Текст книги "Тридцать лет на Cтарой площади"

Автор книги: Карен Брутенц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

Зная особую чувствительность советского руководства и практически его провоцируя, Бжезинский, уговорив Картера, отправился в конце мая 1978 года в Пекин, где фактически шла речь о неформальном антисоветском союзе и где он выступил с публичными нападками на «полярного медведя к северу (от Китая. – К. Б. )». Между тем никакой советской стратегии окружения нефтедобывающих стран не существовало. Даже у здравомыслящих политиков обеих сторон (и идущих по их следам исследователей) есть тенденция чрезмерно рационализировать курс и практические действия «противника». А преувеличенные оценки интеллектуальных возможностей и политических талантов и горизонтов руководства, внешнеполитических штабов обеих сверхдержав сыграли негативную роль, подкрепляя превратные представления о наличии у них тщательно продуманной и последовательно реализуемой стратегии в «третьем мире», и в частности в этой зоне.

Ну а что касается Саудовской Аравии, то могу засвидетельствовать: ни в 70?е, ни в 80?е годы подобная цель не ставилась – ни как близкая, ни как отдаленная. Советское руководство, каким бы геронтократическим оно ни было, в целом отличалось достаточной осторожностью, сознавая если не границы, то относительную узость своих возможностей. Еще существеннее: оно вело себя очень осмотрительно, когда речь шла о вопросах, затрагивающих жизненные интересы Запада, остерегаясь его жесткой реакции. Это в полной мере касается и энергетических источников Ближнего Востока.

Во Флориде Вэнс сделал два важных заявления, которые, очевидно, подтверждают изложенное представление об ответственности политиков обеих сторон. «Я думаю, – говорил он, – время от времени такие вещи, как то, что случилось с Шабой и на Роге, имели тенденцию делать ситуацию более острой… И я думаю… что определенная вина была на обеих сторонах… Мы были способны решить некоторые конфликтные ситуации в духе сотрудничества – возьмите Огаден; я думаю, что это было также возможно и в Шабе».

Комментируя мою критику заявлений Бжезинского о «коварной стратегии» Советского Союза в отношении стран Персидского залива и подобную же характеристику событий вокруг Шабы, он заметил: «Я хочу поблагодарить Карена Брутенца за важное детальное изложение, очень полезно было услышать то, что вы сказали».

Но тем, кто представлял в администрации Картера умеренную линию, приходилось нелегко. Популярнее и безопаснее – как в Советском Союзе – было занимать «патриотическую», воинственную позицию. «Политически было очень трудно, – говорил мне Лесли Гелб, – отстаивать сдержанный подход, очень трудно. Потому что в таком случае нас готовы были обвинить в слабости, мягкотелости, в том, что мы умиротворители и т. д.» Разумеется, Вэнс и его единомышленники выражали более разумную линию с точки зрения американских интересов, предлагая твердо защищать их, но не за счет опасного нагнетания международной напряженности и кризиса в отношениях с СССР.

Еще более сложным, еще более начиненным предвзятым и воинственным отношением к партнеру стал период администрации Рейгана. Вот что пишет об этом Б. Вудворт, касаясь событий 1983 года, связанных с Никарагуа: «В обстановке лихорадочного антикоммунизма Кейси (директор ЦРУ. – К. Б. ) мог выжить, даже процветать, но не Эндерс (помощник государственного секретаря, не «ястреб». К. Б.). Рейган, Кларк (помощник президента по национальной безопасности. – К. Б. ) и Кейси использовали любые приемы и подвергали сомнению патриотизм каждого, кто хотел продолжать диалог».

Новый президент начал делать в «третьем мире» все то, что ранее приписывалось Москве. «Сдерживания, – заявил он, – недостаточно. Мы должны находиться в наступлении». «При всей своей туманности и несвязанности, – пишет профессор Ф. Холлидей, – атака администрации Рейгана против революционных государств «третьего мира» составляла часть более всеобъемлющею вызова Советскому Союзу. Дорога на Москву лежала, казалось, через Кабул, Пномпень, Аддис?Абебу, Луанду, Сан Джордж и Манагуа».

