Текст книги "Лебеди Леонардо"
Автор книги: Карин Эссекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Леонардо улыбнулся.
– Я провел предварительные испытания, результаты которых весьма обнадеживают. Как видите, я до сих пор жив.
– А вы не боитесь, что своим стремлением летать вы оскорбляете Господа, который дал крылья птицам, а людям велел ходить по земле?
– Вовсе нет, ваша милость. Я верю, что сам Господь вдохновил меня на создание летающей машины. Если даже я оскорбляю Его своими дерзаниями, надеюсь, Господь простит мне. Люди часто бросают вызов Всевышнему, но Он вовсе не всегда обрушивает на них свой гнев.
Они вступили в трапезную, внеся с собой поток холодного воздуха. Большую часть фрески скрывали леса, но, к радости Беатриче, лицо Иисуса оставалось на виду. Это лицо успокаивало Беатриче, и иногда, выйдя из склепа Бьянки Джованны, она заглядывала в дверь трапезной, чтобы полюбоваться на него. Глаза опущены долу, ладони открыты. Объявляя апостолам, что среди них – предатель, Христос оставался предельно серьезным. На нем было простое одеяние в ярко-алом и синем тонах – легкий поклон художника правящей семье. Склоненная голова расположена по центру окна за его спиной и обрамлена квадратом нездешнего света. Леонардо давно уже отказался от нимбов, как объясняла Изабелла сестре, однако, желая подчеркнуть божественность Христа, художник окружил его божественным светом, идущим от естественного источника. Беатриче не могла отделаться от мысли, что Леонардо умышленно поместил голову Христа в центре окна. Глаза зрителей невольно останавливались на центральной фигуре и бесконечном пейзаже за окном, который словно раздвигал стены трапезной в вечность. Magistro словно подчеркивал разницу между обыденностью трапезы, которую вкушали персонажи картины, и божественной природой Создателя. Глаза Беатриче задержались на лице Иисуса. Если Спаситель был так серьезен и суров в час, когда узнал о предательстве того, кого любил и кому доверял, значит, и она будет держаться достойно. Христос словно призывал ее быть храброй перед лицом испытаний. «Все преходяще, – говорил Он Беатриче, – тогда как любовь, которую обещаю Я, вечна».
Она непременно расскажет Лодовико, что Леонардо близок к завершению своего великого творения. Поначалу Беатриче с мужем часто приходили в трапезную монастыря, чтобы посмотреть, как продвигается работа. В первый раз они появились там вместе с подмастерьями Леонардо и его скарбом. Настоятель изумленно наблюдал, как перед его носом в трапезную втаскивают доски для лесов, веревки, лебедки и блоки. За ними последовали миски с яйцами для замешивания темперы, громадные кувшины с масляными красками, керамические горшочки с пигментами всевозможных оттенков, куски лазуритов и ступки, чтобы растирать их в синий порошок, не говоря уже о дюжинах дощечек для смешивания красок и кистях.
– Как все это поместится в нашей трапезной? – вопрошал настоятель. – У Монторфано было гораздо меньше вещей!
– Вы же не думаете, что magistro сможет покрыть тридцать футов стены одной капелькой краски? – отвечал Лодовико.
Подмастерья и наемные работники тем временем вносили мольберты, чтобы ученики могли изучать и копировать манеру письма учителя во время его работы. Затем установили длинный стол, на котором разложили сотни рисунков голов, лиц, ступней, рук, носов, одеяний и занавесов, тарелок, чашек и даже еды. Все наброски были выполнены красным и черным мелом. Наконец настоятель поинтересовался, сколько времени он и его братья будут вынуждены вкушать трапезы, вдыхая сильный запах льняного семени, уже пропитавший все вокруг?
– Дорогой мой отец, – отвечал Лодовико, – говорят, что Джотто способен закончить фреску в десять дней. Но разве можно сравнить его художества с творениями нашего гениального мастера? Кроме того, – добавил Лодовико, – вам, Божьим людям, не впервой приносить жертвы во имя Его славы. Разве могут сравниться ваши мучения с теми муками, которые перенес наш Господь на кресте за наши грехи?
Настоятель замолчал – вот только надолго ли?
Magistro, желая объяснить свое видение будущей фрески покровителю, торжественно процитировал Евангелие от Матфея:
– «Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками; и когда они ели, сказал: истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Они весьма опечалились и начали говорить Ему, каждый из них: не я ли, Господи? Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня». Перед художником стоит двойная задача, – продолжил magistro, – нарисовать апостолов и передать, что творилось у каждого в душе. Я хочу написать учеников Христа в тот миг, когда Господь объявил им, что один из них предаст Его.
Убедившись, что Леонардо горит искренним рвением, Лодовико успокоился. Герцог снова посетил трапезную вместе с Беатриче лишь спустя несколько недель. Герцогиню весьма обрадовало, что контуры фигур уже были нанесены на стене тонкими черными линиями. Через несколько месяцев на штукатурке начали медленно проступать краски, и настоятель перестал жаловаться герцогу, что художник затягивает работу. Как бы ни хотелось настоятелю, чтобы Леонардо и его подмастерья как можно скорее покинули трапезную вместе со своим скарбом, даже он понимал, что после ухода magistro доминиканцам останется величайшее произведение искусства.
