Текст книги "Воззрения и понимания. Попытки понять аспекты русской культуры умом"

Автор книги: Карл Аймермахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Однако вопрос о смысле и цене более или менее систематического изучения текста – не только проблема «непосвященных», но в той же мере касается и самого исследователя. Тем не менее до тех пор, пока систематичность и доказательность научного исследования обладает принципиальным положительным смыслом, дальнейшая детализация исследований, сопровождаемая все большей дифференциацией и абстракцией понятийных систем, встречать препятствий, судя по всему, не будет. Несмотря на это интенсивное понятийно-методологическое развитие, и сегодня сохраняет свое значение та цель, которая впервые была обозначена формалистом Ю.Н. Тыняновым в 1924 г. (правда, его формулировка относится главным образом к стихотворному языку): «анализ специфических изменений значения и смысла слова в зависимости от самой стиховой конструкции»[34]34
  ТыняновЮ.Н. Проблема стихотворного языка. – М., 1965. С. 22.


[Закрыть]. Это почти 50 лет позднее сходным образом было выражено структуралистом Ю.М. Лотманом, правда, было expressis verbis связано им с лежащей в основе этой деятельности общей проблематикой анализа «текста» и «значения»: «Дать общий очерк структуры художественного языка и его отношений к структуре художественного текста, их сходства и отличий от аналогичных лингвистических категорий, то есть объяснить, как художественный текст становится носителем определенной мысли – идеи, как структура текста относится к структуре этой идеи, – такова общая цель, в направлении которой автор надеется сделать хотя бы некоторые шаги»[35]35
  Лотман Ю.М. Структура художественного текста. – M., 1970. С. 11-12.


[Закрыть].

В то время как проблема «стара», поворот к принципиальным основам анализа является у Ю.М. Лотмана (и с еще большей ясностью у других представителей семиотики) специфической чертой русской семиотики; этим отчасти объясняется и определенная абстрактность основного концептуального ядра, проглядывающего сквозь многочисленные подчеркнуто эмпирические и насыщенные конкретным материалом исследования.

Перевод: Сергей Ромашко

Творчество в науке и искусстве.
К вопросу о знаках в различных семиотических системах[36]36
  " Из: Koch W.A. (Hg.). Mechanismen kultureller Entwicklungen. Skizzen zur  Evolution von Sprache und Kultur. – Bochum 1996 (BBS, Bd. 46), 15-22.


[Закрыть]

Явление человеческой креативности нельзя объяснить ни путем его непосредственного наблюдения, ни путем логических умозаключений. По этой причине его анализ требует не только новой формулировки проблемы, но и точного выбора объекта исследования, с помощью которого можно будет изучать креативность. Наиболее уместным кажется рассматривать не саму креативность, а предпосылки творческой деятельности в науке и искусстве. Поскольку общей функцией этих двух сфер человеческой культуры является познание мира, к которому они, впрочем, подходят различным образом, вопрос о предпосылках творчества сводится не только к этим самым подходам, но и к тем методам, которые могут быть в той или иной степени наглядно представлены и классифицированы исходя из их сходств и различий. Однако рассмотрение творческого процесса не должно ограничиваться необходимыми для него условиями и его результатами. Следует также учитывать обстоятельства, которые ограничивают творческую деятельность или даже делают ее невозможной. Интерес, таким образом, состоит не просто в типологическом аспекте знаковых систем с различными проявлениями креативности, а еще и в операциях по преобразованию знаков, которые не требуют особого творческого подхода.

Дальнейший анализ будет базироваться на двух допущениях: во-первых, что человеческую креативность можно рассмотреть (и проанализировать) на материале ее «знаковых» выражений; во-вторых, что имеет место сосуществование или взаимодействие творческой и нетворческой деятельности.

