Текст книги "Вопрос любви"
Автор книги: Изабель Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Глава одиннадцатая
– Как странно… – сказала Фелисити несколько дней спустя, когда я рассказала ей о моей встрече с Магдой. Одной грудью она кормила Оливию, а другую сцеживала. Мне вдруг представилась грудь кормящей матери в разрезе, со всеми ее молочными протоками, альвеолами и туберкулами Монтгомери. – Сначала она кромсает твою одежду, а потом улыбается тебе. Она какая-то…
– По-козлиному упертая? – сострила я, и молокоотсос зажужжал как бормашина, а поршень стал ходить туда-сюда, словно это хитроумное устройство дышит.
– Я хотела сказать «своеобразная». Может, у нее биполярное расстройство или как там. Потому что обычно у таких людей настроение скачет постоянно. Две половины мозга не могут договориться друг с другом.
– Она была такой обходительной, – сказала я с недоумением. Бутылочка с молоком заполнилась уже на две трети. Интересно, какую траву ест Флисс, чтобы повысить удой?.. – Но все равно было ясно, что она не в себе.
– Безумная Магда, – сказала Флисс. – Люк, наверное, был вне себя от радости, что она хотя бы вела себя цивилизованно.
– Да.
– А она извинилась за то, что сотворила с твоей одеждой?
– Нет. Напротив, у меня сложилось такое впечатление, будто это она великодушно прощает меня, любезно согласившись не обращать внимания на мое чудовищное поведение.
– Как магдатично с ее стороны!
– Думаю, что ее обходительное поведение и означало нечто вроде извинения.
– Но что за кульбит? – Сестра выключила молокоотсос, затем жестом показала мне, чтобы я навинтила на бутылку желтую крышку. Когда я взяла ее в руку, она оказалась приятно теплой.
– Люк говорит, что Магда вела себя так потому, что действительно раскаялась в содеянном – поняла, что это слишком даже для нее. И еще потому, что у них с ее приятелем все хорошо. У них была какая-то проблема, когда они повздорили с его клиентом, но теперь, видимо, все пришло в норму.
– Что он в ней нашел? – спросила она, убирая левую грудь назад в бюстгальтер.
– То же, что и Люк, наверное.
– А именно?
Я представила, как дрожала рука Люка, когда он впервые рисовал ее обнаженную фигуру.
– Она просто картинка.
– Да?
– Она… красавица. От нее невозможно оторвать глаз.
– Какая досада! – сказала Флисс. Я была тронута ее преданностью.
– Точно. Хотела бы я, чтобы у нее была обыкновенная внешность, но, к сожалению, она похожа на Катрин Денёв.
– Но ведь Люк не был счастлив с ней. Разве нет, Лора?
– Да. Она вела себя настолько причудливо, что он разлюбил ее.
– И нужна ему ты.
– Он так говорит. Он сказал, что хочет, чтобы мы жили вместе.
– Отлично. Таково его намерение. А дети? – спросила она, устраивая Оливию на плече, чтобы она срыгнула. – Он не хочет иметь больше детей? – Она утерла пятно от отрыжки со своей рубашки смятой салфеткой.
– Мы об этом не говорили, но уверена, что хочет.
– Это было бы чудесно, – сказала она, сажая Оливию мне на колени. Затем она открыла морозилку и убрала туда бутылку сцеженного молока. Внутри уже стояло несколько в ряд, словно кегли. – Беременность – это такое блаженство, Лора!
– Знаю, – ляпнула я. Она пристально посмотрела на меня. – Ты мне уже говорила, – сказала я и подумала: «А я – нет. Никому, кроме Ника, я не рассказывала, что однажды была беременна».
– Будет здорово, если ты забеременеешь, – развене-здоровомоясладкаядевочка? – протянула она нараспев, коснувшись носика Оливии указательным пальцем. – КузинадляИГРлазвенеЗДОЛОВО?
– Кхосаалтадазагоягоя, – ответила Оливия.
