Текст книги "Совсем другое небо (сборник)"

Автор книги: Карел Рихтер

Соавторы: Йозеф Кебза,Павел Францоуз,Мирослав Главач,Бьела Калинова,Йозеф Семерак,Рудольф Латечка,Иван Черный,Петер Ковачик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Йозеф Хебза

Пустяк

Нас, летчиков, часто просят рассказать об интересных случаях. Люди думают, что мы живем в каком-то сказочном мире, где каждую минуту возможно приключение. Все гораздо проще. Мы стали летчиками потому, что это нам начало нравиться еще с мальчишеских лет. Так вот мы и стали ими и останемся до тех пор, пока нам разрешат летать доктора.

Вымыслы об орлах, покорителях неба, суперменах больше подходят для детективов. Мы же – просто летчики со всеми присущими людям слабостями и достоинствами. Но все же что-то нас к этой серебристой машине притягивает. Если человек живет настоящей полнокровной жизнью, он обязательно участвует в какой-нибудь борьбе, будь то на земле или в воздухе. А полеты в воздухе с самого начала были борьбой, испытанием самого себя, измерением соотношения сил человека и природы.

В нашей работе нельзя ничего переоценивать или недооценивать, потому что только из этого равновесия отступлений и побед складывается наша уверенность в том, что каждый полет пройдет нормально. Воздух, ветер и тучи представляют собой большую силу, перед которой иногда нам приходится покорно отступать. Но это не поражение, это только необходимость и превосходство разума.

В каждой борьбе есть правило, и у нас судьей может быть не судьба, не грусть, а сам человек, мы сами. Иногда бывает достаточно пустяка, малейшей небрежности, чтобы произошла та самая история, которая так нравится людям…

У нас в душе неизгладимое впечатление оставляет каждый старт, когда мы вновь и вновь встречаемся с тучами, которые никогда не бывают одинаковыми. Невозможно описать также цвет неба и земли, лежащей под нами. Но это известно только нам, да, может, еще альпинистам. К счастью, мы не умеем ни писать, ни рисовать, так что все это остается только нашим. А тем, кто это делает за нас, мы должны с сожалением сказать: «Это не то!»

Но пора уже и подойти к своей так называемой истории, которая, собственно, произошла только потому, что я кое-что недооценил. Иначе все бы кончилось нормально.

Десять или двенадцать лет назад я был командиром звена «мигов» и, естественно, страшно гордился этим. Мои зеленые салажата и думать не могли, чтобы я в чем-то мог опростоволоситься. Это была та самая излишняя уверенность, игнорирующая мелочи, которые в один прекрасный день могут стать очень важными.

Авиация тогда была совершенно другой. Что там ни говори, а в молодости все-таки мы ко всему относимся более легкомысленно. Мы были тогда такими же молодыми, как и техники, обслуживавшие наши «миги». И подготовка к полетам тогда осуществлялась не так тщательно, как сейчас. Сегодня мне ясно, почему среди космонавтов преобладают люди, возраст которых приближается к сорока. Это непосредственно связано с тем, о чем я только что говорил.

Борьба с природой для меня заключалась тогда в трех словах: пилот, машина, воздух. Мне и в голову никогда не приходило, что однажды мне придется бороться за жизнь на земле, что я буду при этом лежать на животе, как какой-нибудь пехотинец, и радоваться тому, что еще дышу.

Вот как это случилось.

– Товарищ поручик, – сказал я тогда, – приготовьтесь к зачетным полетам по высшему пилотажу.

– Есть, – ответила «тройка».

Это был поручик Рашка, которого я немного недолюбливал за то, что иногда из-за него снижали оценку всему звену, скажем при проверке слетанности. Как нарочно, он не раз запаздывал занять свое место в строю звена.

Я заметил, что некоторые пилоты, услышав мой приказ, многозначительно посмотрели на часы. Да, до зимних сумерек оставалось всего лишь два часа. Но мне хотелось сразу «покончить» со всем звеном: «единицу» и «двойку» я уже проверил, так что оставался один Рашка.

