Текст книги "Яблони на Марсе (сборник)"

Автор книги: Карина Шаинян

Соавторы: Александр Бачило,Ольга Дорофеева,Сергей Игнатьев,Александра Давыдова,Сергей Фомичев,Тим Скоренко,Владимир Венгловский,Борис Богданов,И. Даль,Полина Кормщикова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

* * *

…Да, до орбиты мы, конечно, не дотянем. Но прямо перед нами черноту Вселенной разрезала белая вертикальная черта – тянущаяся от зенита почти до поверхности планеты! Да, до орбиты – не дотянем. А вот сесть на болтающийся без опоры хвост Копья Марса – можем попробовать! Правда, нужен точный расчет скорости, но тут Зу можно доверять. Только бы хватило топлива…

…Нет, похоже, не хватает. Правда – совсем чуть-чуть. Но – нет: на такой скорости нас размажет по Копью, как птицу по обшивке стартующего челнока. Еще бы чуть-чуть набрать высоты! Тогда скорость снизится…

Зу повернулась ко мне и подмигнула:

– А вот теперь – пошел вон!

Любит она такие шуточки…

* * *

…Все-таки фанаты космоса – народ нервный. Пришлось кое-кого придержать даже силой, чтоб не ломанулись за Зухрой. Толку-то все равно уже не было: она стартовала раньше, и она легче (девчонка, как-никак), значит, маневрировать ей, при равном запасе кислорода во всех скафах, проще. Даже без расчетов – ничуть не сомневаюсь, что она стартовала так рано, как только возможно, и попытка ускориться еще больше за счет снижения орбиты приведет только к реальному риску сгореть в атмосфере Марса.

* * *

…Удобно иметь дело с умниками и умницами: у тебя только еще начинает формироваться мысль, а они ее уже высказывают. Самому можно и не утруждаться!.. Перед тем как катапульта выбросила меня из челнока, Зу перевернула его «кверху брюхом» – а потолком, соответственно, к Марсу. Так что даже само мое катапультирование слегка подняло орбиту кораблика. И сразу же, как только я отдалился, заработали двигатели – ненадолго, но теперь их ресурса уже хватит! Отлично.

А моя задача – не из сложных. Тем более что как раз я-то точно знаю, что надо делать. Видел.Но Зу на всякий случай прислала мне на комп скафа алгоритм действий и график примерного расхода кислорода (видимо, чтоб я не особо волновался на этот счет). Заботушка ты моя…

* * *

…Естественно, ребята все пересчитали… Увы, Зухра не ошиблась. Она вообще довольно редко ошибалась: с чего бы на этот раз? Да и тревогу никто не объявлял: мы ведь все равно под наблюдением. Если преподаватели не поднимают шума, значит, видят, что реальная опасность Зу не угрожает…

Встречу-ка ее, пожалуй. Как раз и остановка сейчас. Сойду – и спущусь на локалке на уровень, к которому ее вынесет после витка…

* * *

…Да не так все и трудно: просто поднимаешь орбиту до тех пор, пока скорость сближения с Копьем не снизится до приемлемой. На какой именно высоте это произойдет, не важно: орбитальный лифт тянется на тысячи километров. Слишком замедлился – снижаешь орбиту и ускоряешься. Рабочее тело – кислород (ну, дыхательная смесь) – не в дефиците… Просто наслаждаешься полетом, можно сказать.

Жаль, что Марс почти не видно: я как раз пересек терминатор и теперь летел над ночной стороной. Ночной, но не темной: пространство внизу подсвечивалось вспышками тысяч молний. Я прикинул их длину… Да уж!

Подо мной сейчас как раз простирался Элизиум, в честь которого нашу новую знакомую назвали, – вот только от Богданова и прочих здешних баз вряд ли уже что осталось. А в южном полушарии Адская впадина вполне оправдывает теперь свое название. Где-то там новорожденное море захлестывает дом Элизии… Стоп, мифологический Элизиум – это же типа Рая что-то? Ладно, все равно, значит, Лизоньке Ад – Эллада то есть – даже по имени для жительства никак не подходил. Ангелочку-то нашему…

* * *

…Разумеется, никакой ошибки с маневрированием Зухра не допустила и высадилась на Копье практически там же, откуда спрыгнула. Увидав меня, она вздрогнула, и впервые я увидел ее почти плачущей: по крайней мере, губы ее реально дрожали, а глаза влажно блестели.

