Текст книги "Наират-1. Смерть ничего не решает"

Автор книги: Карина Демина

Соавторы: Евгений Данилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– От же бестолочь, – проворчал Ишас непонятно о ком.

А Туран переложил щурка на стол, пальцем открыл узкую пасть совсем широко, приподнял, заставляя выгнуть шею – стало не по себе, а ну как сломается? Потом, спохватившись, подвинул лучину поближе, и, помянув Всевидящего, сунул иглу. Острие легко прошло сквозь скорлупу, а та выскользнула из горла. Сцерх же, глотнув воздуха, возмущенно захрипел, уперся лапами в дерево и затряс башкой.

– Ну тебя, урода, – в сердцах высказался Туран, но новорожденного зверя отпустил. И, вернув иглу посыльному, велел:

– Буди Заира. И Ыйрама тоже.

– Уже.

В дверях показался Ирджин в небрежно наброшенном на голое тело шапане.

А сцерх, мигнув зеленым глазом, радостно замяукал. Из устроенного в специальном песчаном загончике гнезда ответили тем же.

По всему выходило, что мелюзга проклюнулась раньше срока. Наверняка виной тому были треноги, которые расставил вокруг загона кам Ирджин, а потом периодически перемещал по хитрой схеме.

Вылупилось всего сорок семь щурков, и то последние трое были настолько слабы, что Турану пришлось вручную счищать со свернутых тугим комком телец скорлупу. Та присохла к чешуе, и животным, наверное, было больно, но они не пищали, лежали почти бездвижно, и даже кормить их приходилось насильно, запихивая в пасть растертое кашицей мясо. Туран не знал, правильно ли он делает, и нужно ли вообще возиться с этими тварями, но возился, потому как сзади стоял Заир… или Ыйрам… или Ирджин… или еще кто-нибудь молчаливый и внимательный.

Ошибки ждут? Конечно, иначе и быть не может. Но он же предупреждал, что не специалист, и кто послушал? Никто.

Впрочем, спустя несколько дней трое последних щурков сдохли, а еще двоих задрали свои же братья и сестры. Ыйрам молча выслушал какие-то объяснения, измысленные Тураном на ходу, и только покачал головой. К огромному удивлению и облегчению кхарнца, этим инцидент и ограничился.

А забот прибавилось. И скоро Туран люто ненавидел и сцерхов, и того идиота, который решил их вырастить. Они визжали, мяукали, ревели, кашляли, сипели. Травились, давились, отказывались от еды или наоборот, набрасывались на корм жадно, вырывая друг у друга куски. Сбегали из загона, а когда Туран затянул его поверху сеткой, с радостью сетку сожрали, а потом сутки выблевывали куски веревки. А еще сцерхи росли. За первую неделю они вымахали вдвое. Казалось, узкие тела стали еще более длинными, вытянулись хвосты и шеи, потемнела чешуя на спине и посветлела на брюхе. Четче выделились головные пластины с зачатками шипов и выгнулись полукружьями грудные.

Сцерхи были красивы. Сцерхи были умны. Сцерхи становились опасны. И с каждым днем Туран понимал это всё отчетливей, вот только понимание не рождало ответа на вопрос – что делать дальше?

Ыйрам с каменным лицом выслушивал ежевечерние доклады о росте животных, и не понять было – доволен он или нет. Вот только глаза его иногда вспыхивали, как в тот раз, когда еще в дороге нерасторопный служка залил жирной подливой Ыйрамов плащ. Хозяин постоялого двора собственноручно тогда отрубил бедолаге обе кисти и преподнес разгневанному гостю.

Дремучий Ишас совсем скоро перестал задавать бесполезные вопросы и сам наловчился кормить щурят и угадывать, что им нужно, а сцерхи стали принимать лошадника за своего. Слушались даже. А вот Ирджиново любопытство со временем не ослабло, более того, многие из его вопросов не имели отношения к сцерхам. Да, кам был приветлив и говорлив. А еще – любопытен.

И среди этих песчаных воронок, в которых таились столь страшные муравьиные львы, одинокой букашкой полз Туран.

Снова мысль ушла, оставив пару рваных строк и сожаление о незаконченной строфе. РуМах говорил, что легче писать о том, что чувствуешь. Туран остро ощущал и страх, и одиночество, а вот написать не получалось.

