Текст книги "Совсем другое небо (сборник)"

Автор книги: Карел Рихтер

Соавторы: Йозеф Кебза,Павел Францоуз,Мирослав Главач,Бьела Калинова,Йозеф Семерак,Рудольф Латечка,Иван Черный,Петер Ковачик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Совсем другое небо (сборник)

Карел Рихтер

3 марта 1943 года темные колонны оставили Харьков и растворились в неприветливой ночи, исхлестанной свирепой вьюгой. Отдаленное громыхание за южным горизонтом будоражило нервы и заставляло спешить. Боевое задание звучало так: батальону в ускоренном порядке двумя колоннами выйти на линию обороны. Восточная колонна, сформированная из второй роты, взвода тяжелых пулеметов и отделения саперов, двигалась через Безлюдовку и Константиновку в населенный пункт Артюховка, расположенный на левом фланге предполагаемой линии обороны. Западная колонна, в которую входили первая и третья роты с остатком батальона, перемещалась в направлении населенных пунктов Хорошевр, Островерховка, Тимченки, Миргород, расположенных на правом фланге.

Ротмистр Галуза вел своих пулеметчиков – двадцать пять бойцов и две подводы. Свинцовая усталость сковывала движения солдат, которые с трудом переставляли промерзшие ноги в промокших сапогах.

Галуза держал правую руку на автомате, висевшем на шее. Пятку левой ноги он растер в кровь, и каждый шаг причинял ему такую боль, будто кто-то вбивал в ногу гвоздь – все глубже и глубже. Стиснув зубы, он ускорил шаг. Его подгоняла мысль, что надо дойти до реки раньше противника. Галуза задыхался, рубашка на спине взмокла от пота. Время от времени он оглядывался.

Солдаты шли молча. Уже рассвело, метель утихла. Иногда они бросали беспокойные взгляды на небо – не летят ли самолеты? В рассветном сумраке лица казались бледными и уставшими.

Широкая разъезженная дорога с глубокой колеей, разбитой машинами и повозками, вела их через сосновые леса и деревни. Повсюду еще лежал снег, подтаявший и почерневший, с ледяной коркой от ночных морозцев.

Низкая облачность и туман в какой-то мере служили защитой от авиации. Однако около полудня бойцы вдруг услышали приближавшийся издалека характерный звук, будто в небо ввинчивали гигантский бур. Галуза отдал пулеметчикам команду приготовиться к отражению воздушной атаки. Колонна остановилась. Пулеметные расчеты быстро установили «максимы» на пирамидах из зарядных ящиков. Где-то впереди, за узким языком леса, перерезавшим дорогу, урчание перешло в тонкий визг, и сверху донесся треск бортовых пулеметов. Затем загремели винтовочные выстрелы, перемежаясь с отрывистым лаем «Дегтяревых». «Максимы» дополнили концерт своим спокойным «дук-дук-дук». Пилот атаковал первую роту, которая шла сразу же за передовым дозором.

День клонился к вечеру, когда третья рота прибыла к месту назначения. Лес, остро пахнувший хвоей, неожиданно расступился, и бойцы увидели соломенные крыши покосившихся белых хаток с розовыми и ярко-зелеными ставнями – деревню Тимченки. Из-за поворота дороги показался всадник, высокий, стройный, в низкой папахе и длинной казацкой бурке. Из-под копыт коня летел снег.

Надпоручик Янко помахал ему рукой. Всадник повернул к нему и, подъехав, резко остановил коня. Тот заржал и встал на дыбы.

– Капитан Чуканов. – Всадник отдал честь. – Я от вашего соседа справа, из семнадцатой бригады. Командую ротой. – Он наклонился в седле, и они пожали друг другу руки.

– Как там, впереди? – спросил надпоручик. Чуканов махнул хлыстом в том направлении, где перекатывался гул орудий, теперь уже гораздо более отчетливый.

– Слышите?.. Билютинцы задержали их у Тараповки.

Трудно там ребятам, но ничего, это гвардейцы. Они не уступят. А мы тем временем получше окопаемся. Пусть только сунутся, гады. – Капитан выпрямился в седле: – Желаю удачи, надпоручик. Впрочем, мы еще увидимся.

Он хлестнул рыжего коня, и конь загарцевал, взяв с места в карьер. Полы бурки разлетались на ветру.

