Текст книги "Любовь длинною в жизнь (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Так ты была здесь? Все это время, пока я думал, что ты в Нью-Йорке, ты была здесь? По соседству? В подвале?
Корали закрывает лицо руками, всхлипывает, качает головой вверх-вниз. Она не может говорить. Меня тошнит, я бегу на кухню и, наклонившись над раковиной, блюю, мой живот и спина напрягается, напрягается все тело, когда понимаю, что это значит. Она была совсем одна. Корали бесшумно появляется на кухне, все еще плача, хотя, кажется, уже пришла в себя. Она кладет руку мне на спину, и я оборачиваюсь, хватая ее за запястье.
– Ты любила меня? Тогда? – рявкаю я.
– Конечно, я любила тебя. Половину времени не могла дышать без тебя, Каллан.
– Тогда как ты могла держать меня в таком неведении? Почему ты не доверяла мне настолько, чтобы позволить защитить тебя?
Она опускает голову, тяжело сглатывая.
– Я всегда доверяла тебе, Каллан. Всегда. Но тогда все было ужасно, и знала, как это на тебя подействует. Правда о том, что произошло, вывернуло бы тебя наизнанку, и было уже слишком поздно, чтобы уберечь меня. Я была за гранью спасения. А ты... ты все еще мог спастись. Знала, что потеря Джо и так будет достаточно душераздирающей. Я не могла навалить на тебя еще больше боли и страданий. Просто не смогла этого сделать.
– Черт возьми. Я должен был знать, Корали.
Начинаю расхаживать взад и вперед по маленькой кухне, пытаясь избавиться от чувства разочарования, но оно не рассеивается. Оно становится все сильнее и сильнее, накапливаясь внутри меня, пока не захватывает меня целиком. Я так зол, что готов лопнуть от ярости, и не знаю, что с собой делать. В конце концов позволяю ярости захлестнуть меня. Отдаюсь шипящему, клокочущему хаосу внутри меня, и следующее, что знаю, это то, что вбиваю свой кулак в гипсокартон кухонной стены. Белая пыль летает повсюду, забивая воздух, но я, кажется, не могу заставить себя остановиться. Корали взвизгивает, отскакивает назад и обхватывает себя руками. Она выглядит такой испуганной, и на мгновение я пытаюсь понять, почему. Затем понимание щелкает, когда тихий голос в моей голове шепчет: «Ее избивали, идиот. Отец годами применял к ней насилие. Конечно, она испугается, если ты начнешь бить кулаком по вещам».
– Боже, Корали, прости меня. Господи. Иди сюда. – Она не двигается с места и дрожит, как лист, когда я хватаю ее и притягиваю к себе. – Я никогда, никогда не сделаю тебе больно, как бы ни злился, Синяя птица. Прости, мне не следовало этого делать.
Моя рука пульсирует от боли, костяшки пальцев ободраны и покрыты ссадинами, но это не так больно, как болит мое сердце. Корали плачет, прижимаясь ко мне, ее слезы текут по моей обнаженной груди, и мы вдвоем стоим так некоторое время. Я знаю, что ей больно. Было больно все эти годы. Мне больно за нее, за все, через что она прошла, но я также немного обижен. Если бы только она верила в нас. Если бы только доверила мне свою защиту. Конечно, в то время я был подростком-идиотом, но наша любовь была настоящей. Но отдал бы за нее жизнь, если бы хоть на секунду подумал, что она в опасности. Я бы сдвинул горы и сдержал моря, если бы только это означало, что она в безопасности.
В конце концов Корали перестает плакать. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, влажными от слез, и я теряюсь в этом проклятом темном пятне в ее радужке. Однажды я сказал ей, что это похоже на бушующий шторм на поверхности Юпитера, и это до сих пор так. Она самое потрясающее, очаровательное создание, которое я когда-либо встречал. Корали действительно похожа на птичку – маленькая, осторожная, замысловатая и красивая. И готова взлететь при первых признаках опасности.
– Мне нужно, чтобы ты сейчас ушла, – говорю я ей.
Ее лицо вытягивается, как будто она ждала этого с тех пор, как заговорила. Как будто она уже смирилась с этим.
