Текст книги "Любовь длинною в жизнь (ЛП)"

Автор книги: Калли Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Стягиваю джинсы и нижнее белье, охваченная внезапной и неоспоримой потребностью тужиться. Кричу, рыдаю и зову на помощь. Умоляю отца вызвать врача. Но дом надо мной безмолвен. Я снова забываюсь в полном изнеможении.

В следующий раз, когда просыпаюсь, один из обеденных подносов уже стоит на земле рядом со мной, а на нем – полстакана воды и бутерброд с сыром. Ничего больше. Никаких обезболивающих. Никакой чистой одежды. Ничего. Я швыряю стакан с водой в стену, рыдая, когда вода проливается и стекло разбивается. Меня слишком тошнит, чтобы съесть бутерброд, поэтому он отправляется туда же. Каким-то образом мне удается подняться на ноги, но к тому времени, когда я достигаю нижней ступеньки лестницы, у меня уже нет сил подниматься по ней. Я ползу.

Наверху обнаруживаю, что дверь заперта, и как бы сильно я ни дергала ее или ни кричала в узкую щели под ней, никто не приходит, чтобы открыть ее.

Думаю о Каллане, живущем по соседству, о его повседневной жизни. Должно быть, прошло уже несколько дней с тех пор, как должна была уехать в институт изящных искусств. Должно быть, он удивляется, почему я до сих пор ему не позвонила. Впрочем, он не будет сильно волноваться. Он будет думать, что просто наслаждаюсь, учусь, сосредоточив все свое внимание на открывающейся передо мной возможности, как он и сказал мне. Я рыдаю часами, потому что знаю, что никто за мной не придет.

Боль, кажется, утихает на некоторое время, но затем возвращается с удвоенной силой через несколько часов. Меня переполняет желание тужиться еще раз, и я делаю это, плача, чувствуя, как моя душа вырывается из тела, когда выталкиваю своего ребенка.

Сначала я не могу смотреть. Это слишком больно. Когда набираюсь храбрости, мое сердце разрывается, глядя на крошечное, наполовину сформировавшееся существо, которое должно было вырасти внутри меня. Какое-то время не знаю, что делать. Странно, но я чувствую себя намного лучше, хотя и невероятно слаба. Нахожу несколько моих старых картин, сложенных одна на другую в темном углу комнаты. Выбираю самую красивую картину – Синюю птицу, полную ярких красок и жизни – и срываю миткаль с рамы. Использую материал, чтобы сделать крошечный саван, а затем хороню своего ребенка в грязи, где я его потеряла. Не знаю, был ли это мальчик, но почему-то уверена, что это так. Я лежу на том месте, где похоронила его, и рыдаю, пока снова не засыпаю.

Молюсь, чтобы не проснуться. Но когда просыпаюсь, то обнаруживаю, что нахожусь в чистой пижаме в своей постели, и солнечный свет льется через окно моей спальни. Отец сидит в моем кресле в другом конце комнаты и читает книгу. Увидев, что я проснулась, он встает и подходит к кровати. Садясь на краю матраса рядом со мной, он прижимает тыльную сторону ладони к моему лбу. Я замечаю, что костяшки его пальцев покраснели и покрылись струпьями.

– У тебя был жар, – говорит он мне. – Ты проспала три дня. Но сейчас тебе, кажется, становится лучше.

Я хочу отпрянуть от его прикосновения, но мое тело словно налилось свинцом на кровати.

– Какой сегодня день? – хриплю я.

– Пятница. – Голос моего отца странно теплый. – Не волнуйся. У тебя есть еще неделя до того, как ты вернешься из Нью-Йорка. К тому времени твои синяки исчезнут. Ты будешь чувствовать себя намного лучше, – он лучезарно улыбается мне, как будто все складывается просто идеально, и он не может быть счастливее. – Конечно, на твоем лице, вероятно, будет пара темных пятен. Тебе придется скрывать их косметикой. Ты ведь можешь сделать это для меня, правда, Корали?

Я молча киваю. Не хочу делать ничего, что могло бы испортить его воодушевленное настроение. По моей коже бегут мурашки, а внутри все кипит от его близости.