От усталости наверное, оттого, что все мысли щурками заняты.

Темно-красная, с черными узорами по бокам самочка вскарабкалась по стене и, зависнув, обернулась – дрогнули ноздри, несколько раз мигнули зеленые глаза, и щурица дружелюбно засвистела.

– На место иди, – сказал Туран. И красная послушно вернулась в загон. Тесно им. Растут просто невообразимо быстро. Значит, переводить пора, а там, глядишь, чего-нибудь и решится. В любом случае один выход у него есть всегда: сцерхи ему пока верят, сцерхи примут от него любой корм.

Но эта мысль была неприятна.

То, что зыбкий песок поплыл, и каверна начала затягивать, Туран понял не сразу. Началом перемен стало происшествие поначалу малозаметное, и на первый взгляд, не имеющее отношения ни к сцерхам, ни к самому кхарнцу.

Пропал некий Дугха, истопник. Поскольку человеком он был тихим, услужливым, но не слишком разговорчивым, его исчезновение обнаружили не сразу. Сам Туран вряд ли бы уделил случившемуся должное внимание, когда б не порка караула, в чью смену предположительно и пропал Дугха. Пороли в центре двора, уложив полдюжины человек на козлы. Почти все обитатели поместья были собраны в отдалении и наблюдали за экзекуцией. А процедура оказалась поставлена очень умело: пятеро наказуемых орали долго, сохраняя сознание и силы, и даже смогли самостоятельно добрести до барака, а вот шестой, привязанный чуть в стороне от остальных, умер быстро, еще до десятого удара. Мертвое окровавленное тело, уложив на повозку, вывезли за ворота.

Турану подумалось, что раньше от подобного зрелища его бы вырвало. Сейчас тоже слегка мутило, но исключительно от мысли, что вскоре, видимо, место на козлах займет он сам.

– Вы плохо себя чувствуете? – участливо осведомился стоявший рядом Ирджин.

– Все в порядке, просто не выспался: Красная опять костей нажралась.

– Увы, наш сон теперь станет еще беспокойнее.

– Что вы имеете в виду? – Туран незаметно сглотнул комок.

– Пойдемте в дом, согреемся кружкой вина. Есть у меня запас недурного ригатэ и весьма интересные специи. Кстати, из Кхарна. Быть может, вы как раз и дадите мне небольшой урок? Я знаю основные ингредиенты, но ведь не даром говорят, что сколько кхарнцев, столько и рецептов. – Ирджин поглубже засунул руки в рукава тулупа и направился к дому. Туран нагнал его и пошел рядом.

Комната волоха – та, куда он был допущен – выделялась разве что обилием письменных принадлежностей на широком удобном столе, большим мягким диваном с книгой в изголовье и толстенным ковром почти во весь пол.

– А у вас теплее, чем у меня. Магия?

– Эман, – поправил Ирджин, сбрасывая тяжелый тулуп прямо на пол у порога. – Эман – это всего-навсего энергия, никакого волшебства. Во всяком случае такого, о котором сочиняют у вас. И да, я ненавижу холод, люблю комфорт и использую положение. Вы присаживайтесь, я сейчас.

Пока маг погромыхивал стеклом и металлом в соседней комнате, Туран успел пролистать книгу. Сперва он даже не понял, что там нарисовано, до того дурны были иллюстрации. Какие-то люди с крыльями как у насекомых… И только через минуту, когда снова появился Ирджин с разнокалиберными бутылками, полотняными мешочками и горелкой на подносе, Туран понял, что книга посвящена скланам. Она казалась отвратительной и жалкой копией фолианта, виденного у Ниш-Бака из Шумарры. Как давно это было…

– Интересуетесь вопросом? – спросил Ирджин, устанавливая медную печку прямо на столе.

– Не то что бы очень. Картинки любопытные.

– Редкая вещь. Одна из лучших работ по скланам достопочтенного хан-кама Кырыма Анму У-Вара. Хотя, конечно, многие говорят, что в данном случае слову «лучшая» подходит синоним «единственная толковая». Самому автору больше нравится «первая научная». Хан-кам Кырым весьма одаренный человек.

– Увы, мне это имя мало о чем говорит.

Ирджин понимающе кивнул.

– Ну что ж, прошу, любезнейший. – Он жестом указал на греющийся тигель, в котором отсвечивало свернувшейся кровью ригатэ. Рядом были аккуратно разложено с десяток мешочков.

