Текст книги "Любовь длинною в жизнь (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Фрайдей могла быть строгой, но в то же время она была добра со мной, когда мне это было нужно больше всего. Когда я была настолько усталой, что едва стояла на ногах. Когда мое тело болело так сильно, что единственным моим желанием было умереть. Она промывала мои раны и собирала меня вместе по кусочкам снова и снова, а затем умоляла меня остаться с ней в ее крошечном домике, а я плакала и говорила, что если бы только могла, то осталась, но затем вновь возвращалась домой.
Фрайдей прекрасно знала, что если бы я вернулась сюда, то обязательно бы зашла к ней. Она знала, что я выросла со знанием того, как вести себя подобающим образом, потому что она сама вдолбила в меня все эти хорошие манеры. Я позволила ей заключить меня в объятия, и аромат розовой воды и помады для волос затопил мое обоняние, вновь пробуждая волну воспоминаний болезненных и милых, ужасных и чудесных одновременно. Этого было достаточно, чтобы мои глаза наполнились слезами. Успокаивающе нашептывая, она погладила мой затылок.
– Если бы ты была кем-то другим, то я, может быть, сказала бы, что сочувствую твоей потере, – говорит она. – Но я тебя знаю лучше, чем кто бы то ни был, поэтому молчу.
– Да, наверное, это все тяжело для меня, – говорю я аккуратно, как и до этого, когда говорила людям о том, что у меня умер отец. Мне казалось, что такой реакции ожидали от меня, а я так не люблю огорчать людей.
– Не болтай ерунды, – Фрайдей отстраняется, держа меня на расстоянии вытянутой руки, чтобы смотреть мне прямо в глаза. – Это даже близко не так тяжело, как ты прикидываешься. Точнее, это самая простая вещь в мире. Твой отец умер. Он был злобным старым ублюдком и заслужил каждую минуту боли, через которую он прошел, чтобы уйти на тот свет. Это нормально чувствовать освобождение, Корали.
Я просто киваю в ответ на ее слова и издаю "мхмхм" звук, надеясь, что в скором времени мы прекратим разговаривать о нем. Фрайдей хорошо известны мои приемы по избеганию разговоров. Она тянет меня за собой за руку по ступенькам лестницы на крыльцо, где в тени стоит графин со сладким чаем. Два высоких стакана находятся чуть поодаль рядом друг с другом, и мне кажется это забавным. Я уже так сильно привыкла к Калифорнии, в Лос-Анджелесе вы никогда не увидите такого радушного гостеприимства. Фрайдей достала и поставила на стол пару стаканов не потому, что знала о моем приезде, а потому что знала, что кто-нибудь может остановиться по какой-либо причине, люди всегда так делали, и она хотела быть готовой поприветствовать гостя.
– Присаживайся, девочка. Мне нужно услышать о твоей голливудской жизни. – Не смотря на то, что Фрайдей крупная женщина, она двигается с присущим ей изяществом, когда пересекает крыльцо и присаживается на один из ее деревянных покрашенных в белый цвет садовых стульев. – Я знаю, что там творится. Все эти развращенные суетящиеся люди. Все эти смазливые мальчики с отбеленными зубами. И это какое-то чудо, что женщины там могут выполнять любую работу. Ты берешь комиссии со всех этих знаменитых звезд, да? – Она выдает все эти бессвязные вопросы прежде, чем я успеваю сесть.
Как только я удобно устраиваюсь, делаю глубокий вдох и начинаю рассказывать.
– Я не живу в Голливуде. Мой дом к югу от города прямо у океана. Я беру комиссии, но пока еще не нарисовала ничего для кого-то из знаменитостей. И никогда не сую свой нос в Голливуд. И даже если мне придется побывать там, я не буду смотреть на мужчин с отбеленными зубами. У меня есть парень, помнишь? Бен? Я рассказывала тебе о нем в последнем письме по электронной почте.
– В письме по электронной почте? Детка, ты же знаешь, я не читаю их. Я не могу работать на этой адской машине. А что случилось с простыми письмами? Почтовая служба до сих пор работает, ведь так?