– Ты, должно быть, очень голодна, – говорит он, почесывая щетину. – Ты потеряла много крови. И не съела еду, которую я тебе принес, глупая девочка. Мне придется присматривать за тобой, чтобы убедиться, что ты сохраняешь свои силы.

И сделает это. Следующая неделя будет сущим адом. Он не собирается выпускать меня из виду. Даже если бы я была в состоянии встать с этой кровати и направиться к соседней двери – чего определенно не сделаю – он будет парить надо мной, как ястреб. Я застряла здесь до тех пор, пока отец не сочтет необходимым или уместным, чтобы я вышла.

– Знаю, ты, наверное, все еще не очень хорошо себя чувствуешь, дитя, но нам с тобой нужно немного поговорить, тебе не кажется? – Он говорит это, печально улыбаясь, как будто только что застукал меня целующейся с мальчиком в первый раз и собирается рассказать мне о пестиках и тычинках. Я вздрагиваю от перспективы того, что вот-вот произойдет. – Ты солгала мне, Корали. Ты сказала, что хочешь подождать до свадьбы, прежде чем заводить интимные отношения с мальчиком, но это явно не так. Ты все время шныряешь у меня за спиной. Ты хоть представляешь, как мне от этого больно?

Я должна быть очень осторожной. Если не справлюсь с этой ситуацией должным образом, он сойдет с ума. Неважно, что я уже лежу в постели, не в силах даже сесть. Он снова выйдет из себя, и на этот раз я не потеряю своего ребенка. Потеряю свою собственную жизнь.

– Прости меня, папа. Я не хотела причинять тебе боль.

– И все же сделала это, Корали. Ты разбила мое чертово сердце. Но я вижу в себе силы простить тебя. Для нас важно укреплять наши отношения и двигаться вперед, не так ли?

– Конечно. Это действительно важно.

– Хорошо. Тогда давай сделаем так, чтобы это произошло. Скажи мне, кто это сделал с тобой, и мы пойдем дальше.

– Что? – я едва выговариваю это слово. Он хочет знать, чтобы пойти и убить их в их постелях, без сомнения.

– Никто из нас не может двигаться дальше, пока человек, который развратил тебя, не будет наказан, Корали. Я не смогу простить тебя, пока ты не признаешься во всех своих грехах. Мне нужно знать, что он сделал с тобой, где он прикасался к тебе, как он прикасался к тебе. Все до последней детали. Ты должна сказать мне, и тогда я все улажу. – Он говорит недоверчиво, как будто это должно быть очевидно для меня. Как будто это имеет смысл, что ему нужно, чтобы я прошла через это с ним.

– Не думаю, что смогу, папа, – тихо говорю я.

– Почему нет? – В его голосе слышится гнев.

Прищурившись, он смотрит на меня, наклоняясь вперед так, что я вижу, что у него лопнул кровеносный сосуд в правом глазу. Должно быть, тогда, когда он орал на меня.

Я должна действовать осторожно. Боже, должна измерять и взвешивать каждое слово, которое выходит из моих уст. Я борюсь, пытаясь придумать какой-нибудь способ исправить эту ситуацию. Не собираюсь рассказывать ему о Каллане. Ни за что. Вот уже почти два года мы очень осторожны. Я не упоминала его имени, не смотрела на него искоса. Не сделала ничего, чтобы привлечь к нему внимание, даже не дала отцу понять, что знаю о его существовании. Теперь не собираюсь добровольно делиться информацией, это уж точно. Я бы предпочла получить еще одну порку.

Черт! Что, черт возьми, я должна сказать? Что, черт возьми, могу сказать такого, что будет приемлемо в глазах моего отца?

И вдруг в голову приходит мысль, и это не обычная ложь.

– На меня напали, – шепчу. – Однажды вечером я шла домой из школы, и кто-то схватил меня сзади.

Отец косится на меня. Это было явно не то, что он ожидал услышать от меня. Не то, что он хотел от меня услышать. Он хочет найти виновного в этом преступлении, в этом явном неуважении к нему. Просто забить меня до смерти было недостаточно. Он хочет, чтобы кто-то другой тоже заплатил за это.

– Что значит, на тебя напали?