Когда мы шли к «спарке» с парашютами, бьющими нас сзади по икрам, я заметил, что Рашка надел летний комбинезон. Я даже покраснел немного от такой дерзости: ведь стояла зима и он должен был надеть зимний комбинезон. Меня немного успокоило то, что на ноги он обул кожаные сапоги на меху. Я не сделал ему замечания, так как сам тоже надел летний комбинезон и, кроме того, на ногах моих красовались летние туфли. Как-никак я был командиром, а он, как известно, не критикуется подчиненными и может себе, следовательно, кое-что позволить. Впрочем, кто бы стал интересоваться такими мелочами? «Это – последний полет, – думал я. – Сделаем несколько маневров и, самое большее, через двадцать минут сядем, а спустя еще тридцать минут уже будем смотреть телевизор…»

Мы стартовали, и Рашка взял курс на Поляну. В этом районе мы совершали учебные полеты. Заснеженные горы сверху казались сказочно красивыми. Когда мы прибыли в нужный район, я спокойно сказал:

– Все в порядке! Начинай.

Я подтянул ремни и стал контролировать работу своего пилота. Все шло хорошо. Его маневры были плавными, без излишних перегрузок, рывков и дерганий ручки управления, движения – скоординированными. Мысленно я уже поставил ему оценку и начал позевывать, глядя на голубоватые конусообразные вершины. За день полета они мне уже порядком надоели.

Неожиданно что-то заставило меня напрячь слух, после чего я сразу посмотрел на прибор, показывающий обороты двигателя. Обороты падали. Я моментально взял управление на себя и перевел самолет в горизонтальное положение. Установив направление и высоту, левой рукой подвинул ручку газа вперед. Но обороты продолжали падать.

«Спокойно!» – мысленно сказал я сам себе, но мой голос прозвучал несколько нервозно, когда я отдал приказ:

– Включи изолирующий вентиль!

– Включен, – через несколько секунд раздался в моих ушах голос Рашки.

Я снова вперил взгляд в тахометр. Обороты падали!

«Высотомер!» Мои глаза быстро побежали по приборам. Сейчас я уже не могу точно сказать, была ли тогда высота более трех тысяч метров, на которой вентиль включать запрещалось, но только мотор явно начал давать перебои, и время сжалось в быстрые операции, от которых зависела жизнь. Скорость 400 и…

– Катапультироваться! – сказал я Рашке и, подтянув ноги, поставил их на ступени катапультного сиденья.

– Понял! – прозвучал голос Рашки в моих наушниках.

Действовал почти автоматически: сбросить фонарь, взяться всеми пальцами за ручки катапультного сиденья. Ба-бах! И я уже снаружи. Мощный пиропатрон, взорвавшийся подо мной, выбросил меня вместе с сиденьем из самолета. Очнулся я быстро и раскрыл парашют раньше, чем это сделал автоматический прибор. И сразу услышал шум воздуха: недалеко от меня падало на землю сиденье.

Я посмотрел наверх. Надо мной шелестел белый купол, находясь под которым я беззаботно спускался на землю.

«Рашка, где он?» – мелькнуло в голове. Я осмотрелся. Его парашют покачивался примерно в двух километрах от меня. Я вздохнул с облегчением. Живы!

Но именно в эту минуту я почувствовал в ногах, от самых ступней до колен, острую боль. Подняв ноги поближе к лицу, я начал их рассматривать, хотя это нарушало балансировку. Лямки парашюта высоко задрали штанины моего комбинезона, и теперь у меня перед глазами светились белые голени ног. Мороз вгрызался в них, будто острый нож в дерево.