Все перечисленные вопросы и гипотезы теснейшим образом связаны. Поскольку они относятся не к элементарным, а к сложнейшим явлениям, таким как искусство и наука в целом, ответить на них довольно трудно. Количественная характеристика и построенное на ней разграничение этих обширных областей исследования («наука» и «искусство»), а также их раздробление на «художественные» или «научные» тексты принесут немного пользы, так как ключевые структурные и функциональные критерии, различные с семиотической точки зрения, оказываются слишком многогранными, комплексными и потому не в полной мере распознаваемыми и доступными для разбора.

Чтобы немного облегчить задачу в дальнейшем, начнем не с самого сложного, а со сравнительно простого вопроса. Основу для рассмотрения в значительной степени должны составить формальные условия для возникновения знаков и операций с ними в различных семиотических системах («текстах»). Предполагается, что в качестве цели выступает не прояснение всех связанных с этой темой аспектов, а лишь приблизительная формулировка проблемы, на которую следует обратить внимание.

Вот два первых вопроса: какие виды знаков существуют и как образуются связи между знаками различного характера в художественных и научных текстах?

Знаки как элементарные единицы семиотических систем («текстов») можно разделить на три базовых категории по типу их окружения:

1) знаки, или ситуации, в которых присутствует знак;

2) не-знаки (нулевые знаки), или ситуации, в которых нет знака;

3) отсутствующие знаки (минус-знаки), или ситуации, в которых знак потенциально возможен или даже ожидаем, однако в действительности не представлен; знак не реализован и потому отсутствует.

Эти виды знаков, или условия их существования, нуждаются в дополнительном комментарии:

– Кажется очевидным, что знаки и не-знаки (см. выше, пп. 1-2) могут иметь место только в тех случаях, когда их окружение представляет противоположность, то есть является не-знаком (нулевым знаком) или минус-знаком (отсутствующим знаком).

– Должно быть также понятным, что минус-знаки могут появиться только в тех ситуациях, когда для наличия знака есть необходимые условия, но они не реализуются, то есть его отсутствие прямо или косвенно маркировано. Иначе говоря, знака нет не в полном смысле слова: несмотря на свое «отсутствие», он в принципе (то есть в сознании) присутствует. Другая предпосылка для минус-знака – так же, как и для (реализованного) знака, – его вхождение в состав системы знаков («текст»). К не-знаку это условие не относится.

– Всем трем видам знаков свойственно, что они могут быть знаками только в случае внутреннего разграничения, когда они изолируют друг друга и демонстрируют тем самым дискретный, заметно различный характер. Если признак дискретности не выражен эксплицитно, знак становится не-знаком или минус-знаком; если он полностью отсутствует, знак перестает быть знаком вообще.

В дополнение хотел бы напомнить и о следующих аксиомах:

– Бесспорно, что знаки представляют объекты, явления или другие знаки.

– Не поддается также сомнению, что характер репрезентации в определенной степени произволен и при нормальных обстоятельствах регулируется известными механизмами (кодами). Коды формализуют отношение между означающим и означаемым или между знаком и знаком (включая не-знаки), то есть в широком смысле между компонентами системы знаков, а также все методы их репрезентации, включая самореференцию.

Как уже было сказано, при соблюдении нормы репрезентативный статус знаков и сочетаний знаков контролируется общепринятыми механизмами, в противном случае коммуникация была бы затруднена или невозможна. Тем не менее в коммуникативных актах обсуждаемый здесь регулярный характер основополагающих механизмов никогда не выражен на сто процентов. Если же мы имеем дело с правилами, которые – говоря языком формальной логики – устанавливают между знаками и их комбинациями взаимно однозначное соответствие, то они в действительности не делают возможным сам коммуникативный процесс, а лишь управляют сочетанием предложений (высказываний) в четко заданных условиях – отвечают не за передачу информации, а за принятие выбора между «истинно» и «ложно» в логической терминологии. Несмотря на то что каждый вид коммуникации в то же время зависим от более или менее строго установленных кодов, изменения во внешне регламентированном взаимоотношении знаков, не-знаков и минус-знаков не только допустимы, но и часто служат одной из предпосылок для распространения и получения знаний, – разумеется, при условии, что подобные трансформации не приводят к устранению собственно коммуникативной функции.