– Было темно. Я возвращалась из библиотеки, и у меня были наушники. Я не слышала, чтобы кто-то шел за мной. Должна была быть внимательной, но думала о своих экзаменах, и…

– Что он тебе сделал?

Я не могу сказать, то ли он уже раскусил мою ложь, то ли его начинает злить перспектива того, что кто-то приставал ко мне на улице. Однако он скрежещет зубами так, словно собирается стереть их в порошок.

– Он закрыл мне рот рукой. Я не могла кричать. Он... он засунул руку мне под рубашку. – Я начинаю плакать. Очень важно, чтобы он поверил, что я пережила травматический опыт. Слезы приходят быстро и легко.

– И что потом? – требует он.

Я рассказываю историю борьбы и насилия. В моих устах это звучит ужасно и мучительно. Мой отец дергается на краю кровати, впитывая все, что я говорю, пока моя история не заканчивается. Задерживаю дыхание, ожидая, что он вот-вот сорвется и разгромит комнату. Встав, он проводит руками по волосам и, шипя, расхаживает взад-вперед.

– Ты должна была сказать мне, когда это случилось, – огрызается он.

– Знаю. Мне стало стыдно. Я... я была унижена. И не хотела тебя расстраивать.

Затем он говорит то, что ошеломляет меня.

– Ты не сделала ничего плохого, Корали. Ты добрая и чистая. Невинная. Я всегда это знал, – говорит он, грозя мне пальцем. – Всегда знал, что ты хорошая девочка. Но если бы ты сказала мне сразу, я бы убил этого ублюдка. Я твой отец. Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все, что угодно. Это моя работа – защищать тебя.

Если бы не была напугана до полусмерти, я бы сейчас истерически хохотала. Он единственный, кого так долго боялась. Это он постоянно причинял мне боль, год за годом. Это он заставлял меня просыпаться в холодном поту с тех пор, как себя помню, в ужасе от того, что он где-то здесь, притаился в моей комнате, ожидая, чтобы выйти из тени.

– Я знаю, папа. Мне так жаль, – выдавливаю я. – Просто была в таком замешательстве. И... и с тех пор мне очень страшно.

Он кипит от ярости шагая по комнате.

– И ты не видела его лица? Не представляешь, как он выглядит?

Я отрицательно качаю головой.

– Было очень темно. Он все время был позади меня.

– Я хочу содрать с этого ублюдка кожу живьем, – выплевывает он. – Хочу убить кого-нибудь.

Он не признает, что уже убил кого-то. Или, может быть, ему просто все равно. Он не спрашивал меня о том, что случилось в подвале, хотя наверняка знает. Должно быть, он слышал мой крик. Должно быть, видел кровь, когда спускался вниз, чтобы оставить еду и воду. Он предпочитает делать вид, что ничего не произошло и подкрепляет это, говоря:

– Ты все еще девственница, Корали. Несмотря ни на что. Ты все еще благоразумна, на мой взгляд. – Это кажется ему критически важным замечанием. Я просто киваю. – С этого момента я буду забирать тебя из школы каждый день. И ты больше никуда не будешь выходить после наступления темноты. Никогда.

Моя жизнь, по сути, закончилась. Когда я лежу в постели, все мое тело болит и пульсирует, чувствуя пустоту внутри, понимаю, что это конец. Я больше не могу здесь оставаться. И должна уйти. Несмотря на хождение взад-вперед и гневные слова, сейчас он относительно спокоен. Хотя я его знаю. Это не продлится долго. В какой-то момент отец передумает, решит, что это моя вина, и в следующий раз я не проснусь. Меня похоронят в подвале, как и моего сына.

И в отличие от него, никто не узнает, что я там.

Глава 19

Корали

Взлет и падение.

Прошлое

Я целую неделю остаюсь в постели. С трудом добираюсь даже до ванной. Сначала отец настаивает на том, чтобы помочь мне принять душ. Мне не удается убедить его, что не нуждаюсь в помощи, поэтому стою, ссутулив плечи, сгорбившись, закрыв глаза, и холодная вода хлещет по моему избитому телу. Однако после третьего дня я все еще истекаю кровью, и ее вид, кружащейся вокруг слива в поддоне для душа, кажется, отталкивает его. Тогда он говорит мне, что до тех пор, пока не поправлюсь, я должна оставаться в постели.