Однако у меня не было времени раздумывать, что на мне надето и что следовало бы надеть. Я взглянул вниз. До толстой белой перины мне оставалось пролететь примерно полторы тысячи метров. Я осмотрел местность, и лицо мое застыло больше от страха, чем от мороза. До ближайшей деревни было километров восемнадцать, а может, и все двадцать. Впрочем, какая разница. В туфлях, силоновых носках, легком комбинезоне, под которым были только тренировочный костюм и тонкий пуловер, мне туда никогда не добраться…

Я посмотрел вертикально вниз – вот оно, спасение! Прямо подо мной обозначилась квадратная вырубка, посреди которой стоял дом. Я начал искать глазами Рашку, но тот уже исчез в долине. Ветер сносил меня к опушке леса, где росли высокие ели. Я начал тянуть за стропы и надежде изменить направление. Несколько раз они выскальзывали у меня из рук, причиняя нестерпимую боль в ладонях. Потом выскользнувшая стропа рассекла мне перчатку, в результате на руке образовалась длинная кровавая мозоль. Но я не сдавался, хотя все мои попытки были тщетными. Парашют нес меня на темные вершины деревьев, а ветер, острый как бритва, обшаривал меня со всех сторон, как преступника. Его ледяные порывы грозили неминуемой гибелью.

Но это было только начало.

Через мгновение я инстинктивно прижал ноги к телу, закрыл лицо локтями и приготовился к встрече с деревьями.

В момент удара об дерево раздался сухой треск. Одна из толстых ветвей сильно ударила мне по ноге. За шиворот посыпались снег и хвоя. Через секунду полет между ветками после сильного рывка неожиданно оборвался. Я открыл глаза и пошевелил руками и ногами. Никакой боли я не чувствовал, только пощипывал мороз.

«Все в порядке! Парашют зацепился за Дерево», – отметил я и привычным движением хотел разомкнуть замок парашюта, но, к счастью, взглянул перед этим вниз. Рука моя остановилась на полпути: я висел метрах в восьми – десяти над сугробами и подо мной было еще несколько толстых веток. Если бы во время падения я на них налетел, то они непременно бы выдержали, но я – едва ли. Мне ничего не оставалось делать, как добраться до ствола, освободиться от парашюта и слезть на ветку, расположенную ниже.

Это мне удалось только после пятой попытки, причем я страшно вспотел и хотел только одного – стащить с себя всю одежду и прыгнуть в белую холодную массу подо мной. Я с минуту посидел на последней ветке и прыгнул примерно с четырех метров, надеясь, что под снегом не окажется ни пня, о который я мог бы вывихнуть ногу, ни сучка, который пропорол бы мне ступню.

Все в порядке!

Снег был мягкий, и с минуту я оставался без движения, погруженный по пояс в эту холодную массу. Потом посмотрел на часы. Со времени катапультирования прошло примерно семь минут. Я уже был на земле, правда далеко от людей, на поляне, заваленной снегом, и начинал потихоньку мерзнуть в своем летнем комбинезоне.

«Куда же упал «миг»? Техники будут искать его, чтобы спасти хотя бы мотор. Собственно… теперь уже материал, из которого он сделан. Они будут все равно его искать…» – лихорадочно размышлял я, и вдруг до меня дошло, что главный-то вопрос в другом: «Как будут искать нас?..»

Здесь я понял, что допустил еще одну ошибку. Перед тем как покинуть самолет, я ни слова не сказал руководителю полетов – ни о нашем местоположении, ни о решении катапультироваться. Совершенно ничего!

«Достанется же мне, если я выпутаюсь из этой ситуации!» Это «если» вывело меня из состояния оцепенения, которое в ту минуту было очень приятным. Я чувствовал усталость, мне хотелось спать, но именно в этом и таилась опасность. Я выкарабкался из сугроба и буквально по-пластунски дополз до опушки леса. Дом, у которого я хотел приземлиться, находился от меня примерно в километре. Я направился к нему, но, едва я перенес тяжесть тела на одну ногу, как снег подо мной хрустнул и я вновь погрузился в него по колено. Другого выбора не было: я поднимал ноги из белой рыхлой массы и снова и снова проваливался в нее, теряя равновесие и падая то на живот, то на спину или на бок. Со стороны могло показаться, что я тону либо основательно выпил. Холода я не чувствовал, мне было даже жарко. Я весь пылал огнем, и какой-то несчастный километр казался мне бесконечным. Наконец я прошел его.

Дом был деревянный. Собственно, это был большой сруб, в котором летом жили лесорубы. Я был глубоко разочарован. Оконца и дверь были крепко заколочены. Несколько раз я тщетно пытался открыть дверь, потом отошел немного, разбежался и ударил в нее плечом. Плечо у меня заныло от боли, но дверь даже не шелохнулась.