– Ну?!! – почти прокричала Зу. И я понял, что она имеет в виду. Да, не такая уж ты и умная, как я погляжу.

– Все нормально, – я сделал успокаивающий жест руками. – Не волнуйся – никто не прыгнул следом. Удержал их кое-как, хотя и не без труда. А тебе бы стоило думать прежде, чем делать! Войди кто в атмосферу под острым углом – спасти бы вряд ли успели, – выговорил я ей, только сейчас поняв, что это все, от первого до последнего слова, святая правда! Действительно: если бы кто-нибудь, сгоряча сиганув с Копья, попытался бы резко снизиться, не проведя точнейший расчет перед этим, спасатели могли и не успеть. И последние минуты жизни торопыги не очень отличались бы от того, что испытывают жертвы ядерных ударов…

* * *

…Но вот и Копье!.. В последний раз я запустил движки скафа: скорость сближения снизилась до полусотни метров в секунду… Десяти… Трех… Когда до внешней наблюдательной площадки осталась всего пара метров, от стены отделилась человеческая фигура. Зухра поймала меня за руку, помогая остановиться. Обниматься в скафах – даже современных – неудобно. Но мы попробовали…

– Где молодежь? – спросил я, отдышавшись.

Зу ухмыльнулась:

– Кажется, кое-кому там надо выяснить отношения. Не стала им мешать.

Десять минут спустя мы наконец добрались до локальной базы – они на Копье через каждые сто километров идут. О боже! Душ! Буфет! Цивилизация!!!

Зу, расслабленно откинувшись в кресле напротив, с герметичной «чашкой» зеленого чая в руке, глянула на меня сквозь опущенные ресницы и неожиданно спросила:

– Слушай, а зачем ты тогда меня встретил, когда я обратно на Копье садилась?

Я пожал плечами:

– Ну, чтоб убедиться, что у тебя получится… Мало ли что.

– А что с того, если б не получилось? Ну промахнулась бы мимо Копья – что-то изменилось бы, что ли? Я и так выигрывала, а то, что меня пришлось бы спасателям выуживать с орбиты, так это такой щелчок по носу, которых у меня тогда был явный дефицит. То есть я, конечно, на самом деле только и делала, что думала о мальчишках, которые могли погибнуть по моей дурости, но ты-то об этом не знал!

Я усмехнулся:

– Именно что дефицит. Поэтому щелчок был бы весьма болезненным. Не помочь тебе было бы… – я постарался подобрать слова, – какой-то мелкой мстительностью. Смысл? Вольным – воля, спасенным – рай.

– В общем, ты меня пожалел. Потому на всякий случай был готов помочь. Доброта спасет мир, Ванечка. Как уже спасала неоднократно…

Я покачал головой – иногда Зу удавалось удивлять даже меня:

– Так ты решила посидеть на низкой орбите специально… на случай вроде этого?..

Она виновато улыбнулась:

– Ну должен же быть кто-то на подстраховке – как ты тогда на Копье… на всякий случай. Егорову же не объяснишь…

Раздался требовательный стук в дверь. Разумеется, это Лизонька. По моим расчетам, она должна была появиться еще полчаса назад. Знаю я этот тип…

Элизия, бледная, но решительная, посмотрела на Зу, потом на меня, опять на Зу и выпалила:

– Зухра… э-э-э… Алексеевна, спасибо!.. Я понимаю, как глупо все вышло…

– Перестань, дорогая, не стоит, – Зу оборвала ее жестом, мельком глянула на меня, улыбнулась и добавила: – Вот правда: действительно не стоит…

Дмитрий Перовский.Dead Мороз and новый GOD

Невесомость изводит мозжечок неопределенностью.