Он был прав насчет моих синяков. По крайней мере, темно-фиолетовые пятна на моем лице быстро исчезают. К тому времени, как я возвращаюсь в школу, они становятся болезненного зелено-желтого оттенка. С тонким слоем тонального крема почти не заметны.

Я могу почти нормально передвигаться, если буду идти медленно, но отец все равно отвозит меня в школу Порт-Ройал, как и обещал. Вижу Каллана, который, как обычно, ждет меня у дома Уиллоуби, но он не замечает, как пролетаю мимо в машине. Я делаю вид, что не замечаю его.

Никто не разговаривает со мной в коридорах школы. Другие ученики переходят из класса в класс болтая, смеясь и шутя, не обращая внимания на то, что для меня наступил конец света. У нас с Калланом нет совместных занятий, поэтому я не вижу его до обеда в кафетерии. Он бросается ко мне, как только видит и швыряет сумку на пустой стул.

– Вот она, моя маленькая Синяя птица.

Каллан обнимает меня и притягивает к себе для поцелуя, а я даже не знаю, что ответить. Я так рада его видеть. И одновременно меня выворачивает наизнанку, потому что должна рассказать ему то, что случилось, но не знаю, как это сделать. Не смогу найти правильные слова, чтобы сделать эту новость менее болезненной – это убьет его. Он легонько целует меня, обхватив ладонью мою шею сзади, и я чувствую, что уже разваливаюсь на части. На другой стороне кафетерия Шейн и Тина кричат и улюлюкают, когда Каллан целует меня, а я просто стою там, соглашаясь с этим, потому что Каллан кажется счастливым, и пока не хочу это менять. Его рука перемещается между нами, тайно поглаживая мой живот, пытаясь поздороваться с нашим ребенком. Нашим ребенком, которого больше нет.

Каллан достает из-за уха ручку и протягивает мне.

– Мне нужны свежие чернила, – говорит он, оттягивая рукав толстовки и обнажая руку. – Мне не хватало оригинальных работ Корали Тейлор.

– Каллан, мы можем просто...

Он машет ручкой перед моим лицом, ангельски улыбаясь.

– Ну пожалуйста!

Я беру у него ручку, не видя ни ее, ни маленького торопливого наброска, который делаю на его запястье в виде птицы. Точнее, Синей птицы. Я в трех секундах от того, чтобы разрыдаться.

Должно быть, Каллан читает это на моем лице.

– Стой... стой, какого черта, Корали. Что случилось? – Лицо Каллана вытягивается, и на мгновение мне кажется, что он понял, что я больше не беременна. Но потом он говорит: – Вот дерьмо. Ты уже знаешь, да? Ты его уже видела?

И я понимаю, что он ни о чем не догадывается.

– Что видела?

– Фотография с тобой, которую я сделал пару недель назад с синяком под глазом. Тот, который от игры в лакросс? Я... – Он морщится. – Боже, знаю, что мне следовало сначала спросить, но это была такая сырая фотография, и ты была в Нью-Йорке, и, ну… я вроде как продал ее.

Мой желудок сжимается. Слишком хорошо помню этот снимок, о котором он говорит. Однажды вечером я пришла домой, а Малькольм был пьян в стельку. Я не сделала ничего плохого. Он даже не стал оправдываться, когда ударил меня ремнем, попав пряжкой по голове сбоку. Еще сантиметр – и он бы лишил меня глаза. У меня не было возможности скрыть это, поэтому отец наставлял меня, говорить, что получила травму во время игры в лакросс. Каллан поверил. Я не давала ему повода сомневаться. Однако он умолял позволить ему сфотографировать меня. Сказал, что синяки будут безумно контрастировать на изображении. В конце концов сдалась и согласилась. Даже в самых смелых мечтах никогда не думала, что кто-то еще увидит ее.

– Что ты сделал?

– Черт, – шипит он себе под нос. – Я такой идиот. Я продал его, Корали. Продал его журналу «Взлет и падение». – Он продолжает объяснять, что это за журнал, но я очень хорошо его знаю: у кровати Каллана лежит целая стопка их изданий, датированных по меньшей мере четырьмя годами ранее. – У них был конкурс, и я подумал, почему бы и нет, черт возьми, все равно не выиграю или что-то в этом роде. А потом в прошлый четверг они позвонили и сказали, что выиграл, и... черт, они поместили фото на обложку. Номер вышел вчера.

