Текст книги "До свидания, Натанаел !"

Автор книги: Карэн Симонян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Опоздали,-с досадой сказала Нвард.– Опять он исчез.

– Может, он вообще не существует? – предположил я.Может, все это только кажется?

– Может, и кажется, но я уверена, что он есть,– упорствовала Нвард.

– Кто есть?

– Незнакомец. И я уверена, что он очень хороший! Деньги не потерял?

Я в ужасе похлопал по карману. Но нет. Все в порядке.

– Нет...-успокоил я Нвард.– Но напрасно мы бродим тут. Пираты ведь будут ждать меня. Давай сперва отнесем деньги, а потом...

– Давай отнесем! – согласилась Нвард.

И мы снова стали спускаться вниз, в наши места. Для этого нам надо было пройти через маленькую площадь, где сидел дед Гласевос. Очень трудно, имея деньги, пройти мимо и не соблазниться игрушками, которые продавал дед.

Но мы прошли и не... Нвард вдруг сжала мою руку. Нас будто пригвоздили. Возле деда Гласевоса стоял наш незнакомец. Вот он выпрямился... Вот снова нагнулся над игрушками.

И когда послышался переливчатый звук, я сразу понял, что он пробует свистки. Видно, хочет купить у деда.

Это были особенные свистки – маленькие глиняные, разной формы и разных размеров. Они были как пузырьки.

В них наливали воду и дули в отверстие. Вода булькала, и казалось, что свищут какие-то сказочные птички. Много лет назад дед Гласевос кроме глиняных свистков делал еще и тростниковые свирели. Но, не знаю почему, все предпочитали глиняные свистки, и дед перестал делать свирели...

Откровенно говоря, меня удивило, что около деда Гласевоса вдруг стоит взрослый. Такого не бывало. Обычно вокруг толпились только дети. Они пробовали свистки, потом выбирали себе один из них и убегали на берег посвистеть.

Мы с Нвард подошли к старому орешнику. Остановились немного поодаль от незнакомца и с интересом стали наблюдать за ним.

– Вот этот как будто самый лучший,– сказал незнакомец. – Сколько он стоит, отец?

– Для детей – двадцать копеек, – ответил дед Гласевос, вставляя в мундштук цигарку.

– А для взрослых?

– Шестьдесят.– Дед Гласевос прикурил и искоса поглядел на покупателя.

– Возьми, отец,– сказал незнакомец, подавая ему деньги.

– Для себя берешь?

– Да, – ответил незнакомец и так дунул в свисток, что оглушил.– Нельзя разве?

– Можно, почему лет,.– пожал плечами дед Гласевос и дал сдачу с рубля, две двадцатикопеечные монетки. И когда незнакомец уже повернулся, чтобы уйти, не вынимая мундштук изо рта, сказал: – Возьми и эти два. Отдашь вон тем детям у орешника.

Незнакомец посмотрел в нашу сторону. Улыбнулся.

Я себя сдержал, чтоб не улыбнуться в ответ, но Нвард не смогла, она неравнодушна ко всем, кто улыбается.

– Возьмите,– сказал незнакомец.– Это вам.– И протянул нам свистки.

Я растерянно смотрел то на незнакомца, то на деда Гласёвоса. Дед сквозь клубы дыма, которые он выпускал через ноздри, хитро сощурив глаза, кивнул мне головой: мол, возьми.

– Спасибо! – сказал я, беря свисток.

– Свистеть умеете? – поинтересовался незнакомец.

– Умеем!-ответили мы в два голоса.

– А как звать вас?

– Нвард. А его Тигран!

– А вас как? – спросил я.

– Меня? – Незнакомец поднес свисток к губам и снова изо всех сил дунул.– Хорош, не правда ли, Тигран? У меня очень трудное имя.

– Чтоб было легче, можете звать просто Нат, Нат.

– А как полностью? – не успокаивалась Нвард.

– На-та-на-ел.

– Вот это имя! – Меня оно и правда очень удивило.

– Не понравилось? – спросил Нат.

– Вы не из Лусашена? – не отвечая на его вопрос, сказал я.

– Оно и-так и не так. Я впервые у вас в селе, хотя родом отсюда.

– В каком селе? – оскорбился я.– Лусашен уже город! Об этом даже в газетах писали.

– Пусть будет так, – улыбнулся Нат. – Пусть город. Хотя село, в общем-то, не по газетному сообщению становится городом. Но Лусашен обязательно станет городом. И каким городом!