– Да. Конечно. Все нормально. Я понимаю.
– Мне просто нужно время, чтобы все обдумать. Я не могу этого сделать, когда ты так на меня смотришь.
Корали кивает.
– Ты, вероятно, не сможешь простить меня, Каллан, но ты должен знать, что я сожалею о своем решении каждый день с тех пор, как попрощалась с тобой. Знаю, что должна была сказать тебе, и знаю, что должна была остаться.
Она отпускает меня и тихо выскальзывает из кухни. Я остаюсь, глядя сквозь гигантскую гребаную дыру, которую только что пробил в стене, в соседнюю гостиную, и впервые за двенадцать лет чувствую себя опустошенным. Это чертово облегчение.
Глава 22
Каллан
Никаких сюрпризов.
Настоящее
Я разговаривал с Малькольмом Тейлором только один раз. За все то время, что мы с Корали скрывались, фотографировали, яростно прижимались друг к другу в моей постели, избегали его, как только могли, когда старый ублюдок так упрямо контролировал ее, у меня был только один случай встретиться с ним лицом к лицу и поговорить по-настоящему. Сейчас мне это кажется странным, но тогда я почувствовал облегчение. Корали говорила, что он был твердолобым ослом, слишком заботливым, и я был готов поверить ей на слово и избегать его любой ценой.
– Но ты ведь никогда не подозревал, что он причиняет ей боль. В тот вечер, когда она уехала из города, она впервые заговорила об этом. Я помню, чувак. Помню, что тоже был шокирован, когда ты мне об этом сказал. Она всегда хорошо это скрывала. – Шейн дает мне третье пиво.
Я сидел дома и пытался все обдумать после того, как Корали ушла, но начал немного сходить с ума. Заглянул в «Уиллоуби» в поисках старого друга, с которым можно было бы поговорить, и мы отправились в «Чейз» – единственную забегаловку в городе, которой, похоже, удалось избежать модернизации. Мы с Шейном часто приходили сюда и напивались в хлам после смерти моей мамы. Даже не помню, сколько раз меня рвало в мужском туалете. С той скоростью, с которой мы пьем, я, вероятно, сегодня вернусь к этой традиции, хотя бы ради старых времен.
– Да. Я ни хрена не знал. Но часть меня чувствует, что я должен был знать так или иначе.
– Черт, чувак. Я все еще не могу поверить, что ты собирался стать отцом. Не могу поверить, что ты собирался стать отцом и не сказал мне об этом.
– Прости. Похоже, тогда мы все были полны секретов. – Я делаю очередной глоток своего пива, радуясь, что оно холодное, как лед, и не могу почувствовать, насколько оно дешевое и дерьмовое. – Не то чтобы мы тогда кричали об этом с крыш, понимаешь?
Шейн хмыкает.
– Ты злишься на нее? Винишь в том, что случилось?
Я замираю с бутылкой пива, прижатой к губам, глядя на жужжание желтого и красного света, отражающегося в зеркале бара от музыкального автомата позади нас. Мой разум, кажется, резко отключился.
– Не знаю, – отвечаю я, потому что это чистая правда.
Я не знаю, что, черт возьми, теперь должен думать и что чувствовать. Знаю, что люблю ее. И это никогда не изменится. Но считаю ли ее ответственной за смерть нашего ребенка? Было бы легко злиться и обвинять ее. Малкольм уже мертв, так что еще большая ненависть к нему не заставит меня чувствовать себя лучше. Ненависть к Корали, возможно, заставит меня почувствовать себя наконец-то праведным и свободным, способным вернуться в Нью-Йорк, не чувствуя, что потерпел неудачу в достижении чего-то с ней здесь, но это будет вынужденно. Она не лгала ради обмана. Она солгала, чтобы спасти меня от дальнейших страданий. Я качаю головой, поднимаю бутылку пива и выливаю половину ее содержимого себе в глотку.
– Я больше не знаю, что думаю или чувствую. Всегда верил, что все эти вещи были второстепенными в моих отношениях с Корали, но теперь мне кажется, что это единственное, что у меня в голове. Я, бл*дь, ни о чем другом думать не могу. – Качаю головой. – Господи, из нас получились бы ужасные родители.