Неопределенность отдает тошнотой.

Тошнота раздражает.

Раздражение сказывается на отношении к спутникам.

Вот вроде бы все логично и понятно, но постоянно хочется двинуть в ухо жизнерадостному доходяге Йозефу Брайману и плюнуть в спокойную физиономию солдафона «Пи Джи» Симпсона.

«Скорее бы уж на посадку», – в который раз повторяет про себя Боб Стравински и сглатывает очередную противотошнотную пилюлю. Ожидание томит.

– Заметили, что каждый раз они поминают бога? – Брайман весьма говорлив и порой думает вслух.

– Кто «они»? – любящий точность Симпсон жаждет пояснений.

– Те, кто с нами начинает разговаривать. Это началось еще на земной орбитальной станции, продолжилось в полете и не прекращается до сих пор. Могу поспорить, что даже русский пилот, что повезет нас в колонию, вздохнет «oh my god».

– Сюрприз… Я думал, что мы уже на все темы переговорили… Действительно не знаете? Хм… – усмехается Симпсон. – Присказка, дающая понять, что вы «чайник», который возомнил из себя эксперта. Астронавты так издеваются.

– Слово «god» не имеет отношения к богу, – поясняет Боб, видя непонимающее лицо гения. – Это аббревиатура, от «guy off department». Конечно, в выражении «парень из департамента» уместнее from, только off точнее передает аналогию с выкидышем.

– А, так это ругательство! – светлеет лицом Брайман. Видя, что ученый радуется своему маленькому открытию, Стравински понимающе улыбается – он тоже из породы умников, идущих по следу вечно ускользающей истины, и ему близка дотошность гения. Но, честно говоря, за время полета въедливость Браймана уже достала. Может быть, тошнота не от отсутствия веса?

– Скорее игра слов, – уточняет Боб, пожимая плечами, – вас никто не хочет оскорбить. По крайней мере намеренно.

– Как знать. – Голубые глаза капитана Симпсона холодны. Странный тип – по выражению его лица Стравински за четырнадцать месяцев так и не научился определять, когда тот шутит, а когда говорит всерьез. – Я воспринимаю это как «отвали, придурок» или «что с лоха взять».

– Английский, несмотря на Шекспира, довольно беден на изыски преображения слов, но иносказательность присутствует у всех языковых групп. Образуется, правда, она по разным правилам. Германские ветви сосредоточены на точности, что более подходит инженерии и военному делу, – бормочет, даже ни к кому конкретно не обращаясь, Брайман. Все ищет доказательства теории лингвотриггера.

* * *

Их странную группу создали чуть более года назад, а затем, практически без серьезной подготовки, послали на Марс. На удивление быстро все вопросы решались: управление полетами, скорее всего, боялось пропустить окно запуска. Так, прошли общий курс подготовки, как у туристов. И почему медкомиссия не забраковала?

Капитан Пол Джеффри Симпсон – военный историк, знаток тактических и стратегических выкладок, которого тем не менее трудно отнести к разряду типичных ученых. Скорее научный консультант, жизнь которого разделена на сектора, и каждый под определенным грифом секретности.

Впрочем, они все здесь нетипичные.

Йозеф Брайман – исследователь, обладающий впечатляющими познаниями в физике, химии, биологии, а также множестве других научных дисциплин. Ходячая энциклопедия. Признанный гений, хотя глубина его познаний уступает обширности. Но, как утверждает сам Йозеф, главное – умение объединять разрозненные факты.

И Боб Стравински – социолог, культуролог, антрополог.

Что между ними общего?

Скорее всего, то, что они подмахнули казавшееся вначале смешным соглашение о сотрудничестве при контактах землян с чужеродным разумом. «Братство бумажки». И в один не очень прекрасный момент труба наконец позвала, оторвав каждого от собственных исследований.

Умники – из тех, которые делают открытия на кончике пера, но вместе с тем относятся к категории естествоиспытателей. Поэтому их компания странна лишь на первый взгляд: приглядевшись, понимаешь, что спецгруппа – таран для взлома проблем.