В эту минуту я подумал, что мне особо и не хочется попадать в этот дом, что сначала надо найти Рашку, а потом уж вернуться сюда. «Почему же я шел сначала сюда?.. А может, я хотел сначала открыть, а потом искать Рашку?..» Я находился в замешательстве.

Что же делать? Я пнул туфлей в шероховатое бревно так, что поморщился от боли, и повернулся к лесу. «Я должен найти Рашку, это мой долг. Долг человека и друга…»

Я спустился по ступенькам и по своим следам направился к высоким елям. Ветер бросал мне в лицо колючую снежную пыль. Лес встретил меня грозным шумом и сумраком. Там было теплее, и ветер не бросал мне уже снег в лицо. Под елью, за которую зацепился мой парашют, я нашел толстую, почти без сучьев ветку. Очевидно, я сломал ее ногами. Я поднял ветку и ударил ею по стволу дерева. Удар прозвучал как выстрел.

– Рашка-а-а! – закричал я, но никто не отозвался. – Паве-е-ел! – тщетно продолжал я кричать, а потом подумал: «Вероятно, он далеко отсюда. Его парашют был километрах в двух от меня, а потом, видимо, его еще больше отнесло ветром. Но я должен его найти. Что, если… он где-нибудь висит без сознания? Ведь если я не найду его, он замерзнет!..»

Я попытался бежать, но это было смешно. Глубокий снег сразу же парализовал мои движения, но я не сдавался – шел и шел дальше, опираясь на палку. Так было легче. Лес становился гуще и темнее. Я колотил палкой по деревьям, кричал, ревел до хрипоты, но в ответ мне лишь шумели высокие вершины деревьев. Опушка леса осталась далеко позади, по спине у меня текли теплые струйки пота. Я, как безумный, шел вперед, выжимая из организма последние силы. Еще… еще… Пока, наконец, не остановился и не упал в снег.

Только теперь мне стало ясно, что Рашку я не найду и дальнейший путь в глубокий лес означает гибель. Я содрогнулся при мысли о смерти, но положение, в котором я очутился, ничего другого не предвещало. Если я не соберусь, если ничего не сделаю – конец будет один. А сделать что-нибудь означало спасти себя.

«А как же Павел?» – вопрошал внутренний голос, и я не удивился, что называю Рашку по имени, а не по фамилии. Ведь если б я неожиданно увидел его, то сразу бы бросился к нему и назвал бы его не иначе как Павличеком, и потащил бы к срубу хоть на спине…

«Сруб, сруб!.. Назад! – раздался во мне собственный голос. – Только назад!» Я перевернулся на спину и потихоньку сел. Надо мной качались вершины сосен, шум деревьев усиливался…

«Ничего не поделаешь! – кричал во мне тот же голос. – Каждый поймет, что ты тут бессилен. Теперь ты должен подумать о себе…» Я сделал несколько шагов назад. Все это казалось мне ужасным и не только потому, что один мог спастись, а другой – нет. Мысленно я оправдывал себя: «Если б я знал точно, где Рашка находится, я бы шел к нему весь день и всю ночь. Может, он находится сейчас в лучшем положении, чем я? А может, и нет. Кто знает? Но я не знаю, где он, и потому могу погибнуть сам. Я должен идти назад. Назад!..»

С палкой в руке я зашагал гораздо быстрее. Чувство бессилия, охватившее меня минуту назад, прошло. Я снова действовал, двигался, делал что-то важное, и в руке у меня была толстая ветка. Обыкновенный кусок дерева, которым я выбью ставни, может разобью и окно, но все равно я туда проникну. Должен проникнуть.