– Нет, чувак. Вы, ребята, были бы великолепны. Каждый родитель думает, что он будет большим неудачником в воспитании ребенка, поверь мне. Я знаю. Тина плачет каждые пять минут, потому что думает, что она случайно позволит нашему новорожденному утонуть в ванне или что-то в этом роде. Но когда дело дойдет до этого, ты просто берешь себя в руки. Разбираешься в этом дерьме. Вы с Корали тоже бы справились. Во всяком случае, у тебя было бы больше шансов, чем у кого-либо из моих знакомых.
– С чего ты взял?
– Потому что вы, ребята, так сильно любили друг друга. Каждый ребенок в школе смотрел на вас вместе и сходил с ума, потому что вы были так увлечены друг другом. Не было просто Каллана, или просто Корали. Только Каллан и Корали.
Испускаю долгий вздох. Это так сентиментально – вспоминать те дни. В прошлом я так чертовски старался перестать думать о Корали вообще, но это всегда было бесполезным занятием.
– В то время мы не знали, что мы особенные, – говорю я, но это явное заблуждение. Мы оба это прекрасно знали. От этого невозможно было спрятаться.
– Послушай, чувак, я знаю, что она это все, что ты хотел за последние десять лет, но поверь мне. Покончить со своей школьной возлюбленной не так уж плохо. Ты знаешь ее вдоль и поперек, от начала до конца. Знаешь, о чем она все время думает. Можешь предугадать, что она наденет утром, основываясь на том, как она сказала доброе утро, когда вы встали с постели. Ты с точностью можешь сказать, что сорвется с ее губ, когда она злится, когда счастлива или когда ей грустно...
– И все это плохо, потому что..?
Шейн наклоняется ко мне, бросая настороженный взгляд на барменшу, как будто она советская шпионка.
– Никаких сюрпризов не осталось, Каллан. Ничего. Это ужасно.
Я смеюсь впервые с тех пор, как Корали покинула мой дом.
– Ты бы так не говорил, если бы у тебя их не было, придурок. Поверь мне.
– Не думаю, что могу доверять парню, который предпочел бы спать с одной женщиной всю оставшуюся жизнь вместо того, чтобы каждый день тр*хать новую нью-йоркскую киску.
Шейн просто треплется. Я его знаю всю жизнь. Он не такой парень. Он не знал бы, как заниматься случайным сексом, даже если бы перед ним на кровати лежала обнаженная женщина и говорила, что хочет тр*хнуться и никогда больше его не видеть. Шейн всегда был с Тиной. Я почти уверен, что она единственная женщина, с которой он когда-либо спал. Единственная женщина, с которой он когда-либо хотел спать. Шейн просто пытается заставить меня чувствовать себя лучше, и это, черт возьми, не работает.
– Просто перестань болтать, – говорю я ему.
Шейн корчит мне рожу, а затем жестом просит барменшу принести нам еще по пиву. Она бросает на него возмущенный взгляд и швыряет тряпку на стойку бара.
– Ты еще и половины не закончил, Шейн Уиллоуби, – говорит она.
– Я в курсе. Но с той скоростью, с которой ты двигаешься, Кэролин Андерсон, я закончу его. – Он пытается отобрать у меня пиво, но я бросаю на него взгляд, который ясно говорит ему, что с ним будет, если он снова попытается прикоснуться к этой чертовой бутылке.
Я собираюсь сказать Кэролин, барменше, чтобы она не беспокоилась о том, чтобы принести мне еще один напиток, но мой мобильный телефон начинает вибрировать в кармане. Когда достаю его, на экране высвечивается номер Анжелы Райкер. Одному богу известно, чего она хочет. Я уже давно ничего о ней не слышал. На самом деле уже больше года не работаю для журнала «Взлет и падение».
Отвечаю на звонок, делая извиняющееся лицо Шейну.
– В чем дело, Анджела?
– Каллан Кросс. Ты жесткий человек. Я звоню тебе уже несколько дней. – Скорее всего, так оно и есть, но я понятия не имел. Был слишком занят Корали и ее отцом. – Я даже заходила к тебе вчера вечером, но швейцар сказал, что тебя нет в городе. Южная Каролина? Я сказала ему, что он, должно быть, ошибся. Парни из больших городов никогда не возвращаются к своим корням после побега из маленьких городов.