Точнее, одной проблемы: марсианских дикарей.

Стравински закрывает глаза и вспоминает Центральную Африку, где его экспедиция пыталась найти следы хомо эректуса. Ах, эти чертовы мухи… И постоянные вечерние споры со стариной Страубе на тему генобиоза. Сам Боб собирал материал по зарождению обрядов, сравнивая повадки стай современных высших приматов с найденными следами примитивных культов на стоянках общих предков. Черт, было бы неплохо, если бы научные изыскания совершались с той же легкостью, с какой экспедицию нашел вертолет!

Разумеется, подпись на соглашении о сотрудничестве просто так не привела бы ученого за сотню миллионов километров от африканской саванны, но марсианский отдел департамента космических исследований всегда нанимал профессионалов, в том числе и в сфере убеждения.

– Вы хотя бы понимаете, что представляет марсианский климат для человека? – втолковывал ему представитель НАСА с безликой фамилией Джонсон. – Он даже температурно для нас малопригоден. Пределы существования организма от минус пятидесяти пяти до плюс ста двадцати по Цельсию. Но это пиковые отметки, долго организм не выдерживает… А на Марсе зимой температуры арктические и ниже. Летом, правда, до плюс семнадцати-двадцати доходит в оазисах экваториальной зоны…

С воздухом дела не лучше – состав почти земной, но соотношения газов иные. Бал правит не азот – углекислый газ, и предел допустимого для дыхания максимума превышен в три раза. Почти мгновенная потеря сознания и смерть. Кислорода, вместо нужных хотя бы десяти-двенадцати, имеется лишь один процент – примерно такая же удушающая смертельная картина.

Даже если каким-то чудом не умереть мгновенно – воды в удобной форме и пищи нет.

Казалось бы, вывод очевиден – автономное существование, без образования защищенных сред обитания, невозможно. А одичавшие земляне тем не менее – есть!

Но поразительно другое – дикари мыслят быстрее и продуктивнее неадаптированных землян, что необъяснимо с точки зрения физиологии!

«Ах, как это антинаучно!» – злорадно думал тогда Стравински, попивая холодный чай со льдом. Все перечисленные выкладки он не только знал, но и предъявлял в научной работе о пилотируемой космонавтике. Труд носил характер социологического исследования – как ограниченность сред и необходимых для жизни ресурсов влияет на структуру космической цивилизации. Выводы делались неутешительные: жесткая борьба за власть, уход от норм морали и собственности, упрощение религиозных и абстрактных культурных составляющих до примитивного уровня.

Проще говоря: человек – существо исключительно земное.

Собственно, именно из-за этой работы ему и предложили вступить в «комитет по встрече инопланетян».

И, здравствуйте, кто-то на Марсе антинаучно одичал. И грабил водяные караваны, идущие от полюса к экваториальной зоне. Хотелось сказать: «А я предупреждал!»

Согласие Боба на участие в экспедиции было получено после того, как антрополог узнал от Джонсона, кто именно одичал.

Советский Союз – удивительная держава. Просуществовав чуть менее семидесяти лет, она не только изменила мировую цивилизацию и заставляла удивляться многих, но и удивляет до сих пор. Социологов, к примеру.

Страна возникла на обломках патриархальной империи, разбитой разностью потенциалов мировоззрений. Но, несмотря на многовековую патриархальность, неожиданно возобладала коммунистическая идея, которая поставила молодое государство в антагонистическую позицию к остальным развитым странам и империям.

Любую другую социальную общность заклевали бы, но…

Противостояние продолжалось весь период существования Союза, а пропагандируемая им идея нового порядка не только не сгинула – расширилась на другие страны.

Так же стремительно, как страна Советов возникла, она исчезла. Без опустошительных гражданских войн, без раскола на удельные княжества – лишь входившие в ее состав республики стали автономными.