Отложив книгу, Туран подошел к столу и принялся изучать специи.

– Я приготовлю вам напиток, которым мы согревались по праздникам в классах великолепного РуМаха.

– А вот мне это имя говорит о многом. – Ирджин приподнял к потолку ладони.

– Вы знакомы с его работами?

– По чести говоря, непосредственно – нет. Но слава великого поэта, оратора и полиглота докатилась и до нас. Теперь понятно, почему вы столь хорошо изъясняетесь на наирэ.

– Хорошо бы сначала вскипятить воды, но мы обычно не усложняли себе жизнь. – Винная гладь вспучилась пузырьками, и Туран принялся колдовать. По комнате поплыл терпкий хмельной аромат.

Корица – как основная тема…

– Вы говорили о предстоящих беспокойствах…, – начал Туран, не оборачиваясь.

– К сожалению, да.

– Вы ведь не сцерхов имели ввиду?

– Увы, не их. Вы же умный человек, Туран, и прекрасно понимаете, что мы здесь выращиваем зверюшек… вовсе не для загородных прогулок диванных девиц. Хан-табунарий Таваш Гыр как куратор; личный контроль кагана и всё такое. Ыйрам, разумеется, молчит, но мы оба знаем, что такое, хм, воинско-героическое молчание красноречивее любых слов.

Немного цедры грейпфрута и толика шафрана – для особого привкуса…

– И вот в такой специфической ситуации, долженствующей работать как часы святого Суммаха на центральной площади столицы, вдруг исчезает один из мелких участников механизма. Пусть даже не винтик, а так, капелька смазки. Да, я имею ввиду нашего истопника… Ну а вдруг пропавший – все-таки не смазка и не шпилька, а вполне себе шестеренка или даже важная пружина? Вы ведь понимаете, что за происходящим наблюдает внутренняя стража, и ее глава, достопочтенный Лылах?

Размять несколько горошин черного перца – для обжигающей остроты…

– Штука в том, что эта пружина наверняка запустит какой-то процесс. Вопрос в том – какой? Будет ли это личная инспекция ретивого дознавателя или же тихая, но оттого не менее жесткая проверка изнутри? Неизвестно. Факт в том, что Ыйрам зол, а Заир затаился. И это вовсе не облегчит работу нам, ученым. Вы согласны, коллега?

– У вас случаем не найдется водки? Хорошо бы слегка сдобрить варево.

– Конечно. Сию минуту. Кстати, его светлость Лылах очень похож на водку: весьма крепок на вкус и при определенных дозах выворачивает мозги наизнанку любому.

Туран снял тигель с горелки и, поставив на квадратный поднос, произнес:

– Ваш рассказ сложен для моего кхарнского разума, непривычного к здешним особенностям.

– Вот-вот, коллега, вот-вот. Ваш кхарнский разум как раз и окажется под пристальным вниманием. Знаете, многие наир очень не любят неизвестное, особенно, заграничное.

– Но мне показалось…

– Вам показалось. – Ирджин протянул пузатую бутылку.

– Звучит угрожающе.

– Разве? Я бы сказал – опекающее. Мне бы крайне не хотелось, чтобы еще один винт, да что там – одна из главнейших деталей оказалась поломана неквалифицированными часовщиками. И я постараюсь этого не допустить.

– Благодарю за заботу. – Туран наполнил две глиняные кружки. – Можно пить.

– Ну что, за здоровье великолепного поэта РуМаха? Как, кстати, называется этот напиток?

– Ва-гами-шен. Волшебный щит.

– Какое чудесное совпадение. – Некрасиво улыбнулся Ирджин и сделал большой глоток.

В эту ночь Туран заболел инсомнией.

И лист пергамента с десятком недописанных катренов в припадке ярости швырнул в огонь. РуМах бы не одобрил… Но мудрый старец – в Байшарре.

С самого утра валил мокрый снег: крупные, тяжелые хлопья застили дорогу, и дальше, чем шагов на пять разглядеть что-либо было невозможно. Но дед не торопился уходить домой. Нахохлившись, укутавшись в добрую медвежью доху, он лузгал семечки да пялился в ворота. Ближе к обеду подул ветер, а небо приняло темно-свинцовый оттенок.