– Ха! И все же я здесь.
На другом конце провода повисла долгая пауза. Анжела, кажется, ждет, что я скажу ей, какого черта здесь делаю. Ей придется озвучить свой вопрос, если это ее интересует, и даже тогда, вероятно, не скажу ей правду.
– Хорошо, – говорит она. – У меня есть работа, от которой ты не сможешь отказаться. Ты слишком долго увиливал от заданий журнала, Кэл. Но ты ни за что не откажешься от этой съемки. Ни за что на свете.
– Я не хочу этого, Анджела.
– Ты даже не знаешь, о чем речь. – Она из тех женщин, которые дуют губы. Я могу представить, как она делает это прямо сейчас, когда ее лоб морщится от разочарования. – Такой шанс выпадает раз в жизни. А зарплата просто феноменальная. Я не отстану от тебя, пока ты не дашь мне хотя бы объясниться.
– Ладно. Говори, чтобы я снова отказался и повесил трубку.
Анджела ворчит в трубку, издавая недовольные звуки. Она не привыкла предлагать работу фотографам. Обычно фотографы выцарапывают друг другу глаза, чтобы заполучить работу для журнала.
– Мы хотим, чтобы ты сделал несколько политических снимков. Альберто Капали приведен к присяге в качестве нового мэра Нью-Йорка, и мы хотим, чтобы ты пошел к нему домой и сфотографировал его семью, дом, его гребаную прогулку с его гребаной собакой, если хочешь. Но нам нужны откровенные кадры. Никакой пропаганды. Если увидишь что-то странное, снимай. Если он поссорится с женой или ребенком, снимай. Если думаешь, что Капали, стоящий на морозе в своих боксерских трусах, сделает фотографию потрясающей, то берешь и делаешь эту чертову фотографию. Он согласился быть открытой книгой.
– Я не занимаюсь политикой, Анджела. И ты это знаешь.
– Ерунда. Каждая фотография, которую ты делаешь политическая. И у журнала бюджет в тридцать тысяч за статью. – Она делает паузу. Когда я не отвечаю, она говорит: – Ты слышал меня, Кросс? Это тридцать тысяч за пару дней работы. Обычно, чтобы получить такую зарплату, приходится два месяца пахать, как проклятый.
Тридцать тысяч – это большие деньги. И она права: мне действительно требуется пара месяцев, чтобы получить такую зарплату.
– Ладно. Поскольку это работа в Нью-Йорке, я подумаю об этом. Отправь информацию. Когда вернусь, я хорошенько ее изучу и приму решение.
– Да ладно тебе, Кросс. Ты должно быть шутишь? Съемка должна произойти в эти выходные. Завтра утром я первым делом посажу тебя на самолет, и тебе придется ехать прямо из аэропорта к Капали. Это единственная возможность.
– Я понял. – Значит, так тому и быть. Если соглашусь на эту работу, у меня останется только сегодняшняя ночь в Порт-Ройале.
Шейн явно слышит, что говорят по телефону. Он приподнимает бровь, ожидая услышать мой ответ. Я вздыхаю, а затем делаю глоток своего пива.
– Ладно. Хорошо. Пришли мне билет. Утром я возвращаюсь в Нью-Йорк.
Я вешаю трубку, и Шейн хлопает меня по руке.
– Чувак, не думал, что ты согласишься.
– В смысле? Пять секунд назад ты говорил, что я должен радоваться возвращению домой.
Он хмурится.
– Ну да, конечно. Просто… не знаю. Я реально не думал, что ты меня послушаешь. Думал, ты останешься здесь, разберешься с этим дерьмом вместе с ней. Ты упрямый ублюдок, Каллан. Когда ты на что-то настроен, то обычно не сдаешься так легко.
– Ммм. – Я допиваю пиво и перехожу к следующему. – Наверное. Но ты же знаешь, что говорят о явном помешательстве. Повторять одни и те же действия снова и снова, ожидая другого результата. Мне надоело гоняться за призраком, Шейн. Она была права с самого начала. Слишком много боли прошло между нами. Слишком много страданий. Я не знаю, сможет ли кто-нибудь когда-нибудь преодолеть то, через что мы прошли. Я должен быть умнее. Должен знать, когда это закончить. И прямо сейчас, думаю, что это время пришло.
