Текст книги "Любовь длинною в жизнь (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Калли Харт
Любовь длиною в жизнь
Переводчик: betty_page (с 1 по 6 главы), Светлана П.
Редактор: Марина П.
Вычитка и оформление: Виктория К
Глава 1
Каллан
Каллан Кросс – мудак.
Настоящее
Присутствовать на похоронах только затем, чтобы тебе преставилась возможность помочиться на надгробный камень, это слишком ненормально. А так же во мне еще чертова куча вещей, которые могут казаться ненормальными, но сегодня желание помочиться на могилу погребенного покойника стоит в самом верху моего списка. В своей жизни я посетил только единственные похороны. Конечно, так не следует говорить молодому мужчине, но я был достаточно удачливым, чтобы избегать таких катастроф в своей жизни. Естественно, мои друзья, коллеги по работе и знакомые не умирали до этого. Просто те первые похороны были настолько ужасными, что я поклялся, что никогда не буду посещать такие слезливые, дерьмовые события. Поэтому использовал свою работу в качестве оправдания. Журнал «National Geographic» направил меня в Непал, чтобы сделать для них ряд снимков снежных барсов. Или же я занимался подиумной съемкой в Париже, которую просто ненавижу. Или ездил на большую коммерческую съемку в самую глушь, в Айдахо, для того, чтобы снимать фасады зданий для архитектурной, фармацевтической или юридической фирмы. Мои оправдания всегда были разными; я просто не хочу посещать похороны и все. Я лучше захлебнусь своей собственной рвотой. Но в это раз, ох, в этот раз, я сделаю исключение.
– Ты собираешься вернуться в Южную Каролину? Я думала, что ты ненавидишь это место.
Рей, девушка, которую я трахаю последние три месяца, переворачивается на живот и подкуривает косяк, который только что забила. Она полностью обнаженная. Приглушенный свет от лампы, которая стоит на прикроватной тумбочке, отбрасывает легкие тени под углом на ее тело – на место между лопаток, на поясницу, на изгиб ягодиц. Я встретил Рей на одной из этих ужасных подиумных съемок. Это были съемки для какого-то журнала в стиле кутюр, часть ее лица была закрашена бирюзовым цветом. Она была одета в кусочек ткани, едва прикрывавший ее прелести, которые я сейчас могу так спокойно осматривать. Стилист соорудил на ее голове нечто похожее на птичье гнездо с гребанным искусственным щеглом в ее волосах, весь тот вид заставлял меня чувствовать себя ужасно некомфортно. Вообще, абсолютно все птицы рядом со мной дарили мне дискомфорт.
Рей сидела на стуле, ее тело было устремлено вперед, и я велел ей раздвинуть свои ноги чуть шире, чтобы материал ее платья немного опускался между ними. Рей сделала, как я просил и даже больше. Она раздвинула свои ноги так широко, как только могла, и затем беззастенчиво подняла подол платья. На ней не было никакого белья. И ее совершенно не волновало, что в студии кроме нас было еще несколько человек, когда она неспешно поглаживала свой клитор средним пальцем. У моделей нет стыда перед своим телом. Они привыкли находиться обнаженными, они гордятся своей внешностью, за счет чего и преодолевают страх и неловкость. Я обладаю достаточным опытом работы с моделями, чтобы быть уверенным, что они не будут стесняться, если вам для работы необходимо снимать их обнаженное тело. Хотя Рей была в своем роде эпатажной. Она хотела привлечь мое внимание, и это сработало. Я естественно не дал ей этого понять. А просто продолжал делать фото, стараясь не улыбаться, в то время как главный редактор журнала был практически пунцовым и пребывал на грани потери сознания.
Рей выпускает дым от марихуаны через нос и затем предлагает мне затяжку. Я отказываюсь.
– Ты как гребанный ребенок, – говорит она. – Тебе просто следует сделать это. Расслабиться. Отпустить себя. И ты будешь намного менее напряженным. Кстати, а кто умер-то?