Обстановку, в которой теперь происходило советско?американское противостояние, настроения самого Рейгана характеризует факт, сейчас уже основательно подзабытый. Опробуя микрофон перед своим радиовыступлением 11 августа 1984 г. Рейган пошутил (!): «Мои соотечественники, друзья американцы, мне приятно сообщить вам, что я подписал закон, объявляющий Россию вне закона навсегда. Через пять минут мы начинаем бомбежку». Не выдал ли язык президента то, что у него было на уме?

Сейчас в США, и не только там, принято воздавать хвалу рей? гановскому курсу, который привел к «победе». На самом деле он отдавал авантюризмом. Его авторы, видимо, не вполне представляли, в какую игру и какой «игрушкой» они играли. Они жаждали выиграть холодную войну, не думая о том, что могут зайти слишком далеко. К чему мог бы привести такой курс, если бы во главе СССР оставался, например, Андропов? В этом случае я бы не исключал ядерного столкновения. Счастье, что к штурвалу вовремя встал Горбачев, который вышел из безумной игры.

Главный вывод, который вытекает из анализа советской политики в зоне развивающихся стран, думается, состоит в следующем: заключенная в прокрустово ложе глобального соперничества с США и слишком экстенсивная, опиравшаяся на неточную оценку ситуации и перспектив развития в этой зоне, она в целом не отвечала ни подлинным интересам Советского Союза, ни его возможностям.

Достигнутый ядерно?стратегический паритет внушил советским руководителям иллюзорное представление (впрочем, разделявшееся и другими участниками международного пасьянса) о том, что СССР вырос в сверхдержаву и может вести себя соответственно. Но, но сути дела, он сверхдержавой так и не стал: ведь тогда уже все большее значение приобретала экономическая составляющая государственной мощи.

Однако непозволительно не видеть и другого: такую же игру в «третьем мире» – и не менее цинично – вели США. Их методы мало чем отличались от советских.

Если отвлечься от сверхдержавных претензий и глобального противостояния, ни экономические выгоды, ни политические завоевания не оправдывают проводившуюся нами в «третьем мире» политику. Она была «нерентабельной», а многие ее акции носили саморазрушительный характер. Так называемое продвижение внесло существенный вклад в перенапряжение сил Советского Союза, приведшее к его краху.

Но в том?то и дело, что «отвлечься» невозможно. Для этого нужны были бы другая мировая ситуация, другое государство, другая властная структура. США выиграли благодаря запасу прочности своей системы, но не политике, которая не была ни мудрее, ии проницательнее, ни профессиональнее, чем советская.

2. «Мы» и Латинская Америка

Латиноамериканское направление, хоть и трудоемкое из?за многочисленных контактов, занимало далеко не основное место в работе отдела. Правда, весьма весомое: в регионе был сосредоточен второй по численности, после европейского, отряд компартий, как правило лояльных по отношению к КПСС: 20 партий, насчитывавших в общей сложности 200–250 тыс. членов.

Но круг партийных связей этим не ограничивался. Серьезные сдвиги на континенте – его какое?то время было даже модно называть «пылающим» – после кубинской революции, победа Народного единства в Чили привели к пересмотру нашего подхода к политическим силам в Латинской Америке. Завязались и стали развиваться отношения КПСС с некоммунистическими организациями. Это – Радикальная и Социалистическая партии Чили, Социалистическая партия Уругвая, Народно?прогрессивная партия Гайаны, Институционно?революционная партия Мексики, Партия демократического действия Венесуэлы, Социалистическая революционная партия Перу, аргентинские перонисты, Революционно?демократическая партия Панамы. Я уже не говорю об организациях типа сандинистов в Никарагуа.

Шел довольно интенсивный обмен делегациями, в контактах активно участвовали члены советского руководства. В итоге подобного рода связи с политическими и общественными силами стали в известной мере дополнять отношения СССР с государствами Латинской Америки, а в некоторых случаях компенсировать их слабое развитие. Связи же с правящими партиями порой прямо помогали отстаивать и продвигать советские интересы в этом регионе.