Подойдя к дому, я опустился от усталости на первую ступеньку. Изо рта у меня валил пар. Воображение нарисовало пар, вырывающийся из котелка. Я даже почувствовал запах. «Я голоден, вот оно что. Я страшно хочу есть и пить…»

Я взял немного снега и положил его в рот. Он был безвкусным и обжигал рот. Потом я поднял голову и остановил свой взгляд на филенчатой двери, которая мне показалась гораздо слабее, чем оконные ставни. Я поднялся, взял толстую ветку в обе руки и начал бить в казавшуюся мне слабой доску. Снова и снова ударял я по ней, пока не разорвал себе перчатки и не поранил руки. Даже шлем, который я, к счастью, хорошо закрепил в «миге» и который во время катапультирования не сорвало, теперь свалился на пол.

Наконец я проделал достаточно большое отверстие в двери, чтобы сквозь него проникнуть внутрь. Оттуда потянуло плесенью и спертым воздухом, но я упрямо продирался сквозь дыру. Во тьме передо мной что-то тускло блестело. Я выпрямился и осторожно пошел вперед. Шагать по твердому дощатому полу показалось необыкновенно легко. Потом я увидел перед собой печку. Это была большая старая печка с духовкой и чугунной плитой.

Я начал шарить по ней рукой. У трубы что-то зашуршало. Спички! Одна, две, три!..

Я стащил зубами перчатки. В разгоряченных руках пульсировала кровь. Меня охватило волнение. Вытащив одну спичку, я чиркнул – ничего не получилось. Чиркнул снова – спичка сломалась. Я взял другую – и опять ничего не вышло. «Это конец, они отсырели», – мелькнуло в голове. Я подошел к дырке в двери, и через некоторое время снова направился к печке, уже повеселевший.

«Дурак!» – мысленно обругал я себя. Оказывается, я держал их не тем концом.

Я сел на пол, перевернул спичку и чиркнул ею о коробок. Раздался сухой треск – и спичка загорелась. Я громко засмеялся от радости, будто нашел клад. Собственно, это и был клад. «Как только выпутаюсь из этой истории – а я в этом ни минуты не сомневался, – то расскажу всем, какое грандиозное открытие этот обыкновенный кусочек дерева, покрытый серой…» Я снова чиркнул, и приятное тепло пахнуло мне в лицо. Потом встал и открыл ближайшее к двери окошко. В помещение проник мутный холодный свет. Я начал осматриваться. У стен в два яруса стояли железные армейские кровати, на которых лежали соломенные матрацы без одеял. Посреди помещения красовался длинный дубовый стол, а сзади, в углу, находилась печка – первый предмет, который я увидел и который вселил в меня надежду. Около нее стояло эмалированное ведро. Я нашел в нем кучу старых газет. Вдоль стены по направлению к двери тянулся штабель дров.

– Какая же добрая душа это сделала? – проговорил я и вздохнул с облегчением.

Теперь сложившаяся ситуация уже не представлялась мне такой угрожающей. Я уже думал о том, что для современной цивилизации с ее техническими средствами спасти человека – сущая чепуха. Я посмотрел на шкаф, надеясь найти в нем консервы, сахар и чай, но ничего подобного там не оказалось. Видимо, лесорубы не оставляли здесь никаких продуктов.

В моей ситуации, однако, и то, что я обнаружил, значило очень много. У меня была крыша над головой! «Чтобы утолить жажду, подогрею в ведре снег, а голод как-нибудь выдержу… – думал я. – Сколько дней человек может прожить без еды? Три? Неделю? Меня завтра же найдут, а может, уже и сегодня…»

Я вернулся к окну. Солнце, большое и оранжевое, постепенно угасало, но было еще достаточно времени, чтобы что-нибудь предпринять для моего спасения.

Меня передернуло от холода. Это была первая его атака, суровая и жестокая, пронизывающая, как острая боль. Зубы мои застучали, и я долго не мог унять эту противную дрожь.

«Надо затопить!» – решил я и сделал это быстро, но так же быстро понял, что печка не даст много тепла, что она предназначена только для приготовления пищи, а не для обогрева. Когда я еще раз открыл скрипучую дверку, чтобы положить в топку высохшие белые поленья, вдали послышался шум авиационного мотора. Я вскочил на ноги и быстро пролез сквозь дыру в двери. Далеко от меня над бесконечным лесом двигалась черная точка. Она то опускалась, то поднималась, поворачивала то вправо, то влево, а потом, описав большую дугу, стала приближаться. Я быстро возвратился в дом и вытащил из печки самое большое горящее полено. Присыпав его немного снегом, чтобы было больше дыму, я стал размахивать этой чадящей дубинкой в надежде, что пилот, удаленный отсюда на пять-шесть километров, все-таки увидит меня.