– Буря будет, – сказал стражник, очнувшись от дремы. – Шел бы ты, дед, до хаты.

– Как будет, так и пойду.

А спустя мгновенье в воротах показалась фигура: высокая, квадратная, неуклюжая, будто и не человечья вовсе. Стражник, помянув Всевидящего, ухватился за копье, но узнал пришельца.

– От же, бесово семя!

– Не злись, дядько Видо, – густым басом отозвался гость, снимая снегоступы. Теперь было видно, что это не зверь и не вывертень, а обыкновенный парень. Просто накинутый поверх куртки меховой плащ придавал облику диковатый вид. – У меня дощечки с заказом соленой гусятины и прочей всякости от Бештинового управителя. Вроде как возьмут до десяти четвертей разного…

– Ты, Гранька, это не мне рассказывай, а кому положено.

– Ну вам же ж тоже положено, вы ж на страже, заведуете пропуском. Я все по дисциплиночке…

– Проходи уже, трепло.

Гранька повернулся к старику и сказал:

– Деду, давай побыстрянке до хаты докачу, а то ж померз весь.

На этот раз возражать дед не стал. Парень, прислонив снегоступы и копьецо к стене, под навес, поднял деда вместе с тележкой и споро зашагал по улочке.

Снег повалил гуще, ветер же облегся, только спокойствие это было кажущимся – темное небо все ж предвещало скорую бурю.

«Со многим уважением и благодарностью за доверие агент Хурдский Скороход имеет доложить».

Старик со вздохом отложил стило, буквы выходили корявыми, строки кривыми, а писать было тяжко – не держали пальцы инструменту, норовили соскользнуть на мягкий воск, стереть написанное. Но это не главное, всё одно ему ж читать и придется. Главное – точнехонько и недлинно все накалякать, чтобы потом по писанному гладенько и проговорить.

«В Бештиновой усадьбе в качестве мастерового и хозяйственного курьера загодя посажен соглядач, личный отпрыск Хурдского Скорохода, в дальнейшем поименованный Грач. Персоналия надежная. Он сообщает, что конфискованное у прежних хозяев подворье приведено новым управляющим в божеский вид и тако же обрело новых построек».

– Деду! – Гранько сел на лавку и подвинувшись близко, шепнул: – А мамка кажет, чтоб я боле не совался в Бештины. Чтоб беды не было.

От дура-баба! Слепая хворь! Позабыла, небось, за какую деньгу ей приданое справили, и за какую мужу ее, голодранцу, дело поставили? И что второй год как вдовствует, а окромя Граньки еще шестеро по лавам и половина – девки? Если и будет беда, то от дури ейной.

«После прибытия гостей, о коих уже докладывалось, разрешилась загадка этих самых новостроев. Новый хлев сообразили для неведомой скотины, только же не сеном пол укрыли, а песком речным. По слухам, будут там ящерей держать, которые повылазили в премногом количестве из яиц будто бы гусиных, только же иных. Сам Грач ящерей тех не видал, но слышал, как они мяучат. При них неотлучно прибывает Ишас-коногляд, тамо же присутствуют столичный кам именем Ирджин и кхарнский юнош Туран, который будто бы и привез живность и состоит при ней главным зверезнатцем».

– Деду! – Гранька всё не уходил. Ну и добро, пусть посидит, поглядит, справный малец, сметливый, в него, в деда пошел, а не в отцову породу бестолковую. – Деду, а хошь я у Ишаса поспрошаю? Я осторожненько, мы с ним…

– Я те поспрошаю!

От неслух, неймется ему, а чем это его «поспрошаю» выйти может – разумения нет. Хватит, один, видать, поспрошал уже.

«Еще имеется сказать, что другого дня исчез некий Дугха, который был при домовых истопниках. Болтать не болтал, все больше – слушал. Ни следов толковых по снежной буре, ни тела мертвого где-нито не найдено, хотя и искалось дотошно под водительством самого господина Ыйрама. Одним словом, волшебная пропажа.

И это все, что сказать имею. С премногой благодарностью кланяюсь в ноги, агент Хурдский Скороход».

Перечитав написанное еще раз, дед аккуратненько обернул дощечку чистой тряпицей, после – куском тонкой шкуры и только тогда сунул за пазуху. Кое-как оттер пальцы от сажи, воска и гусиного жира.