Было только четыре часа дня, но из-за грязно-серой низкой пелены туч темнеть начинало раньше. В южной части неба густо летали осветительные ракеты и трассирующие пули. Небосклон затянуло черным дымом, на фоне которого мелькали красные сполохи.

Солдаты расположились на короткий отдых на опушке леса и широко раскрытыми глазами смотрели вперед. Ощутимая близость фронта щекотала нервы. В деревне стояли подводы с ранеными. Группа советских саперов колдовала над деревянным мостом, перекинутым за деревней над мутными водами Мжи.

Реку, разлившуюся было по долине, вновь сковало льдом. Местами ее окаймляли высокие камыши. На другом берегу рос небольшой лесок, закрывая черную полосу дороги, протянувшейся вдоль русла реки. Дальше местность резко повышалась, как края блюда с темно-лиловой каемкой лесов. На дне этого блюда, в левой части, виднелись заиндевелые крыши, а над ними – купол церкви.

Надпоручик Янко взял висевший на боку планшет с картой и сориентировался на местности.

– Та деревня за рекой – Соколове, – обратился он к командирам взводов, стоявшим вокруг и внимательно изучавшим местность.

Название деревни на другом берегу никому ни о чем не говорило.

* * *

Штаб батальона занял миргородскую школу, стоявшую на горке у леса. Это было одноэтажное здание из красного кирпича, с железной крышей. В большом зале с занавешенными брезентом окнами вокруг стола собрались офицеры штаба и командиры подразделений. Керосиновая лампа желтоватым светом освещала карту, разложенную на столе, и людей вокруг. Темные тени колыхались на стенах.

Полковник Свобода в гимнастерке с пистолетом на ремне склонился над картой. Он только что вернулся из Змиева, где расположился штаб генерала Шафаренко, командира дивизии, в подчинении которого находился батальон, и теперь объяснял боевое задание. Батальону сократили район обороны, исключив из него деревню Тимченки. Теперь он будет защищать рубеж Миргород, Артюховка. Десять километров вместо двенадцати. Но для батальона это все равно много. Такие задачи ставятся не батальонам – полкам. Однако чехословацкий батальон насчитывал почти тысячу человек, и это было в пять раз больше, чем осталось бойцов в 78-м гвардейском полку полковника Билютина, сражавшемся против превосходящих сил противника в Тарановке, в двенадцати километрах отсюда.

У полковника Свободы до сих пор звучал в ушах восхищенный голос генерала Шафаренко:

– Представьте себе, только двадцать пять бойцов! Только двадцать пять бойцов взвода лейтенанта Широнина удержали дорогу возле Тарановки. Двадцать из них погибли, остальные были ранены, но они не отступили. Они достойны высшей награды! – Потом молодой генерал положил худощавую руку на оперативную карту, вздохнул и, покачав головой, сказал: – Видите, какая получается картина. Фашисты перебросили сюда свежие силы. Отовсюду… И с Запада. Союзники все обещают второй фронт, а пока что гитлеровские дивизии загорают там вот уже четвертый год. У них много танков. Нам придется нелегко. Если они не прорвутся у Тарановки, то, по всей видимости, атакуют вас. Сами вы, разумеется, опытный фронтовик. Ну а ваши ребята? Многие ведь первый раз окажутся в бою.

– Я знаю своих солдат. Они прошли хорошую школу. Уверен, что не подведут.

– А что, если все-таки не выдержат? Пойдут разговоры: чехословаки подкачали…

– Знаю, но только этого не случится. Скорее мы погибнем.

– Ладно, вы меня убедили. Не будем больше об этом. Но мы должны вам помочь. Я пошлю вам на подмогу кое-какую артиллерию и «катюши». Вы – единственные союзники на нашем фронте, и я отвечаю за вас перед Верховным Главнокомандованием…

Полковник Свобода знал, что будет нелегко: батальон не должен пропустить через реку ни один фашистский танк. Еще до того, как ехать в Змиев к генералу Шафаренко, он вместе со своим заместителем и начальником штаба осмотрел местность. Оба они – надпоручик Ломский и надпоручик Рытирж – энергичные и способные офицеры, и он может на них положиться. А солдаты? Столько прошли – и сразу рыть окопы. После тридцатикилометрового марша это не шуточка. Но они сделают все, что в их силах. Они не дрогнут. В этом полковник был уверен.