Это было бессмысленно. Я бросил горящее полено на землю, принес дров потоньше и горсть соломы, а когда они загорелись, вновь посыпал их снегом. Дым получился густой, серый. Он поднимался почти вертикально, так как ветер в это время стих.

Самолет гудел далеко от меня, а когда он по широкой дуге начал вновь приближаться, я опять протиснулся сквозь дыру в помещение и набил в печку соломы, чтобы как-то заглушить огонь и вызвать дым. В лицо мне ударило едкое облако, но через мгновение огонь разгорелся еще сильнее.

Все напрасно. Я опять выскочил наружу, и, когда «миг» летел по направлению ко мне и сделал крен, так что пилот мог бы меня увидеть, я чиркнул спичкой и сунул ее в открытую коробку, где лежали остальные спички. В моей руке с шипением вспыхнул маленький фейерверк и, прежде чем я успел бросить его вверх, погас.

«Вот идиот, что я делаю? Но почему этот болван летает только над лесом? Неужели он надеется в этих сумерках сквозь заснеженные верхушки елей увидеть парашют? Для этого он должен быть разве что оранжевым!..» – сердито раздумывал я.

– Лети сюда! Сюда! – заорал я во всю мощь своих легких, но «миг» уже стал набирать высоту, и через несколько секунд шум от его двигателя затих. Пилот, видимо, уже не хотел рисковать, летая в сгущавшихся сумерках на малой высоте, а может, получил приказ от руководителя полетов вернуться назад.

Руководитель! Я мысленно представил себе насупленное лицо командира эскадрильи, его пунцовые щеки, льняные волосы и холодные глаза. Он жил со мной в одном доме и в домашней обстановке относился ко мне по-дружески, но на аэродроме вел себя иначе. Да… Влетит мне за это. Почему я об этом не сообщил, не передал координаты – вырубка со срубом?.. Если б этот дурень не летал только над деревьями, он мог бы меня увидеть, должен был бы меня увидеть.

Когда я вернулся в дом, мне было уже ясно, что этой ночью меня не найдут. А ведь могли! Они могли бы сэкономить уйму работы и времени. Теперь же они будут вынуждены поднять местные гарнизоны, лесников, службу безопасности и искать, искать… Они могли бы обойтись без всего этого, если бы этот болван… Неожиданно поток моего гнева остановился, и я вынужден был признать горькую правду: «Уж если кто и есть болван, так это я!..»

Я перестал философствовать, так как меня вновь атаковал холод. Я сорвал один из матрацев и заткнул им отверстие в двери, потому что снаружи тянуло, как из ледника. Потом я взял второй матрац и положил его возле печки так, чтобы можно было дотянуться до дров и до дверки печки. Затем открыл дверку духовки.

Тепло! Это продолжалось с минуту, потом тепло исчезло. Через некоторое время меня вновь обдало теплым воздухом, но на этот раз поток тепла был слабее и короче. Я вынужден был закрыть духовку, чтобы накопить в ней тепло и потом повторить весь процесс. Потом мне все это надоело. Я сел, опершись спиной о стену печки. Сидеть так было приятно, но через минуту спине стало невыносимо жарко и от моего комбинезона пошел пар. И в то же время мои колени, руки и щеки мерзли.

Я понял, что эту шаланду не натопить и тремя такими печками, а поскольку я долгое время сидел, то меня вновь начал пробирать холод. Я снял туфли и пощипал пальцы ног: все в порядке – я их чувствовал. Я начал размышлять, как мне лучше распределить силы, и при этом подробно изучал мое убежище.