– Завтра поутряни за ворота меня вывезешь, – сказал он внуку. – Сам отправлю.

К рассвету буря улеглась, выгладив белое полотнище полей. Но недолго тому оставаться чистым: скоро разлетится труха от дятловых кузней, расчертят сугробы хорьи следы да стопчут снег широкие лосиные копыта… Но все это будет потом, сейчас же лес молчал, отходя от бури, и даже Салмовы гари были покойны.

Ирджин сидел на краю поляны, прямо поверх плаща, небрежно брошенного на сугроб. Рядом переминалась привязанная к сосенке лошадь. На коленях его лежало отливающее зеленью тельце. Свешивались кожистые крылья, блестели тонкие кости-спицы, растянулась до полупрозрачности шелковая перепонка. Сдавив по бокам маленькую лягушачью пасть, Ирджин пропихнул между крошечных зубок голубую жемчужину. Существо сжало челюсти и тяжело проглотило кругляш.

Кам приблизил губы к едва видимому отверстию ушной раковины на змееподобной головке и заговорил:

– Мой дорогой друг, уведомляю тебе, что сложившаяся ситуация, хотя и не является критичной, но может стать таковой. Я совершил ошибку, оказавшись под пристальным вниманием одного из нюхачей Лылаха, но успел нейтрализовать его. Тем не менее, пропажа активного агента наверняка вызовет повышенный интерес самого Лылаха.

Крылья внезапно вздрогнули, расправляясь и снова сжимаясь, забились, застучали, превращаясь в размазанные пятна тумана, а из сжатых ладоней донесся невнятный писк.

Ирджин успокаивающе почесал существо под подбородком и продолжил:

– Что же касается твоего вопроса по поводу кхарнца, то пока не представляется возможным сказать что-либо определенное. Особо хочу заметить, что индивидуальные качества Словоплёта вкупе с осложнившейся ситуацией заставляют приступить к его немедленной обработке. Процесс запущен, но к чему он приведет – пока неизвестно. В любом случае, время теперь работает против меня. Не исключено, однако, что трепыхания Лылаха прояснят некоторые моменты и даже окажутся полезны. Тем не менее, я предпочел бы не рисковать с такими «помощниками». Прошу тебя подумать над этим и еще над вопросом, обсуждавшимся прежде. Зная о твоем отношении к Лылаху, тем не менее скажу – пришло время думать не о личном. Да, всем известна верность Лылаха кагану, но верность Наирату превыше, а благо страны требует действий решительных и быстрых. Потому возможно ли, что доведись Лылаху узнать то же, что знаем мы, из опасного врага он превратился бы в сильного союзника? Жду твоего решения.

Кам подсадил вестника на ближайшее дерево, и тот, цепляясь коготками за кору, покарабкался вверх.

Ветка, еще ветка. Рыжее и быстрое метнулось влево. Не опасно. Вверх. Ветер слабый. Плохо. Надо. Подняться. Ступать нельзя – тонкое. Но еще выше.

Достигнув вершины, Вестник некоторое время сидел, уцепившись всеми четырьмя лапами за сучок, прислушиваясь к ветру. Но вот, поймав нужный поток, он расправил крылья: где-то впереди, на одной из линий-направлений смутно замаячила зеленая искорка-цель. До нее было не так и далеко.

Прямо… Правее. Путеводное красное… И еще правее. Темные проплешины гарей, ломаная линия реки. Город. Снова город. Скоро. Скоро уже…

Вот оно. Внизу расходящейся спиралью, дымной, шумной и живой, лежал город. И Вестник, рухнув вниз, торопливо заработал крыльями. Зато цель стала четкой и совсем близкой – в самом сердце спирали возвышалась бело-серая громада дворца.

Туда. Левее. Пойти в сторону, уходя от столкновения с другим вестником, зашипеть, требуя дороги и, сложив крылья, рухнуть вниз, целясь в широкий балкон, выступающий из башни. Тот, другой, который тоже спешил, избрал целью соседнюю башню.

Впрочем, вестнику было все равно. Главное, он свою задачу почти выполнил.

– Зеленый вестник первого класса, личная линия господина Кырыма!

Второй вестник, выпачканный гусиным жиром и сажей, прибыл по месту назначения несколькими мгновениями позже.

– Серый вестник третьего класса, литерная линия господина Лылаха!