– Да. Но уже не так хорошо, как раньше, – соглашаюсь я. – Ты всё еще принимаешь инсулин? – На протяжении последних нескольких лет Фрайдей является диабетиком. Как только у меня выдается свободная минутка, я сразу же звоню ей и спрашиваю, как она себя чувствует, но она избегает темы своего лечения. Но сейчас, кода я сижу перед ней и смотрю ей в глаза, она не может лгать или уйти от ответов на мои вопросы.
– Только когда мне это необходимо детка. Я не вижу смысла пичкать свое тело этой ерундой каждые пять секунд моей жизни.
– Тебе станет плохо, если ты не будешь делать это так, как нужно, – ругаю я ее. – Ты можешь ослепнуть. Потерять свои ноги. Ты этого хочешь?
– Что это за идиотский, ненормальный вопрос? А я еще считала тебя умной девушкой. Конечно, я не хочу потерять свои чертовы ноги.
Фрайдей всегда начинала вести себя неприветливо, когда ей указывали на правду. Я не обижалась на это.
– Значит, начинай делать так, как нужно. Твои инсулиновые уколы не просто были выписаны тебе в виде рекомендации. Это назначение доктора.
Фрайдей издает раздражительный звук, отказываясь смотреть на меня. Она наливает в стакан сладкого чаю и передает его мне.
– Я видела, как кое-кто вернулся домой чуть раньше днем. – Она указывает пальцем через улицу на дом, на который я избегаю смотреть. На оба дома, если говорить начистоту. С левой стороны дом Кроссов, где Каллан вырос, и рядом с ним тот, в котором я провела в заточении семнадцать лет.
– Он вырос, если это имеет для тебя какое-то значение. Этот парень никогда не перестает расти.
Я моргаю, смотря на дом через дорогу, пытаясь понять, о чем говорит Фрайдей.
– Каллан? Каллан вернулся домой?
Фрайдей тяжело вздыхает, ерзая на стуле.
– А что я сказала как-то по-другому? Прикатил этим утром на ужасной развалюхе. Уверена, что у нее из-под капота даже валил дым.
– Каллан не должен быть здесь. Он в Нью-Йорке. – Знаю это, потому что я каким-то образом всегда чувствую, где он находится. Я никогда не стремилась замечать его, но у парня есть социальные сети, и, ну что тут скажешь, иногда я посматриваю его страницы.
Фрайдей потягивается, разминая плечи, таким образом, что ее внушительная грудь еще сильнее выпячивается вперед.
– Значит, у Каллана есть брат близнец, с резкой походкой, которую я никогда не видела, когда вы были подростками, потому что высокий, темноволосый парень, который вошел в дом пять часов назад, точно был, как две капли воды похож на него.
После того, как я в самолете строго отчитала себя, чтобы больше не пытаться спровоцировать рвоту, забавно, как отчаянно мне хочется засунуть пальцы глубоко в горло вновь. Клонопин, который дала мне Марго, и так уже сгладил неприятные моменты этого дня, но сейчас все ощущалось так, словно весь мир взорвался яркими всполохами цветов, и моя голова грозила разорваться от такой чрезмерной яркости.
– Как? Как он вообще узнал, что нужно приехать? Я не могу понять. – Говорить ему о смерти моего отца никогда даже не приходило мне в голову. Каллан ненавидел его почти так же, как и я. Нет ни единого шанса, что он бы приехал, чтобы оказать ему последние почести. Если брать в расчет нашу историю и каждое жестокое разочарование, которое случилось здесь, его внезапное появление было бы последней вещью, которую я ожидала. Господи Иисусе, как мне справиться с этим?
Рядом со мной, Фрайдей прочищает горло.
– Я позвонила ему после того, как услышала о смерти твоего отца, деточка, так же как и тебе. Вы были друзья не разлей вода. Он был твоей первой любовью. Поэтому не было ни единого шанса, что я позволю ему не приехать и не поддержать тебя.
– О Боже мой, Фрайдей. Я не могу поверить... – Замолкаю на этих словах. Я очень близка к тому, чтобы потерять свое терпение и отругать пожилую женщину, хотя уверена, что единственная мысль которой была помочь. Но, черт побери, находящийся здесь Каллан – это последняя необходимая сейчас вещь. Мне нужно спокойствие и тишина, а единственное чувство, которое Каллан Кросс вызывает у меня на данный момент – растерянность. Я делаю глубокий вдох и говорю:
– Каллан и я больше не друзья, Фрайдей. И уже на протяжении долгого времени. Теперь он вернулся, думая, что мне что-то нужно от него, и будет очень неловко. Я не могу... Я даже не могу смотреть на него.