На этом этапе анализа должны быть наконец сделаны некоторые оговорки и введены дополнительные критерии: использованные обороты более или менее, как правило, при нормальных условиях уже указывают на то, что каждое правило оставляет пространство для отклонений, благодаря которому не каждое нормообразующее ограничение требует беспрекословного соблюдения. Впрочем, это пространство не может быть вовсе лишено рамок и регулирующих механизмов. В отношении упомянутых видов или условий существований знаков можно сделать следующий вывод: в строго регламентированных (хотя не всегда и не обязательно) знаковых сочетаниях (системах знаков) не может возникнуть ничего нового, а может быть повторено только уже известное -возможности создать нечто оригинальное в принципе практически нет. Обобщая, можно сказать так: постоянное исполнение принятых коммуникативных норм связано с минимальным количеством инновационных изменений в механизмах общения и сильно ограниченной способностью к появлению существенно новых точек зрения. По всей видимости, набор закрепленных, упорядоченных коммуникативных форм сопровождается набором определенных возможностей по совершенствованию коммуникативных систем / средств информации («текстов») и мировоззрений. Из этой гипотезы следует, что креативная деятельность возможна только в тех случаях, когда конвенциональные методы описания явлений с помощью знаков в той или иной степени нарушаются. Само нарушение может являться либо заметной модификацией, либо, как в случае радикально новых художественных текстов, попранием почти всех норм.

Два уточняющих замечания к феномену нарушения, чтобы избежать возможных недоразумений:

1. Конечно, каждое отрицание или объявление нормы не-нормой (так же, как при предъявлении минус-знака) всегда прямо или косвенно устанавливает новую норму (и тем самым в принципе новую систему правил). Использование этой возможности -любимый прием многих вдохновленных авангардом художественных и в целом культурных процессов (ср. заявления о бесцельности существующих систем знаков как предпосылки для их переосмысления: «роман мертв, да здравствует роман»; замену знаков жизненными ситуациями в функции знаков в художественных текстах; осознанное смешивание «жизни» и «искусства» и т. д.). Отказ от общепринятых систем знаков и кодов связан в данном случае с созданием абсолютно новых или выдаваемых за таковые. Здесь имеет место перемена, «граница», предшествующая возникновению отдельных неконвенциональных компонентов текстовых систем и способствующая наделению «устаревших» или по-другому использованных знаков, знаковых категорий и кодов новыми функциями, а в крайнем случае – к их превращению в собственную противоположность.

2. Каждое нарушение обнаруживает свой предел там, где оно приводит к полному разрушению дискретности, то есть уничтожению знаков и (разграниченных) систем знаков, в результате чего возникает хаос и знаки как таковые целиком искореняются.

Из сказанного можно сделать следующий вывод: пространство для творческой деятельности возникает на основе в различной степени допустимых нарушений использования знаков и их комбинаций, то есть заметного расширения существующих коммуникативных норм.

Перейдем теперь к наиболее общим условиям, обеспечивающим творческую деятельность с точки зрения знаковых систем. Они касаются воспроизведения, представления и предпосылок креативных идей, которые развивают системы знаков, создают новое мировоззрение или новые миры.

Как мы видели, творчески обусловленное изменение или нарушение принятых знаков или комбинаций знаков может выражаться в различных формах. Не претендуя на завершенность списка, обозначим следующие ситуации:

– нарушение может состоять в попытке создания абсолютно новых знаков вне существующих норм;

– нарушение может заключаться в трансформации репрезентативных свойств общепринятых знаков;

– нарушение может открывать возможности для новых, неконвенциональных принципов сочетания знаков и т. д.