Рей всегда было не по вкусу, что я совершенно не пил или не употреблял наркотики. Я не очень понимаю ее стиль жизни. Она выкуривает и вдыхает больше наркотиков, чем суперзвёзды, с которыми я работаю. Шлепаю ее по заднице, бормоча ругательства себе под нос, когда ее плоть слегка подрагивает от шлепка.
– Мужчина, который жил рядом со мной. Который не нравился мне.
Рей закатывает глаза.
– Сосед, который жил рядом с тобой миллион лет назад? Ты странный человек, Каллан. Я знаю, по меньшей мере, пятнадцать поз, в которых ты мог бы трахнуть меня на этих выходных, а ты предпочитаешь жевать огуречные сандвичи и пить безвкусный кофе с кучкой стариков. Должна тебе сказать, это даже немного обижает.
– Обижайся, крошка. Но я еду, это уже решено. И всё. С этим ничего не поделаешь. Я вернусь во вторник. Потом я могу оттрахать тебя, как тебе захочется.
В некоторой степени, я хочу, чтобы она сейчас покинула мою квартиру, но я преодолел желание выпроваживать ее из квартиры после секса. Это бесит ее, но, в то время как в Нью-Йорке полно девушек, с которыми я могу потрахаться, с Рей все просто и ясно. Она не хочет отношений. Не ждет, что я сделаю ей предложение. Плюс ко всему, что она трахается, как ненормальная, и у нее самые развратные мысли на всей земле. Я уже немного привык к тому, что она остается у меня спать, даже не смотря на то, что мне доставляет дискомфорт тот факт, что со мной делят пространство. Я совершенно голый поднимаюсь с кровати и начинаю собирать одежду и личные вещи, которые возьму с собой в Порт-Ройал.
Один костюм. Одна пара джинсов. Одна пара кед Chuck Taylors (прим. пер.: знаменитые кеды фирмы «Converse», которую основал Маркус Миллс Конверс в 1908 году). Три пары боксеров. Три пары носков. Все остальное: свою Лейка и линзы для фотоаппарата. Штатив. Набор для чистки. Батареи. Светофильтры. Дополнительный набор крышек для объектива (прим. пер.: Leica – фотоаппараты, выпускаемые одноимённой немецкой компанией Leica Camera AG).
Лейка – это старый фотоаппарат, заряжаемый ленточной пленкой. Для работы я использую цифровой фотоаппарат Canon, но только потому, что клиенты и заказчики хотят видеть конечный результат до того, как покинут здание, а это невозможно с Лейка, потому что для того, чтобы показать конечный результат, нужно идти домой и проявить снимки. Но когда я снимаю для себя, то всегда использую Лейка. Она довольно старенькая, и была первой камерой, которую я приобрел, еще в то далекое время, когда был подростком. Я копил на нее в течение нескольких лет, сводил с ума маму и выполнял ее поучения, прежде чем скопить достаточно денег, чтобы приобрести ее с рук. Я уронил ее в колледже, и мое сердце в тот момент буквально чуть выпрыгнуло из груди, настолько сильно я испугался. Хвала господу, камера не была повреждена. Ну, по большому счету. Сейчас, когда я делаю фотографии, создается довольно необычный красивый рассеянный свет и легкое искажение. Это походит на призраков и размытые тени, которые словно нависают за портретами и городскими пейзажами, которые я снимаю.
***
Рей переворачивается и ложится на спину, ее грудь полностью обнажена и представлена моему взору, как и ее киска, когда она делает еще одну долгую затяжку. Ее рыжие волосы рассыпаются по матрасу, словно огромное кровавое озеро.
– Ты привезешь мне какой-нибудь сувенир? – спрашивает она. – Что-нибудь безвкусное и банальное. Что-то, что я смогла бы прицепить на цепочку от ключей.
Внезапно ее выражение лица скрывает поволока дыма.
– Как мне кажется, Порт-Ройал не то место, откуда привозят памятные сувениры. И, кроме того, я обязательно забуду это сделать.
– Достаточно честно.