Глава 23
Корали
Конец пути.
Настоящее
Прошлое похоже на чужую страну. Кажется, что побывал там очень давно, но понятия не имеешь, как туда вернуться. И даже если бы я могла вернуться туда, не уверена, что когда-нибудь захочу совершить такое опасное, ужасное путешествие. Но иногда у меня нет выбора. Бывают случаи, когда меня тащат туда, и я не могу остановить процесс, как бы сильно ни брыкалась, ни кричала, ни плакала.
Все время возвращаюсь к той ночи в подвале. На какое-то время заставить себя блевать было единственным способом остановить жестокие воспоминания, снова и снова обрушивающиеся на меня. Рвота была единственным способом разорвать порочный круг.
Я думала, что как только покину Порт-Ройал, все наладится. Но этого не произошло. Долгие годы я была больна, обезумев от того, что случилось. И от потери Джо, без возможности попрощаться с ней. Но в основном, была разорвана на куски из-за потери Каллана. В голове вертелась мысль, что злюсь на него, что действительно ненавижу его за то, что он продал миру мою фотографию. Это облегчало его исчезновение. Мой уход.
Теперь мне кажется, что уходит он, и я его не виню. Имею в виду, что у меня было больше десяти лет, чтобы смириться с тем, что произошло, и я до сих пор не справилась с этим. Как же могу ожидать, что он поймет это и примет меньше чем за двадцать четыре часа? И как могу ожидать, что он простит меня за то, что держала это в секрете? Моему отцу следовало бы сесть в тюрьму за то, что он сделал и со мной, и с нашим ребенком, а я позволила ему уйти безнаказанным. Не смогла заявить о преступлении. Мне потребовались годы, чтобы признаться в этом даже психотерапевту, и у меня случился сильный приступ паники, когда я произнесла эти слова. Именно тогда мое расстройство пищевого поведения было в самом худшем состоянии. Когда моя зависимость вышла из-под контроля. Никогда не была так близка к тому, чтобы снова спуститься по спирали в эту кроличью нору, как в последние несколько недель. Но я больше не боюсь потерять контроль над собой. Я боялась, потому что знала, что мне придется рассказать Каллану, и теперь, когда сделала это, несмотря на то, как ужасно и тяжело было, чувствую себя немного легче. Не хочу вливать себе в глотку бутылку водки и блевать так сильно, чтобы разорвать пищевод.
Это облегчение.
– Ты глупое дитя, – говорит Фрайдей, протягивая мне стакан сладкого чая. – Ты должна была рассказать мне обо всей этой ситуации еще тогда, когда это случилось. Но я все понимаю. Правда. Иногда единственное, что может все исправить, – это время, и ты должна просто пройти через это. Это не то путешествие, которое другие люди могут совершить за тебя. Или составить тебе компанию.
Нечего на это сказать. Мне всегда было нелегко говорить о своих чувствах. Внутри всегда был этот блок, непреодолимая стена, которую я никогда не смогу осилить. Карабкаться по ней или пытаться ее пробить всегда было бесполезной задачей. Теперь, когда я, кажется, справилась с этим, довольна тем, что делаю все медленно, шаг за шагом.
– Ты и он никогда не должны были оставаться здесь, Корали. Вы оба должны были уехать и посмотреть, что происходит в мире. Обстоятельства, при которых вы оба уехали, были самые худшие, но это была ваша судьба. А теперь судьба снова привела вас сюда, чтобы залечить ваши раны.
– Раны Каллана слишком свежи. Ему потребуется много времени, чтобы исцелиться.
Фрайдей пожимает плечами, глядя вдаль. Позади нас я слышу тихое журчание реки, тот же ритм и шум, которые она издает с тех пор, как себя помню. Цикады в свою очередь издают причудливую и красивую симфония.