Общим свойством для всех этих нарушений (операций) является изменение обособленного характера знаков, в результате чего возникают новые виды обособленности и новые возможности представления и интерпретации явлений. Другими словами: именно граница, а точнее, смещение границы как между означаемым и означающим, так и между отдельными знаками дает возможность модификации семиотических систем («текстов»). Граница между компонентами знака (его внешней и внутренней стороной), между одинаковыми, схожими и различными знаками, которая c формальной точки зрения обеспечивает их самостоятельность, подразумевает возможность их использования в реализации творческих замыслов и тем самым в оживлении и развитии любых систем знаков.

На этом фоне становится понятным, что креативность как таковая базируется не только на самих знаках, но и, прежде всего, на изменениях границ, характере смещений между дискретными единицами (простыми, комбинированными и удаленными знаками). Таким образом, трансформация границ является непосредственным условием для творческой деятельности. Если границы строго статичны, то существенные инновации невозможны – так же, как и фундаментальное развитие знаков и знаковых систем.

При данном положении дел интересным случаем оказывается привязанная к правилам игра (карточные игры, шахматы и т. д.), где ряд ограничений, с одной стороны, сужает возможности для свободных ходов и инноваций, а с другой – обеспечивает огромное количество разнообразных вариантов развития игры, по всей видимости, ставя ее в промежуточную позицию между нормативной коммуникацией и многоуровневой игрой в искусстве и литературе. Очевидно, что в настольных играх на заднем плане находится более или менее скрыто соблюдаемая система правил, выводящая на передний план максимальный вариативный потенциал. Взаимоотношение безвариантного и многовариантного путей позволяет с большой находчивостью использовать поле возможных ситуаций. Цель при этом состоит не в том, чтобы подвергнуть сомнению существенную основу системы правил и -в крайнем случае – фундаментально изменить функцию игры. Выход за рамки правил и возможных комбинаций исключен – в противном случае он повлек бы за собой создание новой игры с измененными правилами.

Игра в искусстве выглядит по-другому: в ней всегда может быть задействовано перемещение разделительных границ. За исключением некоторых жанров, которые по форме скорее ближе к карточным играм, искусство, как правило, стремится к деавтоматизации общепринятого использования знаков. Сюда относятся все виды художественной игры и все формы использования знаков с особой, художественной функцией. С упомянутыми здесь перемещениями границ связаны произведения с оригинальным текстовым оформлением (например, комедия, трагедия), все специфические текстовые направления (такие жанры, как гротеск, пародия и т. д.), а также смещение и стирание границ между ними, смешивание, наслоение, полное переосмысление и т. д.

Здесь я мог бы рассмотреть почти всю терминологию литературы, искусства и показать на ней, какого рода отказ от традиции (подвержение сомнению, внесение неоднозначности, наделение новой функцией или новой интерпретацией) привел к возникновению множества форм, последовавших за самыми различными творческими замыслами.

Коротко можно было бы сформулировать так: изменения в границах дискретных единиц, с одной стороны, открывают возможности, неотъемлемые для творческой деятельности, с другой -предполагают нарушение общепринятых принципов и появление коммуникативных неоднозначностей. При восприятии подобных инноваций смещение границ должно осознаваться или – если этого не происходит – служить основой для придумывания (установления) новых дискретных единиц. В противном случае никаких смысловых и логических цепочек не возникнет. Таким образом, возможность перемещения границ как предпосылка и свойство творческой деятельности не просто является качеством объектов исследования, но и в значительной степени зависит от способности зрителя распознавать знаки, их сочетания и их специфические особенности.

По этой причине недостаточно классифицировать знаки только по их виду и типу сочетаемости. Необходимо учитывать, что они, так же как и тексты, в которых они используются, являются компонентами более крупных систем, то есть других текстов, других знаковых комбинаций и, кроме того, должны рассматриваться как часть обширной области культуры. Проблемы точки зрения наблюдателя и способности вычленять знаки из сложных систем имеют ключевой приоритет при ответе на вопрос о том, как реконструировать творческие процессы, приведшие к созданию текстов.

В данной связи было бы целесообразно проверить (и этому аспекту может быть посвящена более подробная работа), как проявляется критерий изолированности знаков и их комбинаций с одной стороны в изобразительном искусстве, кинематографе и литературе, а с другой стороны – в научном дискурсе: в чем заключаются сходства и в чем – различия?