В перестроечные годы заметно расширились связи с партиями социал?демократического и демократического толка – Партией национального освобождения Коста?Рики, партией трудящихся Бразилии, Бразильским демократическим движением, партией Колорадо в Уругвае и т. д. В декабре 1986 года Политбюро особо подчеркнуло важность развития контактов с социалистическими и социал?демократическими партиями Латинской Америки. В доперестроечное время (в 70?е и 80?е гг.), как и вообще в послевоенный период, Советский Союз не имел в Латинской Америке (исключая Кубу) серьезных политических, экономических и стратегических интересов. Но Латинская Америка не была и не могла быть выключенной из глобальной конфронтации, хотя и пострадала от нее меньше других регионов. Сколь ни скромны были здесь цели и практические действия советской политики, она, как и повсюду, определялась прежде всего этим противостоянием, супердержавными претензиями и идеологическими соображениями, которые к ним приспосабливались. Последние я бы назвал скорее идеолого?корпоративными: Москвой двигало прежде всего то, что она ощущала себя главой подчиненного ее целям мирового коммунистического сообщества.

Взять, к примеру, нашу позицию в отношении самостоятельности латиноамериканских стран. В соответствии со своим принципиальным подходом Советский Союз демонстрировал солидарность с их курсом на укрепление государственной независимости. К этому его подталкивали и практические соображения. Как сверхдержава, которая бросала вызов глобальным амбициям Соединенных Штатов, СССР, естественно, считал, что укрепление самостоятельности стран Латинской Америки, их избавление от доминирующего влияния соперника будут отвечать его интересам. В таком контексте мы, конечно, сочувствовали антиамериканским настроениям на континенте.

Разумеется, гармония идеологических и геополитических соображений наблюдалась далеко не всегда. Когда то или другое правительство начинало выказывать свой антиамериканизм, Москва часто закрывала глаза на то, что его внутренний курс противоречит нашим идеологическим рецептам. Бывало и так, что фундаментальные постулаты советской политики прилагались к реальностям Латинской Америки без осмысления того, работают ли они в данных обстоятельствах, без осознания существа процессов, происходящих в странах региона. Идеологические схемы и влияние антиамериканизма, как отражение глобальной конфронтации, иной раз мешали трезво оценивать ход событий, видеть перспективу.

Политика Советского Союза – и государственный, и партийный ее аспекты – сводилась, по сути дела, к четырем целям. Первая: сохранить дипломатическое и политическое присутствие на континенте, расширять список государств, с которыми существуют нормальные отношения. Вторая: использовать это для усиления в Латинской Америке поддержки нашей политики солидарности с Кубой. Третья: отвлечь, насколько возможно, внимание США от других регионов, чтобы ослабить их давление и уравновесить их активность там. Четвертая: развивать связи с компартиями, которые мы рассматривали главным образом как опору в борьбе за сохранение гегемонии КПСС в международном коммунистическом движении. Причем делать все это таким образом, чтобы не вызывать острой конфронтации с США, не давать для нее повода. Геостратегический компонент наших отношений с Латинской Америкой фактически имел оборонительный характер. Речь шла не о том, чтобы самим утвердиться на континенте, а о своеобразном диверсионном маневре.

Велик был, конечно, соблазн подобраться к «подбрюшью» противника, как это сделал Вашингтон, по?хозяйски обосновавшись в Турции и Иране. Однако у СССР для этого не было ни сил, ни средств, а кубинское фиаско 1962 года побуждало к особой осторожности. Поэтому все сводилось к «раздражающей деятельности», которая изображалась Соединенными Штатами в чрезвычайно гипертрофированном виде. Профессор Дж. Перри, бывший американский дипломат с 20?летним стажем, в том числе посольским, прав: в Латинской Америке «никогда не было ни советского присутствия, ни советского влияния и ни советской угрозы».

Соединенные Штаты продолжали контролировать положение в регионе. Он оставался плотно зажатым в американские тиски, и поговорка, которую я не раз слышал в Латинской Америке: «Бог далеко, а США – под боком», все еще звучала неопровержимо. Вашингтон упорно добивался упрочения этой гегемонии, соединяя в своей политике, подобно Советскому Союзу, великодержавное и мессианское («демократическое») начала, хотя и у них они часто оказывались в резком противоречии друг с другом (поддержка Пиночета в Чили, Стресспера в Парагвае, военной хунты в Уругвае, кровавых диктатур в Центральной Америке и т. д.). Демократические зигзаги при Дж. Кеннеди и Дж. Картере не означали отхода от этого курса.