С тех пор минуло два года.
Хотя в целом фреска была завершена, Иуда – Беатриче поняла, что это Иуда, по кошельку, который он сжимал в руке, – оставался безголовым. К тому же, вопреки распространенному канону, предатель сидел по одну сторону стола с Христом и апостолами.
– Обычно Иуду помещают напротив. Почему вы решили посадить его рядом с Христом и апостолами? – спросила Беатриче.
– Потому что, ваша милость, там он и сидел, – учтиво ответил Леонардо, нисколько не сомневаясь в своей правоте и неправоте прочих творцов, веками изображавших эту сцену иначе. – Нужно понять образ мыслей предателя. Он совершил нечто ужасное и хочет скрыть свое преступление. Поэтому старается выглядеть невинно. Ему не с руки держаться обособленно, это только возбудило бы подозрения. Чем ближе трагедия к правде жизни, тем больше она западает в душу.
Действительно, на стене перед зрителем разыгрывалась настоящая трагедия. Услыхав слова Христа, апостолы замерли – их мысли и страхи читались в выражениях лиц и движениях тел. Беатриче никогда не доводилось видеть картину, которая так полно выражала бы неповторимое мгновение жизни. Художник словно остановил само время и сохранил его во фреске. Впечатление получалось жутковатое. «В этом и состоит одна из самых загадочных особенностей живописи Леонардо, несомненно происходящая от его желания раскрыть тайны внутреннего устройства человеческого разума и тела», – подумала Беатриче. Она решила вернуть разговор с небес на землю.
– А почему голова Иуды не написана?
– Мне не удается найти модель – лицо, в котором выражалась бы сама сущность предательства.
– Но у предательства множество лиц, некоторые могут быть вполне привлекательными и даже прекрасными.
Слова застревали в горле Беатриче. Знает ли художник, что ее предали двое – одна с прекрасным и нежным лицом, другой с лицом мужественным и привлекательным? Дошли ли до его ушей слухи об измене Лодовико? Испытывает ли художник жалость к жене своего покровителя?
– Верно, – угрюмо согласился Леонардо. – За привлекательным фасадом часто таится предательство.
В тоне Леонардо не было ничего от ехидства дворцовых сплетников. Вместе с Беатриче он горько сожалел, что мир устроен так несправедливо. Никогда еще ей не доводилось видеть художника таким убитым. Брови сошлись на переносице, от уголков глаз, словно солнечные лучики, протянулась сетка морщин. На лбу залегла глубокая складка – казалось, что, если magistro не перестанет хмуриться, лицо его расколется пополам.
– Обычно Иуду изображают в стороне от прочих апостолов. У вас же, напротив, именно Христос выглядит одиноким.
– Ваша милость, если вам доподлинно известно, что скоро вас предаст тот, кого вы любите и кому доверяете, если это предательство кажется неизбежным – сам Бог открыл вам эту истину, и ничего уже нельзя изменить, – неужели вы не почувствуете себя одиноко?
– Наша задача проста.
Леонардо подвел Беатриче к южной стене трапезной, на которой должен был изобразить семейство Сфорца, вписав их профили во фреску Монторфано. В комнате не было очага, а тепло от горящих печек рассеивалось под высокими сводами трапезной.
– Слева я поместил фигуры вашего мужа и старшего сына в профиль. Смотрите, они стоят на коленях, словно принимая благословение от Папы и святого Франциска. Справа я напишу ваш портрет, тоже в профиль, рядом с младшим сыном. Вы будете находиться под защитой доминиканских монахов, которых бесподобный Монторфано поместил на своей фреске, нисколько не смущаясь тем, что Распятие происходило за тысячу лет до основания ордена, – объяснял Леонардо дрожащей от холода Беатриче.
Неужели он смеется над работой коллеги? Леонардо нажил себе кучу неприятностей, отказываясь прославлять своими картинами владельцев тугих кошельков. Фреска Монторфано содержала в себе все традиционные приемы современной живописи, которые отрицал magistro. Здесь был и пышный итальянский пейзаж на заднем фоне, и ангелы с разноцветными крыльями; демоны на плечах грешников и ангелы, которые что-то шептали в уши праведников; Папа со свитой священников; всадники-крестоносцы. Фреска Монторфано рождала в душе зрителя печаль, а произведение Леонардо делало его свидетелем грандиозной драмы.
– Мне нужно только набросать ваш профиль, – сказал Леонардо.
Подмастерья принесли ему листы бумаги разных цветов и размеров. Он молча отверг большинство, пока не остановился на том, который показался ему подходящим.
– А еще я должен нарисовать ваши руки, сложенные для молитвы.