– Как жалко, что Хоуп не хочет, чтобы аист посетил ее! – добавила Фелисити.
– Да, в самом деле, – согласилась я. И решила, что не стоит посвящать ее в проблемы Хоуп.
– Хотя Майк, по-моему, был бы не против. Он не такой замороченный.
– Угу.
– А знаешь, откуда пошла вся эта история с аистом? – спросила она.
– Нет.
– Из норвежской легенды о том, что души детей до рождения обитают в водной среде типа болот или озер. А раз аисты любят бывать там, появилось поверье, что аисты берут души детей и несут их родителям. Разве не прелесть?
Она мечтательно вздохнула:
– Да. Прелесть.
Когда Фелисити взяла Оливию на руки, я подумала о том, где обитала душа моего ребенка – в ручье, горном потоке или в реке. Я представила, как аист берет ее и несет ко мне на своих больших крыльях, но где-то на полдороге поворачивает назад.
– Я никогда не спрашивала тебя об этом, Лора: Ник хотел детей?
К горлу подступила горечь.
– Я не… уверена… Но какой смысл говорить об этом теперь?
– О нем по-прежнему ничего не слышно? – спросила она. Я покачала головой. – Даже после такой огласки?
– Нет. «Дейли пост» попросила читателей сообщить им, если они увидят его, а «Дейли ньюс» откомандировала самых матерых репортеров вести расследование.
– Так, пожалуй, они его и найдут.
– Вряд ли, это человек-невидимка.
– А что ты сделаешь, если найдут?
Я пристально посмотрела на нее:
– Боже… даже не знаю. Страшно подумать.
– Ну, возможно, придется, если они его выследят.
– Не выследят, – не уступала я, – потому что им наверняка дали на все про все пару дней, так что, если бы им и суждено было его отыскать, они бы это уже сделали. Кстати, а Хью не сказал тебе, что мы виделись в галерее Люка?
– Сказал. Он был там с Шанталь.
– Мне показалось, она выглядела так, будто ее… застукали, Флисс. Покраснела от стыда, увидев меня.
– Я понимаю, что она никогда особенно тебе не нравилась, Лора, но не надо все время воспринимать ее в штыки.
– А тебе надо снять розовые очки. Говорю тебе, Флисс, она… юлила. Эта женщина положила глаз на твоего мужа.
– Послушай, я знаю Шанталь – ничего страшного. Они встретились поговорить насчет этого секретного «изобретения» Хью; он, кстати, рассказал мне, что это.
– Да?
– Да. Заявка на патент уже зарегистрирована, так что теперь уже можно говорить.
– И что же это?
– Ну… это такая детская штука. Ты знаешь, я постоянно жалуюсь на то, что под рукой никогда нет муслина.
Я бросила взгляд на ее заляпанную футболку.
– Да.
– И что когда он на мне, то вечно соскальзывает?
– Да.
– Вот это и подсказало Хью идею. Он изобрел нагрудник для отрыжки. Но это не просто кусок ткани типа муслина, он фиксируется. Он сделан из куска ПВХ – обхватывает здесь, спереди и сзади, так что ты защищена со всех сторон, но у него такая форма, что он обхватывает еще и здесь и доходит досюда… – Она совершила серию неуклюжих движений. – Давай я лучше покажу на тебе. – Флисс подошла ближе, коснулась моего левого плеча, прошлась пальцами вдоль него, задев грудь. – Он фиксируется под рукой, здесь… либо на завязках, либо на «липучке», а тут будет крючок или что-нибудь такое, – сказала она, касаясь моей шеи, – чтобы надежно закрепить его за воротник.
– Ты только что коснулась моей груди.
– Ой, извини, – отозвалась она.
– Это не претензия. Просто до меня только сейчас дошло кое-что.
– Что?
– Ну, я превратно истолковала отношения Хью и Шанталь. – Я мысленно вернулась в тот вечер в «Джулиз». – Они, видимо, обсуждали этот нагрудник…
– Ну да, я же говорила, они за тем туда и ходили. Шанталь занималась патентованием, которое включает точное техническое описание, поэтому ей надо было знать, что к чему, понять принцип.