– Вы, значит, недавно к нам приехали? – уточнила Нвард.

– Несколько дней назад... И специально для того, чтобы познакомиться с вами. – Он засмеялся. – Каждый год собирался, но все не удавалось. Этим летом наконец все так устроил, что, как видите, я здесь. Только, Тигран, ради бога, не смотри на меня так! – попросил Нат.

– А как я смотрю? – растерялся я.

– Я, честное слово, не преступник, которого разыскивает милиция, и не шпион,– а вы смотрите на меня с такой подозрительностью, что мне немного не по себе. – Нат снова дунул в свисток.– Попробуйте и вы. Посмотрим, чьи лучше?

Мы посвистели.

– Пожалуй, ваш, – сказала Нвард.

– Кажется, да. Я умею их выбирать. И всякие игрушки умею выбирать.

– А кто вы? – спросил я.

– Я – Натанаел... Самый обыкновенный человек. Скромная личность, которая прибыла в бывшее свое село... Ах, простите, в город. Документы в порядке. И все с собой. Можете не беспокоиться... Я таких ребят, как вы, знаю. Не взваливайте на мою голову никаких историй. А если у вас будет желание ловить шпиона, я к вашим услугам. Итак, зовите меня Нат. И без всяких "вы". Со мной можете чувствовать себя как с равным.

– У кого вы остановились? – спросил я.

– Я же просил перейти на "ты". Надо говорить: "У кого живешь, Нат?" или: "В чьем доме живешь, дорогой Нат?" Все равно. Лишь бы как равный с равным. Всякая там официальность ни к чему. Не люблю я этого... Тигран, дорогой, не скажешь, что это за лачуга, там, недодалеку от монастыря, на скале?

– Та, которую отсюда не видно?

– Разве не видно? – Нат посмотрел в сторону монастыря. – Действительно, не видно. Дома мешают.

– Это не лачуга. Это святыня.

– Удивительно! – покачал головой Нат.– Какая еще святыня рядом с монастырем? И зачем?

– Не знаю.

– Удивительно и интересно... Да, чуть не забыл.– Нат рукой стукнул себя кулаком по лбу.– Я очень тороплюсь. Весь день пропал. Может, завтра встретимся, а?

– Встретимся,– согласилась Нвард.

– Завтра, в это самое время...– Нат посмотрел на часы,Шесть часов. В это время я буду у моста. Хорошо?

– Но...– Я хотел еще кое-что сказать ему, но Нат быстро повернулся и зашагал к роднику. "У кого же вы живете?" – хотел спросить я, но вместо этого только прошептал: – Раз так, до свидания.

И я сказал это таким тоном, что Нвард и дед Гласевос засмеялись.

Дед смеялся от души.

– Натанаел,– себе под нос проговорил я.-Нат... Удивительное имя. Что он за человек, дед Гласевос?

– Не знаю, сынок. Хороший, наверно, человек, – подумав, ответил дед Гласевос.

– А ты чего смеешься? – рассердился я на Нвард.

– В следующий раз буду плакать, – пообещала она.

Издали, со стороны холма, доносились голоса пирующих, шум, гвалт. А кое-кто и пел.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Стоило ли быть честным, когда имеешь дело с пиратами?

Даже плакать можно только по особому разрешению.

Свист, в котором звучит крик души.

– Правильно, шестьдесят один рубль семьдесят копеек! – передавая деньги Леонардо Серобо, сказал Иезуит Каро.– Пересчитай и ты, на всякий случай.

Леонардо Серобо лизнул языком палец и стал считать.

– Говоришь, сдачи не брали? – спросил Иезуит Каро.

Я улыбнулся. Улыбнулся потому, что вспомнил, как Каро от восторга чуть не поцеловал меня. Я тоже был горд. Чувствовал себя с ними как равный с равными. И подумал, что, пожалуй, с удовольствием и сам бы стал пиратом! Хотя в этом случае, конечно, ни себя, ни их уже не называл бы пиратами. Я бы подыскал другое слово. Ведь Сероб и Каро, в сущности, совсем и неплохие ребята.

– А ты мог бы принести всего сорок пять рублей? – спросил Kapo.

"Испытывает,-подумал я.-Конечно, мог бы, но... не смог".

– Нет,– ответил я.

– Почему?

– Это было бы нечестно.