– Если оставить фашистам правый берег, – рассуждал он теперь вслух над картой, – мы у них окажемся в кулаке. Им хорошо будут видны все наши позиции, и они ударят в самом слабом месте, а затем блокируют нас стрельбой, так что мы и носа не высунем… Нет, нет. Оборону нужно выдвинуть вперед, за реку.

– Мы займем Соколове? – отозвался Ломский.

– Да. Там будет узел противотанковой обороны.

– В той лощинке? – уточнил кто-то.

– Окопы отроем в склоне, сделаем ходы сообщения. Противник будет пробиваться к реке, и Соколове окажется тем железным острием, на которое он напорется. Может, это явится для него неожиданностью.

Начальник штаба кивнул в знак согласия:

– Понимаю… Во всяком случае… прежде чем он приступит к форсированию реки, он будет обессилен боем за укрепленную деревню.

– Пожалуй, это единственное решение. Соколове мы ни за что не отдадим противнику.

Командир откашлялся и постучал концом красного карандаша по карте, потом обвел взглядом напряженные лица.

– Я-то знаю, ребята, каково вам сейчас. Мы рвались на фронт, и вот мы здесь. Задача не из легких, но легкое решение мы с вами сами отвергли. Мы сейчас как перед экзаменом, и мы не должны подкачать – вот это главное. В тридцать восьмом нам не позволили воевать за родину, так давайте теперь покажем гитлеровцам, как умеет сражаться чехословацкий солдат. И помните: тот никого не боится, кто перестал бояться смерти. Но для этого нужно любить родину больше, чем себя.

– Пан полковник, – заговорил надпоручик Ярош. – Я прошу оборону Соколова доверить моей роте.

По лицу Свободы пробежала улыбка.

– А я как раз и хотел тебя туда послать. Первая рота всегда получала самые трудные задания. Я рад, что ты сам его просишь, Отакар. Тогда все ясно. Третья рота!..

Янко отозвался:

– Здесь! – и прошептал Галузе: – Записывай!

* * *

Совещание у командира закончилось. Зал сразу же наполнился гулом голосов. Офицеры надевали полушубки и шинели. Надпоручик Ломский, с полоской черных усиков под носом, поочередно обнял командиров рот Яроша, Кудлича и Янко. Галуза скромно стоял позади. Янко сказал ему:

– Пулеметы мы распределим по одному на каждый взвод, а ты останешься при мне. Будешь командовать резервом роты.

Надпоручик Янко взял его с собой на совещание у командира, но Галуза чувствовал себя среди офицеров стесненно.

Они вышли на улицу. Была уже ночь. Чувствовалось, что температура опять упала ниже нуля. Фронт на юге затих. Лишь порой в небо бесшумно взлетали осветительные ракеты, загораясь, как звезды. Галуза услышал, как надпоручик Кудлич сказал Ярошу:

– Послушай, Ота, ну зачем ты все это мне даешь?

– Оставь у себя. Так будет верней. Там еще письмо есть, для мамы. Ежели что, так ты передай…

– Ты что это придумал?..

– Да так, ничего… – засмеялся Ярош и потом добавил: – Мне она сегодня снилась. Ругала меня, что я всюду лезу… Мы играли в футбол или еще во что-то. А мать говорит: вот сломаешь себе ногу, так домой с ревом не ходи… Надо же – такой сон!

Голоса удалились в темноту. До Галузы донеслось еще громкое «Но послушай!» Кудлича.

– Галуза! – вдруг раздался рядом голос Ломского. – Так вы держитесь там, в своем Миргороде! – Они крепко пожали друг другу руки.

А Галуза сразу представил себе ротную канцелярию в бузулукских казармах. Командирам пулеметных взводов представляли нового командира роты. Надпоручик Ломский. Пехота. Раздавались недовольные голоса:

– Теперь, когда нам на фронт ехать, нам прислали дармоеда. Что он может знать о пулеметах!

Вошел стройный блондин атлетического сложения. Один из командиров взводов рявкнул:

– Смирно!

– Вольно, вольно, – махнул рукой надпоручик. Он чувствовал себя несколько скованно и не знал, куда девать руки. – Садитесь. Есть на что сесть?