– И Хью всего-навсего ей объяснял?
– Да.
– О! – Я поняла, что была несправедлива в суждениях. Я прокрутила эту сцену в голове еще раз. И еще. Точно – я перемудрила. И почувствовала приступ чувства вины. – Так вот что он делал. Это было самое невинное объяснение! Но меня до сих пор преследует мысль, что они были какими-то подозрительно довольными.
– Они и были довольными, – сказала Флисс. – Но только потому, что верят в свое новое детище. Ты знаешь, я все твердила Хью, чтобы он изобрел что-нибудь полезное, и, наверное, это оно и есть. Теперь больше не придется устраивать охоту за муслином или стирать то, что отрыгнул ребенок. Эти нагрудники будут продаваться по пять штук; одну штуку можно надеть утром, потом по необходимости заменить, а использованный выбросить. По-моему, это отличная идея.
– Да, старина Хью – молодец.
– Точно. Может, он даже заработает денег. Они с Шанталь в таком восторге – она хорошенько вложилась в разработку, хотя может пройти еще много времени, прежде чем изобретение принесет доход, а у нас уже остались последние несколько тысяч. Но слава Богу, – продолжала она, – Оливия будет рекламировать «Кочисофт» – правдамояумница? – так что мы протянем еще месяцок-другой, а еще будет кастинг на телевидении в конце недели, на который я тоже надеюсь, и это будет минимум три тысячи за право транслирования…
Потом Флисс рассказала мне обо всех собеседованиях, на которые она водила Оливию, и о мамашах, которых встречала, и о том, как они были настроены победить, и так далее и так далее, а затем завела долгую песню о том, что Оливия уже выросла из видео «Беби Эйнштейн», доросла до «Фимблз» и точно улавливает смысл увиденного, несмотря на то что эти программы предназначены для детей от двух до четырех лет, поэтому я очень обрадовалась, когда зазвонил мой мобильный. Звонил Даррен Силлито, чтобы узнать, не решилась ли я на интервью.
– Я понимаю ваши колебания, – сказал он. – Но я только хотел сообщить вам, что мой редактор дал «добро» не только на то, чтобы мы внесли пожертвование в Национальную консультативную сеть по поиску пропавших без вести, но и чтобы мы сделали ее объектом нашей рождественской благотворительной программы, если вы согласитесь на интервью.
– Вы серьезно?
– А поскольку у нас около двух миллионов читателей, это принесет нам немалую прибыль – по меньшей мере двести тысяч. Может быть, больше.
Я подумала, как помогла мне благотворительная организация, когда я была на грани отчаяния. Я вспомнила о моем кураторе Триш, которая звонила мне по три раза на дню все эти ужасные первые четыре месяца, когда мы не знали, жив Ник или нет.
– Думаю, двести тысяч им не помешают, – сказал Даррен. Его голос был мягким и глубоким. Почти успокаивающим.
– Что ж… – С моей стороны было бы эгоистично не согласиться, к тому же я хотела безотлагательно приступить к интервью. – Хорошо, – сказала я. – Я дам интервью. Только мне нужно письменное подтверждение, что вы дадите мне контрольный экземпляр.
– Конечно, я все сделаю, – последовал ответ.
На следующее утро я отправилась в офис, чтобы рассказать Тому о своем интервью «Семафору». Он читал газету и курил одну из своих раритетных сигарет.
– Том? – Он поднял голову. – Боже! – Я всплеснула руками. – Что с тобой приключилось? – Он выглядел так, словно врезался в скалу. Его правый глаз был цвета чернослива с сияющей желтой каймой. Сквозь чуть приоткрытое веко едва проглядывала серо-голубая радужка.
– А, это? – Он осторожно постучал пальцем по синяку. – Пообщался накануне с бывшим Джины. – Он затушил сигарету. – Очаровашка.
– Я вижу. Что произошло?