– Мужчины – странные существа, Корали, – тихо говорит Фрайдей. – Они восстанавливаются после травм не так, как женщины. Кто знает, сколько времени понадобится сердцу этого мальчика, чтобы снова собраться вместе. Может быть, не так долго, как ты думаешь.
Мы оба сидим, наблюдая, как мир медленно движется вокруг нас. Спустя долгое время Каллан подъезжает на своем побитом «Форде», сворачивает на подъездную дорожку на другой стороне улицы, и я впервые осознаю, что это старая машина его матери – та самая, на которой он ездил по ее поручениям, когда мы были детьми.
– Ты собираешься поговорить с ним, дитя? – спрашивает Фрайдей.
Задумываюсь на мгновение, а потом качаю головой.
– Я уже сказала все, что могла, Фрайдей. Дело сделано. Все кончено.
Бросаю взгляд на дом рядом с домом Каллана – старые колонны в колониальном стиле потрескались, краска облупилась, оконные рамы заросли плющом, кудзу изящно изгибается над крыльцом. Вижу это место впервые с тех пор, как вернулась. Я избегала смотреть на него, не желая видеть, чтобы вновь не переживать боль, которая там была, и теперь, когда смотрю на этот дом, ничего не происходит. Не так напугана, как думала. Вспоминаю, как мама катала меня на качелях, когда я была совсем маленькой. Вспоминаю, как по несколько часов ночами разговаривала с Калланом через семиметровую пропасть, разделяющую наши владения. И все. Ничего больше.
Каллан вылезает из машины и стоит рядом, уставившись в землю. Наконец, он поднимает голову и коротко машет нам рукой. Два дня назад он уже был бы здесь, пытаясь поговорить со мной, заставить меня выслушать его. Похоже, его приоритеты изменились. Он натянуто улыбается нам и направляется к себе. Я подумываю о том, чтобы разрыдаться.
– Дай ему остыть, дитя. Пусть он немного подумает над этим. Я наблюдаю за вами уже много лет. И знаю, что ничего не кончено. Поверь мне, у вас двоих впереди еще долгий путь, и вы пройдете его вместе, без сомнения.
Каллан закрывает за собой входную дверь, поглощенный темнотой внутри дома, и мое сердце разрывается еще сильнее.
– Не уверена, Фрайдей. Думаю, что наш путь подошел к концу. Теперь я иду своей дорогой, а он своей. На этот раз навсегда.
Глава 24
Каллан
Синяя птица.
Настоящее
Видеть Корали у Фрайдей было тяжело. Каждая молекула моего тела тянулась к ней, хотела, чтобы подошел и обнял ее, прижал к себе и никогда не отпускал. В течение многих лет я чувствовал это. Мне понадобится больше пяти минут, чтобы избавиться от этой потребности в ней, даже если больше не хочу этого чувствовать. И я не могу понять, хочу ли я вообще этого.
Боже. Почему она должна была хранить от меня такие секреты? С одной стороны, понимаю. Должно быть, для нее было ужасно пройти через это. Жертвы жестокого обращения часто настолько психически подавлены тем, что с ними произошло, что никогда никому в этом не признаются. Я читал об этом раньше и достаточно часто видел это в моделях, которых снимаю время от времени. Просто никогда не думал, что буду настолько слеп к этому, особенно в отношении того, с кем был так близок в то время. Чувствую, что подвел ее. А она подвела меня. Что за чертовщина.
Может, мне пойти туда и попрощаться с ней? Должен ли я вообще сказать ей, что уезжаю? Не знаю, что делать. Я так потрясен событиями последних нескольких дней, что не могу поверить в правильность своего решения. Расхаживаю по дому, пытаясь собраться с мыслями, но час спустя ничего не проясняется. Мой рейс обратно в Нью-Йорк через двенадцать часов. Эта работа с Капали должна стать хорошим отвлечением, но есть солидный шанс, что моя голова просто не будет в игре. Если это произойдет, работа будет напрасной.
Черт возьми. Может быть, мне стоит просто двигаться. Отправиться в аэропорт пораньше, посмотреть, есть ли более ранние рейсы. Я стою в гостиной, пораженный видениями того, что произошло здесь с Корали, когда она была здесь в последний раз, и снова разрываюсь на части. Но я подавляю свои чувства. Просто должен, бл*дь, уйти. Мне нужно убираться отсюда к чертовой матери.