Фрайдей слушает, пока я говорю, но могу сказать по выражению лица, что у нее есть, что ответить на мои слова. Ее губы сжимаются в тонкую линию все сильнее и сильнее, становясь белыми, ее брови практически сходятся на переносице.
– Только то, что ты не можешь смотреть на него, еще не значит, что он не может смотреть на тебя. Ты знаешь, что он сделал, когда я сказала, что твой отец умер?
– Рассмеялся?
– Нет, он не рассмеялся. Ради всего святого, что с тобой? Господи помилуй! – Я уставилась на свой сладкий чай, не говоря ни слова, в то время как она толкает меня тапком. – Мальчик расплакался, юная леди. Он может и отрицал это, но я могла услышать это по его голосу, все было просто как дважды два. А сейчас, – она указывает на меня своим пальцем, – когда ты его увидишь, пожалуйста, убедись, что не выцарапаешь ему глаза слишком быстро, слышишь меня? Может, он захочет вначале тебе кое-что сказать.
Я медленно качаю головой, чувствуя странную пустоту, похожую на оцепенение, которая распространяется по моим внутренностям.
– Прошло двенадцать лет, Фрайдей. Если кто-то из нас что-то хотел сказать друг другу, то все было сказано уже давно.
Глава 3
Каллан
Призраки.
Настоящее время
Дом пахнет нафталином. Я не был тут уже примерно десять лет с того момента, как умерла моя мать, и даже не смотря на то, что уборщица приходила раз в месяц, чтобы содержать дом в чистоте и следить за тем, что там ничего не разрушится от старости, можно сразу почувствовать, переступив за порог, что в доме никто не живет. Это лишь пустая оболочка. Это гробница, наполненная приведениями. Я хотел его продать, но он продержался только три недели на рынке, как я запаниковал и попросил агента по недвижимости убрать его из списка объявлений. Это ощущалось... Как будто я предатель. Уверен, что если бы Малкольм Тейлор был все еще жив, Корали бы никогда не вернулась домой. Я не знаю, но... В моей голове продолжали проигрываться сцены того, как она однажды возвращается домой и стучит в дверь, желая увидеть меня, и в этот момент встречает незнакомца. Это было тем, с чем бы я не смог смириться. Даже в огромных объятьях Нью-Йорка, что сжали меня в тиски, эти образы играли с моим разумом, наводняя его мыслями о том, как она находится где-то там, что ей может понадобиться вновь запасной ключ, чтобы убежать и спрятаться в моей старой спальне, так же как она делала много лет тому назад, когда мы были подростками.
Внутри меня живет чувство, похожее на ледяную змею. Я никогда не испытывал такого. Только не тогда, когда был с ней. Нет, равнодушное, ледяное, пустое чувство поселилось во мне в тот день, когда умерла моя мать. Оно увещевало, что бесполезно заботиться о других. Нашептывало мне, что бессмысленно задумываться над тем, что люди считают, чувствуют, или же чего они желают. Оно принуждало меня верить, что человеческие чувства, отличные от моих, не больше чем помеха, которая будет препятствовать моему собственному счастью. Оно говорило мне забыть Корали. На протяжении долгого времени я сопротивлялся, но медленно, мало-помалу, смирился с тем фактом, что это чувство правильное. Оно было право насчет всего. Я прекратил думать о переживаниях других людей. И отгородился от всего мира, предоставил всем образ великого Каллана Кросса. Я безропотно исполнял все, чего желало это чувство. Кроме одной вещи. Я так никогда и не смог забыть Корали, соседскую девчонку, хотя и не особо старался. Более того, даже не пытался сделать это. Она до сих пор остается единственной частью моего прошлого, которую я не вбросил из моей жизни. Она все еще подобна осколку стекла под моей кожей или же той единственной вещи, удерживающей меня от того, чтобы полностью не слететь с катушек, не зависимо от дня, времени и места.
На данный момент она – стекло.