– Он явился посреди ночи, пьяный как свинья. Хотел узнать, там я или нет. Джина не закрыла дверь на цепочку, и он ворвался, а я вежливо попросил его уйти. Ему эта идея не понравилась.
– И он устроил драку?
Том покачал головой:
– Просто набросился на меня, дал в глаз и ретировался, бормоча, что, если встретит меня еще раз, убьет.
– Ты звонил в полицию?
– Нет. Потому что тогда дело дошло бы до суда и вряд ли Джине или Сэму, бедному маленькому мальчику, это как-то помогло бы. Лучше, чтобы такие неприятные встречи не повторялись. Удружил мне этот отморозок: на следующей неделе я еду в Канны, и мне совершенно неохота, чтобы все там думали, что я люблю размахивать кулаками. Так что придется надевать очки.
– Да там все будут в очках, так что тебе не о чем волноваться. А потом, к тому времени синяк сойдет.
– А как там твой бывший? – спросил он. – Я имею в виду Люка. – Я рассказала ему про кимоно. Его здоровый глаз раскрылся до предела; Том ошеломленно покачал головой; – Магда-Рукиножницы.
Я уныло улыбнулась:
– Это было ужасно. Ну а пару дней спустя мы встретились за чаем, и теперь, как я понимаю, станем лучшими подружками и будем жить долго и счастливо.
– Серьезно?
– Наверное, – усмехнулась я. – Не знаю. Так хочет Люк.
– Благородное стремление.
– Но не уверена, что эта цель достижима. Проблема в том, что у Люка друзья цивилизованны до мозга костей: проводят со своими бывшими воскресные ленчи, Рождество и все такое, – в общем, не жизнь, а сказка. И он хочет, чтобы и у нас было так же. У него какая-то мечта о совершенной смешанной семье, но я подозреваю, что Магда захочет применить ко мне какой-нибудь миксер, чтобы вмешать меня в семью. И еще – я хочу, чтоб ты знал, – я собираюсь дать интервью. Я согласилась на разговор с журналистом «Санди семафор», потому что больше не могу выносить этот таблоидный бред.
– Что ж, это хороший ход. Только если журналист кошерный.
– Вроде бы он мне сочувствует. Его зовут Даррен Силлито.
Том покачал головой:
– Никогда о таком не слышал.
– Я тоже, но по телефону у нас возникло взаимопонимание.
– Сначала проверь его через «Четвертый канал».
– Я подумаю, но вряд ли это необходимо – ведь я получу контрольный экземпляр. Он мне обещал выслать по почте.
– Тогда нечего и сомневаться – вперед.
* * *
Интервью состоялось в следующий четверг. Я думала, что Даррен захочет встретиться в клубе или гостинице, но он сказал, что предпочел бы побеседовать со мной у меня дома, чем в какой-нибудь гламурной забегаловке, потому что так я смогу быть более открытой. Меня тронула его забота. Пресс-агент с «Четвертого канала» спросила, не хочу ли я, чтобы она тоже присутствовала, но я сказала, что справлюсь сама.
Приехал фотограф и одним махом отснял две кассеты пленки.
– А мне разве не положено улыбаться? – поинтересовалась я, когда он молча навел на меня объектив.
– Да нет – журналист сказал, что ему нужна солидность. Вот так. Просто приятная серьезность…
В половине пятого домофон снова зажужжал: пришел Даррен. По телефону мне показалось, что ему под сорок, но выглядел он на двадцать пять. Он носил очки и был худощавым – его мальчишеская внешность заметно контрастировала с его уверенным голосом.
– А вы уже давно занимаетесь журналистикой? – спросила я у него, когда готовила ему кофе.
– Примерно полтора года.
– Вам с молоком?
– Со сливками – если есть. И, если можно, печенье.
– Конечно.
– Я сегодня не обедал.
– Может быть, хотите сандвич? Я вам уже приготовила. – Он покачал головой, и я уложила на тарелку шоколадное печенье. – А чем вы занимались прежде? – спросила я, ставя угощение на поднос.