Какого хрена? Я позволила Каллану сфотографировать меня, а он поместил фотографию на обложку журнала?

Хмурюсь, изучая его лицо, пытаясь понять, шутит ли он. Каллан больше не улыбается, он выглядит обеспокоенным.

– У меня в сумке есть копия, Синяя птица. Хочешь посмотреть?

Я молча киваю. Каллан берет свою сумку и достает номер журнала, о котором идет речь, и вот она я, глаза сияют от эмоций, рот чуть полнее с одной стороны, чем с другой, как всегда... и темный синяк под правым глазом. Три слова наложены на фото большими белыми заглавными буквами: «Наши проблемные подростки». А затем внизу: «Образы и оригинальные произведения искусства из трущеб – новая глава от молодых голосов Америки».

Я продолжаю смотреть на него, надеясь, что мое лицо на обложке превратится в чье-то еще. Кэл понятия не имеет, насколько все плохо. Если мой отец увидит это, он убьет Каллана, а потом убьет и меня.

– Ты злишься, да? Господи, мне так жаль, Синяя птица. Просто подумал, что ты не будешь возражать. Ты же не из тех девчонок, которые наносят тонны косметики. Ты не тщеславна, как девяносто девять и девять десятых процента здешних девушек. Честно говоря, я бы никогда не отправил эту фотографию, если бы думал, что ты будешь возражать. Веришь мне?

Мой взгляд по-прежнему прикован к журналу, который он протягивает мне.

– Я потеряла ребенка, – шепчу я.

Я смотрю, как журнал опускается вместе с рукой Каллана.

– Что? – Его голос едва слышен, он кажется задыхающимся, как будто я только что ударила его в грудь. – Что значит, ты потеряла его?

Полагаю, такая формулировка звучит неуместно.

– Я имею в виду... – Мое горло горит, болит, сжимается. Больно глотать. Мне просто нужно выговориться. Как только слова выйдут на открытое пространство между нами, это будет половина битвы. – Я хочу сказать, что больше не беременна. Я потеряла ребенка. Он умер.

– Ничего не понимаю. Когда? Почему ты мне не позвонила?

Каллан понятия не имеет, насколько болезнен этот вопрос, учитывая то, что я отдала бы все на свете, чтобы сделать именно это, когда была заперта в том подвале. Обида переполняет меня, оставляя горький привкус во рту. Мне приходится напоминать себе, что он ни в чем не виноват. Я должна была уехать. Он знал, что вряд ли получит от меня весточку. Кэл хотел, чтобы я наслаждалась временем, проведенным вне штата, вдали от моего властного отца.

– Не хотела говорить тебе об этом по телефону, – говорю я. Темные глаза Каллана сверкают, наполненные болью, гневом, печалью, отрицанием. Вижу, как эмоции сменяют друг друга, когда он засовывает журнал обратно в сумку и продевает руки в ремни.

– Нужно выбраться отсюда, – говорит он.

Шейн и Тина окликают нас, подзывая к своему столику, когда мы проходим мимо них, но Каллан продолжает идти, спотыкаясь, словно зомби. Снаружи солнце стоит высоко над головой, воздух искажен волнами тепла, асфальт мягкий и липкий под ногами, пахнущий озоном. Вокруг никого нет. Никто не настолько безумен, чтобы слоняться по улицам в такую жару.

– Ты в порядке? – Каллан резко оборачивается, его глаза блестят от непролитых слез. – Все было плохо? Ты в порядке? – повторяет он.

Просто киваю, не желая рисковать открыть рот. Мой голос сорвется, и это будет конец для меня – я начну плакать и не смогу остановиться.

– Жаль, что меня там не было, – бормочет он. —Я, бл*дь, должен был быть там с тобой.

– Ты ничего не смог бы сделать. – Это гораздо правдивее, чем он может себе представить. Если бы он был там, когда мой отец узнал наш секрет, то был бы в инвалидном кресле до конца своей жизни – если бы ему повезло, – и наш ребенок все равно бы умер.