Что касается разницы искусства и науки в целом, то существенные расхождения между ними очевидны. Грубо говоря, языки объектов и метаязыки отражают абсолютно разное, а степень творческой свободы ограничена в науке заложенным в метаязыках требованием ясности, однозначного использования терминов и строгости выражения мысли, чего нет в художественных системах знаков.

Вопреки этой преобладающей тенденции, которая, в принципе, еще не была исследована детально, почти во всех художественных произведениях и направлениях обнаруживаются тенденции к эксплицитному выражению идей, аргументированной позиции автора и привязке к метаязыку. Научные метаязыки, в свою очередь, также не всегда так строги и однозначны, как того требует научная теория последних десятилетий: в них (речь, конечно, идет прежде всего о гуманитарных дисциплинах) встречаются попытки отхода от требуемого соблюдения узких терминологических рамок. Поэтому неудивительно, а, возможно, даже естественно, что при стремлении к комплексной репрезентации и интерпретации явлений используются формулировки, традиционно свойственные определенным художественным способам изображения и анализа. Если же основное внимание уделяется освещению системных явлений или изучению характера отношений системного и бессистемного (то есть совершенно неинтерпретируемого), то метаязык исследования с большей вероятностью будет выполнять требования общей научной теории.

Предварительно мы можем утверждать: в очень разных по структуре и по задачам системах знаков и их текстовых выражениях имеют место изменения границ, которые, очевидно, связаны с особенностями дискретного характера знаков и со свойствами их трансформаций.

Именно поэтому при дальнейшем изучении креативности я бы предложил заняться вначале вопросом о возможностях творческой деятельности, отталкиваясь от дихотомии «знак – не-знак» и проявлений ее дуалистического характера в различных научных и художественных произведениях.

Перевод: Даниил Бордюгов

Quo vadis?
Размышления о ситуации в литературоведении[37]37
  Из: Знак. Текст. Культура. – М., 2001. С. 157-169. В первоначальном варианте опубликовано: Issues in Slavic Literary and Cultural Theory / Hrsg. von К. Eimermacher, P. Grzybek, G. Witte. – Bochum, 1989. S. XIII-XXIII.


[Закрыть]

Об актуальном состоянии филологии, ее первоначальных и изменившихся с течением времени целях, а также о ее методологических предпосылках задумываются время от времени начиная с прошлого века. Стремление осознать то, что представляется само собой разумеющимся, связано в первую очередь с определением предмета науки, ее отношений с другими дисциплинами, отпочковавшимися от нее или возникшими самостоятельно, или же со степенью точности и адекватности используемой в ней понятийной системы. Выражением сознательной и систематической рефлексии по поводу этих усилий стали теперь уже многочисленные лингвистические и литературоведческие методы и направления, появившиеся в последние десятилетия. Всякий новый научный подход пытался как можно точнее и полнее описать и обобщить в некоторой теории предмет, именуемый языком или литературой, в их специфике и способе существования в универсуме культуры и общества, а также в их связи с психическими и мыслительными возможностями индивидуума, добиваясь этого через новый метаязык или через постановку определенных, до того не пользовавшихся достаточным вниманием проблем. На этом тернистом пути познания одна из наиболее заманчивых и одновременно трудных задач для науки была связана с непокорностью художественных текстов, обусловленной в конечном итоге их сложностью.

Обрисуем же еще раз вкратце общую проблематику и исходную ситуацию. Точно так же, как нельзя представить себе культуру без текстов, как правило, так же трудно представить себе и тексты без комментариев; указания (правила) к составлению текстов, критика текстов и их толкование должны способствовать улучшению их эмоционального и идеологического восприятия. Тексты (в самом широком смысле), в особенности же художественные, представляют собой специфическую форму порождения, сохранения и передачи информации и являются, будучи основой любого вида коммуникации, одной из наиболее существенных составляющих культуры. Не умаляя их центрального значения для культуры, следует признать, что они в то же время оказываются очевидным выражением самого культурного развития. Тем самым они влияют на человека и сопровождают его – независимо от места и времени их создания – в его индивидуальной и коллективной работе сознания.