Триада 3.1 Элья

Те, кому посчастливилось сражаться бок о бок с яснооким Ырхызом при Вед-Хаальд, неоднократно упоминали о незаурядных талантах юного тегина, умелого тактика и дальновидного стратега. Но особое восхищение в сердцах и умах подданных вызвала отчаянная храбрость, с которой он ринулся в битву, не щадя живота своего. И даже будучи серьезно ранен, не покинул он поля боя до тех пор, пока не получил известия об одержанной победе.

Дхар А-Шу. «Величайшие полководцы нашей эпохи».

«Псих… И безмозглый идиот. Угробил вахтагу и еще полдня гацал по полю с раздолбленной башкой».

Неосторожная фраза сразу после боя.

Отблески света скользили по стенам, подымаясь к украшенному лепниной потолку и стекая на мозаичный пол. Накатывали волны тепла, подстегивая музыкантов и полуобнаженную девицу, что извивалась, плыла в тягучем стоне музыки. Тяжко ухал думбек, стучали сагаты в руках танцовщицы, вплетались в нежные переливы кануна, создавая мелодию вязкую и бесконечную.

И разрушая ее, грубо, зло гремели медные тарелки в руках двух горбунов. Тут же повизгивал, норовя взобраться верхом на собаку, шут; толстая, поперек себя шире карлица нелепо переваливалась с ноги на ногу, бултыхая голым брюхом. Улюлюкали уродцы, тянули руки, хватая её то за зад, то за бока, а она отбрыкивалась и хрипло хохотала.

Это было отвратительно. И притягательно. А люди будто бы и не замечали – ни стражу, окаменевшую в дверях, ни музыкантов, ни шутов, ни саму Элью, хотя она стояла достаточно близко, чтобы слышать разговор.

– Мой драгоценный племянник, лишь Всевидящему ведомо, как я счастлив застать тебя в добром здравии.

– Были сомнения? Любезный мой дядя, ваша озабоченность моим добрым здоровьем прямо таки переполняет мое сердце радостью, – подняв кубок, Ырхыз поднес к губам, принюхался и, подумав, поставил на место. Поправил на голове кожаный чепец.

– А мое сердце болит, ибо до ушей моих дошли слухи… Мой драгоценный племянник снова был неосторожен в высказываниях.

– Неужели?

– Ырхыз, ты же не глуп. Ты понимаешь, что все это может закончиться обвинением в измене? Об этом уже говорят, хотя и шепотом. – Урлак был раздражен, нефритовые четки начали набирать бег, но бусины касались друг друга беззвучно: музыка мешала расслышать знакомый глухой стук.

Светлейший князь и будущий хозяин Наирата Ырхыз-тегин, лежал, закинув ноги на валик белого шелка так, что Элья имела великолепную возможность разглядеть сапоги. Хорошая толстая кожа, резная подошва, мелкие гвоздики, правда, их почти не видно, потому что сапоги грязные. Странный он, этот тегин. Почему-то Элья представляла его похожим на Скэра. А он другой. Он высокий даже для человека, жилистый и смуглый, словно сплетенный из медной проволоки. Круглое лицо его дисгармонично: широко разнесенные скулы, узкий длинный нос и узкие же глаза. Подбородок жесткий, а губы пухлые, капризные, и тонкое серебряное кольцо в нижней смотрится почти уместно. Как и то, второе, что в ухе.

Украшение? Или еще один обычай? У наир много обычаев, это Элья уже усвоила.

– То, что народ тебя любит, это хорошо. А будет лучше, если эта любовь станет крепче, – Урлак заговорил тихо и жестко, и музыка, будто соревнующаяся с гомоном и визгом, заглушила слова. Не все, но некоторые. – Нам нужен мир. Пойми, это важно и…

Ырхыз зевнул. Потянувшись, шлепнул по руке слишком уж наглую карлицу. Потом смилостивился, швырнул горсть изюма. И засмеялся, глядя на кучу малу. Урлак лишь вздохнул.

– От тебя не требуется ничего, кроме официального присутствия и формального оттиска печати.

– Опасаетесь, что я разучился иметь дело с воском?