Они сели, с любопытством ожидая, как он им представится. Он прокашлялся.

– Как вы знаете, я назначен командиром вашей роты. Для меня это нелегко… В отличие от вас… Вы тут все старые пулеметчики… и мне придется у вас учиться… потому что… вы в этом пока что лучше разбираетесь, чем я.

Галуза тогда впервые видел офицера, который не побоялся сказать в глаза подчиненным, что он знает меньше их. Галуза долго размышлял, откуда это взялось. Оттого ли только, что Ломский был сердечный, веселый, скромный юноша, или еще и оттого, что вообще в батальоне офицеры уже немного другие, чем были раньше? Впрочем, как и он сам – только что назначенный ротмистр Иржи Галуза. Он сдал экзамен на «отлично» и вполне мог бы быть офицером, если бы в лондонском министерстве не уперлись, что у каждого офицера должен быть аттестат зрелости. А откуда у него такой аттестат? Дома на учебу не было ни времени, ни денег. Ладно, и так хорошо. Ротмистр – это тоже чин.

– Будем держаться, пан надпоручик!

– Почему так официально обращаешься, Юра? Неужели мы и здесь будем на «вы»?

– Я вам тыкать не могу, пан надпоручик.

– Почему? Не признаешь меня пулеметчиком?

– Нет, что вы… вовсе нет… Просто я вас очень уважаю.

* * *

На рассвете, когда все краски еще сливались в один серый цвет, через окопы третьей роты возвращалась измотанная разведгруппа. Их было десять человек. Все в изодранных и грязных маскхалатах. Одного они поддерживали под руки, раненый сильно припадал на окровавленную ногу. Другого несли на носилках, сделанных из застегнутой шинели, сквозь рукава которой были просунуты палки.

Галуза столкнулся с разведчиками на дороге за штабом – он как раз проверял посты.

– Что с ним? – спросил он у паренька с длинным запекшимся шрамом через все лицо, кивком показав на носилки.

– Ему теперь хорошо, – горько выдохнул боец и откинул капюшон маскхалата на спину. – Он уже мертв. Пуля попала ему в живот.

Разведчики направлялись в штаб батальона, переехавший в большое кирпичное здание в совхозе «Репяховка». Галуза прошел с ними часть дороги лесом. Парни хмурились, им было не до разговоров. Только тот, со шрамом через все лицо, оказался разговорчивее других. Он рассказал Галузе следующее.

Вечером они прошли лесом далеко за Соколове, к хутору Первомайский. Лес там подступал к самым домишкам, лепившимся вдоль кривой и грязной дороги с замерзшими лужами. Целую вечность пролежали разведчики в снегу среди низких елочек. Деревня казалась вымершей. Нигде ни огонька. Только лай собак говорил о том, что здесь живут люди.

Наконец командир группы подал знак. Они бесшумно подкрались к плетню и, пригнулись, совершенно сливаясь со снегом в своих белых балахонах.

Раздался скрип открываемой двери. Из хаты с ведром в руке вышла женщина в шерстяном платке. Она направлялась к колодцу.

Ефрейтор Черный ловко перескочил через плетень и единым духом оказался возле нее. С испугу женщина уронила ведро. Черный приложил палец к губам:

– Тс-с! Тихо. Не бойтесь. Я чех.

– Вы с нами?

– С вами.

Женщина облегченно вздохнула, но тут же опомнилась и осторожно оглянулась по сторонам.

– Скорей уносите отсюда ноги! В деревне немцы.

– А танки есть?

– Есть. Вон там, в лесу. Туда нам не велят ходить.

– Спасибо, мамаша.

И Черный мгновенно исчез за хатой. Разведчики осторожно обошли деревню. Теперь до них из лесу все явственнее доносились удары по металлу и голоса. Вот завели тяжелый дизельный мотор. Потом между деревьями мелькнул огонек карманного фонарика. Командир группы выделил двоих разведчиков.

– Постарайтесь подойти поближе и подсчитать, что там у них есть. Мы же пока поглядим, нельзя ли где-нибудь взять «языка». Встреча в лесу у развилки. И зря не стрелять!