Подмастерья снова взялись смешивать краски – вероятно, для того, чтобы Леонардо мог продолжить работу над фреской. «Не забыть бы упомянуть об этом Лодовико», – подумала Беатриче. На некоторых мольбертах стояли копии «Тайной вечери», другие были закрыты белым муслином. Один мольберт показался Беатриче особенно загадочным. Сидя в кресле, предложенном magistro, она не могла отвести глаз от белой ткани. Конусообразная верхушка маячила, словно призрак, так и побуждая сдернуть покрывало. Изабелла ни за что не упустила бы подобного удовольствия. Если бы сестра была здесь, она непременно попросила бы Леонардо снять покрывало, но Беатриче стеснялась – раз художник решил до поры скрыть свою работу, значит, у него есть на то причины.
Чтобы Леонардо мог сделать набросок ее сложенных рук, Беатриче стянула перчатки, обнажив бледные, холодные пальцы. Ей ведь только двадцать один – почему же кожа так сморщилась по сравнению с гладкой белизной муслиновой ткани? В трапезной было холоднее, чем в церкви, где Беатриче молилась о Бьянке Джованне.
– Ваша милость, у вас дрожат руки. Я попрошу монахов принести горячего бульона, – сказал Леонардо и вышел из трапезной, сочувственно поглядев на герцогиню.
Беатриче запахнула плащ и принялась прохаживаться по комнате, чтобы согреться. Ее неудержимо влекло к занавешенному мольберту. Ничего страшного не случится, если она тихонько поднимет край ткани. Если под покрывалом обнаружится очередной шедевр Леонардо, Беатриче напишет об этом Изабелле. Она уже решила пригласить старшую сестру в Милан, чтобы та присутствовала при рождении ребенка. Беатриче преподнесет Изабелле особый подарок. Сестра сможет позировать Леонардо – и не в промозглой трапезной, а в лучшей комнате Кастелло с самым теплым камином. Леонардо нарисует портрет Изабеллы маслом, как некогда портрет Цецилии Галлерани. Беатриче не станет просить об этом Лодовико, который сразу же начнет вычислять, чего потребует от Изабеллы взамен. Беатриче обратится к самому magistro. Теперь, когда сестры повзрослели и пережили горечь утрат, давнее соперничество казалось Беатриче невыносимо глупым. Подарить сестре портрет работы Леонардо – самое меньшее, что готова была сделать Беатриче ради Изабеллы.
Подмастерья были погружены в работу. Они не станут мешать герцогине, захотевшей увидеть незавершенную работу Леонардо. Разве не ее деньгами оплачены все эти картины, скрытые под тонким муслином? Делая вид, что хочет погреться у одной из печек, Беатриче медленно приблизилась к задернутому мольберту и приподняла край ткани. Под тканью оказалась доска из темного ореха – точно такую же мастер использовал для портрета Цецилии Галлерани. Беатриче оглянулась – кто-нибудь заметил? Похоже, что нет. Она приподняла ткань еще выше. Золотистая лента, похожая на те, что обвивали сучья на потолке ее спальни, пересекала малиновый бархат. Определенно под тканью скрывался чей-то портрет. Горя нетерпением, Беатриче все выше поднимала ткань. Если Леонардо берет заказы от посторонних клиентов, он не сможет отказать ей.
Наконец Беатриче подняла покрывало. Платье из малинового бархата, шитое золотом. Бусины простого ожерелья свисают ниже вышитой тесьмы, оттеняющей кремовую кожу на шее. Округлые плечи, длинная шея. Женщина, изображенная на портрете, была молода. Пухлые щеки, полные губы, задумчивое выражение лица. Волосы цвета воронова крыла подобраны вверх, закрывая высокие скулы.
Глаза. Они слегка косили в сторону – как обычно, Лукреция Кривелли была слишком робка, чтобы встретить прямой взгляд Беатриче. Вот и теперь она отказывалась смотреть на свою госпожу, обратив задумчивый взгляд куда-то в сторону, за раму портрета. «Посмотри на меня!» – хотелось крикнуть Беатриче. Боль пульсировала во всем теле. Беатриче тошнило, голова кружилась. Она не знала, свернуться калачиком от боли или рухнуть на пол. Беатриче схватилась за мольберт, чуть не уронив его на пол. Шум привлек подмастерьев.
– Мне нехорошо, – пробормотала она, задергивая картину и глядя в каменный пол трапезной, чтобы подмастерья не заметили взволнованного лица герцогини.
Один из юношей предложил ей опереться о его руку, но Беатриче, не взглянув на него, выбежала вон.
Деревья во дворе трапезной облетели. Небо из синего стало серым. Воздух заледенел. Беатриче заметила слуг, сбившихся в тесный круг. Слуги смеялись и злословили, пытаясь разогнать холод. Неужели они хохочут над ней? Над наивной маленькой герцогиней, собравшейся с важным видом позировать для семейного портрета и не подозревающей о том, что прямо у нее под носом портрет Лукреции Кривелли, похитившей сердце ее мужа?
