревоге.

Они должны были проскакать почти через всю Москву на Брестский вокзал, находившийся на западной окраине города. Едва эскадроны построились, мимо нас проехала парная коляска с императором и императрицей, лица у них были бледные и серьёзные. Далее следовала свита в том же порядке, что и на коронации. Что случилось, мы пока не знали, но по тому потрясённому виду, который был на лицах безмолвного общества, можно было заключить, что произошло нечто ужасное.

Вскоре случившееся получило своё объяснение. Мимо нас проехал большой караван открытых телег, из-под покрывал свешивались безжизненные руки и ноги. На близлежащем Ходынском поле произошло ужасное несчастье. Толпы людей устремились к палаткам, где раздавали прохладительные напитки и маленькие сувениры. Началась паника, людей сбивали с ног и затаптывали насмерть. Говорили, что погибло около двух тысяч человек.

Катастрофа на Ходынке стала как бы пророчеством для несчастного правления Николая II. Это сравнимо лишь с фейерверком в честь обручения Людовика XVI и Марии Антуанетты, который также привёл к многочисленным жертвам.

Когда в 1901 году командир кавалергардов генерал фон Грюнвальд был назначен главным конюшим дворца, он предложил мне очень интересное назначение в императорские конюшни. Хотя мои дела в кавалергардском полку складывались удачно, я всё же не мог отказаться от соблазна потратить какое-то время на своё пристрастие – лошадей, а в императорских конюшнях их было около двух тысяч! Для бедного молодого офицера также много значили жалованье полковника и собственная квартира в одном из самых престижных районов столицы.

На положительное решение повлияло и то, что в мои официальные обязанности входила также покупка лошадей, для чего надо было совершать длительные поездки за рубеж. Благодаря этим поездкам, одновременно поучительным и приятным, я смог побывать в Германии, Австро-Венгрии, Бельгии и Англии. В одном из коннозаводских племенных хозяйств Венгрии, где я гостил, я встретил своего брата Йохана. Он занимался разведением лошадей на созданном с помощью Швеции коннозаводском хозяйстве, так что увлечение лошадьми, по всей вероятности, было в нашей семье в крови.

Во время одной из поездок в Германию я получил серьёзную травму. Главный конюший Пруссии граф фон Ведель пригласил меня в императорские конюшни в Потсдаме, и там я получил удар в колено от одной из личных лошадей императора. Личный врач императора профессор Бергман сокрушённо качал головой. Коленная чашечка раскололась на пять частей, и нога в колене не могла больше сгибаться, но врач утешал меня: «Хотя вам будет трудно вести вперёд эскадрон, вы всё же прекрасно сможете командовать полком, и ничто не помешает вам стать генералом!» Последовали два месяца вынужденного безделья. Благодаря растираниям и физическим упражнениям колено понемногу поправлялось, хотя оно осталось слабым на всю жизнь. Человек, занимающийся лошадьми, не может избежать таких ударов, но из тех тринадцати случаев, когда я ломал себе кости, это происшествие было самым ужасным.

За несколько дней до возвращения в Петербург я получил приглашение на обед к германскому императору. Хотя я немного и побаивался скользкого паркета из-за своего колена, мне было всё же очень приятно побывать во дворце. Благожелательное отношение императора Вильгельма II к такому молодому офицеру, каким был я, произвело на меня очень сильное впечатление. Его супруга также почтила обед своим присутствием. Императрица появилась буквально за несколько секунд до того, как открылись двери в банкетный зал, перед ней шла главная придворная дама, на которой по дворцовым правилам была длинная чёрная вуаль. Император вёл бойкую беседу, что не мешало ему есть очень быстро, и как только он заканчивал с каким-либо блюдом, у всех остальных тотчас меняли тарелки.

Всё же моей целью была настоящая военная карьера. Вскоре после получения в 1903 году звания ротмистра я написал прошение о переводе меня обратно в армию. Кавалергардский полк вряд ли мог дать мне что-нибудь новое. Мою просьбу удовлетворили, и я получил назначение в Петербургское офицерское кавалерийское училище, где стал командиром так называемого образцового эскадрона. Для меня это была желанная должность, поскольку у командира эскадрона было почти независимое положение, а права и жалованье – как у командира полка.

Офицерское кавалерийское училище представляло собой технико-тактическое учебное заведение, им руководил кавалерийский генерал Брусилов, который и тогда уже был очень известен. Впоследствии генерал Брусилов снискал себе славу на полях первой мировой войны. Он был внимательным, строгим, требовательным к подчинённым руководителем и давал очень хорошие знания. Его военные игры и учения на местности по своим разработкам и исполнению были образцовыми и донельзя интересными.

Мою службу в офицерском кавалерийском училище прервала русско-японская война, на которую я записался добровольцем. Генерал Брусилов не одобрил мой поступок. Он считал совершенно бесполезным участие в такой незначительной войне и уговаривал меня отозвать прошение. Ведь скоро, считал Брусилов, начнётся реальное противоборство, которое, возможно, перерастёт в мировую войну, именно поэтому мне следовало поберечь себя. Однако я не сдался, поскольку прочно решил попробовать свои силы в настоящей войне.

Начало войны для народа России было полной неожиданностью. Но всё же она была логическим продолжением событий того времени, и потому имеет смысл вернуться к ним, чтобы лучше понять современное соперничество между великими державами. С позиций сегодняшнего дня особенно ясно видно, как русские и японцы, за счёт Китая, по очереди стремились подчинить своему влиянию богатейшие районы Дальнего Востока.

В конце девятнадцатого века внешнеполитическое ведомство России возглавлял князь Лобанов-Ростовский, стремившийся стабилизировать политическую ситуацию, как в Европе, так и на Дальнем Востоке. Территориальное расширение Японии, которая оккупировала Южную Маньчжурию, представляло реальную угрозу, и в 1895 году Россия, вместе с Францией и Германией, потребовала восстановления суверенных прав Китая на Маньчжурию. Японские войска были вынуждены покинуть страну и отойти в Корею. Вознаграждением за это стала концессия, по которой Россия получила возможность построить и начать эксплуатацию Южно-Китайской железной дороги – она пролегала через Северную Маньчжурию и соединяла Сибирь с Владивостоком. Однако после того как на посту министра иностранных дел князя Лобанова-Ростовского сменил граф Муравьев, внешняя политика России претерпела крутой поворот.

В 1898 году Китай был принуждён сдать в аренду России сроком на 25 лет конечный пункт Южно-Маньчжурской дороги – город Порт-Артур – для создания там военно-морской базы. Китай должен был также согласиться на присоединение упомянутой линии к только что построенной Южно-Китайской железной дороге. Отношение китайцев к подобному диктату ясно демонстрирует боксёрское восстание 1900 года, которое было направлено против всех иностранных интервентов. Подавление этого восстания дало возможность России полностью оккупировать Маньчжурию. Правительство России пообещало постепенно освободить эту территорию, но, поскольку ничего такого не произошло, Япония заподозрила Россию в разработке планов нападения на Корею. Разногласия усиливались из года в год. Японским нотам не придавалось никакого значения, российское правительство не обратило особого внимания и на то обстоятельство, что в 1902 году Англия, опасаясь вторжения России в Индию, заключила союз с Японией. Россия жила с верой, что дипломатические успехи, легко достигнутые за последние годы, будут сопутствовать ей вечно.