По всем этим причинам наш курс в Латинскрй Америке был вялым и пассивным. За все время, о котором идет речь, здесь не побывал никто из видных государственных деятелей Советского Союза. Но порой и бюрократический иммобилизм мешал использовать, казалось бы, доступное нам преимущество: стремление ряда латиноамериканских правительств пустить в ход советскую карту, Чтрбы вытянуть уступки у США. Латиноамериканцы вообще были заинтересованы в том, чтобы внимание США было отвлечено от них другими заботами. К. Альмейда, чилийский министр иностранных дел, в начале 70?х годов в откровенной беседе не без цинизма признал: «Нас устраивает продолжение войны во Вьетнаме. Американцы там заняты, и мы дышим свободнее».

Советская политика в Латинской Америке была пассивнее, чем в других районах «третьего мира», велась без какого?либо особо продуманного плана, о долгосрочной стратегии и говорить нечего. Она приспосабливалась к обстоятельствам, а не пыталась их создавать и изменять, следовала за событиями, а не предвидела их. Правда, и возможности были скромными.

Некоторые наши шаги – или, напротив, их отсутствие – имели негативный эффект. Отказ от публичного осуждения репрессивных действий диктаторских режимов в Бразилии, Аргентине, Уругвае, Боливии (там наш посол даже обнимался с диктатором Бансером и его министром внутренних дел, а мы получали протесты первого секретаря Боливийской компартии X. Колле) подрывал авторитет советской политики в глазах демократической общественности Латинской Америки. В ООН мы блокировали попытки поднять вопрос о «послужном списке» аргентинского военного правительства в вопросе о правах человека.

Кубинцы, а также некоторые лидеры латиноамериканских компартий нередко подталкивали нас к разного рода радикальным шагам, ставя советское руководство перед нелегким выбором: между Сциллой унаследованных от прошлого остатков революционной правоверности и Харибдой благоприобретенной всемерной оглядки на реакцию США. Иногда мы признавали за кубинцами роль «конечной инстанции» в определении целесообразности тех или иных действий. Во всяком случае, старались не делать того, что шло, по мнению Гаваны, во вред ее интересам.

Подобный подход был связан с определенными издержками. Мы нередко воздерживались от прямого выражения несогласия с линией на подстегивание повстанческой борьбы, фактически отдали кубинцам на откуп отношения с революционными силами за пределами коммунистического движения. Тем не менее нас частенько обвиняли в симпатиях к «левакам», подрывая доверие к заявлениям СССР о его стремлении развивать сотрудничество со странами региона на основе равноправия и невмешательства во внутренние дела.

Общий политический климат в Латинской Америке во второй половине 70?х годов не благоприятствовал Советскому Союзу. После свержения правительства Альенде, переворотов в Уругвае, Аргентине, при сохранении военного режима в крупнейшей латиноамериканской стране Бразилии и правивших в Парагвае, Гватемале, Гондурасе и Гаити диктатур в регионе началось довольно широкое наступление правых сил. И вплоть до начала 80?х годов Советский Союз ограничивался главным образом поддержанием уже существовавших двусторонних отношений. Заметное продвижение имело место лишь с Перу, а также Боливией. Опасаясь кубинской «заразы», некоторые латиноамериканские государства ужесточили позиции и в сфере культурных связей.

В экономической сфере в подавляющем большинстве случаев дело ограничивалось отдельными торговыми сделками. Исключение – соглашения о продаже военной техники в Перу, дополненные сотрудничеством в области рыболовства, довольно крупные поставки оборудования в Боливию для предприятий по добыче и выплавке олова, масштабные закупки сельскохозяйственных продуктов в Аргентине.

Широко распространявшиеся с помощью американских спецслужб утверждения о «руке Москвы» были безосновательны: если бы СССР и стремился стать «отцом» реального политического движения или партии в Латинской Америке, у него не было на это ни сил, ни возможностей. Особенно много шума администрация Рейгана поднимала по поводу «инспирирования» нами повстанческой борьбы в Центральной Америке. Но, как пишет ведущий американский специалист, глава секции интересов США (эрзац?посольства) на Кубе в 1979–1982 годах Уэйн Смит, «растущий беспорядок» там «был результатом внутренних причин – бедности, социальной несправедливости и репрессивных правительств» и Вашингтон «очень сильно преувеличивал ситуацию в своей Белой книге от февраля 1981 года».