Беатриче не могла вернуться в карету, чтобы увидеть, как фрейлины неловко замолчат – ведь нельзя же продолжать злословить в присутствии жертвы твоего злословия! Взгляд ее упал на церковную дверь, и Беатриче поняла, куда направится – к Бьянке Джованне, чей нежный дух выслушает ее жалобы и успокоит душу.
В пустой и промозглой церкви Беатриче упала на пол рядом с гробницей Бьянки.
– Как мы одиноки, ты и я! – выкрикнула она. – Разница только в том, что твой супруг, если захочет, может присоединиться к тебе, а мой муж использовал смерть дочери, чтобы уединиться с другой. Неужели она настолько лучше меня? – вопрошала Беатриче мертвую девушку, которая не могла ей ответить.
Внезапно она ощутила ноющую боль в животе – словно малыш стал слишком тяжел для нее и захотел выбраться наружу. Беатриче согнулась, обхватив руками живот. Когда ей становилось плохо, ребенок всегда обнаруживал свое присутствие.
– Неужели это дитя ничего не значит для него?
За несколько лет из возлюбленной, друга и советчика она превратилась для Лодовико в машину, способную только рожать наследников. Лукреция Кривелли прекрасна, но она старше Беатриче, а что до интеллектуальных способностей, то куда ей тягаться с Изабеллой и Цецилией Галлерани – бывшими соперницами Беатриче. Что в ней такого, чего Лодовико не нашел в законной жене? Неужели он просто устал от Беатриче? Неужели все мужчины устают от женщин после того, как те отдадут им свою любовь и дружбу, нарожают детей, которые продолжат их род и унаследуют имя? Беатриче не могла смириться с мыслью, что женскую любовь можно так легко растоптать и отбросить прочь, увлекшись новой побрякушкой.
И какой побрякушкой… На портрете Леонардо Лукреция выглядела ужасно – холодная, безжалостная, с неестественно напряженными плечами. Словно женщину с портрета что-то мучило, словно ей было что скрывать. Леонардо, как и все ее подданные, явно сочувствовал герцогине и сожалел о недостойном поведении герцога. Казалось, что magistro второпях набросал черты Лукреции на холсте, остальное оставив доделывать ученикам. В лице красавицы с портрета не было ни жизни, ни тайны, ни скрытой живости, которые отличали портрет Цецилии Галлерани.
Беатриче понимала, что означал этот портрет. Лукреция сменила ее в сердце Лодовико. Разве муж не признался ей, что Леонардо всегда писал для него портреты женщин, в которых герцогу случалось влюбиться? Перед Беатриче было доказательство того, что его любовь к ней иссякла и, словно струйка воды, впиталась в землю. Как же ей теперь жить?
«У тебя есть дети», – скажут люди. Что еще они могут сказать? Неужели женщине этого достаточно? Беатриче всего двадцать один! Выходит, всю оставшуюся жизнь ей предстоит ворковать над детьми, а короткий роман с собственным мужем навеки останется в прошлом? Непостижимо!
«Почему в Новаре я не бросила его в руки Людовика Орлеанского и сама не заключила договор с французами? Зачем я помогала ему? Это и есть его благодарность? Надо было заключить союз с Изабеллой Арагонской и Неаполем! Будь я умнее, юный герцог, возможно, до сих пор был бы жив, а мы с Изабеллой управляли бы государством, пока Джан предавался бы пьянству и содомии! Человек, который сегодня носит титул миланского герцога, давно был бы мертв или гнил в неаполитанской тюрьме. Вряд ли Изабелла – мрачная, несчастная Изабелла – оказалась бы более коварным союзником, чем Лодовико».
– Ах, несчастное дитя, прости, что у твоей могилы я призываю беды на голову твоего отца!
Мог ли дух Бьянки понять глубину ее скорби? Слова Беатриче звучали горько, но Бьянка, которая видела Беатриче в дни ее славы, должна понять, как тяжело ей пережить столь сокрушительное поражение.
Фрейлины Беатриче – слава богу, не Кривелли, которую Беатриче в эту минуту готова была разорвать, словно лев кролика, – возникли в дверях, причитая, что такая скорбь не принесет ничего хорошего ни самой герцогине, ни ее ребенку. Ах, Бьянка Джованна была доброй девочкой и не хотела, чтобы ее смерть стала причиной безутешной скорби тех, кто ее любил! Неужели герцогиня не понимает, что холод церкви впитается в ее кости и она родит больного малыша! Беатриче почувствовала, как чьи-то руки оторвали ее от пола и потащили вон из церкви.
– Повезло тебе, – промолвила Беатриче в темноту склепа, удивляясь, что изо рта вырываются звуки, больше похожие на змеиное шипение. Никогда еще собственный голос не казался ей таким зловещим. – Ты умерла до того, как муж устал от тебя и отбросил прочь, как ненужную вещь.
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ЛЕОНАРДО
В белом оперении лебедя нет ни пятнышка, ни изъяна. В час своей смерти лебедь поет, и с этой песней жизнь оставляет его.