Между тем в доме почти стемнело, но последний косой лучик высветил у потолка что-то блестящее. Я посмотрел туда и удивился, что не заметил этого раньше. Над столом висел фонарь. Я залез на стол и потянул за веревку. Она была толстой и крепкой. Я хотел пережечь ее горящим поленом, но потом решил, что света у печки мне достаточно и фонарь мне не нужен. Я даже не предполагал, что решение не использовать фонарь было моим первым правильным шагом к спасению. Но это я понял гораздо позже.

Я вернулся к печке и стал лихорадочно придумывать план действий. Прежде всего я понимал, что спать мне ни в коем случае нельзя, так как может погаснуть огонь. И в то же время мне следовало экономить дрова. Я топил всего два часа, а дров уже заметно поубавилось. Я прикинул, что мне их хватит примерно на двадцать четыре часа. Завтра в это же время, если меня, конечно, не найдут, дров уже не останется. Подкладывать дрова реже – замерзнешь, так как стоял примерно двадцатипятиградусный мороз. Итак, у меня был один день… Уйма времени для того, чтобы меня нашли. Так что все в порядке… Утром меня будет мучить голод. Ничего, растоплю снег и выпью горячей воды. Проживем…

Подумав о дровах, я посмотрел под печку в надежде, что там блеснет топор. Он бы мне очень пригодился на тот случай, если бы мне пришлось разбивать стулья и стол. Однако под печкой лежала совковая лопата.

– Жадины, даже топор здесь не оставили!

Я чувствовал, как во мне закипает гнев. Это было совсем ни к чему, так как я терял способность спокойно мыслить.

Закончив разработку своего нехитрого плана, я положил голову на руки и мгновенно уснул. Проснулся я от страшного холода и с трудом разодрал слипавшиеся веки. Меня окружала кромешная тьма. В печке свистело и выло, но без огня. Огонь погас.

– Этого нельзя допустить, нет… – вслух разговаривал я сам с собой, а зубы мои стучали так, будто я сидел в грузовике, который мчался по разбитой дороге.

Мне удалось в темноте вновь растопить печку, и потом я уже засыпал лишь на полчаса. Просыпаясь, некоторое время бодрствовал и опять засыпал. Так я выдержал до двух часов ночи, но чувствовал себя совершенно разбитым. Я встал, открыл дверку в печке, чтобы было больше света, и сорвал с кровати еще один матрац. Улегшись у почки, я навалил его на себя. Холод стоял страшный, но опасность того, что лежа я опять крепко засну, была страшнее. Я сел и начал дремать сидя, время от времени вздрагивая всем телом и стряхивая цепкие оковы сладкого сна. Я подкладывал дрова и старался не смотреть на часы…

Наконец на востоке появилась крошечная полоска света. Увидев ее, я подбежал к окну как человек, страшно заинтересованный в рассвете.

Наступило утро. Избалованный желудок сразу заявил о себе, но вместо плотного завтрака он получил только то, что я запланировал вечером. Горячая вода, которую я выпил из большого ведра, согрела меня, однако я вспотел и почувствовал еще большую усталость. Да, я начинал слабеть.

В тот день солнце ко мне было милостивым. С самого утра его лучи заиграли на крыльце, и я, очистив его от снега, сел на ступеньки. Меня так пригрело, что я снял куртку и задремал. Я загасил печку и не затапливал до двух часов дня. Таким образом было сэкономлено целых шесть часов. В случае необходимости дров мне теперь должно хватить еще на шесть часов.

«В случае необходимости?.. Нет, они обязательно мне пригодятся! Да, конечно, так как про меня просто забыли… – Эта мысль вызвала во мне прилив гнева. – Наплевать им на меня, факт! Целый день я не слышал самолета, а погода – как весной. Возьму и спасусь сам. Надо что-то предпринять… Что? Идти? Безумие! Звать на помощь? Не имеет смысла!..»

И вот тут-то меня осенило. Зажечь. Надо что-то зажечь. Необходим столб дыма. Сейчас безветрие: кто-нибудь да увидит. В долине находится деревня. Это должен быть высокий столб густого, черного дыма.

Я забрался в мое убежище, взял матрац, разорвал его на части и зажег. Когда солома разгорелась, я бросил в огонь несколько горстей снега. Дым, черный и едкий, поднимался прямо в небо, но там до самых сумерек так никто и не появился. Даже птицы.