Очевидно, алармистская пропаганда служила сознательно избранным оружием, а отчасти, и проявлением «иррациональной» и «диспропорциональной» реакции США – геополитического страха страны, привыкшей к абсолютно надежному предполью и нетерпимой к появлению в Западном полушарии каких?либо внешних сил. Принося Вашингтону некоторый эффект, она имела и негативные последствия. Гипноз собственной пропаганды часто приводил к результату, которого не могли достичь советские действия сами по себе: отвлечению внимания США от других театров противоборства.

В абсолютной надуманности этих обвинений и очевидной «руке» конструировавших их американских спецслужб я смог удостовериться и сам. В упомянутой Белой книге госдепартамента США мне отвели роль покровителя партизанского движения в Центральной Америке. А еще раньше, 7–8 января 1981 г. эти обвинения появились в «Интернэшнл геральд трибюн», в которой Хуан де Онис утверждал, будто «Вьетнам, Эфиопия, Россия и Куба договорились о поставках оружия мятежникам Сальвадора» и с советской стороны этим, а также военной подготовкой сальвадорских коммунистов занимался я.

Через несколько дней подобные же статьи опубликовали колумбийская «Эль Тьемпо» («Еl Tiempo») и чилийская «Эль Меркурио» («EL Mercurio»), но уже с подробностями, которые вряд ли могли получить без помощи соответствующих американских структур. В частности, сообщалось: «В свои 56 лет Брутенц молод, если его сравнить с Борисом Пономаревым. Родившийся и выросший в Азербайджане, Брутенц по происхождению армянин; его интересы охватывают Средний Восток, Южную Европу, Латинскую Америку. В 1978 году после поездки в Сирию, Ливан, Венесуэлу и Колумбию он написал книгу о развивающихся странах. В прошлом году вновь побывал в Сирии и посетил Панаму как член советской партийной делегации. В Москве провел встречи с делегациями Никарагуа, Боливии, Сирии и ООП».

А «респектабельная» консервативная британская «Дейли телеграф» в номере от 6 января раскрыла закулисных вдохновителей кампании. В статье Роберта Мосса говорилось: «В разведывательных кругах НАТО считают, что Москва непосредственно причастна к продолжающимся террористическим актам против турецких дипломатов и должностных лиц, которые совершают армянские экстремисты. Десятки турок армянского происхождения обучены методам ведения партизанских действий в лагерях ООП в Сирии под наблюдением русских советников… Человеком, который вырабатывает общую стратегию, является К. Н. Брутенц, один из заместителей заведующего влиятельным Международным отделом ЦК советской Коммунистической партии, играющий решающую роль в координации тайных операций и подрывной деятельности».

Через два года эта утка, обросшая еще более фантастическими подробностями, была вновь пущена в оборот. Вот цитата из влиятельной турецкой газеты «Терджюман» («Tercuman»): «Советский Союз является самой большой силой, стоящей за спиной армянского террора, направленного против Турции. На совещаниях НАТО обсуждались секретные доклады о том, что, в частности, марксистская АСАЛА получала приказы из Москвы. Руководитель 3?го отдела русской тайной полиции (КГБ) Брутенц является ответственным за осуществление армянского террора. Армянин Брутенц, который стоит за спиной левого террора, втягивающего Южную и Центральную Америку в кровопролитные гражданские войны, обеспечивает обучение отрядов АСАЛА и дает им необходимые суммы денег для их террористической деятельности. Брутенц лично осуществляет контроль за работой находящегося недалеко от Дамаска лагеря Хамурие, где проходят подготовку террористы АСАЛА».

К слову сказать, в связи с подобного рода сенсациями (а их «выпечка» – любимая игра разведок) американцы попадали иной раз в деликатное положение. В январе 1981 года госсекретарь А. Хейг заявил на пресс?конференции, что Советский Союз «глубоко вовлечен» в международный терроризм. Выяснилось, однако, что Хейг использовал гранки книги американской журналистки Клер Стерлинг «Сеть террора». А она почерпнула «факты» из итальянских газетных публикаций, сочиненных и продвинутых в печать дезинформационной службой ЦРУ. Мало того, оказалось, что к «фактам», приведенным К. Стерлинг, само ЦРУ отнеслось всерьез. Если отвлечься от проявленного американцами в данном случае непрофессионализма, перед нами типичный образчик поведения в ходе холодной войны.