Мне было четырнадцать лет, когда моего отца не стало. Когда я вошел в мой старый дом, первое воспоминание, которое настигло меня: мать, сидящая в коридоре, с руками, покоящимися на коленях, неконтролируемо всхлипывающая, и ножницы в ее правой руке. Ее левая рука кровоточила, и кровь стекала на свежеокрашенный пол, а тушь черными ручейками бежала по ее лицу. Мне даже было не нужно спрашивать, что произошло; они ругались на протяжении долгого времени. Даже со второго этажа я слышал, как мой отец кричал обидные слова о том, что он больше не любит ее. Он больше не хотел быть с ней. И ему не нужен был я. Он никогда не причинял ей физическую боль. Никогда не поднимал на нее руку. Но это делали его слова.
Когда я прохожу по остальным комнатам дома, на меня обрушивается еще больше воспоминаний, увлекая меня в прошлое. Вот моя мать учит меня играть в шахматы на кухне. А вот отец сыпет проклятьями, когда обжигается, пытаясь сделать кнопку включения водонагревателя. Я, поднимающий половицы у камина в гостиной, прячу деньги и непроявленную пленку в жестяную банку. Мой отец злой без причины, кидающий мои первые фотографии, которые я впервые сам проявил, в мусорное ведро, засовывая их на самое дно, и говорящий, что возьмется за ремень, если у меня хотя бы возникнет мысль о том, чтобы достать их из него.
Воспоминания о Корали не настигают меня до того момента, пока я не поднимаюсь на второй этаж. Я стою перед комнатой матери. Моя мать была прикована к постели в последний раз, когда я видел Корали. Я был снаружи маминой комнаты, в то время как моя мать спала, а Корали стояла в коридоре, на этом самом месте, где сейчас нахожусь я, и смотрела на меня. С того времени мне ни разу не пришлось видеть столько боли, которая бы отражалась в глазах человека.
Я хочу сорваться с места, подбежать к ней, заключить ее в свои объятия, сказать ей, как виноват, но уже слишком поздно для этого. В руках Корали сумка, и я понимаю, что она уезжает. Она качает головой, смотря на меня, и я вижу, как она уходит. Я знаю, что так начинался «Конец-Жизни-Каллана-Кросса: часть первая». И у меня ушло два года, чтобы наступила вторая часть, которая разрушила меня раз и навсегда.
Вся мебель покрыта паутиной, создавая причудливые тени диванов, столов, книжных шкафов и старинных часов с кукушкой внизу. Я не стану выбрасывать ничего из этого. Я не собираюсь задерживаться здесь настолько, чтобы озадачивать себя уборкой накидок с мебели. Единственную комнату, которую хочу открыть – моя старая комната. Постеры групп все еще висят на стенах повсюду. Моя мать разрешила мне приклеить к одной из стен кусок коры дуба, на которую я прикреплял корешки от билетов из путешествий и кино, концертов и художественных выставок, музеев... Из мест, которые посещал или видел. Моя кровать была аккуратно заправлена, чуть приоткрывая немного выцветшую темно-голубую простынь, которая была у меня, когда я был подростком. Мои старые футбольные и баскетбольные награды все еще захламляли верхнюю часть моего шкафа... Я мог поклясться, что вся моя старая одежда, которая вероятно была немного потрепана в тех местах, куда смогла добраться моль и проесть ее, все еще находилась в шкафу.
Но я не замечаю ничего из этого. Я отвлечен фотографиями. Они повсюду. Фотографии, которые сделаны той же Лейка, которую я привез с собой обратно в Порт-Роял. Фотографии всего, что я когда-либо видел, которые заставляли меня задумываться или задаваться вопросом о чем-то, или же что-то чувствовать. В большинстве своем это фотографии Корали, потому что на протяжении долгого времени она была той, о ком я думал, вопросы о которой донимали меня, и чувства к которой не оставляли меня в покое.
На них она такая, черт побери, молодая. Такая красивая. Невинная.