Уставший, полный отчаяния от безнадежного положения, я залез внутрь, к печке. Горизонт посерел, на западе занималась кровавая заря.

– Этого еще мне не хватало, – проговорил я, поняв, что ночью поднимется ветер.

Это был не ветер. Это была метель. Она пришла неожиданно и так затрясла весь дом, будто в него врезался грузовик. Матрац, который я положил к дыре в двери, сразу отлетел в сторону, печка загудела и задымила. Я посмотрел на часы. Время шло к полуночи. Снаружи начался танец белых чертей. Я не чувствовал тепла печки, хотя и прижимался к ней спиной. Печка горела плохо: в трубу то и дело влетал вихрь и гасил пламя. Комната наполнилась дымом. У меня начался кашель, потекли слезы. Сруб продувало со всех сторон…

Однако все это не давало мне возможности уснуть и уменьшало опасность того, что я мог замерзнуть во время сна. Буря была такой сильной, что мне пришлось с ней буквально сражаться. В ту ночь я затапливал раз пять, а утром, когда ветер так же быстро стих, как и начался, я сосредоточенно, будто речь шла бог весть о чем, пересчитал поленья. У меня их осталось пятьдесят штук.

«Днем топить нельзя», – решил я, так как надеялся, что опять будет светить солнце, но бледный рассвет перечеркнул все мои ожидания. Вслед за бурей пришел теплый фронт. Повалил сырой снег. Он падал на исхлестанную бурей землю большими хлопьями. Неожиданно они стали превращаться в птиц, комаров, летающие платки…

* * *

Я заморгал, но спустя минуту это состояние вновь вернулось. Я понимал, что все это галлюцинации, и в то же время чувствовал, как все вокруг меня заколебалось, завертелось и начало куда-то пропадать.

Голод? Упадок сил? Нет, не может быть. Я открыл глаза и стиснул зубы. За это время я так сильно ослабел, что даже удивился, как быстро я поддаюсь. Я посмотрел в печку. В ней еще горел огонь. Я быстро поставил на плиту ведро со снегом, потом настругал туда коры с поленьев и добавил еще несколько горстей соломы. Мне невольно подумалось, что с этого месива» желудок мой вывернет наизнанку, но через некоторое время смесь начала пахнуть, и, как мне показалось, даже приятно. Когда она вскипела, я попробовал ее пить, но тут же вскрикнул от отвращения, а те несколько глотков густого варева, которые я проглотил, сразу же вылетели обратно. Мне стало плохо, я дрожал и стонал.

Я вылил эту противную кашу и вылез наружу, на свежий воздух. Там я сделал несколько глубоких вдохов и прополоскал рот снегом. Теперь я начал осознавать свое положение. Желудок мой судорожно сжимался. Мне хотелось лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Увидев, что на руки мне нападало много свежего снега, я с трудом поднялся. Рядом с крыльцом намело высокий сугроб, который доставал мне до плеча. Я решил его разбросать. Медленно сходил в дом за лопатой и начал бросать снег. При каждом броске я едва удерживался на ногах. Мышцы рук болели, но потом работа потихонечку пошла. Размеренно откидывая большие легкие куски свежего снега, я совсем не заметил, как поземка ушла за леса и ветер разорвал тучи.

Неожиданно выглянуло яркое солнце. Я взглянул на часы – одиннадцать. Я прикинул, что являюсь без вести пропавшим уже почти сорок часов. До вечера меня должны найти. Обязательно! Я хотел только одного – побыстрее покончить с этой идиотской историей. Мне было все равно, будут ли меня наказывать и расследовать причину катапультирования. Я даже подумал о том, что мне могут запретить летать. Это было бы самое страшное наказание… В ту же минуту я мыслил только о том, чтобы услышать человеческий голос, лай собаки или гул самолета, увидеть, как «миг» машет крылом и стреляет в моем направлении ракетой, давая понять, что пилот меня видит. Мне хотелось только одного – чтобы меня кто-нибудь спас.