Бегу наверх, направляюсь в свою комнату и хватаю сумку. Протягиваю руку над кроватью, собираясь нажать на выключатель, чтобы уйти, когда пинаю что-то тяжелое под кроватью. Часть моего мозга уже знает, что это такое, но я все равно смотрю, присаживаясь на корточки и откидывая одеяло, чтобы обнаружить плетеную корзину, в которой мама держала мои «Лего», когда я был моложе. Правда, выбросил их, когда мне было тринадцать. И начал использовать ее для моего фотографического оборудования. Рука лежит поверх плетеного дерева, и сердце внезапно колотится в груди. Если открою и посмотрю, что там внутри, я прекрасно знаю, что произойдет.
Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Считаю до двадцати, прежде чем решаюсь и вытаскиваю корзину. Я жду еще целую минуту, закрыв рот обеими руками, тяжело дыша, прежде чем расстегнуть замок и поднять крышку.
Одноразовые камеры. Не меньше тридцати. Половина из них мои, половина Корали, а внутри этих камер более чем восемнадцатимесячные воспоминания, любовь, радость, страдание и боль. Мы договорились, что подождем с их проявкой – вернемся к ним через десять лет в годовщину нашего знакомства. Они пролежали здесь на два года дольше, чем должны были. Когда мне было семнадцать лет, я с нетерпением ждал этого момента. Представил себе, как мы с Корали запираемся вместе в темной комнате и наблюдаем за каждой экспозицией, затаив дыхание, ожидая, пока снимок нашего прошлого расцветет в реальность. Это должен был быть прекрасный момент. Он должен был стать особенным.
Я смотрю на камеры с датами и подумываю о том, чтобы вынести их на задний двор, выбросить в мусорный бак и поджечь. На мгновение мне кажется, что это было бы как освобождение, как отпускание. Но потом представляю себе чувство потери после того, как пластик, картон и пленка были бы съедены пламенем, и чувствую пустоту внутри.
Встаю и спешу вниз, направляясь прямо на кухню. Я не покупал еды, в холодильнике ничего нет, но, к счастью, включил его, когда вернулся. В морозильнике достаточно кубиков льда для моей цели. Сгребаю их в старую миску и возвращаюсь наверх. Закрываю дверь в спальню, снимаю с крючка старый поношенный халат и швыряю его на пол, пиная ногой в щель, чтобы заслонить свет. Затем опускаю затемненные шторы, которые мама убедила меня установить, и включаю красный свет, висящий над моей кроватью. Затем комната освещается тусклым багровым светом, обеспечивающим достаточный контраст и тень, чтобы я мог видеть, что делаю. Все мое старое проявочное оборудование все еще в корзине вместе с камерами. Проявитель, моя старая стоп-ванна, фиксаж и фильтровальная бумага – все точно там, где я оставил. У моей кровати есть неоткрытая бутылка дистиллированной воды. Есть хороший шанс, что фиксатор и проявитель в моем наборе химически изменились за те годы, что они находились под кроватью, собирая пыль, но я готов рискнуть испортить несколько кадров, чтобы узнать наверняка.
Быстро устанавливаю на своем старом столе все необходимое оборудование: мерные стаканчики, катушки, открывалку для кассет, бачок для проявки, термометр и таймер. Я так хорошо разбираюсь в практике темных комнат, что мне больше не нужно использовать термометр и таймер. Все действия доведены до автоматизма. Настраиваю все так, как привык, когда был моложе, следуя точному процессу, которому следовал тогда. Это был почти религиозный ритуал для меня, то, чем я так чертовски гордился.