– Но почему? Как это произошло?

Я прикусываю губу, мои глаза яростно щиплет.

– Иногда это просто... это просто происходит, Кэл. Иногда такое случается.

Он задумывается на секунду, глядя куда-то вдаль над моей головой, хотя я могу сказать, что он ничего не видит.

– Я знаю... знаю, что, вероятно, не смог бы остановить это, но должен был быть рядом с тобой, Корали. Ты ведь нуждалась во мне. – Снова киваю и чувствую, что съеживаюсь, и стоическое выражение, которое пыталась сохранить на лице, исчезает, когда я разражаюсь слезами. – Вот черт. Иди сюда. – Каллан обнимает меня и нежно целует в висок и щеку, покачивая из стороны в сторону. Чувствую, как его слезы заливают и мое лицо. Я видела его плачущим только один раз – когда забралась к нему в постель через пару ночей после того, как Джо сказала нам, что умирает. С тех пор он мужественно помогает ей, возит ее на химиотерапию и обратно. Он был сильным ради для нее, что не означало никаких слез. До сих пор.

Каллан держит мое лицо в своих руках, яркие бриллианты свисают с кончиков его темных ресниц.

– Мне очень жаль, Синяя птица. Мне так чертовски жаль. Знаю, что мы не планировали заводить ребенка. Знаю, что мы сами еще дети, но я бы позаботился о вас обоих. Поддерживал и любил вас обоих, несмотря ни на что. Позже, когда мы будем готовы, мы можем попробовать еще раз. Если захочешь. Если ты все еще хочешь семью со мной.

Чувствую боль, исходящую от него, как свою собственную. Я была так напугана, когда узнала, что беременна, но рассказ Каллану изменил это. Он успокоил меня, впервые заставив почувствовать приятное волнение. Больше всего на свете хочу иметь от него ребенка, но теперь этого никогда не случится. Я знаю, что должна сделать, и это меня погубит.

– Обед почти закончился, – говорит он, прислоняясь своим лбом к моему. – Ты сможешь прийти позже? Наверное, нам стоит еще немного поговорить об этом.

Я говорю ему, что приду, и целую на прощание.

Глава 20

Корали

Прощание.

Прошлое

Кухня в доме Каллана безупречно чистая. В промежутках между школой, заботой о маме и баскетболом (Джо отказывалась позволить ему уйти) Каллану каким-то образом удается поддерживать здесь идеальную чистоту и порядок. Я слышу, как он наверху разговаривает с матерью, пока та кашляет и отплевывается. Ей так трудно спать большую часть времени. Некоторое время назад у нее развилась пневмония, как побочный эффект лечения рака, и хотя она в конце концов прошла, Джо так и не удалось избавиться от мучительного кашля, который мучает ее всякий раз, когда она ложится.

Малькольм сегодня рано заснул. Он, казалось, был рад, что я вернулась в школу, и никто не спрашивал меня о том, почему его дочь отсутствовала или о слабом желтоватом оттенке синяков, которые скрывала на своем лице, и поэтому оставил меня в покое. Я все еще не распаковала сумку, которую собрала для поездки в Нью-Йорк, так что собрать вещи было просто. Бросила несколько лишних футболок в сумку и запихнула ее под кровать. Затем мне оставалось только сидеть на краю кровати и ждать наступления темноты.

Я провела там три часа, гадая, уйдет ли Каллан со мной после того, как расскажу ему о том, что сделал Малкольм. Теперь, когда стою у него на кухне и слушаю, как он наверху разговаривает с Джо, мне совершенно ясно, что он не может уйти со мной. Это невозможно. Он нужен ей здесь. Она легко могла позволить себе нанять кого-нибудь, чтобы помочь по дому. Попросить медсестру из отделения неотложной помощи прийти к ней домой и искупать ее, дать ей лекарства и убедиться, что у нее есть все необходимое. Но у нее не было бы сына, и это будет самое жестокое, что могу сделать с этой женщиной. Самое жестокое, что я могла сделать с Калланом. Я не имею права поставить его в такое положение.