Я разворачиваюсь и выбегаю из комнаты. Мой телефон начинает звонить в кармане, я выуживаю его, когда направлюсь прямиком в комнату матери, что находится в конце коридора, и представляет из себя проходную гардеробную. Ее одежда все еще заполняет гардероб, бережно заключенная в чехлы и свисающая с вешалок. Имя Анжелы Райкер из R&F высвечивается на экране телефона. Я беру в руки одну из коробок с обувью, которые стоят под вешалками и открываю коробку, бросая туфли на высокой шпильке на пол. Затем выбегаю из комнаты с коробкой в руке, продолжая игнорировать разрывающийся телефон в моем кармане. Анжела одна из редакторов журнала Rise & Fall – она, вероятнее всего, хочет, чтобы я выполнил какую-то работу, но у меня в данный момент не то состояние, чтобы говорить с ней об этом.
Я чувствую, как мое сердце отчаянно колотится в груди, когда срываю фотографии Корали и бросаю одну на другую в коробку из-под обуви. Я не могу смотреть на них. Не могу видеть их. Не могу видеть ее.
Вернуться было ужасной идеей. Мне следовало знать это наперед. Сейчас я мог бы лизать киску Рей, быть покрытым ее приятным потом, а вместо этого я оказался в этой дыре, и не знаю, что прямо сейчас делать с собой. Я ошибался. Дом не просто пах нафталином.
Он источал запах смерти.
Глава 4
Корали
Точка зрения.
Прошлое
Мне всегда хочется закатить глаза, когда люди говорят, что ненавидят старшие классы средней школы. Посещение школы – это, пожалуй, самая лучшая часть моего дня. Это значит не находиться дома. А так же – относительную безопасность. Если бы у меня было достаточно мозгов, то я вызвалась бы помогать в качестве репетитора и оставалась там каждый вечер, подтягивая с учениками их оценки. К сожалению, я не настолько умная. Средняя ученица. Я не самая яркая звездочка на небосклоне, но так же и не самая тусклая. Что означает, что мне нужно сидеть в библиотеке и делать домашнюю работу до того, как я пойду домой, иначе отец будет придираться ко мне, и у меня не останется ни минутки свободного времени на себя. Даже могу сказать, что жила бы в библиотеке, если бы только могла.
Я сижу в секции научной фантастики над заданием по английской литературе, которое практически закончено и лежит на коленях передо мной, когда слышу разговор о вечеринке.
– Не волнуйся, чувак. Будет весело. У них уже есть две кеги с пивом, спрятанные в подвале. Алкоголь не будет проблемой. А вот девчонки... – Я узнаю этот голос. Это Даррен Визерс – капитан команды по баскетболу, и, кажется, он звучит довольно-таки взволнованно. Он всегда такой. Само воплощение веселья в старшей школе Порт-Рояла.
– Я не пью. У нас завтра вечером игра, чувак. Ты когда-нибудь пробовал бегать по полю туда-сюда с сильным похмельем? – А вот насчет этого голоса я не уверена. Глубокий, что должно делать его легко узнаваемым, но это не так. Он все продолжает говорить, а я не могу понять, кто это. – Они что не могут перенести ее на выходные? Вечер четверга не самый лучший день для вечеринки с алкоголем.
– Черт бы тебя побрал, Кросс, не веди себя, как мамочка. Тебе, мать твою, пятнадцать. А это значит, что ты должен хотеть напиваться в хлам и трахать старшеклассниц, а не ныть из-за восьмичасового сна и не прятаться за своим объективом камеры каждое свободное мгновение в течение дня.
– Ладно, ладно. Хрен с тобой, и что ты хочешь, чтобы я сделал?
Каллан Кросс. Его имя Каллан Кросс. Удивительно, что я не узнала его имя раньше, учитывая то, что этот парень живет радом со мной на протяжении всей моей жизни. Но, несмотря на то, что он мегапопулярный, парень всегда ходит с опущенной головой, рассматривая пол. Даже больше чем уверена, что он не имеет понятия, что я его соседка. Слышу звук шлепка, за которым следует отвратительное гиено-подобное хихиканье.
– Вот это, я понимаю, настрой. Все что тебе необходимо сделать – найти пять девчонок и привести их на вечеринку. Нам всем нужно сделать это. Или же это будет самая-самая огромная членовечеринка в истории, а я и так уже сыт по горло видом твоего члена, который, кстати, вижу каждый раз в раздевалке, понимаешь, о чем я толкую?