– Но мы бы ничего не узнали!

– Это не имеет значения. Все равно ведь было бы нечестно! – стоял я на своем, потому что и правда так считал, не рисовался. Человек, наверное, в общем-то, способен на все, но где-то он стесняется сам себя и потому не все себе позволяет. Иные называют это честностью, иные совестью, а на самом деле человек просто стесняется сам себя. Я так думаю..!

– Да, ты, конечно, очень честный! – сказал наконец Каро.– Но он как-то странно произнес это "очень".– А скажи-ка, пожалуйста, где ты был вчера целый день? – добавил он.

– Вчера?

– Да, вчера. Почему не сразу принес деньги? Бедный Сероб знаешь сколько раз вчера приходил за тобой?

– Поздно было, решил, что сегодня принесу,– попытался объяснить я. Разговор перестал мне нравиться.

– Вы видите, он не хочет говорить, где пропадал,продолжал Иезуит Каро.Видишь, Сероб?

– Шестьдесят рублей семьдесят копеек,– сказал Сероб.– Все правильно! Что, ты сказал?

– Пришел бы, но я встретил одного...

– Встретил?

– Ага... Ната встретил.

– Кого, кого?

– Патанаела. Ната.

– Это еще кто?

– Человек. Который сначала казался подозрительным, а потом, ничего... настоящий.

– Сероб, он не врет?

– Врет.

Я обозлился и замолк.

– Потом? – спросил Иезуит Каро.

– Что – потом? Раз не верите, не хочу говорить! Сначала расскажи, потом посмотрим, может, и поверим,-сказал Леонардо Серобо.

– Встретил Ната, разговорились. И я забыл...

Они вдруг как ненормальные начали смеяться. Потом Иезуит Каро посмотрел на Леонардо Серобо, вытаращил глаза и снова стал хохотать. Еще громче, словно специально старался заглушить друга. А Сероб, в свою очередь, старался не уступить ему.

Так они орали, пока самим не надоело. Потом сразу вдруг умолкли.

– Если бы я захотел, запросто тебя перекричал бы! – презрительно бросил Иезуит Каро.

– Ни за что не смог бы! -сказал Леонардо Серобо.У меня голос громче. Захочу – стану певцом. Таким, как Бениамино Джильи или даже Марио дель Монако...

– А певицей не хочешь стать? – прикидываясь наивным, спросил Иезуит Каро.– Как Эдит Пиаф или Анна Герман... У тебя все данные! Ну, не налетай... Не налетай, говорю! Не то получишь, как дам древнеиндийским приемом.

– Ну ладно, хватит, – миролюбиво заключил Леонардо Серобо.– А над чем вы, собственно, засмеялись? Над Тиграном?

– Нет... Над тем, как его звали... Натаел?

– Натанаел,– поправил я, очень жалея, что они не подрались друг с другом.

– Натанаел? Нет, ты сядь, Тигран, – предложил вдруг Иезуит Каро.-Сядь и расскажи все как следует. Все, что насочинял в уме.

– Ничего я не сочинял! -запротестовал я.-Встретились, познакомились. Нвард тоже была со мной.

– Дочь врача?

– Да. А Нат покупал у деда Гласевоса игрушки.

– Игрушку? Слыхал, Каро?

– Игрушку? Ха-ха! А что он за человек?

– Не знаю,– сказал я.– Но он не шпион и не преступник. Это точно!

– Откуда тебе известно?

– Он сам сказал.

– Вот умник... Какой шпион или преступник скажет, признается, что он шпион или преступник? – Иезуит Каро хлопнул себя ладонью по колену. – Чудак ты, Тигран!

– Но он вовсе не похож ни на шпиона, ни на преступника. Дед Гласевос даже сказал, что Нат – хороший человек.

– Ой, умник! – На этот раз Каро хлопнул по спине Сероба. Тот от боли закричал, и я снова обрадовался: вот, думаю, сейчас подерутся.

– Честное слово, это хороший человек! -сказал я.

– Ой, умник,– снова повторил Иезуит Каро, но на этот раз Леонардо Серобо увильнул от удара и сам треснул Иезуита по затылку.

– Очень интересные вещи ты рассказываешь,– сказал он.

– Вот потому я вчера и не смог прийти! – победоносно закончил я.

– Ясно,– сказал Иезуит Каро.– Сероб, сколько было денег?

– Шестьдесят один рубль семьдесят копеек.