Немецкий часовой в каске топтался на тропинке у леса. Винтовку со штыком он держал прямо перед собой на согнутых руках. Часовой то и дело покашливал. Остановившись в нескольких шагах от разведчиков, он постучал нога об ногу, повернулся и пошел назад. В ту же секунду за его спиной возникла фигура в белом капюшоне и, приставив к спине автомат, шепотом скомандовала по-немецки:

– Руки вверх!

Немец в испуге вздрогнул, но тут же пришел в себя и бросился в сторону. Фигура в маскхалате прыгнула к его винтовке.

– На помощь! – заорал часовой, но в этот момент другой разведчик бросился к нему сбоку. Блеснул финский нож. Часовой с приглушенным стоном повалился на землю.

– Выньте у него из карманов бумаги! – тихо проговорил командир.

Лес загудел от топота десятков ног. Трещали сучья, раздавались выкрики. Горстка разведчиков стала отходить.

В назначенном месте их уже ждали те двое, которые пытались проникнуть в лагерь. Они выяснили все, что требовалось. Надо было быстро уходить: немцы шли по пятам.

Разведчики петляли меж деревьев, как зайцы. Очереди немецких автоматов прочесывали лес. Вдруг Штефан Гуцко схватился за ветку и упал лицом вниз. Корчась от боли, он хрипел, и снег под ним окрашивался кровью.

– Штефан, дорогой, потерпи!

Командир взвалил его на плечи и, низко наклонившись, спотыкаясь, побрел по снегу.

– Я их задержу, бегите! – крикнул запыхавшийся ефрейтор Черный.

Этот парень был гибкий как пружина и самый быстрый из всего взвода. Метнувшись в сторону, он бросил гранату, чтобы привлечь к себе внимание. Преследователи кинулись за ним, стреляя из автоматов. Ефрейтор Черный помчался через луг. Группа немцев бежала за ним. Они все приближались, потом дали очередь ему по ногам, видно хотели взять живьем. Пули подняли фонтаны снега. Черному вдруг пришло в голову притвориться мертвым. Он вскрикнул, раскинул руки и упал навзничь, повернув лицо в ту сторону, откуда бежали враги. Черный считал тени, а правой рукой потихоньку поднимал автомат. Один, два, три… семь.

Он нажал спуск. Оружие задергалось в его руке, и немцы начали падать как подкошенные. Черный вскочил, дал еще одну очередь и помчался к Соколову…

* * *

Сначала их увидел наблюдатель, спрятавшийся в кроне огромной кривой сосны, ветки которой поднимались выше почерневшей и поржавевшей крыши школы. В ствол сосны были вбиты скобы, служившие ступеньками. Наблюдатель стоял на дощатой площадке, держась за ветку и прижимая к глазам артиллерийский бинокль.

– Танки! – закричал вдруг он, и его надтреснутый, взволнованный голос донесся до самых окопов внизу, на берегу. Ритмичный стук лопат и заступов разом стих. Бойцы и сельчане побросали свои орудия труда, выскочили из окопов и замелькали перед брустверами, взволнованно вытягивая шеи.

Из дверей школы выбежал надпоручик Янко, без фуражки, в расстегнутом кителе, и посмотрел на верхушку сосны.

– Где ты их видишь?

– Там, вон там, пан надпоручик.

Боец энергично указывал рукой на юго-запад. В том направлении на горизонте поднимались серые клубы дыма. Танки медленно друг за дружкой спускались по склону в долину. Ветер доносил слабый, едва слышный рокот моторов.

– Они направляются к дороге, – решил надпоручик и, посчитав облачка дыма, повернулся к Галузе, который вышел вслед за ним: – Доложи в батальон: двенадцать танков в колонне. Идут на Тимченки.

Галуза вихрем влетел в помещение.

– Батальон! – крикнул он девушке, которая в углу за столом обслуживала три зеленых ящичка полевых телефонов. – Живо, батальон!

Девушка быстро начала вращать ручку. Галуза выхватил у нее из руки трубку.

– Я – Шестьдесят третий, Шестьдесят третий… вызываю Двадцать второго… На нас идут танки!..

Сквозь открытую дверь было слышно, как надпоручик твердым голосом подает отрывистые команды:

– Боевая тревога! Красную ракету! Стреляй красную!

Возле самого здания прозвучал выстрел и засвистела летящая ракета.

– Есть! – крикнул Галуза и резко положил трубку. Поймав испуганный взгляд белокурой телефонистки, он выскочил из помещения, по дороге сорвав с гвоздя на стене автомат.