Это и есть динамичная составляющая наших отношений: Рей что-то спрашивает – я достаточно честно отвечаю ей, и она не бесится от этого. Идеально. Это работает в двух направлениях. Она тоже не лжет мне, не пытается играть со мной в какие-то странные игры разума. Мы говорим друг другу, что думаем, по большей части, и большее количество времени это помогает делать вещи между нами более простыми. Никаких задетых чувств, никаких невыполненных ожиданий.
– Ты собираешься перепихнуться по старой памяти со своей школьной любовью, когда ты будешь в городе? Ведь это именно то, что происходит, когда люди приезжают на похороны, не так ли? – спрашивает Рей. Она слегка надувает губы, но не злится на меня. Она, несомненно, расстроена тем, что не может присоединиться ко мне. Ей невдомек, что ее слова разозлили меня. Я поворачиваюсь к ней спиной, поднимаю свою футболку с пола и быстро натягиваю ее, хватаю чистые боксеры и надеваю их. Меня не покидает ощущение, что моя кожа будто источает жар и покалывает одновременно.
– Нет. У меня не будет никакого секса со школьной возлюбленной.
– Она что переехала? Или вы расстались ни на хорошей ноте? Как было ее имя?
– У меня не было никакой школьной возлюбленной. Я был девственником, пока мне не исполнилось восемнадцать лет.
Я выплевываю слова, надеясь на то, что Рей услышит, насколько резко и гневно они раздаются, что больше не станет доставать меня своими расспросами, но временами она бывает слегка рассеянной. Несмотря на то, что прекрасно слышит, что я и мои слова звучат раздраженно, это только забавляет ее и разжигает интерес.
– Но ведь ты кого-то любил в старших классах школы, так? Должен был. Все были влюблены в кого-то старших классах школы.
– Нет. Не я.
– Лгун.
Она поднимается обнаженная с кровати и направляется на балкон. Рей выкидывает за балкон окурок косяка с марихуаной и прислоняется к стене, смотря на меня. Скрещивает руки под грудью, на которую я кончил двадцать минут назад, и приподнимает бровь, смотря на меня.
– Я трахала учителя физкультуры, когда мне было шестнадцать. Он был моей школьной любовью.
– Почему-то меня эта информация совершенно не удивляет, Рей.
– Он был женат. Также у него было трое детей. Я была очарована тем фактом, что вся его спина была покрыта волосами. Все маленькие вонючие панки в то время еще пытались отрастить волосы на своих яйцах, а Майк был просто покрыт волосами с ног до головы.
– Это не очень приятные детали.
– То, что мне нравились волосатые парни?
Я бросаю стопку журналов на кровать, собираясь читать их в самолете, и затем наклоняюсь, чтобы заглянуть под кровать. Мои туфли должны быть где-то там, я знаю это.
– Нет, что ты трахала женатого мужчину с тремя детьми, и что ты, похоже, даже не паришься на этот счет. Это немного раздражает. Черт. Там нет проклятых туфлей. Бл*дь.
– Он был тем, кто обманывал, Калллан. Он врал своей жене и детям, выбирался из дома по ночам. Говорил, что идет играть с друзьями в боулинг после работы, когда на самом деле встречал меня в мотеле, чтобы трахать мою шестнадцатилетнюю киску.
– И ко всему прочему он был лгуном и педофилом. Просто замечательно. Не видела, тут стояла пара кожаных туфель?
– Он не был педофилом. В штате Мерилэнд совершеннолетие наступает в шестнадцать. Я была совершеннолетней.
Я выпрямляюсь и смотрю на нее.
– Ну, тогда это нормально
– Почему ты такой злой, малыш? – Рей отталкивается от балконной стены и проходит вовнутрь. Она кладет ладони на мою грудь и издает легкий мурлыкающий звук, как когда я вхожу в нее. – Ты что так разозлился? Потому что я трахала взрослого мужчину, когда училась в школе, а ты не трахал никого?
– Сколько ему было? – спрашиваю я.
– Тридцать восемь, – говорит Рей гордо, встряхивая волосами. Она смотрит на меня, вызов блестит в ее ярко-голубых глазах. – Это даже забавно, – говорит она. – Я только поняла. Это означает, что даже тогда он был на девять лет старше тебя сейчас.