– Ну, хорошо, Тигран-джан. Повеселил нас, и хватит. Давай остальные деньги, и кончим дело – ты свободен. А мы уже сами без тебя выясним, что за человек Натанаел.

– Какие деньги? – удивился я.

– Непонятливый ты. Деньги, говорю, отдай. Остальные тоже отдай, тогда и получишь свoи пять рублей.

– Я все отдал! – опешив от удивления, пробормотал я.

– Все? Потому что очень честный, не так ли?

– Честное слово, все.

– Не клянись. Стыдно. Сколько присвоил. Отдай лучше. Тогда вместо пяти рублей, может, и шесть получишь. Согласен, Сероб?

– Семь тоже можно,– великодушно согласился Леоцардо Серобо.

– Семь много будет! – бросил Иезуит Каро, стрельнув глазами в сторону Леонардо Серобо.

– Хотите, проверьте! – воскликнул я и вывернул карманы.– Ни копейки больше нет. Все отдал!

– Он... нас принимает за наивных детишек! – воскликнул Иезуит Каро. Если бы вчера пришел, может, и поверили бы. Думаешь, не знаем, что у тебя сейчас ни копейки нет? У-ве-ре-ны. Именно поэтому ты и пришел не вчера, а сегодня.

И только тут я понял, что они говорили. Они не верили мне, думали, что я... я... Я чуть не разревелся от злости.

От обиды за то, что меня считают мошенником. И только смог сказать: .

– Я говорю правду!

– Мы эту сказку проверим! – пообещал Иезуит Каро.А пока нечего реветь. Рано еще. Когда надо будет плакать, я тебе напомню. А сейчас даю целых двадцать минут, беги и принеси остальные деньги.

– Мне неоткуда их взять... Ведь... Ни одной...– Комок подступил к горлу и душил меня.

– Ну хорошо, даю полчаса,– сказал Леонардо Серобо.

– Все, сколько у меня было, я принес вам,– сказал я, – Можете не давать мне и обещанных пяти рублей.– Я повернулся и хотел уйти, потому что больше не мог оставаться с ними, но Леонардо Серобо ловко преградил дорогу.

– Сероб, ты слышал: он не хочет денег? – заметил Иезуит Каро.

– Слышал.

– Почему он не хочет?

– Потому что глупый. Я бы на его месте не отказался.

– Ты сам глупый, раз не понимаешь, в чем дело! – сказал Иезуит Каро. Можно представить, сколько он взял себе, раз с легкостью отказывается от пяти рублей.

– Пожалуй, верно. Небось рублей двадцать взял, – нараспев протянул Леонардо Серобо.

– Какие еще двадцать рублей? – попробовал усовестить их я. – Откуда?

– Может, двадцать пять или тридцать... Кто знает? – поддразнил Иезуит Каро.

– Раз так, отдавайте мои пять рублей! – потребовал я.

– Не так, не так, Тигран! Ты себя уже выдал! – Иезуит Каро медленно подошел, смерил меня взглядом с ног до головы и полушепотом сказал: – Через полчаса принесешь! Все!

– Я совсем не...

– Замолчи! – во всю силу, сколько у него было в голосе, закричал Каро.

Так закричал, что Леонардо Серобо вздрогнул. Заметив это, Иезуит Каро победоносно посмотрел на него. И мне показалось, что этим Иезуит Каро хотел сказать: "Видишь, какой у меня голос?" Потом он настолько приблизился ко мне, что я почувствовал на своем лице его горячее дыхание.

– Принесешь, и баста. И в мыслях не держи, что можешь провести нас! И чтоб не забыл!..– Каро не досказал, что я не должен забыть: ребром ладони он так ударил меня по шее, что я на миг чуть сознание не потерял. И сквозь туман вдруг услышал: – Это японский прием. Таким приемом ломают шеи и деревья. Да, чуть не забыл: теперь можешь плакать. Разрешаю. Самое время.

Леонардо Серобо очень обрадовало "остроумие" друга, и он засмеялся.

Потом Каро сказал:

– Теперь ему и пяти минут хватит, чтобы принести деньги. Но не будем его торопить. И так принесет.

– Конечно, принесет. Ну, иди. Да смотри, не пропади. И не вздумай жаловаться брату. Если он узнает, что ты крадешь воск, и сам тебя изобьет. Понял? А мы уж сделаем так, чтобы узнал. Будь уверен! Чего окаменел? Беги.