В качестве специфического, возникшего в ходе длительного развития средства передачи некоторого «содержания» тексты обладают свойствами, которые, с одной стороны, могут рассматриваться как положительные, с другой же – как недостатки. Так, обусловленная ограниченной отображаемостью явлений действительности, опосредуемых знаками, степень открытости или неопределенности текстов является решающей предпосылкой изменения и создания новых знаков, знаковых систем и знаковых моделей (текстов). Принципиально сходное свойство знаков и текстов, которые – по сравнению с действительностью – всегда оказываются лишь «редуцированным отображением», может быть в то же время причиной искаженного понимания знаков и текстов. Причина непонимания – в недостаточно адекватном воссоздании знаков и текстов в процессе восприятия (потеря информации, появление дополнительной информации, изменение информации).

Не в последнюю очередь потенциальная поливалентность (как в положительном, так и в отрицательном смысле) знаков и текстов, которая в литературных текстах может быть намеренно ограничена или же конструктивно расширена с помощью определенных художественных приемов, является причиной возникновения множества вторичных текстовых структур, а также метатекстов самого различного рода: они анализируют и интерпретируют специфический характер знаков, а также их позицию в контексте других знаков. В то время как выходящие за пределы отдельного знака внутритекстовые структуры наделены функцией членения (структурирования) текстов для достижения планируемого воздействия, метатексты наряду с интерпретацией знаков и построенных на их основе (знаковых) моделей (текстов) преследуют и такую цель, как выявление и систематизация универсальных свойств текстов. За этими операциями и целевыми установками скрывается стремление в конечном итоге усовершенствовать наши знания о специфике смыслообразования с помощью текстов, о его эмоциональном, идеологическом и эстетическом воздействии.

В конце концов, не требуется какого-либо специального объяснения того обстоятельства, что интерес исследователя, сконцентрированный на текстах, не ограничивается и не может ограничиваться одними только текстами, а затрагивает тем самым все формы сознания, его формирования и развития, а также культуры в целом. Хотя и не обязательно в столь четко выраженной форме, в принципе так было всегда. Пусть еще отсутствовала универсальная семиотически ориентированная концепция текста, охватывающая явления сознания и культуры, все же тот факт, что тексты – даже понимаемые только как материальный носитель информации – обладают глобальным, тематически не ограниченным характером, с необходимостью делал тексты даже и без концепций такого рода предметом филологии или культурной антропологии. Другая, обусловленная внутренней динамикой науки, тенденция развития привела в конечном итоге к тому, что произошла дополнительная дифференциация и что тексты изучаются и другими, специализированными научными дисциплинами, так что первоначальное проблемное и предметное единство филологии было утеряно. В русле этого развития внутридисциплинарной специализации лежит и возникновение семиотики, однако тут есть одно отличие: она хотя и стремится в своей методологической сфере выделить прежде всего элементарные текстообразующие составляющие и положить их в качестве так называемого семиотического минимума в основу универсальной семиотической теории, однако в противовес тенденции частных филологических дисциплин к специализации семиотика помимо метода, понятийного аппарата и программного определения своего исследовательского подхода занята также поисками пути, который вернул бы нас к общей картине всех видов культурной активности человека. Поэтому наряду с поверхностной структурой текстов семиотика рассматривает и их глубинную структуру, а взаимосвязь различных уровней текста становится центральным предметом исследования. То, что прежде готово было распасться на все более систематически и утонченно разбираемые детали, с точки зрения семиотики и в соответствии с ее притязаниями оказалось наделенным статусом функциональных элементов более крупных структур. Тем самым текстообразующий знак мог изучаться и теоретически обобщаться в своей потенциальной и реальной поливалентности в процессе коммуникации, а также в аспекте его динамического характера в рамках его многообразных трансформаций.