– Трудился в Сити. Потом занимался вложениями, связанными с риском. Но решил, что журналистика интереснее.
– Ну и как – правда интереснее?
– О, еще бы!
Я поинтересовалась, у кого еще он брал интервью, а он сказал, что писал для колонки спорта и это интервью станет его первым большим биографическим очерком для центральных страниц. Вот почему его имя мне не знакомо – к тому же я редко читаю «Семафор».
Мы сидели в гостиной, и он сказал, что сначала хотел бы коротко побеседовать без записи, а диктофон включит тогда, когда мы оба будем к этому готовы. Он удивился, что я живу на самой обычной улочке, учитывая такой ошеломительный успех викторины. Я объяснила, что не могу пока переехать.
– Вы бы хотели поменять Лэдброук-гроув на более фешенебельный район?
– Не знаю, как насчет фешенебельности, но я бы пулей вылетела отсюда, если бы могла. Не потому что мне не нравится район – он изумительно космополитичный, – а потому, что здесь сложилась неприятная для меня атмосфера, по понятным причинам. – Он понимающе кивнул. – К тому же соседи просто сводят меня с ума.
– Почему?
– Все дело в слухах – это ведь маленькая улочка, на которой все всё знают. Они милые люди, но я бы предпочла жить там, где есть возможность сохранять анонимность.
– Здесь нет очевидных следов присутствия вашего мужа? – спросил он, осматриваясь.
– Я убрала все его вещи. Я больше не могла видеть их.
– Хотели изгладить воспоминания?
– Нет, просто пришло время двигаться дальше, а свидетельства того, что он здесь жил, эмоционально угнетали меня.
– Я понимаю. И тогда вы испытали облегчение.
– О да! Скорее даже освобождение, хотя на какое-то время я словно лишилась почвы под ногами. Но я должна была постараться и освободиться от прошлого.
Даррен быстро прошелся со мной по своему списку вопросов и попросил в двух словах описать, что бы я сказала в ответ на каждый. Прежде всего его интересовало, каким образом возникла сама идея викторины; затем – мое мнение о других ведущих: Энн Робинсон например. Я сказала, что не буду отвечать на этот вопрос, потому что не являюсь ее поклонницей и не хочу говорить о ней ничего плохого.
– Согласен с вами, – сказал он. – «Слабое звено» – довольно дерзкое шоу, не правда ли?
– Ну, у них просто вопросы не очень высокого уровня. Но тем не менее оно все равно популярно – значит, ведущая все делает как надо.
– А что вы думаете о Джереми Паксмане?
– Ну, он может быть властным и нетерпимым, но в то же время у него своеобразная манера шутить, весьма привлекательная, по-моему, и, конечно, он очень умен, так что… пожалуй, я могла бы говорить о нем без устали.
– А вот кого я терпеть не могу, – неожиданно разоткровенничался он, – так это Роберта Робинсона из шоу «Умник Британии». Какой-то он угрюмый – вам не кажется?
– Ну… должна признаться, пожалуй.
– Неприкрыто удивляться, когда женщина правильно отвечает на вопрос?
– Точно, – хихикнула я.
– «О, как вам это удалось, миссис Смит?! Это же правильный ответ! Просто фантастика!»
Я закатила глаза, соглашаясь с ним:
– Честно говоря, не могу этого слышать, хоть радио в окно выбрасывай.
Мы проболтали в подобной непринужденной манере еще некоторое время, а потом Даррен спросил, не готова ли я начать. Я кивнула. Он нажал красную кнопку на крошечном кассетном диктофоне и пододвинул его поближе ко мне.