Я стоял как оглушенный.

– И что за невежественный человек! – услыхал я голос Иезуита Каро.

– Я пошел, – пробормотал я.

– Молодец. До свидания!-засмеялся Иезуит Каро. – Значит, ждем. Если принесешь – получишь шесть рублей. А пропадешь, все равно найдем. И когда найдем, испытаем на тебе еще и древнеиндийский прием. Правда, Сероб?

– Ужасный! – подтвердил Леонардо Серобо.

Я медленно шагаю. Куда? Зачем? Домой? На берег реки?

Не знаю. И не хочу знать.

Сердце как-то сжимается. От японского приема, что ли?

Наверно. Это ведь очень обидно. Вдвоем на одного. В конечном счете, это просто подло.

Сердце сжимается еще и потому, что они не верят мне.

Если бы я хоть копейку утаил, не было бы обидно. Хорошо хоть вы знаете, что я честен! Но почему, почему они не верят мне?

...Я шагаю медленно, а в голове все вертится только один вопрос: "Почему?" Я шагаю и мысленно завидую Гласевосу, который сидит себе под орешником, курит одну за другой цигарки и продает детям игрушки. И думает, наверное, что в мире все несчастья, все неприятности были сто лет назад, когда он и думать не думал, что станет дедом. А сейчас ему только и заботы намастерить вдосталь игрушек и радовать детишек.

Я подхожу к деду Гласевосу. Останавливаюсь чуть поодаль и смотрю, как босые, чумазые малыши пробуют свистки, а потом не без грусти расстаются с крепко зажатыми в ладонях монетками.

Я бы сейчас так хотел быть босым, чумазым малышом, для которого самое большое счастье – обладать глиняным свистком. Я бы тоже с удовольствием купил свисток или, на худой конец, тростниковую свирель, ушел бы за холм и с утра до ночи только и знал бы, что свистел, пока губы не раздуются. А потом пришел бы домой, беззаботно завалился и проспал бы до зари.

Но даже это мне недоступно. Потому что мама вот уже больше года утверждает, что тринадцати, теперь четырнадцатилетнему мальчику стыдно играть в игрушки. И я ей верил. До сегодняшнего дня. До этой минуты.

Вынимаю из кармана свисток, купленный Натанаелом, и изо всех сил дую в него. И хотя в свистке нет воды, в нем вроде что-то булькает, и свист получается такой пронзительный, того и гляди, барабанные перепонки лопнут.

Собравшиеся вокруг деда Гласевоса дети растерянно оглядываются по сторонам: кто бы это? А я спокойным, медленным шагом удаляюсь.

Иду – и не знаю куда.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Необходимые выводы и следом вопросы, на которые никто не может ответить.

Волшебная зажигалка, с помощью которой можно рассеять тревогу. Большие

перемены всего за один день.

Был необычный вечер. С гор дул прохладный ветер, и люди вышли на балконы подышать воздухом, сразу забыв, что всего час-другой назад и сами они, и эти балконы чуть не расплавились.

– Настоящая жара только начинается, – сделал вывод отец и, натянув на голову сетку, сошел во двор проверить ульи.

Я задумался. Почему это настоящая жара "только начинается", когда в Лусашене наконец такой прохладный вечер, когда ветер, дующий с гор, поет свои песни в гуще деревьев, когда вокруг шелестит трава и гомонят птицы?

Небо было сумеречным, серым. Не дождавшись, пока стемнеет, из-за темной вершины появилась голубовато-серая луна, которая чуть погодя станет похожей на новую блестящую монету.

Каждый год все это хоть раз обязательно повторялось.

Каждый год в течение лета наступал такой день, когда из дальних далей начинал дуть прохладный ветер, когда с сероватого неба свешивалась нетерпеливая луна и люди объявляли, что настоящая жара только начинается...

Самое удивительное и обидное – что я, Пахлеванянц Тигран, за четырнадцать долгих лет жизни все это заметил и увидел в первый раз. И то заметил в такой вечер, когда у меня столько дел, столько вопросов, которые надо обдумать, взвесить. А думать и взвешивать мне всегда удавалось с большим трудом...

"А сейчас Тигран разберет нам поэму "Анущ"..." – говорил учитель, и я, конечно, начинал рассказывать содержание: Ануш любила Capo. Моей, брат Capo, не хотел, чтобы го сестра вышла замуж за такого человека, как Capo...