– Опасаюсь, что ты разучился сдерживать порывы, неподобающие тегину. О тебе слишком много и слишком часто говорят в последнее время, и совсем не как о воине и победителе при Вед-Хаальд. Те слухи, которые ходят пока по дворцу, скоро выйдут и за его пределы. А народная любовь, как показывает опыт, слишком хрупкая штука, чтобы на нее полагаться. Сегодня они боготворят тебя, завтра – любого проходимца, которому достало наглости и куражу вытворить что-нибудь эдакое. Мой мальчик, жизнь – не партия в бакани, тут не карты и не фигурки с доски слетают. И поверь, я не враг тебе. Я желаю, чтобы рано или поздно ты получил то, что причитается по праву рождения. И чтобы новый каган славен был не безрассудствами, а делами достойными. Ты, а не твоя мачеха через своего молокососа. Их род день ото дня набирает силу, а если Агбай-нойон еще и удачно придавит побережников… Меня беспокоит то, что ты этого не понимаешь.

– Вы, дядя, чересчур уж много… беспокоитесь. Смотрите – опасно для сердца.

У него красивая улыбка, по-детски чистая и светлая.

– Что ж, больное сердце можно успокоить лечебным отваром, в отличие от больного духа, – заметил Урлак, подымаясь.

Улыбка тегина моментально исчезла.

– Прошу простить меня великодушнейше, любезный племянник, но я не смею больше своим присутствием утомлять тебя. – Урлак поклонился. Толстая карла тут же передразнила поклон, не удержалась и, шлепнувшись на брюхо, с хохотом покатилась по полу. – Но напоследок в знак моей искренней любви и привязанности позволь преподнести еще один скромный дар.

– Надеюсь, не очередное седло?

Урлак вежливо улыбнулся.

– Прости, но для Усыпин седло было уместнее. А вот теперь… Надеюсь, что тебе понравится.

Ырхыз тоже поднялся, нарочито медленно. До чего же плавные, текучие у него движения.

– Я буду рад любому… дару.

Глаза синие, не черные, как у Урлака и прочих наирцев, а синие. И волосы, выбивающиеся из-под чепца – длинные, светлые, что особенно заметно на смуглой коже. Медь и золото. Несочетаемо. Хотя меди в нем, пожалуй, больше.

– Пусть в твоем знаменитом зверинце будет и такое… животное. Уверен, ты найдешь его не только забавным, но и полезным в свете будущих переговоров.

– Благодарю. Вот этого, мой милый дядя, я точно не ждал. И точно не забуду.

Протяжно вздохнула кеманча, и музыка оборвалась. Надо же, все-таки она не бесконечна.

– Ненавижу, – сказал Ырхыз, нарушая затянувшееся молчание. – Ты понимаешь меня? Конечно, понимаешь, Урлак пусть и скотина, но предусмотрительная. Садись.

– Куда?

– Куда-нибудь. Хочешь – сюда. – Он пнул расшитую золотом подушку. – Или сюда. – Швырнул вторую. Третья полетела в уродцев, потянувших руки к склане.

Элья присела.

– Хочешь? – Ырхыз протянул свой кубок. – Пей. И ешь. Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя?

– Элья.

Вино сладкое. Знакомый вкус, она уже пила такое в шатре Урлака. Но это было давно, до дороги, до суматохи двора, до раздражающего ожидания, когда Элью заперли и словно бы забыли. А вспомнили только утром. Был короткий разговор с Урлаком, неудобного кроя наряд из плотной ткани и путешествие по коридорам дворца, от которых осталось скомканные ощущения чего-то массивного и пестрого.

Ырхыз лег на спину, забросив ноги на низкий столик. На пол чуть не полетело блюдо с фруктами, но цепкие пальчонки весьма своевременно поддержали. И яблоко стянули. А тегин, не обратив внимания на кражу, заметил:

– Я никогда прежде не пил со склан. Убивать – да. Пить – нет. Пей. Эй, а вы там, чего замолчали?

Подобрав с пола виноградину, Ырхыз швырнул в музыкантов.

Гебораан так себя не ведут.

Но завыла кеманча, ступив на новый круг муторной мелодии, и девушка вяло зашевелилась. Заколыхались волны полупрозрачной ткани, создавая иллюзию танца, еле слышно зазвенели украшения на ее руках. И подхватив обрывок синей ткани, заплясала мелкая толстячка с тарелками в руках.

– Не смотри на них. На меня смотри. В глаза.