– Так, – сказал он. – Начнем. Поехали…
Я еще никогда не давала интервью, но пресс-агент «Четвертого канала» посоветовала мне отвечать коротко. «Когда чувствуешь, что уже высказалась, закрой рот на замок, – напутствовала она меня. – Не старайся быть услужливой, заполняя паузы: молчание – золото». Совет дельный, но в то же время я понимала, что Даррену нужен добротный живой материал, чтобы написать интересную статью. Я решила сохранять баланс между дружеской открытостью и благоразумным молчанием. Он спрашивал меня о Кембридже и о начале моей карьеры на Би-би-си, о нашем знакомстве с Томом; затем поговорили о викторине и о том, как я стала ее ведущей. Мы говорили о Люке, и я воспользовалась возможностью пролить свет на обстоятельства его личной жизни и наши взаимоотношения. Затем он перешел к Нику. Я рассказала о его работе в «Суданиз» и о нашем браке. Он спросил меня, почему в доме так мало его вещей.
– Я решила убрать их, – снова объяснила я. – Я ждала три года и поняла, что пришло время двигаться вперед. Я снова хочу жить.
– И вас нельзя винить, – сказал он. – Три года – долгий срок. Теперь не могли бы вы рассказать о том дне, когда Ник пропал? Как разворачивались события?
Даррен сидел и кивал с понимающим видом, а я в подробностях излагала, как целый месяц искала Ника, о двух молчаливых звонках (видимо, моем последнем контакте с ним). Раз или два я устраивала передышку, чтобы собратья с мыслями, но была горда, что ни разу не сорвалась. Мне не хотелось, чтобы меня выставляли жертвой обстоятельств.
– А что во всем этом было самым трудным, Лора? Конечно, помимо отсутствия Ника?
– Пустые домыслы – их было немало, особенно поначалу – и наши совместные даты. Когда я поняла, что Ника нет уже тысячу дней, например – это тоже было очень тяжело; его день рождения или мой; наша годовщина. Десятая, кстати, будет в начале мая, и я заранее готовлюсь, чтобы не сорваться. Конечно, трудно на Рождество и в Новый год, ведь именно тогда это и произошло.
– Когда Национальная консультативная сеть по поиску пропавших без вести сообщила вам, что Ник жив, но не хочет видеться с вами, что вы испытали?
– Ну… я была сломлена. Раздавлена.
– И еще удивились?
Я пристально посмотрела на него:
– Да, конечно. Конечно, я удивилась. Очень удивилась.
Затем Даррен стал спрашивать об освещении этой информации в таблоидах. Я рассказала, каково мне было, когда приходилось читать о себе всю эту ложь.
– Ложь и недомолвки, – добавил он. – Недомолвки, подталкивающие к мысли, что вы… не знаю… каким-то образом ответственны за исчезновение вашего мужа.
Я секунду молчала.
– Верно.
– Что вы каким-то образом спровоцировали его.
– Да. Кое-где делались и такие тонкие намеки.
– Но какие предпосылки к этому видели окружающие?
– Ну, не знаю… Нечто вроде того, что я… – я посмотрела в окно, – плохо обращалась с ним, наверное… или третировала… или что выжила его. Такие вещи предполагали некоторые.
– Есть ли здесь хоть доля правды? – Я почувствовала, что у меня пылает лицо. – Простите, что спрашиваю, – скороговоркой добавил он. – Я лишь хочу, чтобы вы опровергли слухи.
Я пристально посмотрела на него.
– Здесь нет ни грамма правды, – твердо сказала я. – Совсем.
– В таком случае вам не в чем винить себя, – тихо сказал он.
– Вообще-то… я чувствую себя виноватой, но только потому, что любой в моей ситуации невольно стал бы винить себя. Это естественно, потому что твоя вторая половина пропала, а ты не знаешь куда.
– Или почему.
Я помолчала.
– Или почему. И ты чувствуешь… – я вздохнула, – что… каким-то образом тоже приложил к этому руку. Так что да, конечно, я чувствую вину.
– Даже при том, что не виноваты?
Стыд и тоска переполняли меня.
– Да.
– И вы сидели и гадали, что же не так сказали, или сделали, или, наоборот, не сделали?
Я заерзала на стуле и вздохнула:
– Да. По буквам разбирала все беседы снова и снова – как одержимая.