Противники радовались победе недолго: оказалось, что накопленный потенциал противодействия стал работать против них. Началась череда экономических кризисов. Попытки же окончательно разделаться с самым большим по территории государством на Земле ни к чему не привели. Социологические институты, уже давно собаку съевшие на идеологических войнах, только руками разводили – было нечто объединяющее у народов, проживающих в новой Российской Федерации.

«Учи русский язык, – говорил Бобу отец, еще помнящий дедов дом в пригороде Варшавы. – Поймешь образ мыслей этого народа. А он – парадоксален. Язык отражает смешанность в русском сознании культур Европы и Азии: есть в нем и санскрит, и тюркские корни, германские, латинские, греческие. Разнородное смысловое богатство речи определяет образ мыслей. Там, где правильно мыслящий тот же грек видит один выход из проблемы, русский находит пять или шесть лазеек. В синонимах все дело, в их количестве на каждое определение!»

Чем больше младший Стравински изучал русскую культуру, тем больше он убеждался в правоте отца. В России, неважно какого строя, шамкающий сгнившими зубами подвыпивший дворник мог рассуждать с копающимся в двигателе машины орнитологом о роли мировой литературы, а министр культуры считал за честь отплясывать гопак на дне рождения шестилетней дочери в банкетном зале Пушкинского музея. И примеры эти – в пределах нормы, не курьеза.

«Дикари!» – скажет любой цивилизованно мыслящий человек.

«Взгляните на то, что творят эти дикари», – ответит ему Стравински.

Русские никогда не могли стоять у конвейера – им становилось скучно. Они, даже косоглазые, не совсем азиаты. Если нужда работать и заставляла, то по трезвости рабочие выдвигали рацпредложения, «как енту хрень с полподвыверта обточить».

Но если дело касалось чего-то уникального и штучного, здесь с «дикарей» стоило брать пример, хотя следовало учитывать, что даже голубоглазые – они не совсем европейцы. «Что русскому хорошо, то немцу – смерть». И пример, обходясь без лишней рекламы, брали, поскольку в деле освоения космоса «советы» весьма преуспели.

Начало было положено соперничеством двух инженерных гениев, Королева и фон Брауна: каждый из них мечтал попасть на Марс. История космической гонки совпала с холодной войной. Американцы, постоянно проигрывая в сроках, поднапряглись и высадили человека на Луну. Победа оказалась пиррова – русские раньше конкурентов поняли, что делать на спутнике нечего. Американцы, наивно полагая, что и здесь они в фаворе, стали налаживать производство систем многоразового использования. Русские лишь усмехались – умыкнув еще на старте проекта у противников лекала, они посчитали, что космопланы просто не оправдывают себя: для их дорогого использования нет цели. Хотя все же один свой подобный корабль запустили – всего лишь для того, чтобы испытать отдельные узлы с компонентами да компьютер, автономно управляющий полетом. IBM-совместимое человечество предпочло не заметить наличия цифровых супертехнологий у «дикарей».

А зря – русские о Марсе не забывали.

«Как-то странно, – думал Стравински. – Мы не хотели замечать очевидных вещей. То, что в единственной стране мира есть профессия – архитектор космических поселений. То, что экипажи межпланетных кораблей „запускать“ в лабораторных условиях русские стали еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. То, что приоритетом у них стала орбитальная космонавтика, а вместе с ней накапливался опыт орбитального строительства. А сколько типов межпланетных двигателей было испытано?

И с какой поразительной легкостью промышляющая добычей сырья страна построила „Леонтьева“, который доставил нас сюда… Технология литья корабля на орбите из вспененного полимерного бетона по надувной опалубке уже давно была ими отработана. Чего же мы удивляемся, что Советский Союз, еще до своего перерождения на Земле, колонией обосновался на Марсе!»

Тайная экспедиция, кто бы мог подумать! Фанатики, боящиеся огласки неудач…

«Коммунистическая угроза!» – кричат ныне НАСА и ЕСА. Обрадовались политики, найдя замену «зеленым человечкам».

«А мой отец предупреждал, – усмехается Боб Стравински, – что просто так все идейные из страны не исчезают! Да они же пели прямым текстом нам в уши, что на Марсе будут яблони цвести!»