Синие. Яркие, как небо в переломное мгновенье между многоцветным закатом и тягучей чернотой. А чернота там же, в широких кругах зрачков. И Элья в них отражается.

Это отражение вызывает беспокойство.

– Вон пошли. Все. Нет, все, кроме тебя, Элла… Элы. Я буду звать тебя Элы. Тебе должно нравиться.

Шлепанье ног по полу и стук запираемой двери.

– Не оглядывайся. Никогда не оглядывайся.

– Почему?

– Кто знает, что там увидишь? – Он коснулся пальцем запястья и тут же одернул руку. – Темная… У тебя темная кожа. Не черная, но… Я много видел, вы ведь не такие и одинаковые. Но это в бою, а там – другое. Морхай сказал бы, что ты мышастой масти. Или не сказал бы? У него замок сожгли, так что вряд ли ты ему понравишься.

Элье плевать.

Поднявшись, тегин протянул руку.

– Пойдем.

Ладонь сухая и шершавая. Слишком велика для браана, но вот меч должна держать крепко, так же, как Эльину руку. Он нарочно пальцы сжал, он хочет причинить боль. И в глаза заглядывает, выискивая признаки слабости.

Не увидит. Элья умеет терпеть. А тегин всего-навсего злой мальчишка. Неуравновешенный, если верить Урлаку. А можно ли верить Урлаку хотя бы в этом? Следует самой разбираться.

Тегин – означает наследник и будущий правитель. Не по способностям, не по избранию, но по праву рода – у людей все иначе. У них правитель может быть воином, а воин – править. Странно. Неразумно. Но так есть.

И Элье следует привыкнуть. И попробовать узнать, чего в нем больше: разума или силы.

Но как? Нападать нельзя – убьет. Наблюдать долго. Спровоцировать?

За порогом комнаты живыми изваяниями стояла стража. Двое. И еще двое у двери напротив, но доспех на них другой – много гладкого железа, но оно совсем не блестит из-за чернения. Люди любят железо.

– Мои личные кунгаи, а не дворцовая шушера, – шепнул на ухо Ырхыз. – За эту дверь никому нет хода, но ты будешь жить там. Со мной. Потому что я так хочу. Мне нельзя перечить, понимаешь? Когда-нибудь я буду каганом.

От двери до двери шагов пять. По черным плитам пола вьются белые стебли, расправляя трехлопастные листья и вызолоченные венчики цветов. На золотарницу похоже, но откуда ей взяться внизу? А рисунок выполнен умело, цветы выглядят живыми, но вплавленными в камень. Разве люди способны на подобное?

– Не смотри туда, на меня смотри. Слышишь?

Элья слышала. Но, стиснув зубы, она продолжала пялиться на золотарницу, затем перевела взгляд на стену, отметив, что эта часть дворца сильно отличается от прочих. Коридор ýже и лишен уродливых колонн, зато высокие, выгнутые аркой своды украшены росписью, почти точно повторяющей рисунок на полу…

От первого удара клацнули зубы и зазвенело в ушах. От второго Элья оказалась на полу и, перекатившись, попробовала вскочить на ноги. Почти получилось. Вот только в сторону повело, и Элья снова упала. Попыталась встать. Получила еще удар.

– Ты должна делать то, что я говорю. – Присев на корточки, Ырхыз нежно коснулся разбитых губ и принялся вырисовывать на подбородке алый узор. Второй рукой он снял с пояса короткую плеть и медленно произнес: – Все должны меня слушать.

На скользком полу руки разъезжаются. И тошнит, ее сейчас стошнит прямо на сапоги этого ублюдка. Проклятая плывучая слабость. Не вовремя…

– Встать, – тихо приказал Ырхыз.

Чтоб ему сдохнуть. Сейчас встанет. Желание экспериментировать пропало.

– Встать! – Вцепившись в волосы, он потянул вверх. Больно, и на губах пузырится кровь. – Вставай, я приказываю! Приказываю, слышишь ты?!

Она слышит. Она пытается. Мышцы тугие. Пол скользкий.

Ырхыз ударил плетью, раздирая одежду и кожу, и снова, и еще раз, по рукам, голове, по ребрам и ногам, сбивая. Упасть. Прижать подбородок к груди, закрыть голову руками, подставить под удары мягкое… Кажется, Элью все-таки вывернуло, кажется, она рычала. Или он. Или кто-то еще… Стража?