Она позволила себе унизиться перед придворными. Теперь фрейлины разнесут прощальные слова герцогини, сказанные над прахом Бьянки Джованны, по всему Милану. Отныне статус брошенной жены подтвержден ее собственным признанием. Еще до вечера об этом узнает вся Италия.
Беатриче была бессильна исправить вред, причиненный ей Лодовико. Она могла бы заявить мужу, что он оскорбил не только ее, но нанес ущерб репутации семьи, да и всего Милана, но к чему? Если Лодовико не понял, что, отвергнув ее любовь, разрушил нечто прекрасное, стоит ли напрасно взывать к нему?
Чтобы не чувствовать себя ненужной и покинутой, Беатриче решила устроить праздник. До родов оставался месяц, стояла суровая зима, и Беатриче не могла, как прежде, весь день скакать по полям и лесам и охотиться до захода солнца. Поэтому герцогиня призвала певцов и музыкантов.
Она решила не приглашать мужа. Пусть узнает, что Беатриче д'Эсте, несмотря на его предательство и публичное унижение, устраивает бал. Без него. Она будет петь и танцевать с молодыми красавцами-придворными до поздней ночи. Найдутся кавалеры, которые сочтут беременную герцогиню привлекательной, несмотря на то что муж бросил ее и она давно уже не та наивная девочка, которая шесть лет назад появилась при миланском дворе.
Беатриче понимала, что ведет себя как все жены, мужья которых затеяли интрижку на стороне. Она оглядывала зал в поисках возможного кандидата в любовники и удивлялась. Неужели все эти красавцы только сегодня появились при дворе, или раньше, ослепленная любовью к Лодовико, она была слепа к их чарам? Беатриче казалось, что со всех сторон к ней устремлены искушающие взгляды. Принимая поклоны, Беатриче видела восхищение в глазах кавалеров и всякий раз краснела, догадываясь о том, что у них на уме. По сравнению с ее мужем все они выглядели стройными, подвижными и юными. Беатриче не могла выбрать. Чему отдать предпочтение: пышным шевелюрам южан из Калабрии или резким нордическим чертам жителей северных склонов Альп? Синеглазые рыцари из свиты императора Максимилиана исподлобья разглядывали фигуру танцующей герцогини и с удовольствием наблюдали за ее смущением.
Неужели раньше она просто не замечала всех этих знаков внимания? Разве можно было не восхищаться тем, как герцогиня кружится в танце – с таким-то огромным животом! Менее грациозная женщина давно бы утратила равновесие. Как бесстрашно пересекает лужайку верхом на верном Драго – такая хрупкая женщина на спине громадного жеребца! Они не могли не знать, что герцогиня одной стрелой пронзает сердце дикого вепря и вепрь бездыханным падает к ее ногам. Наверняка некоторые из этих красавцев думали, что расположение герцогини могло бы оказаться полезным в осуществлении их военных и политических амбиций. Ах, не все ли равно? Сейчас Беатриче не хотелось думать ни о чем – она наслаждалась мыслью, что жизнь продолжается и сердце не перестало биться из-за того, что Лодовико разлюбил ее.
Эта мысль наполнила ее новой силой. Свет не сошелся клином на Лодовико. Жизнь, любовь и вожделение не кончаются там, где закончились ее отношения с мужем. Внезапно Беатриче поняла, что ей надоели бесконечные приседания и повороты – эти смиренные танцы, состоящие из одних поклонов. То, что поднималось в ней, требовало новых ощущений. Странная сила, проникшая в кровь, жаждала освобождения. Словно некое существо – не плод в ее утробе, а другое, дикое и необузданное, – рвалось наружу. Беатриче чувствовала, что, если не даст этому демону выхода, он разорвет свою хозяйку в клочья. Если она будет двигаться быстрее, вращаться и кружиться что есть мочи, только тогда изведет демона и снова обретет покой. Комната плыла перед глазами, но Беатриче твердо знала, что не должна останавливаться.
– Как насчет гальярды? – спросила герцогиня.
Этому танцу Беатриче научил французский король. Карлу нравилось выделывать замысловатые па и прыжки на своих коротеньких ножках.
Галеазз сидел в большом кожаном кресле отдельно от прочих гостей. Как она могла забыть о нем? Кто может утешить ее, если не этот красавец, шесть лет назад провозгласивший себя ее рыцарем? Разве они оба не переживают одну мучительную утрату? Неужели они не смогут обрести мир в объятиях друг друга? Но в карих, глубоко посаженных глазах Галеазза Беатриче прочла только неизбывную тоску – ни былого веселья, ни надежды на утешение. Рыцарь слегка покачал головой: нет, она должна понять, она не станет заставлять его, понимая, что он не способен отказать ей. Беатриче не стала нарушать его уединение. Если бы Галеазз по первому зову вскочил с кресла и повел ее в танце, Беатриче была бы разочарована. Ее Галеазз не мог поступить так эгоистично. Скорее, так повел бы себя ее муж. Она не позволит своему верному рыцарю бесчестить себя сравнением с Лодовико.