Яблонь, правда, не наблюдалось.

Ассимилировавшиеся таинственным образом серп и молот – да.

Американские умники – еврей, англосакс и поляк, – надев скафандры «Орлан Э-3», ждут на орбитальной марсианской станции русского пилота, чтобы тот доставил их к взлому очередного научного орешка, скрывающего то, чего теоретически не может быть.

Почему пилот русский?

Потому что никто другой в пылевые бури не летает.

Почему русские скафандры?

Потому что в ложементы российского спускаемого аппарата другие не лезут.

Влезут ли в русскоязычную загадку англодумающие головы?

«Спасибо, папа, за совет! Я учил язык, но стал ли лучше оттого русских понимать?»

* * *

– Я не знал, что вы интересуетесь космическим сленгом, – голос Симпсона вывел Боба из задумчивости, заставив открыть глаза и пошевелиться. Тошнота вернулась.

«Чертов обратный кинетоз!» – мысленно выругался Стравински. Вроде бы на орбите Земли было не так худо, в полете притяжение создавало постоянное ускорение и торможение корабля. Вот только за год полета организм соскучился по нормальному ощущению веса и капризничал.

– Культурологические исследования, – ответил социолог, сглатывая слюну. По требованию врача с «Леонтьева» перед посадкой ученые очистили желудки и кишечники, но вырвать могло желчью, а разговор успокаивал – отвлекал от приготовленного на экстренный случай пакета. – Да и не только в них дело. Просто интересно, почему выход на орбиту называется «подскок», а в открытый космос – «надеть подгузник на свидание с Евой».

– Ну, «подгузник» – это скафандр, понятна аналогия… – Брайман от резкого движения рукой закрутился вокруг горизонтальной оси, ударился шлемом о датчик давления. – Ой! А при чем здесь Ева?

Стравински открывает рот и собирается объяснить, что ЕВА опять же аббревиатура, от extra-vehicular activity, обозначения внекорабельной деятельности, и вообще англоязычная иносказательность часто связана с сокращениями, поэтому к русскому случаю не имеет отношения. И странно, что Брайман всего этого не знает, при своей-то энциклопедичности… Но не успевает – люк открывается, в него просовывается девичья голова с короткой мальчишеской стрижкой.

– Хэллоу, мальчики! Все готовы упасть на Марс?

Удивленное молчание – никто не ожидал, что пилотом окажется женщина, весьма симпатичная при всем прочем. Или годовое воздержание так влияет?

Тошнота у Стравински неожиданно исчезает, уголки губ Симпсона растягиваются в улыбке, а Йозеф чисто инстинктивно хочет поправить прическу, но перчатка натыкается на забрало.

– Вы Ева? – глупо спрашивает гений.

– Нет, – смеется девушка, указывая на именную нашивку. – Пилот второго класса Синицына.

– У вас даже фамилия порхающая! Так почему падать? – Брайман протискивается в люк первым, стараясь не отставать от особы противоположного пола.

«Йози даже флиртует вопросами!» – проносится у Боба ревнивая мысль.

– Потому что в бурю мы лететь не сможем, – поясняет очаровательный пилот. – Будем управляемо падать.

«О дьявол, рано расслабились!» – тошнота вернулась к Стравински резко, так, что пришлось часто и глубоко задышать. Капельки пота стали отделяться от кожи и шариками уноситься к щелям приемника воздухообмена. Скорее всего, его пыхтение слышно далеко, потому что Синицына добавляет:

– Волноваться не стоит, это моя пятнадцатая посадка на «прыгунке». Впрочем, в космосе всегда и везде есть риск, так что все относительно. Скафандры уже на вас, поэтому, my god, можете без стеснений опробовать фекальный дренаж.