Стою неподвижно очень долго, лямки сумки впиваются в кожу моей ладони, и я пытаюсь впитать все это. Образы и звуки в доме Кроссов стали для меня второй натурой, но скоро они станут не более чем воспоминанием. Никогда не смогу вернуться сюда. Больше никогда его не увижу.

Я чувствую, как мое тело разрывается на части. Понятия не имею, как собираюсь пройти через это. Совершенно не знаю. Мне кажется несправедливым заставлять Каллана пройти через это, или себя, если уж на то пошло, но не вижу другого выхода из этой ситуации. С каждым месяцем мой отец становится все более непредсказуемым и злобным. Он не сможет остановиться и скоро просто убьет меня, непреднамеренно или в приступе ярости. В любом случае, не хочу умереть от его руки и не хочу, чтобы Каллан увидел, как мое тело, накрытое простыней, выкатывают из соседнего дома на чертовой каталке.

Пусть уж лучше он меня возненавидит. Пусть лучше думает, что я злюсь на него и больше никогда его не увижу.

Я уже плачу, когда поднимаюсь на второй этаж дома. Каллан как раз выходит из комнаты матери, закрывая за собой дверь ее спальни, когда поднимаюсь на лестничную площадку. Лицо у него пепельное, под глазами темные круги. Он ничего не говорит, когда видит меня. Просто стоит очень тихо, все еще держа руку на дверной ручке, его глаза блуждают по моему телу, отмечая тот факт, что я несу сумку в руке, и слезы текут по моему лицу.

– Эй, Синяя птица, – шепчет он. – Что случилось? – Я качаю головой, пытаясь перевести дух, прежде чем сказать ему то, что собираюсь. Но у меня нет такой возможности. Каллан вздыхает и проводит рукой по лицу. – Ну, сегодня был действительно дерьмовый день, но у меня такое чувство, что он вот-вот станет в десять раз хуже, да?

Я смотрю себе под ноги.

– Я не могу остаться, – шепчу я. – Ты же знаешь, что не могу.

– Почему? – шепчет он.

– Потому что... я не счастлива. – Это ложь. Несмотря на все, что пережила и все, что выстрадала, я способна на счастье. Каллан делает меня счастливой. Он каким-то образом рассекает всю боль и постоянно помогает поверить, что есть надежда на мое будущее. Буду вечно благодарна ему за это. Но сейчас я так сильно пострадала. Не понимаю, как все, к чему прикасаюсь, лелею или люблю, может быть хорошим.

– Ты плохо соображаешь, – говорит Каллан. – Это все из-за ребенка? Потому что ты не единственная, кто здесь что-то потерял, Корали. Я тоже потерял его, – он говорит тихо, медленно и размеренно, как будто пытается сохранить спокойствие перед лицом непреодолимых трудностей. Ему больно. Я вижу это по его лицу, он едва держится. Я хочу подойти к нему, позволить ему обнять меня, поцеловать, позволить ему все исправить, но у него и так слишком много забот. Если так поступлю с ним, это сломит его, и во всем буду виновата я.

– Это не из-за ребенка, – говорю я. – Из-за фотографии. Я не смогла бы остаться, даже если бы захотела. Если мой отец увидит этот журнал, он, черт возьми, сойдет с ума. В следующий раз он не просто ударит, убьет меня на хрен.

Лицо Каллана искажается. Он делает шаг назад.

– Что? Что значит, не просто ударит тебя? Когда он тебя бил?

Дерьмо. Я не хотела этого говорить. Просто отвлеклась, стараясь не разразиться потоком слез, совсем не думала о словах, которые слетают с моих губ.

– Я не имела в виду...

Каллан поднимает руку, уводя меня от спальни своей матери и приглашая войти в свою. Он закрывает за нами дверь и поворачивается ко мне с горящими от ужаса глазами.

– Твой отец ударил тебя? Когда? Что произошло?

Я вздыхаю. Его реакция мгновенная, такая, какую обычно приберегают для экстренных новостей. Это свежо для него. Зверство, которое требует действий. Для меня жестокость настолько обыденна, что стала рутиной. Здесь нет ничего удивительного. Никакого возмущения.

Борьба полностью оставила меня. Я даже не могу собраться с силами, чтобы продолжать лгать об этом. Чувствую усталость не только в теле, но и в душе.