– Значит, в случившемся есть ваша вина…
Мои глаза приклеились к плинтусу.
– Моей вины нет.
– Но если бы была, что бы вы чувствовали?
– Что бы я чувствовала? – Я пристально посмотрела на него: – Ну а как бы чувствовал себя любой на моем месте? Ужасно, конечно. Абсолютно раздавленно. Но, как я сказала, вины моей нет. – Я закрыла рот на замок.
– Как странно, – спустя мгновение продолжил Даррен, – что вы ведете популярную викторину, а в вашей жизни между тем существует огромный вопрос, не имеющий ответа!
– Да, такая ирония судьбы не миновала меня.
– А вся эта медийная заваруха не озадачила вас?
– Еще как. Я знала, что ко мне появится интерес, после того как газетчики разнюхают эту историю, но и представить себе не могла, что он достигнет такого размаха.
– Вы чувствуете интерес, возникший со стороны публики?
– Думаю, да. Если бы подобное происходило с кем-то другим, мне бы было интересно. Если бы я прочитала, что, скажем, мужа Кэрол Вордеман не могут найти уже три года, то каждый раз, как видела бы ее по телевизору или читала статью, я бы, наверное, думала, где он сейчас, как живет, и как она его искала, и увидит ли она его опять.
– И почему он исчез. – Он посмотрел на меня. – Об этом вы не задумались бы?
– Ну… не знаю…
– Но ведь вам наверняка было бы интересно, что вызвало его уход, что там была за история?..
– Ну может быть…
– Вам бы захотелось узнать, что же между ними произошло.
– Послушайте, это все очень сложно. Люди, которые ни с того ни с сего исчезают, могут иметь для этого сотню причин. Разве нет?
– Но они, должно быть, несчастны и разочарованы в жизни. Ник был несчастен и разочарован?
– Я… я не знаю. Наверное… да… может быть…
– Иначе он бы не сделал того, что сделал. А почему, по вашему мнению, он был несчастен и разочарован?
Я уставилась на Даррена:
– Я не… знаю. Незадолго до этого умер его отец. Наверное, отчасти это повлияло на него.
– Но, может, произошло еще что-нибудь?
«Рот на замок!»
– Нет. Ничего. Больше ничего. Может быть, поговорим о чем-нибудь другом? – Наступила короткая пауза, потом Даррен задал мне еще несколько вопросов о викторине, и я рассказала ему о втором сезоне шоу, который должен начаться в сентябре, и о программах, которые мы можем позволить себе благодаря успеху «Что бы вы думали?!».
– Значит, у компании дела идут хорошо?
– Да. Формат был продан в восемь стран – в том числе в США, – так что мы можем расшириться. Мы нанимаем дополнительных сотрудников, делаем перепланировку здания. «Трайдент» процветает.
Даррен подался вперед и выключил диктофон.
– Думаю, мы закончили, Лора. Большое спасибо. Я уверен, что материала мне хватит, и не хочу вас больше задерживать.
– Спасибо. Вы пришлете мне выдержки?
– Да – либо по факсу, либо прочитаю по телефону.
– И когда это выйдет, как вы думаете?
Он начал рыться в своем портфеле.
– Не раньше чем через пару недель, потому что мы хотели приурочить статью к первому мая, чтобы совместить ее с началом нашей благотворительной программы помощи Национальной консультативной сети по поиску пропавших без вести.
– О, это было бы чудесно! – сказала я. – Это будет очень большая подмога. Я обязательно сообщу благотворительной организации о вашем намерении.
Я пошла его провожать, и только взялась за засов, как с той стороны распахнулась входная дверь и на пороге появилась Синтия с двумя пакетами из магазина.
– Привет, Лора! – устало сказала она. В слабом солнечном свете она выглядела изможденной и какой-то субтильной. Но, увидев Даррена, вдруг побагровела.
– Синтия, это Даррен Силлито.
Она отстранилась, а затем натянуто улыбнулась, не скрывая своей враждебности. На его лице я увидела изумление.