«Уела, хоть и грубовато!» – мысленно хлопает в ладоши Стравински. Остальные члены экспедиции, по всей видимости, думают в том же ключе, поскольку дальнейший путь по станции и размещение в спускаемом аппарате происходит молча. Но, может быть, Брайман молится, позабыв на всякий случай атеистические взгляды. А Симпсон, должно быть, мурлычет для куража похабную строевую песню, которую любил напевать в моменты задумчивости. Как же там? «Расскажу-ка вам, ребята, как я в армии служил. За оградкой ждут девчата – я тайком с ними дружил…» Типа того. Сам Боб отчего-то верит, что у пилота в пятнадцатый раз все получится не хуже предыдущих – ее движения выверены, на лице спокойная сосредоточенность.

«Управляемое падение, мать же их!»

Таблетка все-таки подействовала – больше не тошнит. Вместо спазмов появляется лихорадочный мандраж.

Теорию лингвотриггера Стравински прорабатывал уже давно, и экспедиция являлась хорошим способом для ее подтверждения. Раньше на руках у социолога накапливались разрозненные данные, и выводы по ним получались не слишком очевидные. Стравински пытался доказать, что только индоевропейцы могли создавать прогрессивные социальные формы, то, что ныне называется современной цивилизацией, в частности империи, а первопричиной находил протоязык, лежащий в основе современных евразийских языков. Русский же среди них был уникальным, поскольку объединял в себе множество ветвей из двух стран света. В качестве доказательства Стравински приводил примеры достижения народа, повторить которые с той же результативностью иным было бы трудно.

Русофильство коллеги поначалу восприняли в штыки. Симпсон свято верил в богоизбранность нордических предков, Брайман загибал пальцы, ведя счет родов семитов от Адама. Польские корни Бобу поминались не раз, хотя он призывал товарищей отбросить национальные предрассудки и рассматривать факты.

– А Египет, а майя с ацтеками, а тихоокеанские культуры! – Брайман оставался неумолим.

– И где они сейчас? – спокойно парировал Стравински. – Я и не утверждаю, что есть нечто несвойственное всему человечеству, я говорю о качестве. Вот вас гением признают, но не инопланетянином же. Так взгляните на статистику!

За четырнадцать месяцев члены экспедиции прошерстили достаточно исторического материала и в конце концов согласились, в качестве рабочей гипотезы, что таинственным фактором ассимиляции мог послужить язык, образ мыслей и общий культурный багаж советских колонистов, но механизм приспособления следовало рассматривать непосредственно в контакте с дикарями.

А может быть, перспектива Нобелевской премии мутила кристальность мыслей?

Обидно разбиться всем планам и изысканиям вместе со спускаемым аппаратом…

Пилот Синицына в третий раз проводила тесты систем, одновременно комментируя свои действия, ведя диалог с диспетчерами на станции, Марсе и «Леонтьеве». Боб посмотрел в иллюминатор на планету под ногами.

«А ведь Марс не красный – глинисто-серый, с вкраплениями бурого, – пронеслась мысль, и вспомнился инструктаж, где пояснялось, что цвет обусловлен обилием в породах железа и его окислов. Ржавая планета. Лишнее доказательство былого обилия кислорода. – Да и атмосфера голубая… А вон внизу пятно огромного облака, клубится, как кипит. Это и есть сезонная пылевая буря. Нам туда! Сейчас покатаемся на большом аттракционе…»

– Господа, – в наушниках щелкнуло, и раздался голос пилота, вместе с предстартовым отсчетом: включился канал общей связи, – все готово к посадке, системы работают в штатном режиме, телеметрия в норме. Поскольку спуск сопровождается значительными перегрузками, а ваши организмы не тренированы должным образом, то путь до поверхности вы проделаете в бессознательном состоянии. К скафандрам прилагается дополнительный медицинский модуль, который будет следить за состоянием организма и вводить своевременно необходимые препараты. Сейчас произойдет инъекция гипнотика и релаксанта – не волнуйтесь. Пока язык ворочается – пожелайте нам удачи.

«Прямо как стюардесса на авиалайнере, – усмехается Боб, чуть вздрогнув от укола. – Повторяет то, что известно заранее. Следование правилам. Забыла сказать, где тут запасной выход… Вот только пожелание удачи – прописано ли инструкцией? Русская…»

Сознание плывет, веки наливаются тяжестью, и Боб проваливается в темную ватную негу. Падает, падает, падает… Неуправляемо, поскольку не успевает пожелать удачи.