– Он всегда так делал, Кэл. Всегда. С тех пор, как умерла моя мама.

Каллан тяжело опускается на кровать. Несколько фотографий соскальзывают с его одеяла и падают на пол. Я вижу фотографию себя, лежащей на спине, окруженную высокой травой, с лицом, освещенным золотым солнечным светом. Улыбаюсь, показывая зубы, но вижу тихую боль, затаившуюся в моих глазах. Как он мог этого не видеть? Как он мог этого не замечать?

– Черт побери, Корали. Ты должна была что-то сказать.

– Я много чего должна была сделать.

– Значит, синяк был оттого, что он тебя ударил? Не от игры в лакросс?

– Да. – Мой рот принимает форму слова, но настоящего звука не выходит. По крайней мере, не думаю, что это так. В ушах звенит от пронзительного шума, который заглушает все остальное.

Каллан закрывает лицо руками и долго сидит так, его плечи поднимаются и опускаются, когда он глубоко дышит. Когда он наконец поднимает на меня взгляд, его глаза налиты кровью, а лицо еще более серое, чем раньше.

– Ты должна остаться, – говорит он. – Что я могу сделать, чтобы ты осталась?

Я смотрю на него и вижу в своей жизни все, что приносит мне радость. Вижу часы, проведенные на берегу реки после школы. Вижу, как нежно он изучает меня, когда находится внутри меня. Вижу любовь и надежду. Вижу возможность. И это чертовски больно. Я подхожу к нему, кладу руку ему на щеку, чувствуя, как острая щетина царапает мою ладонь.

– Ничего, Каллан. Ты ничего не можешь сделать. – У меня сдавленный голос, когда я выдавливаю следующие слова: – Не ходи за мной. Прости... Прощай.

Я быстро целую его, прижимаясь губами к его губам. Каллан хватает меня за запястье, издавая болезненный сдавленный звук, но я отстраняюсь.

Поворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь назад.

Глава 21

Каллан

Вина.

Настоящее

– Я ничего не понимаю. – Продолжаю смотреть на Корали, пытаясь понять, о чем, черт возьми, она говорит, но это просто не имеет никакого смысла. – Ты говорила мне тогда, в школе, что такое бывает. Что иногда у женщин просто случаются выкидыши. А теперь говоришь, что это сделал Малкольм? Он узнал, что ты носишь моего ребенка, и бил тебя, пока ты не потеряла его?

– Да. И это моя вина. Я должна была уйти. Я собиралась попросить тебя пойти со мной, но...

– Но что?

– Я пришла к тебе в тот вечер, Каллан, и твоя мама была так больна. Ты был единственным, кто мог ей помочь. Любил ее и терял. Что бы ты сделал, если бы я попросила тебя уйти?

– Я бы уговорил тебя остаться. Со мной. Могла бы переехать в этот дом. Ты же знаешь, что моя мама была бы не против. Особенно если бы она узнала, что с тобой происходит. Твою мать, Корали! Я не могу в это поверить. – Она выглядит измученной своим признанием. Медленно оборачивает одно из покрывал вокруг своего обнаженного тела, слезы текут по ее лицу.

– Я не могла оставаться рядом с этим домом больше ни секунды. Не могла жить здесь, в соседнем доме, зная, через что мне пришлось пережить в том подвале. Он никогда бы меня не отпустил. И ты бы это понял. Поехал бы со мной, Каллан, а Джо нуждалась в тебе. Вы оба нуждались друг в друге. Я не могла так поступить с вами обоим.

– Это было не твое решение, Корали. Боже. Не могу поверить, что ты мне не сказала.

Я встаю и иду обратно на кухню, где нахожу свою одежду. Надеваю боксеры и джинсы, а затем несу одежду Корали обратно к ней, где она сидит на диване, завернутая в потрепанную старую материю, которую стащила с кофейного столика. Она забирает у меня свои вещи и быстро одевается, не глядя на меня. Прислоняюсь к дверному косяку, наблюдая за ней, разрываясь между криком и плачем. Она прошла через это одна. Прошла через весь этот ужас одна, а я бы поддержал ее. Я бы позаботился о ней, будь у меня такая возможность, но она предпочла нести это бремя на своей спине, и посмотрите, что произошло.