Теперь раздается смех Кросса.
– Да ты просто завистливый мудак. Не моя вина, что мой член был благословлен семью дюймами, а твой проклят долбанными тремя. Ты видел эти странные вакуумные штуки на обороте порно журналов? Это могло бы помочь. Ай, придурок! Отвали! (прим. пер.: семь дюймов примерно равно восемнадцати сантиметрам; три дюйма – семи сантиметрам)
Даррен определенно не оценил подколки Кросса. Звучит так, словно он пытается проделать на нем захват шеи или что-то подобное. Сжимаюсь, пытаясь спрятаться за книгами, которые падают прямо на меня с верхних полок, когда парни в другом проходе начинают бороться. Не издаю ни звука. По какой-то причине, мне кажется, им не нужно знать, что я нахожусь здесь. Наконец они прекращают.
– Твоя мамочка знает, какой у меня большой член, Каллан. Почему бы тебе не спросить ее об этом?
Каллан издает стон.
– Серьезно, чувак? Шуточки про маму? Низко.
– Похеру. Я уверен, что твоя мамочка подтвердит, насколько я нежный любовник, если ты спросишь у нее. Эй, кстати, набери меня, когда будешь дома. Мне может понадобиться от тебя услуга.
– Какого рода?
– Мне-нужно-чтобы-ты-меня-отвез-кое-куда-услуга. – Каллан издает раздраженный звук, но затем я замечаю через щелку среди упавших книг, что они обмениваются странным рукопожатием, и это кажется частью дружеских отношений парней подростков. – До скорого, чувак. – Даррен хлопает Каллана по плечу и затем исчезает с поля зрения, оставляя моего темноволосого соседа позади.
То, что происходит дальше, странно. Каллан стоит там совершенно спокойно, и, кажется, что он не сводит своего взгляда с двери. Я вижу его лицо в профиль – гордая, сильная линия носа, такая же сильная линия челюсти, и по тому, как нахмурен его лоб, можно сказать, что он о чем-то глубоко задумался.
Каллан медленно выдыхает через нос и затем исчезает из поля зрения. Книги начинают появляться на полках, сокращая пространство между следующей секцией. Кажется, что они попадали с полок и с его стороны. Большинство парней так и оставили бы их лежать. Не задумываясь о беспорядке, который наделали в библиотеке старшей школы, но только не Каллан.
Мое сердце почти подпрыгивает до горла и вырывается из него, когда внезапно он с удивленным взглядом оказывается на входе в мою секцию.
– Ох, – говорит он. Несколько секунд мне кажется, что это единственное, что он хочет сказать, но затем вновь начинает говорить: – Тебя не задело? Какие-то из этих книг упали тебе на голову? – Он указывает кивком на книги, которые лежат вокруг меня.
– Нет. Я в порядке.
– Ты не выглядишь так, будто в порядке.
– Ну, я точно в порядке.
– Тебе известно, что подслушивать не вежливо.
– Я не подслушивала. Я... я пришла сюда первая. Я не могла ничего сделать, чтобы не услышать, про что вы говорили.
Каллан склоняет голову немного влево, сужая глаза, пристально смотря на меня. Улыбка растягивается на его губах.
– И про мой семидюймовый член тоже? – интересуется он.
Мои щеки, вероятно, охватывает пламя. Они становятся мгновенно красными и пылающими. Пошел к черту этот парень, если он думает, что может поставить меня в неловкое положение.
– Я очень сомневаюсь, что у тебя семидюймовый член, Каллан Кросс, – я стараюсь звучать как можно более скучающе, но правда в том, что никогда прежде еще не произносила слово «член» вслух, и буквально задыхаюсь, произнося его. О, господи. Теперь я думаю о том, что задыхаюсь от его члена.
Каллан отводит взгляд в сторону, улыбка озаряет его лицо. Кажется, что он старается изо всех сил не рассмеяться.
– Ты же моя соседка,– констатирует он. – Дочь Малкольма Тейлора?
– Да. – Мой отец печально известен в Порт-Рояле. Не удивительно, что Каллан знает, кто он такой. Папа служил в армии, но был ранен, получив почетную отставку с кругленькой выплатой. Все, что он делает сейчас, – это пьяный шатается по городу, критикует местных жителей и в основном причиняет проблемы. Но я? Да, я определенно удивленна, что он знает меня.