Одним словом, Capo убили, а Ануш потом сошла с ума...

Учителя мой пересказ де устраивал. Он спрашивал о том, что послужило для Ованеса Туманяна причиной написания этой поэмы, и еще разные другие вещи. А я молчал, потому что надо было думать, а я любил читать. Даже отдельные отрывки из поэмы знал наизусть. Но разбирать...

Это всегда было не по мне...

Краем глаза я смотрел, что делает отец. Сперва он дымом одурманил пчел, потом открыл один за другим ульи и проверил, как с медом, сделал пометки в общей тетрадке.

Интересно, делают ли какие-нибудь выводы пчелы? Есть ли у них для этого время?

...Вечер был необыкновенный. Может, потому, что я испытывал беспокойство? Это был мой вечер. Потом он станет волшебной ночью...

Вообще все вечера при желании могут стать волшебными. Если лостараться не спать и встретить рассвет, ночь уже будет волшебной.

До одиннадцати вечера стрелки часов обычно крутятся как сумасшедшие. Ужинаешь, моешься на ночь, и все – времени больше не остается, даже с братом поговорить некогда. А потом к тем же самым стрелкам словно гири привязывают: еле двигаются, а под утро как будто останавливаются.

Но если ночь спишь, то кажется, что вечер длился вообще всего один миг. И это тоже волшебство.

Итак, пока у меня есть зремя, надо поразмыслить над причиной моего беспокойства.

– Отец, – окликаю я.

– Что?

– Если начнется настоящая жара, ветер вечерами все равно будет?

– Конечно, будет, – отвечает отец и, словно только того и ждал, садится на пенек и закуривает.– Теперь до самого сентября днем будет как в аду, а вечерами как в чистилище.– Дым от цигарки потянулся к сероватому небу.

Рубен покосился в мою сторону. Он читал, и я, наверное, помешал ему...

Итак, мы с Нвард познакомились с Натанаелом. Удивительное имя, не правда ли? И сам он довольно странный человек. Что мы о нем знаем? Ничего. Так и остался незнакомцем... Только теперь нам кажется, что в мире есть хороший, но очень странный человек, который не хочет говорить, где он остановился... Из-за него я в тот день не встретился с пиратами. Черт знает, зачем я вообще согласился продавать свечки! Но теперь уже ничего не поделаешь...

– Рубен!

– Не мешай, – сказал брат: видно, читает на самом интересном месте.

– Отец! – Я подошел к са-мому краю балкона.

– Что?

– Человек может ошибиться?

Отец, сидя на пеньке, все еще курил и иногда кидал недовольные взгляды на нас с Рубеном, на лентяев, как он считал.

– Ты что, опять разобрал стиральную машину? – насторожился он. – А я-то думаю, почему эти два дня не слышно твоего голоса!

– Какую еще стиральную машину? – обиделся я.Просто так спрашиваю.

– Тогда о какой же ты ошибке говоришь?

– Просто так спрашиваю.

– Просто так? – нараспев с сомнением сказал отец. – Человек может и ошибиться, почему нет? Но как только почувствовал, что ошибся, должен уметь исправить ошибку или хотя бы осознать ее и не повторять. К примеру, стиральная машина. Зачем было ее разбирать? Кто тебя об этом просил? Я? Мать? Работала как следует, честь по чести... Хорошо, вовремя сообразил...

– Отец!

– Понял я тебя. Просто говорю, что ошибку допустить всякий может... Повторять ее не следует. Но не все это понимают. Вот, скажем, каждый год одна и та же история: в самый разгар сбора урожая по ошибке не обеспечивают транспортом. А урожай не камень и не цемент. Не вывезешь – испортится. Даже час тут имеет значение. Мучаются, собирают урожай, чтобы лотом сгубить его. Я так считаю: когда ошибаются, исправляются, потом снова ошибаются – это уже преступление. Повторять ошибки, а не исправлять их – преступление. – Отец бросил окурок, загасил его ботинком и взял раздувательный мех.– Посмотрим, в каком вы состоянии, – сказал он, имея в виду пчел в очередном улье. И я облегченно вздохнул...

Пираты, посчитав меня жуликом, не дали мне обещанных пяти рублей. А для меня это было бы истинным богатством.