Рассуждения о художественных текстах, их анализе и интерпретации как феномене человеческой культуры имеют долгую традицию в истории филологии последних столетий. Этот процесс, включая функциональное разделение филологии на языкознание и литературоведение, продолжился в ХХ в. и нашел свое выражение во множестве концептуально очень различных попыток описания литературы вообще и литературных произведений в частности, с опорой на новую систематику и методологически как можно более строго построенные специальные языки. Изучение специфики литературы и ее развития в связи с этим оказывается в той же мере важным, как и получение знаний о человеке, его культурной деятельности и мире в его целостности.

Развитие литературоведения по крайней мере с рубежа XIX и ХХ вв. характеризуется рядом тенденций, не получивших соответствующего развития в прошлом веке и обусловленных углубленным рассмотрением литературы как модели психических и социальных структур, а также как коммуникативного средства, специфического в своих технических возможностях. Эти тенденции характеризуются:

a) в том, что касается продолжения ориентированных на содержание аспектов исследования, – попыткой «идеологической» интерпретации литературы как художественного выражения социального развития, стремлением рассматривать ее в качестве анализа якобы действительного состояния социальной и политической ситуации;

b) в качестве реакции и дополнения к систематизации мотивов, к историческим и сравнительным исследованиям – прежде всего более интенсивной рефлексией относительно статуса литературы в аспекте теории и методологии науки (философская значимость литературных текстов, соотношение текста и действительности, аксиоматика и цели литературоведческой деятельности, проблемы герменевтики, эстетики и т. д.);

c) все более сильной потребностью в теории, позволяющей через обобщение полученных результатов или гипотез достигать более объемного понимания изучаемого предмета чтобы противодействовать парцелляции и слишком сильной индивидуализации суждений о литературе;

d) в продолжение и развитие риторической традиции – ясно выраженными, постоянно повторяющимися попытками метаязыкового отражения целостности литературных текстов с помощью систематической терминологии, нацеленной на их специфику.

Как следствие этих тенденций мы наблюдаем:

e) появление все более растущего числа перспектив исследования, находящих отражение – в сочетании с развитием новых параметров исследования и потребностью во все более активной теоретической деятельности – во множестве литературоведческих концепций.

Несмотря на последовательность и линейную направленность подобных параллельных тенденций, не может не впечатлять и не удивлять тот факт, что история литературоведения в ХХ в. в то же самое время характеризуется непоследовательностью, забвением целых теоретических комплексов, фрагментарностью, односторонностью восприятия и переиначиванием, а то и сознательной фальсификацией результатов исследований.

В принципе можно сказать, что конечной целью всех указанных литературоведческих тенденций является совершенствование систематики и теоретического оснащения литературоведения. Однако, несмотря на это, обращает на себя внимание то обстоятельство, что при следовании этой цели развитие может принять направление, противодействующее большей доказательности и более высокому уровню обобщения. Ведь, например, тот, кто хочет добиться успеха новой концепции, часто умаляет ценность других концепций, игнорируя лежащие в их основе целевые установки и аксиоматику, и склонен рассматривать их «извне» или только на поверхностном уровне. В результате рассматриваемая концепция получает лишь видимость настоящей оценки, зато собственные предложения приобретают большую самостоятельность (заметим, что это явление любопытным образом достаточно сходно со стремлением художника быть неповторимым). С этой тенденцией связана и еще одна примечательная черта: постоянное изобретение новых литературоведческих терминов, что должно, по мысли их создателей, сделать определенную область литературоведения достаточно обозримой. При этом, однако, нередко оказываются затемненными явления литературного текста и литературы, прояснение которых и должно быть, собственно, целью исследования. В особенности это происходит в тех случаях, когда новые термины понятны только в рамках определенной концепции и не претендуют на достаточно высокую степень универсальности. То, что представляется мнимым совершенствованием метаязыкового анализа, оказывается в то же время препятствием, преодоление которого требует затрат, не окупаемых получаемым результатом.