– Ага. Прям не могу, как это забавно. – Но я не смеюсь. Беру ее руки и убираю прочь со своей груди. Я не чувствую особого желание предаваться воспоминаниям о том, как она трахала грязного старого извращенца, который пользовался ей. Это немного странно, что она этим еще и гордится.
– Да ты ревнуешь, – шепчет она очарованно, держа руки у своего лица так, что может по-детски прикусывать свои ногти. – Каллан, ты сейчас жутко ревнуешь. Это просто фантастически.
Я склоняюсь к ее лицу, так чтобы мы могли смотреть друг другу в глаза.
– Нет, не ревную. Я просто устал. И мне кажется, твои моральные принципы искажены. Все дело именно в этом. Вот и все.
Она ухмыляется мне порочной улыбкой. На ее пухлых губах все еще виднеется ярко-красная помада, которые сейчас смотрятся немного распухшими от того, что я трахал ее рот не так давно. И они мне напоминают мне о ком-то другом, о ком-то, кого я люблю всем сердцем, хотя прошло уже много времени.
– Твои моральные принципы искажены тоже, придурок, – отвечает она мне моими же словами. – Ты знаешь это лучше меня.
– Видишь, вот где именно ты не права. Мои моральные принципы функционируют на должном уровне. Просто я принимаю решение не обращать на это внимания. Это просто нечто иное.
Рей выглядит так, словно собирается поразмыслить над этим.
– Так, и кто тут у нас первоклассный засранец: я, девушка которая не знает ничего, кроме того, как жить во грехе, или же ты, который грешит, с полным осознанием того, что его действия далеки от правильных?
Я улыбаюсь в ответ Рей злорадной улыбкой, ощущая, как внутри меня становится все только мрачнее.
– Я. Я – больший ублюдок. Тебе прекрасно известно это.
Она кивает, потому что согласна.
– Да, кстати, так даже написали в журнале «HighLite».
– В «HighLite»?
Рей кивает.
– Я купила вчера экземпляр. Твое лицо украшало разворот журнала, словно ты какой-то революционер или что-то в этом роде.
Ее голос таит в себе нотки какого-то неведомого мне чувства, которое напоминает что-то сродни зависти. Я давал интервью журналистке журнала «HighLite» месяц назад. Она сказала, что хочет напечатать статью о моей работе, но это не заставило меня затаить дыхание и как-то удивиться. По правде говоря, я совершенно забыл об этом до настоящего момента.
– Они написали что-то ужасное про меня?
Рей кивает.
– Столько злости. Я не представляю, что ты должен был сделать, чтобы заслужить настолько злой отзыв.
Вообще-то, она может прекрасно представить, что именно. Она не раз была свидетелем того, как я мог разговаривать с некоторыми людьми. Уголки губ Рей приподнимаются в озорной улыбке.
– Заголовок был таков: «Каллан Кросс – мудак».
– Мило. Я даже не подозревал, что в журналах позволено печать такие слова, как «мудак».
Рей пожимает плечами.
– Их журнал относится к желтой прессе. Поэтому они могут позволить себе все, что угодно.
– А что было написано еще?
Рей, откашливаясь, начинает говорить своим самым лучшим дикторским голосом, который звучит вполне убедительно.
– Он высокий, мрачный и до ужаса привлекательный, а так же он самый саркастичный фотограф Америки. В свои двадцать девять Каллан Кросс уже покорил весь мир. А сейчас он старательно пытается уничтожить все, чего достиг, одним единственным ужасающим снимком.
– Мне нравится часть про «высокого, мрачного и до ужаса привлекательного».
– Ах, да, они еще говорят там про «заносчивого и совершенного ненормального».
– Кого *бет, что они там думают о моих человеческих качествах? А что они написали о моей работе?
– «Спорная. Дикая. Взрывная. Необыкновенная». Они там употребили еще парочку прилагательных, но они уж слишком нереально звучат. Я прекратила читать спустя некоторое время. Просто смотрела на снимки под статьей.