Каллан вновь смотрит на меня, все еще находящуюся под завалом книг на полу, и кивает.
– У нас нет общих занятий? Ты знаешь это?
– Я… я знаю это.
– Твое имя Корал.
– Корали.
– Точно. Корали. У тебя очень интересное лицо, Корали.
Я поднимаюсь, беру книгу и кладу ее рядом с собой.
– Что это еще значит?
– То и значит, что мне нравится твое лицо. Оно не идеально симметричное. Людей влечет к людям с правильными лицами. Это считается «классическим эталоном красоты». Ты, Корали Тэйлор, не являешься классическим эталоном красоты.
– Вау. Ну, что ж, спасибо.
Каллан даже не обращает внимания, что обидел меня своими словами.
– Твой рот смотрится немного больше с одной стороны. Ты замечала это?
– Я смотрюсь в зеркало. Поэтому, да. Я замечала. Было время, когда правая сторона моего рта была такой же формы и размера, как и левая, но больше это не так. Внутри моей губы имеется рубцовая ткань, из-за чего одна сторона рта выглядит отлично от другой.
Каллан Кросс хмурится, смотря на меня. Обычно парни вообще не смотрят на меня. Он опускает рюкзак к своим ногам и затем присаживается на расстоянии пяти шагов, все еще продолжая критиковать меня только лишь одним взглядом.
– У тебя есть темное вкрапление в радужке. Выглядит будто это огромный шторм, который всегда бушует на Юпитере.
– Не могу сказать, что кто-либо когда-либо приводил подобное сравнение, но хорошо.
– И твой нос…
Внезапно меня одолевает желание бросить в него книгой.
– Почему ты делаешь это? Почему ты указываешь мне на мои недостатки и насмехаешься надо мной?
Каллан полностью присаживается на пятки, удерживая себя на стопах. Он практически заваливается на бок, но ему удается восстановить равновесие.
– Это не является твоими недостатками, Корали. Это отличия между тобой и остальной толпой людей. Они делают тебя интересной. Мне нравится интересное. И я определенно точно не насмехаюсь над ними.
– Так что ты там хотел сказать насчет моего носа?
Он морщит свой.
– Я хотел сказать, что его кончик чуть вздернут вверх.
– О, господи. – Я прикрываю свое лицо ладонями.
– Так и есть. У тебя очень милый курносый нос. Это все, что я хотел сказать тебе.
– Так прекрати. Ты меня пугаешь.
Каллан усмехается, показывая свои собственные изъяны: немного кривой передний зуб, который буквально, самую малость, искривлен в сторону. Странно, что он не носит брекеты. Ведь люди одержимы тем, чтобы у них были четко ровные зубы, и не похоже, чтобы его мать не могла позволить услуги стоматолога. Она доктор; они живут в большом старинном доме рядом с нами, значит, их дела идут не так уж плохо. Каллан видит, что это не укрывается от моих глаз и прикрывает рот.
– Как думаешь, ты могла бы позволить иногда делать твои фотографии?
– Какие именно фотографии?
– Просто твой портрет. Только лишь твоя голова. Ничего больше.
– Может быть. Не знаю. Мне нужно подумать об этом.
Этот ответ, кажется, устраивает его. Каллан потирает одну руку об другую, кивая головой.
– Хорошо. Тогда, я полагаю, дашь мне знать. Ты знаешь, где меня найти.
– Знаю.
Он поднимается на ноги и берет упавшую книгу, что лежит у меня в ногах, ставя ее на полку рядом с ним. Это самое близкое расстояние, на которое он приближается ко мне с момента начала нашего разговора, и я вдруг замечаю, насколько он близко. Смотря на меня, Каллан предлагает свою руку, по-видимому, чтобы помочь мне подняться. Я не принимаю ее.
– Я вообще-то... занимаюсь тут, – отвечаю ему.
– Все ясно. Тогда увидимся здесь, Корали Тейлор.
Поднимая рюкзак, Каллан проскальзывает руками в лямки и собирается уже уйти прочь. Не знаю, что овладевает мной, но я окрикиваю его:
– Каллан?