Янко стоял возле школы, не спуская глаз с приближавшихся танков. Они сползали к дороге, как большие черепахи.

– Что такое? – отмахнулся Янко от ординарца, который подбежал к нему с полушубком и настойчиво предлагал надеть его. Потом ординарец подал Янко ушанку и портупею с пистолетом. – Что батальон? – крикнул Янко, завидев Галузу.

– Ничего. Там знают о них. Нам приказано стрелять только в том случае, если они проникнут на наш берег. Ими займется Новиков.

Янко проговорил, рассеянно пристегивая кобуру:

– Пока что они идут как на параде…

– Я сбегаю погляжу, как там у Новикова, – предложил Галуза.

Батарея 76-миллиметровых орудий отряда капитана Новикова разместилась правее от школы, примерно в 150 метрах, на опушке леса. Четыре орудия были расположены в шахматном порядке на расстоянии 20 метров друг от друга в полукруглых мелких окопах. Артиллеристы, сгорбившись, стояли на коленях за щитами. Наводчики, не отрывая глаз от резиновых оправ прицельных устройств, лихорадочно крутили рычажки наводки. Длинные стволы с воронками дульных тормозов медленно поворачивались вслед за целью. Ящики со снарядами были открыты, и подносчики уже держали снаряды в руках.

Черные гремящие коробки танков погрузились в лощину, но через минуту опять выползли оттуда. Окутанные вечерним туманом, они переправились через дорогу, ведущую из Мерефы в Соколове, и, покачиваясь среди низких тополей, двинулись по дороге на Тимченки. «Там держит оборону рота капитана Чуканова, – вспомнил Галуза, спешно направляясь по мокрому, тающему снегу к батарее. – Может, они не пустят их через мост?..» У него мороз пробежал по коже, когда он представил себе, что немецкие танки вот-вот окажутся здесь.

Обычно веселый, сейчас капитан Новиков, с покрасневшим лицом, стоял прислонившись к желто-красному стволу сосны. В руке он держал цигарку, зажженным концом обращенную к ладони, и, жадно затягиваясь, сосредоточенно следил за танками. Время от времени левой рукой он поднимал к глазам бинокль, висевший у него на шее на тонком ремешке.

На позициях миргородской обороны все затихло. Солдаты с волнением следили за танками, которые были уже в сотне метров от моста. Из выхлопных труб вылетали черные клубы дыма. Гусеницы взметали снег. Если они пройдут…

Галуза остановился и затаил дыхание. И тут вдруг посреди моста мелькнула ослепительная вспышка. Десятиметровый мост, разваливаясь на части, взлетел на воздух. В облаках дыма дождем посыпались переломанные бревна и брусья.

– Молодцы! – крикнул капитан, улыбаясь во весь рот. Потом загасил окурок и поднял руку: – По танкам… противотанковым!..

За щитами орудий замелькали руки, загремели затворы, сверкнули желтые гильзы, а потом спины артиллеристов вновь стали неподвижными.

– Дальность два… – Капитан чуточку выждал, пока наводчики поставят дальность. – Из четырех орудий – беглый огонь!

Четыре выстрела грянули почти одновременно. Орудия подскочили. Из открытых затворов, звякнув, вылетели горячие гильзы. Из рук в руки переходили новые снаряды, лязгали затворы, пушки рявкали, изрыгая огонь…

Галуза, закрыв уши руками в варежках, восхищенно наблюдал за стрельбой.

– Горит! – вырвалось у него, когда он заметил, что из головного танка повалил жирный, черный дым.

– Горит! – эхом откликнулись окопы. На закопченных и потных лицах артиллеристов засверкали белозубые улыбки. Довольные, артиллеристы хлопали друг друга по спинам.

Колонна танков повернула назад. Командирский танк, окутанный дымом, лизали языки пламени. Галуза радостно обнимал Новикова.

Это было 7 марта, под вечер.

* * *

В Соколове на командном пункте первой роты, разместившемся в домишке возле церкви, утром 8 марта окна еще были завешены одеялами. Вокруг стола, склонившись над картой, расчерченной цветными карандашами и освещенной мутным, колеблющимся пламенем керосиновой лампы, собрались надпоручик Ярош, надпоручик Ломский, надпоручик Седлачек, подпоручик Сохор и медик с университетским образованием подпоручик Армии Шеер. Исхудалые щеки их ввалились, будто они разом постарели на десять лет.