– Они были хороши, да? – Я предоставил журналу свои фотопортреты, которые сделал год назад. Моя фигура была силуэтом, а под ним ветки деревьев и холодное зимнее небо, окрашенное фиолетово-голубоватыми оттенками, которые я поместил на фотографию. Журналистка задала мне вопрос, не создаю ли я свои портреты в программе «Photoshop», и именно отсюда началось это враждебное отношение. Я дал ей понять, что нет, я не использую «Photoshop» в своих работах. Я мог использовать фотоувеличитель, чтобы накладывать одно изображение на другое, но все это было сделано без помощи техники, в ручную. Она посмотрела на меня без особого энтузиазма, как будто ей было до этого какое-то дело, и я сразу же понял, с кем именно имею дело: с еще одной выпендрежницей, у которой есть аккаунт в Instagram, глупышка, для которой искусство обозначает применить фильтр к своей фотографии.
Возмутительно.
– Они достаточно мрачные и необычные, – говорит Рей. – Обычно, когда фотографии выставляют в журнале, это способ показать себя, свое настоящее лицо, а не силуэт. К тому же, у тебя вполне привлекательное лицо.
– Спасибо тебе конечно. Но мне абсолютно наплевать на то, что люди хотели бы увидеть мое лицо. Я хочу быть безликим.
Рей хмурится. Она откидывает одеяло с кровати и забирается на нее, сбрасывая журналы на пол.
– Ты просто не дружишь с головой, – говорит он мне. – На данный момент, я буду спать. Скоро утро, а у меня на утро запланированы важные дела. Мне кажется, что я увижу тебя тогда, когда ты вернешься со своей небольшой прогулки по югу.
– Обязательно. – Я не целую ее, чтобы пожелать ей доброй ночи. Мы не такие люди. Продолжаю искать свои туфли, переворачивая все вокруг в попытке найти их. Где бы они ни были, сейчас точно не в квартире. Это злит, когда вы не можете контролировать вещи. Когда это понимаю, беру свои ключи и просто выхожу. Рей быстро засыпает, она, скорее всего, будет спать, когда я вернусь, в этом нет сомнений, но я наоборот, не чувствую усталости. Я нервничаю. Я на пределе. Мне необходимо срочно знать, что написала про меня эта журналистка.
***
Я нахожу копию журнала «HighLite» в магазине, который расположен на пятой улице и расплачиваюсь смятой десяткой. И прохожу целый квартал, пока читаю его.
В журнале говорится о моей работе. Должен заметить, что говорят очень впечатляющие вещи, которые определенно мне нравятся. Они называют меня самовлюбленным, что вполне устраивает меня. Этот образ является моей защитной маской, которую я не возражаю носить. Все по большому счету правда. И ближе к середине статьи она пишет о моем детстве. Начиная говорить о моей умершей матери. Я специально ничего не стал рассказывать ей о моей семье, даже не смотря на то, что она спрашивала. К концу статьи, она упоминает о первом фото, благодаря которому я приобрел свою известность в прошлом. Я захлебываюсь гневом, когда переворачиваю страницу и вижу, что сраный журнал напечатал это фото без моего чертового согласия. Я провел десять гребанных лет, чтобы забыть это фото, выкорчевать его из памяти, а теперь оно вновь занимает пол страницы в одном из самых огромных модных журналов этого города. Каждый раз, когда вижу это фото, чувствую, будто глотаю острые бритвы и медленно истекаю кровью.
Передо мной фото девочки. Ее правый глаз опухший и ушибленный, ее губа рассечена. На подбородке виднеется засохшая кровь, она плачет. В тот момент, когда я делал этот злосчастный снимок, девочка смотрела прямо на меня. Она была обнажена, ей было нестерпимо больно, и ее кровь и слезы… они были настоящими. Мне не следовало делиться этим снимком. Я не имел гребанного права поступать так. Он очень личный. Наполненный подлинными страданиями и болью. Это был молчаливый диалог, который имел место между двумя подростками, которые цеплялись друг за друга, чтобы спастись.