Я встречался с Генеральным секретарем Компартии Сальвадора (КПС) Ш. Хандалем, но, разумеется, ни о каких партизанских действиях или же «стратегии» речи не шло. Советский Союз никогда не поставлял и не намеревался поставлять оружие сальвадорским повстанцам. И Хан даль, и его друзья из Фронта Фарабундо Марти (ФНМЛ), возглавлявшего партизан, хорошо это знали. Во время встречи с ним кроме выражения политической поддержки, а также обычного обмена информацией было дано согласие рассмотреть возможности подготовки в СССР небольшой группы для обеспечения безопасности руководства КПС, как это делалось и в отношении ряда других партий. Советская сторона энергично высказалась за поиски политического урегулирования в Сальвадоре, компромисса, который вел бы и к демократическим преобразованиям, и к прекращению кровопролитной войны. Этой позиции мы последовательно придерживались. Собеседники с нами соглашались, однако подчеркивали, что вооруженная борьба им навязана и рассматривается лишь как средство создания сильных позиций для политических переговоров.

Приписывая Советскому Союзу поощрение сальвадорских повстанцев, правительство Рейгана само весьма энергично (преимущественно втайне и от конгресса) вмешивалось в гражданскую войну в этой стране. Оно скрытно направило туда отряды «специальных сил» (всего более 5 тыс. человек), которые активно участвовали в боях, – факт, который продолжали опровергать и наследовавшие Рейгану администрации. И только в 1996 году под давлением американских «ветеранов Сальвадора» (и поддержавших их конгрессменов) Пентагон признал то, что отрицал 15 лет. А 5 мая 1996 г. на Арлингтонском (военном) кладбище в Вашингтоне были преданы земле останки 21 американца – из тех, кто погиб в Сальвадоре.

Я до сих пор не могу с уверенностью сказать, все ли сделали тогда наши сальвадорские друзья, чтобы добиться политического решения. Твердо знаю, однако, что это было весьма трудно, учитывая оголтелую позицию сальвадорской военщины, фактически поддерживавшейся США, а также потоки пролитой, крови. Во всяком случае, в своих усилиях подтолкнуть сальвадорцев к активным поис?нам такого решения мы вряд ли могли сделать больше. Москва была не в состоянии оказать решающее влияние на ФНМЛ. Да и Компартия Сальвадора была на деле независимой силой, она вряд ли согласилась бы, чтобы ей диктовали политическую линию.

Иной была советская политика в отношении Никарагуа. Если события в Сальвадоре рассматривались главным образом как гражданская война, то конфликт вокруг Никарагуа прежде всего был результатом агрессивных действий Соединенных Штатов против маленькой, но суверенной страны. И мы стали оказывать никарагуанцам политическую поддержку и материальную помощь.

Проблема – именно проблема – Никарагуа возникла в конце 70?х годов, когда, одержав верх в вооруженной борьбе против кровавого и коррумпированного режима Сомосы, к власти пришел Сандинистский фронт национального освобождения (СФНО). Разумеется, советское руководство испытывало удовлетворение: пала проамериканская диктатура, нанесен еще один удар но монополии США в Западном полушарии и на их «заднем дворе» – большие неприятности, отвлекающие внимание Вашингтона. Но и тут вставал вопрос «меры», «порога», через который нельзя переступить, не провоцируя опасную реакцию США. Отсюда – заключение о закреплении режима сандинистов как главной их задаче, отсюда – уже описанная сдержанность в отношении повстанческого движения в Сальвадоре.

Напротив, сандинисты, а также кубинцы считали важным активно поддерживать его, видя в этом и своего рода противовес давлению на них США. Москва старалась всячески «охлаждать» сандинистов, убеждала сосредоточиться на решении внутренних проблем. Подчеркивала, что демократический этап их революции предполагает политический плюрализм, коалицию всех левых и демократических сил, поощряла налаживание отношений с церковью, развитие сотрудничества как с социалистическими, так и капиталистическими странами.

Особенно настойчиво советовали придерживаться курса па смешанную экономику, не давить «частника». Кстати, в таком духе были составлены и директивы для делегации Верховного Совета СССР во главе с Б. Ельциным, ездившей в Никарагуа в августе 1987 года, таким был и мой полуторачасовой брифинг в его кабинете в Московском горкоме партии.