* * *

«Профессор, профессор Стравински…» – чей-то голос зовет его издалека, и хочется поправить – доктор наук, но ватные оковы плотно удерживают сознание в темной глубине. Боль начинает прорезаться через онемение, звуки становятся отчетливы, ощущения возвращаются в одеревеневшее тело.

Боб открывает глаза.

Чья-то фигура в красном от пыли скафандре с большим прозрачным лицевым щитком склонилась над антропологом, проделывает манипуляции с медицинским блоком. Инъекции следуют одна за другой: сознание быстро проясняется, но чувство, что Стравински кто-то долго и методично избивал, остается.

– Я в порядке, – хрипит Боб. Хотел спросить, но вышло как утверждение.

– Хорошо! – раздается мужской голос в наушниках. – Добро пожаловать на Марс!

Окончательно Стравински приходит в себя уже на борту мобилбейза – гигантского передвижного транспорта, размерами и формами напоминающего карьерный самосвал. Рядом с ним в отсеке находятся остальные члены экспедиции, а также субъект, представившийся шерифом, Джеймс Делейни.

– Прошу прощения, что вам приходится вот так сразу приступить к работе, – хрустящим, как песок под тяжелыми ботинками, голосом вещает тот, – но время не ждет. По прогнозам, буря закончится часов через сорок, и «колхозник» уйдет с нашей базы.

– «Колхозник»? – переспрашивает Симпсон.

– Объект вашего исследования, который пережидает местный самум, – саркастически щерится шериф.

– Дикарь? Мы назвали объекты «dead» – мертвые, – похоже, что «Пи Джи» лучше других перенес посадку и уже вполне оклемался. Боб видел мельком Синицыну – заплывшие кровью белки глаз, красные «оспины» лопнувших сосудов на лице… и, хоть усталая, но беззаботная улыбка. Боб познал разницу между своим недомоганием и ее, впечатлился, но Симпсон выглядит бодро – видимо, сказалась военная подготовка.

– Поверьте мне, – шериф сунул между мощными челюстями электронную сигарету, – они живее всех живых. Даже чересчур. Мы против них как малые дети, и это прежде всего меня беспокоит. Можете называть их как угодно, можете какие угодно делать научные выводы и исследования, но только после того, как решите задачу противодействия более умным существам.

– Умным? – цепляется за слово Симпсон.

– Сообразительным, наглым, предприимчивым… – пожимает плечами Делейни. – Мне без разницы термины. Представьте себе, что вы трое – слепые выпускники начальной школы против меня настоящего, поймете ощущения. Мы не можем чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока не придумаем противодействия, изоляции или уничтожения «колхозников». Они могут взламывать коды, обходить зоны карантина, проникать через любую защиту, приходить на базу и брать что угодно – чертов коммунизм! У них нет понятия о частной собственности, нет границ! Могут грабить караваны, безнаказанно убивать людей, перепрограммировать или переделывать роботов… Они могут делать все, что посчитают нужным, а мы не можем сделать ничего! Только плюнуть на Марс и улететь! Но поймите, это не выход, поскольку верю: тогда ублюдки придумают способ, как пробраться на Землю. Мы здесь постольку, поскольку ваши «мертвые» позволяют нам находиться на планете – используют как дойную корову.

В отсеке повисает молчание, становятся слышны удары песчинок по обшивке и гул двигателей, вращающих шестиметровые колеса мобилбейза.

– Я так понимаю, что если адаптация не мутационная, то технологическая, – подал голос Брайман.

– Да. Я тут захватил образцы их изделий, можете оценить. – Шериф открыл пластиковый контейнер, лежащий на полу отсека, и начал доставать из него предметы. – Вот «колхозный скафандр», – указал Делейни на две жестяные банки из-под компота, наполненные густой субстанцией. – Дикари обмазываются этой дрянью, и она на морозе густеет, превращаясь в упругую непроницаемую оболочку…