У меня не было никакого права делиться фотографией с целым миром, но я сделал это. И с того момента сожалею о своем поступке каждый долбанный день. Я ощущаю себя настоящим мудаком.
Глава 2
Корали
Дерись или беги.
Настоящее
Моя мать назвала меня в честь океана. Она любила природную вычурность кораллов. Это было мечтой всей ее жизни: собраться в путешествие по Австралии и поплавать у Большого Барьерного Рифа, чтобы полюбоваться на скопление мадрепоровых, кустообразных, похожих на деревья, кораллов, которые росли в одном месте, простираясь под ней на морском дне, когда она бы плыла над ними. Мама постоянно показывала мне все эти бесчисленные выцветшие картинки из видавшей виды энциклопедии «Британника», которую держала под своей половиной кровати, что делила с моим отцом. Насколько это было иронично, потому что моя мать не умела плавать. Она всегда говорила о том, что надо научиться, но так и не смогла воплотить свои мечты в жизнь.
Она умерла, когда мне было двенадцать лет, и ее задумка о кругосветном путешествии и изучении морского дна стала невозможной. На протяжении шести месяцев после ее смерти, я думала, что моя мать села за руль во время дождя и не справилась с управлением. Оказалось, все было гораздо более прозаичней, она съехала на машине с моста, огражденного деревянными перилами, и намеренно покончила жизнь самоубийством. Мой отец знал, на какие кнопки нужно нажать, чтобы манипулировать ею на протяжении многих лет, но она просто достигла предела, когда уже даже мысли и о Большом Барьерном Рифе, и мечты о моем поступлении, и том, что она состарится и мирно умрет во сне, больше не помогали ей переносить ужасные издевательства.
Я нашла письмо, которое было адресовано мне, в ящике стола моего отца, где она все объясняла. До того момента, я чувствовала себя разбитой, уничтоженной из-за того, что мою маму отняли у меня так несправедливо. Но когда прочла причины, что она открывала мне в письме, бумага отчаянно дрожала в моих трясущихся руках, с того момента я прекратила чувствовать себя разбитой. Прекратила плакать, вместо этого начала ощущать некое чувство счастья, потому что, по крайней мере, она больше не страдала. Она вырвалась из этого ада, а это уже что-то. У меня же получилось освободиться намного позже.
***
– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я полетел с тобой? Это долгий полет. Хотя бы позволь мне отвезти тебя в аэропорт. Пробки – просто кошмарная штука в это время дня. – Бен, мой парень, помогает мне спустить мой чемодан по парадному крыльцу нашего дома в Палос Вердес. Когда я покинула Южную Каролину, то направилась в Канаду. Но сменила ее на Калифорнию и прекратила бежать. Это, казалось, достаточно далеко, тем более что мой отец всегда наотрез отказывался покидать штат, ко всему я была счастлива от такого обилия солнечного света. Я позволила Бену погрузить сумки в багажник моей машины, зная, что он на самом деле не очень-то и горит желанием ехать со мной в аэропорт, поэтому и отпускал меня одну в Порт-Роял. На самом деле, я даже уверена, что перспектива остаться одному заставляла его буквально испытывать зуд от нетерпения.
– Я в порядке, на самом деле. Международный аэропорт Лос-Анджелеса находится в тридцати минутах езды. Оставайся дома. У тебя есть работа, которую нужно сделать, и кроме того... Я не знаю. Но чувствую, что должна сделать это сама. Есть ли вообще в этом смысл? – Мне и самой на самом деле кажется, что в этом нет никакого смысла, потому что я должна двумя руками хвататься за поддержку, которую мне так любезно предлагают, но не делаю этого. Глубокое чувство стыда затопляет меня только об одной мысли о доме. Я не хочу брать туда Бена. И не желаю, чтобы он заходил в дом, где я выросла, потому что он унесет его образ в своей памяти, и тот останется там навсегда. И потом, когда бы он не посмотрел на меня, он будет видеть этот дом, и все, что со мной произошло там, а я просто не смогу вынести этого.