Я хотел купить себе книгу Керама о богах, гробницах и ученых, которую я раз десять брал в библиотеке. Некоторые места из этой книги я даже помню наизусть, так она мне нравится... Теперь моей мечте не сбыться... Но, может, еще не все потеряно. Попрошу Рубена, если он когда-нибудь решит сделать мне подарок, пусть купит Керама... Если бы у меня вообще были деньги, я бы многое накупил из того, что нужно археологам. Кисточек разных, щеточек: жестких и мягких – это чтобы счищать пыль с отрытых вещей.

Археологам еще многое нужно, чего у меня сейчас нет.

Но не все же сразу бывает...

Неужели пираты действительно уверены, что я отдал им не все деньги? По-моему, они просто не хотели расставаться с моими пятью рублями, для того и придумали все. Они назначили срок, когда я должен отдать им еще деньги.

Но прошло два дня, я, конечно, ничего им не отдал – откуда мне взять? а они пока меня не трогают. Может, отстанут? Навряд ли. Как я ни ломал голову, где мне раздобыть денег, чтобы отвязаться от пиратов, ничего придумать не мог. И я вдруг очень твердо решил, что не дам им ни копейки. Ведь и в самом деле же отдал им все деньги.

И никакого остатка у :меня нет. А если я даже достану и дам им, этим как бы признаю, что совершил нечестный поступок. Чего доброго, и сам тогда поверю, что были остатки.

Приняв это решение, я понял, что меня беспокоило, и рывком соскочил со своего тутовника, на котором сидел.

– И чего тебе не сидится спокойно? – сказал Рубен. – Ты что, белый медведь в клетке, что ли?

– Белый медведь? – удивился я. И немного вдруг огорчился: говорят, что белые медведи в клетках желтеют, а потом делаются совсем серыми. Это мне ребята рассказывали.

– Да, белый медведь. Тот самый, который мечтает о своем холодном Севере! – объяснил Рубен и вытащил из кармана маленькую зажигалку.-Мечтает, мечтает, а потом р-раз – и ныряет в бассейн, полный подогретой воды.

– А потом?

– А потом сказке конец.

– Ты больше не будешь читать?

– Скучная книга, – сказал Рубен и нажал на никелированный рычажок зажигалки. Сверкнул сноп искр, как из-под точильного камня, и загорелся огонек.– В жизни не читал такой скучной книги.

К зажигалке прикреплена цепочка, на другом конце которой кольцо. Чирк букет искр... Потом красноватый язычок пламени... Чирк!

– Рубен, у тебя бывает так, чтобы сердце сжималось?

Сжимается, и не знаешь отчего.

– Иногда бывает, а в последнее время – очень даже часто.

– А что ты делаешь, чтобы оно не сжималось?

– Пытаюсь побольше смеяться. А если не удается, беру какую-нибудь книгу и начинаю читать.

– А откуда ты знаешь, интересная книга или скучная?

– Это очень легко узнать. Все те книги, которые день и ночь читают старики, – скучные. Такие я стараюсь не читать.

Я с сомнением посмотрел на брата.

– Им кажется, что если они прожили по шестьдесят, по семьдесят лет,-продолжал Рубен,– то проживут еще столько же, а значит, торопиться некуда. Потому-то они выискивают самые-пресамые толстые и самые-пресамые скучные книги и читают их, день и ночь читают, а потом жалеют, что прочли не в пятьдесят, а в сорок дней. И после всего еще, наверное, пишут письма автору, требуют продолжения.

– Откуда ты знаешь, что письма пишут? – удивился я.

– Для этого просто надо рассуждать,– сказал брат.Ты разве не слыхал, что писателям пишут письма?

– Слыхал.

– А сам кому-нибудь писал?

– Нет.

– Я тоже не писал. Молодые писем не пишут. Времени у них нет. А старики плшут длинные-предлинные письма, потому что для них время не существует. Ты влюблен?

– Я? С чего это ты выдумал?

– Так, показалось. Выходит, ошибся. Может, что-то другое случилось?

Я кивнул головой. Хотя вдруг спохватился, что, может, и правда влюблен?!

– Расскажи. Вдруг да чем-нибудь помогу.

– Но это же тайна.

Рубен засмеялся.

– И никому не скажешь?

Он ладонью левой руки зажал себе рот, а правой сделал такое движение, как будто закрывал что-то на ключ: мол, скажешь – в могилу зароешь...

А я, проглатывая слова, рассказал ему самую грустную историю в, мире. Брат слушал и молчал, внимательно смотрел на свою зажигалку.