– Мм? – Он прижимается костяшками пальцев к краю книжной полки
– А что отличает тебя от всей толпы?
Он подмигивает мне.
– Мой семи дюймовый член, конечно.
Мои щеки вновь окрашивает румянец. Каллан замечает это, потому что ухмыляется. Но внезапно его выражение меняется, так, словно он что-то вспомнил.
– Хэй, Коралли Тейлор. Что ты скажешь насчет того, чтобы прийти на вечеринку сегодня вечером?
***
Никогда прежде не пила алкоголь. На протяжении многих лет мой отец выпил достаточно, чтобы утопить всю армию США, но я никогда в жизни не прикасалась к алкоголю. Не знаю, почему согласилась пойти на вечеринку, но Каллан смотрел на меня с хитринкой в глазах, а так же был таким странным и необычным, и думаю, я была заинтригована. Он дал мне адрес и затем исчез, оставив меня с бесконечным количеством вопросов.
1. Хватит ли у меня смелости прийти на вечеринку старших классов, где собираются мои ровесники?
2. Хватит ли у меня смелости прийти туда одной?
3. Что, черт побери, мне одеть, если решусь?
4. И как я собираюсь объяснить моему отцу, куда направляюсь?
Первый и второй вопрос были сложными. Когда я пришла, отца не было дома, вероятно, он все еще находится в баре. Собрав воедино всю свою смелость, я думаю о том, насколько хорошо буду выглядеть в том, что решу одеть. Поэтому сразу перехожу к третьему пункту. Порывшись в гардеробе, с каждой минутой чувствую себя все менее и менее уверенной, потому как отношусь больше к типу девушек, которые предпочитают футболки и джинсы. Одежда для вечеринок никогда не была для меня удобной, и, кроме того, отец бы никогда не купил мне ничего модного.
Не было никакого шанса, что я могла бы пойти куда-то в своей повседневной одежде.
Я знала, что мне не стоит делать этого, и мне стало не по себе от мысли, что единственный способ найти что-то приличное на вечеринку – это пойти и поискать какие-то вещи в коробках на чердаке. В старых маминых вещах. Моего отца сложно назвать сентиментальным мужчиной, но по каким-то причинам он так и не отдал на благотворительность мамину одежду и не выкинул ее. Я забираюсь на чердак с ответственной миссией, не забывая при этом захватить с собой скотч, чтобы вновь заклеить коробки, когда найду там что-то подходящее.
Теперь, когда нахожусь здесь, я продолжаю представлять, будто слышу, как закрывается входная дверь, и это чертовски пугает меня. Не хочу возвращаться к лестнице, которая ведет в дом, с пустыми руками. И если бы Малкольм на самом деле пришел домой, я бы услышала, как он хлопает дверью и пьяной поступью сбивает вещи, пока идет по первому этажу. Держу себя в руках и двигаюсь быстрее, вместо того, чтобы задержать дыхание.
Когда-то давно кто-то, вероятно, Фрайдей, собрала восемь коробок вещей, оставшихся от моей мамы, с величайшей заботой. Крошечные мешочки с лавандой и другими приятно пахнущими травами были разложены между слоями аккуратно сложенной одежды. Каким-то образом, даже после стольких лет, запах сохранился, когда открываю первую заполненную вещами коробку. Здесь я нашла штаны и рубашки. Прямые, свободного покроя блузы и кофточки. Примерно такие же вещи во второй коробке. В третьей лежали спортивные штаны и еще больше свободной одежды, спортивные костюмы и несколько пар обуви, которые никогда мне не подойдут, несмотря на все мои попытки. Мама была низкой: всего пять футов шесть дюймов ростом (прим. пер.: примерно сто шестьдесят семь сантиметров). Я уже сейчас выше нее, но, как и она, такая же стройная и гибкая. Мне все еще подходит ее одежда, но Фрайдей настаивает, что я не перестаю расти, и добавлю еще фут (прим. пер.: примерно тридцать с половиной сантиметров) или около того, когда, наконец, перестану. Я немного расстроена этим. Носить мамину одежду заставляет в душе меня чувствовать к ней особую близость, даже спустя все это время. Когда не смогу делать этого, то потеряю последнею частичку, что связывает меня с ней.