Бен кивает, хмурясь.
– Хорошо. Если я понадоблюсь тебе, ты можешь набрать мне в любое время. Ты же знаешь это, так ведь? Я сразу прыгну в первый самолет.
– Так и сделаю, если что. – Я целую его в щеку, и он крепко обнимает меня в ответ, ласково поглаживая меня по спине. Вряд ли это можно назвать самым романтичным из всех существующих прощаний.
– Всего четыре дня. Это на самом деле не такой уж и большой срок. Я скоро увижу тебя, Кора. – Он стоит на подъездной дорожке и смотрит на то, как я уезжаю, махая мне вслед рукой. Я прямиком направляюсь на шоссе Пасифик-Кост, пока не достигаю Хермоса Бич, затем припарковываюсь на обочине, открываю дверь машины, засовываю пальцы глубоко в горло и опорожняю желудок.
Я чувствую себя намного, намного легче после этого. И пока не оказываюсь на борту самолета с сердцем, отчаянно ударяющимся о грудную клетку, словно кулак о кирпичную стену, наконец, понимаю, насколько было глупо то, что я сделала. Уже семь лет я не вызывала у себя рвоту.
Семь лет.
Булимия никогда не была для меня средством поддержания идеальной внешности. Это было связано с волнением от предстоящих событий и восстановлением контроля над собой. То, что я сейчас натворила, было необдуманным шагом на неизведанную территорию. Но самое пугающее во всем этом, что я даже не задумалась над своими действиями, когда решила сделать это. Мне сейчас двадцать девять лет. У меня есть хорошая работа. Красивый дом. Постоянный парень и стабильные отношения. Мне не следует вообще забивать голову мыслями о пищевом расстройстве, но это то, что делаю в данный момент, сижу в самолете, продрогшая до костей, и размышляю о том, стоит ли мне снова вызвать рвоту, когда я прилечу в Порт-Роял.
Курильщики возвращаются к выкуриванию пачки в день, когда они срываются. Алкоголики уходят в запой. Возможно, и я причиню себе серьезный вред и вновь угожу в больницу, если снова вернусь к старым привычкам. Но я не чувствую совершенно ничего, когда стараюсь думать об этом. Чувствую лишь... безразличие. Я испытываю единственный намек на эмоции, когда задумываюсь о том, как еду на взятой в прокат машине по старой улице крошечного городка моего детства и вижу все эти знакомые дома в колониальном стиле, огромные, аккуратно подстриженные газоны и лодки, стоящие на задних дворах. И в этот момент чувствую, что совершенно теряю контроль над моим телом.
– Мэм? Мэм, вы в порядке? Ваше дыхание внезапно участилось. – Тучная женщина с добрыми глазами сидит рядом со мной. Ее взгляд полон беспокойства, когда она пристально смотрит на меня через ее очки в огромной роговой оправе, которые родом из восьмидесятых. – Я обычно ничего не говорю, но вы ведете себя не спокойно и странно с того самого момента, как мы взлетели. Мне кажется, что вам совершенно не нравится происходящее. Вы боитесь летать? В этом все дело?
Я просто непонимающе пялюсь на нее в течение нескольких минут, пока ее слова не проникают в мое сознание.
– Да. Да, да, дело все том, что я боюсь летать. И становлюсь очень беспокойной.
Женщина понимающе кивает. Наклоняется ближе, тем самым словно прося меня сделать то же самое.
– Хочешь клонопина, милая? Я всегда принимаю его перед полетом. У меня есть в сумочке (прим. пер.: клонопин – оказывает успокаивающее, мышечно-расслабляющее, анксиолитическое и противосудорожное действие.).
Я хочу отказаться, полностью уверенная, что так и сделаю, но вдруг осознаю, что отвечаю кивком на ее предложение и протягиваю руку. Женщина в очках в роговой оправе кладет небольшие белые таблетки мне на ладонь. Я не понимаю, как это произошло.
– Держи, милая. Тут шесть штук. Ты можешь взять их все, используешь в следующий раз. Но и не переусердствуй, принимай по одной. Не хочу отвечать за то, что ты можешь умереть во сне.