Эти же темы были в центре бесед Кириленко, Черненко, Пономарева с Даниэлем Ортегой, Байардо Арсе, Уилоком и другими руководителями Никарагуа. Я тоже неоднократно встречался с ними. В последний раз беседовал с Д. Ортегой 1 ноября 1987 г., когда оп сказал – в духе наших советов, даже «опередив» их, что на митинге 5 ноября в Манагуа объявит о готовности принять декреты об отмене в стране чрезвычайного положения и об амнистии.

К сожалению, многие наши рекомендации сандинисты, не отвергая, вместе с тем не реализовывали. Они так и не занялись всерьез экономикой: видимо, не хватало ни склонности, ни умения. А непосильная большая армия, созданная не без нашей помощи, стала тяжелым бременем для страны. Правда, это оправдывалось активностью вооруженной оппозиции – «контрас», которых снабжали и обучали американцы.

Мы же не могли да и не хотели взваливать на себя новое бремя, удовлетворяя растущие запросы сандинистов. С нас достаточно было Кубы. Для стабилизации экономического положения Никарагуа требовались ежегодные поставки товаров, как минимум, на 450–500 млн. рублей и более чем 100?миллионные валютные кредиты.

Вспоминаю беседу между К. У. Черненко и Байардо Арсе летом 1983 года. Арсе поставил три вопроса: поставки военных самолетов, нефти и предоставление займа в конвертируемой валюте. Он не получил положительного ответа, хотя четкое «нет» прозвучало лишь по вопросу о самолетах Затем Арсе и Черненко остались на несколько минут одни. И когда никарагуанец ушел, Константин Устинович мне сказал: «Я ему разъяснил, чтобы они не зарывались. Если американцы ударят, мы вступиться не сможем – далеко». Через несколько месяцев это уже можно было бы и не говорить: судьба Гренады, которую в октябре 1983 года оккупировали американские войска, с очевидностью продемонстрировала и ограниченность наших возможностей, и нашу осторожность.

Надо сказать, что советскую ориентацию на сдержанность, на локализацию и охлаждение конфликта приходилось удерживать не без труда. Ее подрывала линия Соединенных Штатов.

Как известно, внешняя политика Рейгана, пришедшего в Белый дом в январе 1981 года, была прямо и наступательно обращенной против Советского Союза. В этой рискованной игре Никарагуа служила одной из пешек противника, которую надлежало взять. Имея в виду линию Вашингтона в отношении сандинистов, Р. Пастор, бывший ответственный сотрудник госдепартамента, констатирует, что администрация Рейгана вышла «к революционной стратегии «достижимых целей» в областях, где поддержка Соединенными Штатами повстанческих движений могла бы свергнуть марксистское правительство».

Американцы действовали беззастенчиво. ЦРУ, с ведома президента, но обманывая конгресс, вербовало наемников, первоначально с помощью аргентинской военной хунты. Оно создало в Гондурасе под командованием своих офицеров лагеря для подготовки «контрас», причем в составленном для них учебном пособии говорилось не только об убийствах («нейтрализации») сандинистских официальных лиц, но и найме «преступников для выполнения специально отобранных задач».

ЦРУ спланировало и осуществило воздушные налеты на ряд объектов в Никарагуа, в том числе на гражданский аэропорт а столице, нападения торпедных катеров на самые важные порты страны – Коринто, Пуэрто?Сандино, провело их минирование и т. д. А президент Рейган не поколебался назвать «контрас» – эту «сборную солянку» из бывших подручных Сомосы, «солдат удачи», уголовных элементов и идейных противников сандинистов – «нашими братьями» и даже «моральным эквивалентом отцов?основателей (США. – К. Б. )».

И эти враждебные действия предпринимались против страны, чье правительство США продолжали признавать как законное и поддерживать с ним нормальные дипломатические отношения. Так что стиль американской администрации никак не отличался от приемов, которые нередко использовала Москва.

Администрация Рейгана наращивала давление на латиноамериканские государства, добиваясь их присоединения к антиникарагуанской линии. В средствах не стеснялись. Весной 1985 года к нам поступила информация, что США обратились к Мексике с предложением направить в ее порт Вера?Крус отряд американской пехоты «для оказания помощи» в борьбе с контрабандой наркотиков. Руководство Мексики расценило это как свидетельство готовности Вашингтона прибегнуть к жестким формам давления, чтобы добиться нужных сдвигов в мексиканской политике.