Остальные придворные, не подозревавшие об истинных чувствах герцогини, охотно откликнулись на ее призыв.
– Гальярда! – велела она музыкантам.
Флейтист, уже поднеся инструмент к губам, медлил. Он вопросительно смотрел на хозяйку, сомневаясь, верно ли расслышал. Женщина, которой скоро предстояло родить, собирается танцевать неистовую французскую жигу? Да в своем ли она уме?
– Я сказала, гальярду! – прикрикнула герцогиня на музыкантов.
Никогда еще голос ее не звучал так повелительно.
Свирели заиграли веселую мелодию, и Беатриче, сосчитав до четырех, встала во главе танцующих. Она прекрасно помнила все движения, которые часами разучивала с похожим на жабу Карлом. Король всегда хвалил ее успехи.
«Этот танец создан для мужчин», – говорил король.
«Так было раньше, теперь все изменилось», – отвечала Беатриче.
Правой пяткой, левой пяткой, прыжок на месте, два-три. Прыжок вправо. Прыжок влево. Снова правой пяткой, затем левой. Голова кружилась, но Беатриче не останавливалась. Только не сейчас. Она не испортит бал, который сама затеяла. Вокруг юные красавцы ее лет, живо следящие за каждым движением хозяйки. Правой пяткой, затем левой. Кружение, прыжок и снова прыжок. Беатриче ликовала. Она и не подозревала, что может взлетать в воздух так высоко. Впрочем, стоит ли удивляться? Она всегда оставалась подвижной до самых родов. Повивальные бабки уговаривали герцогиню отложить охоту и угомониться хотя бы в последние дни беременности. Наверное, на этот раз она и родит, танцуя. Герцогиня будет плясать и веселиться, а когда родится ребенок, выберет себе любовника. Она закроет перед Лодовико двери своей спальни, как он недавно закрыл перед ней свои. А если он вломится к Беатриче силой, то застанет жену в объятиях юного красавца вдвое моложе себя.
Возможно, этого юноши с живыми зелеными глазами и прямыми волосами цвета песка. Какой гибкий и податливый! Каждый прыжок юноши побуждал Беатриче все выше взлетать в воздух, стремясь превзойти партнера. Он улыбнулся ей, обнажая белоснежные зубы, розовый язык непроизвольно облизнул губы. Юноша напоминал Беатриче дикого зверя. Партнер был выше Беатриче, и ей приходилось подтягиваться, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Свирели запели громче, и Беатриче, подогнув колени, взмыла вверх. В глазах юноши Беатриче заметила восхищение. Внезапно, когда она еще висела в воздухе, что-то острое вонзилось ей в живот и потянуло Беатриче к земле. Нет, она не упадет, только не сейчас! Остаться бы навсегда высоко над землей, ловя ответный взгляд пронзительных зеленых глаз! Боль оказалась сильнее этого фантастического мгновения, и Беатриче уступила ей. Ноги опустились на землю, но колени больше не держали ее. Улыбка сползла с лица юноши, когда он увидел, что герцогиня рухнула вниз. Беатриче стукнулась головой об пол, но почти не ощутила удара – так поразила ее мысль, что кто-то пронзил ее внутренности огромным копьем. Внезапно над ней появилось лицо Галеазза. Он оттолкнул юного германца, сильные руки подхватили Беатриче под плечи.
– За что меня убили? – прошептала она Галеаззу, пока тот поднимал ее с пола.
И свет померк.
Когда она пришла в себя, копье все еще торчало в животе. Дважды рожавшая Беатриче никогда не испытывала такой невыносимой боли. Копье поворачивалось, раздирая внутренности. Ее убили, это очевидно, но почему она умирает так мучительно долго?
Мир стал красным. Вокруг Беатриче столпились люди – их одежда и руки пропитались ее кровью. Она слышала крики Лодовико. Он спрашивал, что случилось. Затем крики смолкли – видимо, кто-то оттащил Лодовико прочь. Кто-то опустился ей на живот – боль стала почти непереносимой. Похоже, это была женщина – Беатриче не могла разглядеть ее сквозь красную пелену. Упрямый алый цвет заливал все вокруг. Беатриче закрыла глаза, чтобы прогнать его, но краснота не уходила. Ей казалось, что женщина, сидящая на ней, выворачивает ее внутренности наизнанку. Она не заслужила того, чтобы ее выпотрошили заживо!
Пытка прекратилась. Теперь кишки Беатриче лежали в руках женщины. Гримасничая, герцогиня попыталась сфокусировать взгляд на своей окровавленной плоти. Все в комнате кричали. Кто-то промокнул лицо Беатриче прохладной тканью.
– Закройте ей глаза! – кричала женщина, которая держала в руках внутренности Беатриче.
Послушные руки прижали ткань к лицу, но Беатриче успела заметить то, что так пытались скрыть от ее глаз: окровавленного мраморно-бледного младенца с обвисшими ручонками и запрокинутой головой.
ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК ЛЕОНАРДО
От того, что кажется неважным и незначительным, происходят самые большие бедствия.
Ее светлости маркизе мантуанской от Цецилии Галлерани, графини Бергамини
Ваша светлость, учитывая то, что внезапная кончина сестры не позволила Вам присутствовать на ее похоронах, позвольте мне рассказать, какие посмертные почести были оказаны этой удивительной женщине. Вряд ли мне удастся развеять Вашу скорбь, но надеюсь, что когда Вы узнаете, какую любовь заслужила Ваша покойная сестра, это утешит Ваше раненое сердце. Я постараюсь по мере сил рассказать о событиях, которые последовали за неожиданной кончиной герцогини и ее ребенка.
Герцог и поныне безутешен. Он заперся в своих покоях, велел завесить окна черной материей и отказывается принимать даже сыновей – бедных сирот, оставшихся без матери. Говорят, что он побрил голову и не снимает черных траурных одежд. Те, кому довелось видеть его в эти дни, уверяют, что герцог не устает повторять, что предпочел бы сам лечь в могилу, чем увидеть, как угас свет ее жизни. Должно быть, Вам известно, что последние дни своей жизни герцогиня провела в слезах по умершей Бьянке Джованне, к которой была крепко привязана. Сердце ее скорбело и о недостойном поведении мужа, вступившего в связь с Лукрецией Кривелли. Ныне в порыве раскаяния герцог разорвал отношения с этой женщиной, хотя она и носит его ребенка. Возможно, герцогиня узнала об этом. Вряд ли эта новость благотворно повлияла на ее здоровье, ослабленное из-за внезапной смерти Бьянки и беременности. Я молюсь, чтобы Лодовико наконец-то обрел утешение. Он ест на ходу, постится два раза в неделю и проводит долгие часы у гробницы герцогини, умоляя Господа позволить ему поговорить с женой еще раз и уверить ее в своей любви. Герцог сломлен и потерян. Из уст его раздаются одни лишь стенания.
Однако я забегаю вперед, ведь я собиралась рассказать Вам о великих почестях, оказанных покойной герцогине. После ее кончины придворные дамы немедленно занялись телом. Мне говорили, что служанки герцогини омыли его не только теплой водой, но и горькими слезами. Весь Милан утонул в потоках слез – такова была любовь горожан к покойной герцогине. Люди привыкли любоваться тем, как она правит своим экипажем, как мило улыбается, ее нарядами и манерами, не говоря уже об изяществе, с которым она всегда держалась в седле. Миланцы считают, что со смертью герцогини для города настанут тяжелые дни.
В день похорон волосы герцогини причесали так, как она любила причесывать их при жизни. Ее темные локоны заплели в длинные косы и уложили над высокими скулами. В косы вплели золотые ленты, украшенные жемчужинами. Никогда еще герцогиня не выглядела такой прекрасной. Ее нарядили в лучшее платье из золотой парчи, от которой кожа засияла, как у живой. На шею повесили жемчужное ожерелье с крестом, украшенным драгоценными камнями. Когда придет ее час предстать перед Создателем, ей будет что принести Ему в дар. Герцогиню накрыли белым полотнищем с вышитыми гербами дома Сфорца. На щеки и губы нанесли розовую краску. Несмотря на то что в последние минуты своей жизни герцогиня испытывала боль, в гробу на лице ее застыла безмятежная улыбка. Я счастлива, что мне довелось в последний раз полюбоваться ее красотой и разделить эту радость с Вами.
Не только знатные горожане и послы европейских стран, весь Милан провожал гроб с телом герцогини от Кастелло до места ее упокоения – церкви Сайта Мария делле Грацие. На заходе солнца послы (среди которых были представители испанского короля и императора Максимилиана – одного из почитателей герцогини) подняли гроб и вынесли из ворот Кастелло, чтобы каждый миланец мог в последний раз узреть обожаемую всеми герцогиню Беатриче. Герцог и все его родственники, а также двое сыновей облачились в длинные черные плащи с капюшонами. За семьей следовали священники и монахи, которые несли громадные кресты из серебра, золота и черного дерева. Тысячи факелов освещали процессии путь. Любимый рыцарь Беатриче славный Галеазз ди Сансеверино надел черные доспехи и маску, а на руку повязал траурную повязку. Он ехал на белом жеребце Беатриче по кличке Драго, распустив свои черные, как вороново крыло, кудри. Седло украшали серебряные и жемчужные кресты, а голову коня – черные траурные перья. Поверите ли вы, что благородный жеребец выглядел потерянным и отчаянно высматривал в толпе любимую хозяйку? По лицу Галеазза, который держал штандарт герцогини, текли слезы, ибо он провожал в последний путь свою обожаемую госпожу, которой предстояло упокоиться рядом с его безвременно почившей возлюбленной. Как печально и как утешительно, что этим невинным душам предстоит отныне лежать в соседних могилах!