– О, я обещаю, что буду аккуратна. – Если бы я захотела покончить с собой, то предпочла бы сделать это так же, как моя мать. Я бы съехала с моста и покончила со всем дерьмом. В этом была бы какого-то рода симметрия. Но я не могу сказать ей этого. Я запомнила жизненный урок, что нельзя говорить людям все, что у тебя на душе, и не ждать, что они не будут сходить с ума по этому поводу.
Женщина, чье имя Марго, дает мне крошечную бутылочку с водой, что обычно раздают в самолетах, чтобы я могла запить эти таблетки, и затем на протяжении следующих тридцати минут она рассказывает мне про своих кошек. Никаких разговоров о детях, отсутствие которых она заменила пушистыми малышами, являющимися предметом ее безграничной гордости. Я же говорю ей о своей аллергии на кошек, что заставляет ее издать ужасный стон, словно она ставит себя на мое место, представляя, что не смогла бы прожить без своих пушистых котят, никогда больше не погладить их вновь.
– Бедная милая девочка, – говорит она. – А что насчет собак? С ними у тебя ладится?
Я чувствую, что должна возразить против употребления такого выражения, потому что это звучит так, будто она подразумевает под сказанным «заниматься сексом с собаками», но, в конце концов, не говорю ни слова (прим. пер.: тут игра слов с глаголом «do», который в разных словосочетаниях может обозначать различный перевод.). Марго бы точно не поняла этого, а я абсолютно не желаю обсуждать с ней секс и собак в одном предложении. Вместо этого просто говорю ей, что с собаками у меня все отлично, и что у моего парня есть немецкая овчарка. Хотя на самом деле у Бена нет собаки, но мне показалось, что соврать в данной ситуации, чтобы заполнить наш диалог, было как нельзя кстати.
Когда мы приземлились в Чарльстоне, я насочиняла столько всего про выдуманную собаку, что теперь на самом деле задумалась над тем, чтобы завести ее. Марго прощается со мной, когда мы спускаемся с самолета, и я оставляю ее позади, потому что поспешно направляюсь в офис, чтобы взять в прокат автомобиль. Новость о смерти моего отца застигла меня врасплох, поэтому я просто не успела заранее забронировать машину. Возможно, это действие клонопина или же тот факт, что я не хочу находиться здесь и подумываю о том, чтобы пустить свою машину с моста, но я выбираю самую мощную, невероятно дорогую и опасную – «Порше Кайен». Я еще ни разу прежде не водила ничего настолько показного или же глупого.
Каллан был всегда влюблен в машины. Пятнадцать лет назад он был бы счастлив прокатиться на этой малышке. Господи, наверное, у него есть нечто похожее сейчас. Время от времени кто-то произносит его имя. Читая статьи о нем, люди видят, что мы из одного города в Южной Каролине, и они отмечают это странное совпадение. Знаю ли я его? Общались ли мы, когда были детьми? Иногда я говорю им правду о том, что знаю его, что мы жили рядом и были соседями, если, конечно, они могут поверить в это. Но в большинстве случаев, я просто качаю головой и говорю им «нет», показывая, что не знакома с ним. И даже не знаю, кто он, черт побери, такой. Так проще. Так лучше.
***
– Корали Тейлор? Это ...ты, это ты, детка? Я в шоке. Ох, лучше бы тебе не проходить мимо моего дома, не запланировав навестить меня и не сказав мне привет. Я же знаю, что ты хорошо воспитана.
Фрайдей Бошан была моей приходящей няней, когда я была ребенком. Она являлась тем редким исключением, когда отец пускал в дом постороннего, потому как он не был настолько глуп, чтобы вступить в конфликт с Фрайдей. Она была женщиной больших размеров еще в то время, по словам моего отца, она была размером, как два трейлера, а теперь стала и того больше. О ее характере можно было слагать легенды. Она так часто шлепала мою задницу, что если сложить все те разы вместе, то получился бы примерно год, в течение которого я бы ни разу не присела.