Проявитель слишком теплый. Я наливаю его в чашку и ставлю ее в свою импровизированную ледяную ванну, а затем жду. Выбрать камеру для этого эксперимента непросто. Есть большая вероятность, что это не сработает, и я в конечном итоге уничтожу кассету, поэтому должен смириться с потерей всего, что открываю. Так трудно вспомнить, что происходило, и когда за то время, что мы провели, накидываясь друг на друга и фотографируя. «Март»? Что, черт возьми, происходило в марте? Весна вступала в полную силу в начале того года. Было ненормально жарко. Я помню Корали, покрытую цветами, нас двоих, лежащих на спине на берегу реки, небо над головой такое синее. Помню, как Корали впервые пробралась в мой дом после того, как я пытался уговорить ее на это в течение нескольких недель. Зная то, что знаю сейчас, она была такой храброй, чтобы вообще сделать это. Я бы никогда не стал уговаривать ее сделать это, если бы знал, каким сумасшедшим был ее отец. Что бы это значило для нее, если бы ее поймали.
Откладываю «март» обратно в корзину. Следующий «июнь». Я учил ее водить машину в свободное время. Отец не разрешал ей брать машину, даже не платил за уроки. Он сказал, что она недостаточно компетентна, чтобы водить машину, и что только навредит себе. Хотя готов поспорить, что он не хотел давать ей необходимые навыки, чтобы сбежать от него.
«Октябрь». Октябрь был за месяц до того, как Корали сообщила мне, что беременна. Это был единственный раз, когда мы когда-либо спорили. Она все время казалась взвинченной и нервной. Мы постоянно спорили в течение трех дней, а потом не разговаривали целую неделю. Это был полный отстой. Если все-таки есть шанс потерять кадры, то невозможно найти лучшего месяца. Там, вероятно, полно снимков кукол вуду Каллана Кросса с булавками, торчащими из глазных яблок.
Вскрываю кассету и готовлю пленку. Проявитель готов, поэтому я смешиваю раствор и приступаю к работе. Расхаживаю взад-вперед, ожидая появления первого из образов. Я могу замочить только пять кадров за раз, поэтому мне приходится делать это поэтапно. В конце концов снимки начинают появляться на бумаге.
На первом снимке мы с Корали вместе, два идиота, ухмыляющиеся в объектив камеры. Выглядим такими молодыми. Такими счастливыми. Так нелепо влюбленными. Удивительно, как мало она изменилась с тех пор. Наверное, я выгляжу намного старше. Суровее, как будто между мной и внешним миром теперь есть барьер.
На второй – фотография Фрайдей и ее сумасшедшей собачонки. Корали скомпоновала изображение так, чтобы оно выглядело как семейный портрет викторианской эпохи. Фрайдей, поглаживая Элджи, сурово смотрит в объектив.
На третьем снимке – я в профиль. Фон яркий и раздутый, настолько, что я почти полностью в тени. Но все еще могу различить глубокую хмурость на моем лице. Выражение глубокой сосредоточенности в моих глазах. Понятия не имею, что делал в тот момент и почему выгляжу таким сосредоточенным. Через некоторое время Корали научилась правильно делать снимки. Она находила подходящий момент, когда я был по-настоящему отвлечен или занят каким-то делом, и именно тогда добиралась до меня, как чертов снайпер.
Перехожу к снимку номер четыре, и глубоко внутри меня поднимается разочарование. Кажется, я все-таки потеряю несколько фотографий. Бумага остается белой. Даю ей лишнюю минуту, чтобы убедиться, что на ней ничего не появится, но она остается пустой. Или, по крайней мере, я думаю, что это так, пока не вынимаю ее из проявителя, позволяя жидкости стечь, и замечаю маленькое темное пятно в левом нижнем углу. Я прищуриваюсь, пытаясь понять, был ли это случайный снимок, сделанный Корали или что-то еще. Маленькое темное пятно слишком мало, чтобы быть уверенным в любом случае, поэтому я вставляю его в фиксатор и оставляю, пока перехожу к следующему изображению. На нем тоже самое. Но на этот раз темное пятно побольше, черные каракули на белом фоне. Это определенно что-то. Может быть, надпись? Что-то, что она написала для меня?
Я двигаюсь быстро, перемещая бумагу и устанавливая пять новых изображений в проявителе. Каждый из них выходит таким же образом, со случайными темными формами и линиями на них. Я поворачиваю их в фиксаторе и сдвигаю другие изображения, чтобы повесить сушиться над головой. Не занимает много времени, чтобы закончить весь рулон пленки. Там есть еще фотографии меня, много счастливо улыбающейся Корали, но есть девять белых снимков с черными отметинами на них.