На каждом перекрестке, который отмечает границы городских кварталов, гроб с телом герцогини передавали местным старейшинам, которые несли его дальше. Вы должны знать, что всю дорогу до церкви прах Вашей сестры покоился на любящих руках. Как только приходило время смениться, новые руки заботливо подхватывали гроб с телом обожаемой в народе герцогини. Чтобы выразить уважение покойной, на улицы Милана высыпали горожане всех сословий. Дамы и благородные господа, ремесленники и торговцы с женами и детьми презрели январскую непогоду. Мне почудилось, что ветер переставал дуть там, где в это мгновение несли гроб, и вновь поднимался, когда гроб проносили мимо. Все лавки были закрыты, словно на Рождество. Даже нищие и проститутки на время оставили свое ремесло. Голодные оборванцы и женщины со щедро нарумяненными щеками погрузились в несвойственное им уныние. Они не пытались воспользоваться ситуацией, чтобы набить карманы. Никогда еще мне не доводилось видеть, чтобы представители низших сословий выражали кому-либо столь искреннее почтение.
И вот наконец, когда на землю упали ранние зимние сумерки, процессия достигла ворот Санта Мария делле Грацие. Шестеро посланцев крупнейших итальянских городов внесли гроб в церковь и оставили на ступенях алтаря. Белые мраморные колонны были задрапированы черной тканью. Церковь освещали тысячи восковых свечей. Сам кардинал отслужил по герцогине заупокойную мессу. Любимые певцы ее милости (среди них скульптор Кристофоро Романо) проникновенными голосами исполнили реквием в ее честь. Как жаль, что Вам не довелось услышать этого пения! Мне казалось, что душу герцогини на ее пути к Господу сопровождает хор ангелов. После того как все слезы были выплаканы, а молитвы прочитаны, тело герцогини положили в великолепный саркофаг, который поддерживают мраморные львы. Здесь, под сводом, недавно завершенным Донато Браманте, чьей работой всегда так восхищалась герцогиня, ей и предстоит покоиться в одиночестве, пока мраморная гробница Лодовико, изготовленная горбуном Солари, не обретет своего хозяина.
Не могу не упомянуть, что, когда процессия вступала под своды церкви, я заметила у ворот самого magistro. Говорят, что он завершает фреску в трапезной монастыря. Два года искал magistro модель для своего Иуды, пока не обнаружил в еврейском квартале города некоего иудея. Он пошел за ним и скоро удостоверился, что наконец-то обрел искомое. Затем magistro сделал несколько набросков по памяти, а сейчас переносит их на стену. Подумать только, отныне несчастному иудею предстоит навеки стать символом величайшего предательства в истории! Уверяю Вас, никогда еще на лице художника я не видела столь печального выражения, как тогда, когда он провожал глазами гроб герцогини. Он стоял в тени факелов, но я видела, что лицо его с каждым мгновением становилось все мрачнее. Разве не прекрасно, что Беатриче будет покоиться так близко от фрески Леонардо, изображающей Христа, ликом которого она так любила любоваться в последние дни жизни?
Лодовико заказал Леонардо портрет Лукреции Кривелли. Слухи дают всходы куда быстрее, чем семена. Наверняка Вы уже слышали об этом. Я не видела портрета, но говорят, что он вовсе не так хорош, как тот, который magistro написал с меня много лет назад. Мне хочется думать, что художник не осуждал тогда нашу связь, ведь в те времена Лодовико не был женат и наши отношения не могли причинить никому боли. Я думаю, что Леонардо, как и все миланцы, был так недоволен поведением Лодовико, что позволил своим чувствам просочиться в картину. Пусть это звучит не слишком убедительно, пусть даже кто-то скажет, что рассуждать так может только женщина, но мне хочется верить, что мои предположения хотя бы частично оправданны. Теперь нам остается с нетерпением ждать портрета Беатриче на фреске, расположенной напротив «Тайной вечери», – последней дани уважения живописца своей госпоже.
Со дня кончины герцогини прошло несколько недель, но герцог по-прежнему безутешен. В самом Милане и по всей Италии ежедневно служат сотни месс о ее душе. Лодовико забыл свои разногласия с настоятелем Санта Мария делле Грацие и теперь с особым рвением покровительствует этой церкви. Говорят, что между Башней сокровищ и монастырем не зарастает тропа, устланная золотом.
Из уважения к покойной герцогине все увеселения и скачки отменены. Когда я вспоминаю о том, как любила подобные развлечения Беатриче, то понимаю, что делать этого не стоило. Впрочем, наверное, это и к лучшему. Было бы невыносимо больно смотреть на опустевшее кресло рядом с герцогом и сознавать, что мы никогда уже не увидим слева от него оживленную и радостную герцогиню, которая заражала всех нас своим бьющим через край жизнелюбием.
Ваша светлость, примите мои соболезнования и позвольте искренне надеяться, что это послание сможет хоть немного облегчить Вашу скорбь. Остаюсь в неоплатном долгу за Ваше дружеское участие.
Цецилия Галлерани, графиня Бергамини