Сквозь открытую дверь из соседней комнаты до них доносился разговор связных. Слышались шаги, жужжание полевого телефона.

– Это означает, – объяснял Ярош, сильно наклонившись вперед и поставив ногу, на перекладину стула, – что мы можем ждать их уже сегодня. Отсюда… или вот отсюда. – Синим карандашом он начертил на карте длинные стрелы и продолжал: – Откуда бы они ни пришли, мы попробуем остановить их перед окопами. Если не выйдет, будем с боем отходить-к церкви. Понятно? Это центр обороны. Мы сделаем из нее крепость, как билютинцы в Тарановке…

– У них уйма танков, – озабоченно заметил Сохор.

– Танками займется Седлачек. – Ярош повернулся к смуглому подтянутому брюнету – тот молча кивнул. – От тебя же, Тонда, пока требуется только основательная разведка. Они не должны застать нас врасплох, понимаешь?

Сохор поднял на Яроша большие, все понимающие глаза.

– Ребята их стерегут, – сказал он уверенно.

Ярош обошел вокруг стола, засунув большие пальцы рук за пояс.

– Еще раз обойдем взводы. Все ли у нас… – Он не окончил, так как снаружи донесся топот множества копыт.

Они вышли из дома. Уже рассвело. Над деревней висели низкие серые тучи. К церкви от реки подъезжали четыре 76-миллиметровые пушки, каждая была прицеплена к двуколке, которую тащила четверка лошадей. На левых, оседланных конях трусили возницы, по бокам в развевающихся шинелях, сменяя друг друга, рысцой поспешали бойцы расчета.

Батарея подъезжала к церкви. Были слышны гортанные выкрики. Орудия останавливались одно за другим. Кони мотали головами, фыркали и скалили зубы. Возницы спрыгнули на землю. Сзади гарцевал пригнувшийся к шее коня всадник, а за ним впритык ехал другой. Оба остановили коней как по команде. Первый передал второму поводья и огляделся. Увидев группу офицеров возле дома, он направился к ним по скользкой дороге, левой рукой придерживая планшет. Льдинки со звоном вылетали из-под его сапог. Ярош пошел ему навстречу.

– Старший лейтенант Филатов, – представился всадник. – Командир пятой батареи. По приказу капитана Новикова я откомандирован для поддержки вашей роты.

Ярош отдал честь и пожал ему руку.

– Противника уже слышно. Он обошел Тарановку и идет на нас. Необходимо прикрыть центр и правый фланг нашей обороны.

Филатов с пониманием кивнул и, прищурившись, посмотрел на горизонт.

– Ясно. Две пушки я выдвину вперед, а две оставлю где-нибудь здесь. Сейчас размещу их.

Он на ходу отдал честь и побежал назад. Раздалась протяжная команда. Всадники вскочили на коней.

– Силен, – бросил за спиной Яроша Седлачек и затянулся папиросой.

– Дай курнуть, – проговорил, едва разжимая губы, Ярош, обернувшись к нему.

«Тоже нервничает», – подумал Седлачек и протянул ему дымящуюся папиросу.

В окопах, врезавшихся в склон возле деревни в непосредственной близости от рассеченной надвое балки, беспокойно переминались с ноги на ногу, пехотинцы. Ночью они спали в хатах, бодрствовали лишь бойцы, обслуживавшие тяжелые пулеметы. Теперь же над бруствером густо торчали стволы винтовок, легких пулеметов Дегтярева с тарелкообразными плоскими магазинами, толстые трубки «максимов» и длинные стволы противотанковых ружей. Над ними поднимались головы бойцов, обеспокоенных тишиной. Лишь иногда доносился отдаленный рокот моторов.