Потом чирк – сноп искр, пламя... И снова... Только одно мгновение освещалось jero задумчивое лицо с прыгающим на нем красно-оранжевым отсветом, потом снова окунулось в ночную серость.

– Действительно, грустная история, – сказал он, когда я умолк.– Ты, наверное, хочешь, чтобы я дал тебе совет.

– Но понимаешь, мне трудно тебе советовать. Ведь мы с тобой разные! В каждом конкретном случае каждый из нас поступит по-своему. А потом мой совет, будучи правильным для меня, тебе может не подойти совсем. Понимаешь? Вот поэтому ты уж прости, но я не могу...

Я разочарованно пожал плечами...

– Ты должен сам выпутаться из этой глупой истории.

– А как?

– Не знаю. Но в мире нет ничего невозможного. Просто не надо отчаиваться. Я, например, когда у меня неприятности, достаю из кармана зажигалку и чиркаю себе, пока не успокоюсь. Привычка, конечно, не из хороших, но очень помогает.

– Но у меня-то зажигалки нет!

– Придумай что-нибудь другое, – предложил Рубен. – А хочешь, на! – И он протянул мне свою зажигалку. – Нравится? Дарю. Только не теряй. Она тебе обязательно поможет.

– А тебе разве больше не нужна?

– Да, наверное, нет. Я сейчас должен решить такую задачу,, над которой придется немного поволноваться. А когда я волнуюсь, правильный ответ приходит ко мне сам по себе. Ты не смейся. В жизни бывают такие задачи, которые решаются на волнении. Это точно...

Я нажал рычажок: чирк – сноп искр, пламя...

Отец кончил свое дело и поднялся на балкон.

– Будь они неладны, в этом году не очень-то возьмешь меду. – Он говорил намеренно громко, чтоб мы с ним посокрушались.– То ли дело – прошлогодний взяток.

Рубен глянул на меня. Я улыбнулся. Отец всегда недоволен. Это он сейчас добром вспоминает прошедший год, а год назад было все то же самое. И раньше мне казалось, что дела действительно плохи. Но теперь-то я знаю, что отец как бы из суеверия сердится, чтобы на самом деле все было наоборот, чтобы побольше меду снять. И Рубен тоже знает. Потому-то мы с ним и переглядываемся.

– Раньше было иное, – обращаясь уже непосредственно к нам, сказал отец.– Иное было. И село наше было как село. А теперь назвали городом, понастроят заводов – и пойдет. Мало им в мире городов, Лусашена не хватало.

– Какой это город! – презрительно пожал плечами Рубен.

Отец покосился на него, хотел что-то сказать, потом махнул рукой и вошел в комнату.

– Поздно уже, – сказал Рубен.

Я посмотрел на торы. Луна поднялась довольно высоко, и сейчас она плавала в звездах. И в цвете изменилась.

Стала медно-красной.

– Будешь спать? – спросил я.

– Попытаюсь, – сказал Рубен и, взяв табуретку и книги, пошел в спальню.

– Гасите свет,– послышался голос отца.– Пчелы взбесятся.

Я повернул выключатель, и в от же миг с высокого неба спустились звезды и взяли меня в плен. А с ними и тьма обняла меня.

Опершись о перила балкона, я смотрел на луну и думал, что такие вечера, наверное, не часто бывают в жизни человека. Вечера, в которые ты пытаешься с помощью брата или отца в чем-то разобраться и вдруг приходишь к выводу, что ты уже не вчерашний мальчик, почти ребенок. У тебя уже есть свои заботы и тревоги, свои собственные задачд, решать которые ты должен сам, без чьих бы то ни было советов. И к тому же у меня теперь есть зажигалка... Едва я взял ее в руки, как поверил, что она и правда приносит облегчение. Может, потому, что я поверил?.. В зажигалку?

Да нет.

Поверил в себя, в брата, в мир. Поверил звездам, луне, солнцу, которое взойдет через несколько часов.

И все это произошло совсем неожиданно, всего за один вечер!

Странно!

Пожалуй.

И мне вдруг стало непонятно весело. Я был так рад, что хотел обязательно что-нибудь сказать луне.

Но потому, что я уже не был вчерашним мальчишкой, я сразу передумал и, чтобы понапрасну не волноваться, нажал рычажок зажигалки. Маленький язычок красно-оранжевого пламени поглотила густая-прегустая тьма.