Старший сержант Кубеш осматривал протянувшиеся на пятьдесят метров окопы взвода, переходя от одного бойца к другому. Он проверял, все ли в порядке, и одновременно старался разрядить нервную обстановку. Беспокойство овладело всеми, да и сам он с трудом скрывал волнение. Ночью он спал плохо, в голове проносились разные мысли. Что, если его убьют? Наверняка во взводе будут убитые, и среди них может оказаться и он. Кубеш написал письмо домой:

«Милая мама, я стараюсь с честью исполнить свой долг. Ведь ты сама меня так воспитала, и спасибо тебе за это. Я бы не хотел причинять тебе боли, но если я не вернусь, у тебя останется еще Енда. Он вознаградит тебя за твою любовь к нам, мальчишкам. Если б был жив отец, он тоже бы согласился со мной. Наша родина переживает тяжкое испытание, и она нуждается в нашей помощи. Марушке скажи, чтоб не ждала меня и выходила замуж».

Кубеш сунул письмо в нагрудный карман, хотя и понимал, что это глупо. Кто его передаст? Надо было бы отдать его Галузе, но тот остался за рекой, в Миргороде. Там, наверное, не будет так жарко. При мысли о предстоящем у него засосало под ложечкой. Сердце сжалось от страха. Он попытался преодолеть его и мысленно приказывал себе: «Спокойно, Франта! Не дрейфь, не будь трусом!» Он не выспался и промерз, как и все, но ни на минуту не забывал о том, что он командир и коммунист и должен быть примером, о чем не раз говорил им на собраниях капитан Прохазка. Кубеш вспомнил наказы Прохазки: «Коммунист должен быть всегда впереди. Если мы хотим зажигать людей, должны гореть сами!» Кубеш распрямил плечи, выгнул грудь, оглядел своих бойцов.

– Ну, ребята, есть такие, кто испугался фашистов? – загремел он могучим голосом.

Бойцы зашевелились, принудили себя улыбнуться. Кубеш хорошо понимал, что они сейчас скованы тревожным ожиданием.

– Слышите? – заговорил он с наигранной бодростью. – Уже едут. Гитлеровские холопы! Как только покажут нос, хорошенько цельтесь, ребята! Мы этой минуты ждали с тридцать восьмого года.

– А как насчет завтрака, пан ротный [1]1
  Воинское звание, соответствующее званию старшего сержанта. – Прим. ред.


[Закрыть]? – пропел вдруг голос с натуральнейшим прононсом жижковского франта [2]2
  Жижков – район Праги. – Прим. ред.


[Закрыть]. Солдаты сразу будто очнулись от колдовского сна и дружно засмеялись.

– Ах, как же так, тебе в постельку завтрак не подали? Ну и персонал, гнать их надо в шею!

– Тебе уже жарят собачий хвост.

– Послушай, Дурдик, ты должен радоваться, что у тебя пустые кишки. По крайней мере, не придется подвязывать штанины!

– Болван! Можно подумать, что только я хочу жрать.

– Ребята, не ругайтесь, сейчас все будет.

По тропинке от деревни в гору к окопам семенили две девичьи фигурки – санитарки. За две ручки они тащили здоровенный термос.

– Если они опять состряпали нам свою кашу, я вылью ее им на голову! – заворчал Дурдик, но голос его потонул в звоне мисок. Из узких накладных карманов английской униформы бойцы вытаскивали алюминиевые ложки.

Около одиннадцати часов дня туманный, темно-фиолетовый лес зазвенел от далекой стрельбы стрелкового оружия. Солдаты в окопах навострили уши. От деревни на передний край пробежали двадцать автоматчиков. Кубеш, заметив Сохора, кивнул ему:

– Что случилось?

– Окружили наш дозор. Идем выручать.

Слева линия окопов заходила в садик, где стояла небольшая хатка, крытая серой соломой. Из дверей, шаркая ногами, вышел дед Трофимыч с миской дымящейся картошки в руках. Простуженно покашлял. Солдаты сдружились с ним с первого дня, когда еще рыли окопы. Когда они отрыли в мерзлой земле яму для тяжелого пулемета и сверху прикрыли ее толстыми сучьями, дед, в старых валенках и облезлой бараньей шапке, приковылял к ним. Почесав свою седую бороду, он засунул руки в карманы изношенного пальтеца, не достигавшего колен, и недовольно проговорил:

– Нет, братцы, так не пойдет. Это же прутики! Да у вас все разлетится от выстрела из винтовки. Здесь нужны брусья, здоровые брусья!

– Какие же брусья! – обернулся Кубеш. – За ними надо топать в лес бог знает куда. Времени нет, отец. А сад ваш ради такого дела мы рубить не будем.