– Вы знакомы? – шепотом спросила я у него, когда она отправилась наверх.
– Нет. Впервые вижу. – Как странно! – С другой стороны, иногда она бывает странной.
– Что ж, спасибо, что пришли, Даррен. Надеюсь, облечь все это в письменную форму будет не слишком сложно?
– Думаю, нет.
Как только он ушел, я услышала, как открылась дверь Синтии.
– Он ушел? – спросила она театрально приглушенным шепотом.
– Да. – Я обернулась. – А что? В чем проблема?
– Я скажу вам, в чем проблема, – сказала она, спускаясь вниз. – Проблема в том, что он писсуар!
– Простите?
– Этот молодой человек – писсуар! – с яростью повторила она.
– Ну, это вы хватили, Синтия. Мне он показался вполне нормальным.
– Но он не такой. Как и любой другой из этих писсуаров. – Она, видимо, имела в виду журналистов вообще, которые у нее как бельмо на глазу. Но… как Синтия узнала, что он журналист, учитывая, что я ей об этом не говорила? Может быть, все-таки что-то в этом ясновидении есть.
– Они все бесхребетные типы, – добавила она. – Все – сплошные силлито[58]58
Скудоумный, дурачок.
[Закрыть]!
– Но парень не виноват, что у него такое имя, Синт.
– Не такое. Он лжет. Его настоящее имя – Даррен Писсуар. – Я с недоумением уставилась на нее. – Писсуар-Фаркхар, – презрительно произнесла она.
О…
– И очень жаль, что вы не велели ему убираться ко всем чертям, хотя у вас был шанс. Он ведь только что взял у вас интервью?
– Да.
– О Боже! – Она покачала головой. – О Боже!
– Что значит ваше «О Боже!»? Он показался мне нормальным, даже милым.
– Ну еще бы, – сказала она. – Только он не такой, он маленький…
– Синтия, – встревоженно оборвала ее я. – Вы можете объяснить мне, о чем вы? Вы заставили меня волноваться.
– Хорошо. Так и быть. Пойдемте со мной.
Мы поднялись наверх в ее квартиру. Впервые она пригласила меня к себе. Квартира была обставлена со вкусом и притом хорошей мебелью, но, как и Синтия, она повидала и лучшие дни. Китайская парча на шезлонге была сильно потрепана, как и шелковый абажур на торшере. На бархатных диванных подушках виднелись проплешины, а бахрома на большом персидском ковре местами отсутствовала. На серванте из красного дерева стояло примерно восемь рамок, в каждой из которых красовалась какая-нибудь черно-белая фотография Синтии в ее молодые годы. Пока она заваривала чай, я принялась их разглядывать. Она и теперь еще сохранила свой лоск, а в молодости была просто очаровашкой. Этакой английской Клаудией Кардинале.
– Даррен Силлито, ты подумай, – пробормотала она, неся поднос с чаем. – Его настоящее имя Даррен Фаркхар. Силлито – девичья фамилия его матери.
У меня свело желудок.
– Откуда вам это известно?
– Я знаю его отца. Мы довольно долго… общались. – Неожиданно появилась Ханс и стала выписывать восьмерки у ног хозяйки.
– А кто его отец?
– Сэр Джон Фаркхар.
– Главный редактор «Санди семафор»?
– Он, – язвительно ответила она; Ханс свернулась калачиком у нее на коленях.
– Но почему Даррен не узнал вас, если вы так хорошо знакомы с его отцом?
– Потому что мы с Дарреном никогда не встречались. Но я видела его фотографии. Мои отношения с его отцом были… неофициальными. Я была его…
Ого…
– Другом?.. – предположила я.
– Любовницей. Предпочитаю называть вещи своими именами. Я была его любовницей, Лора, двадцать пять лет.
– Это срок, – вздохнула я.
– Мне ли не знать? – сказала она устало. Она передала мне китайскую чашку, расписанную, словно ситец. – Но жаловаться мне было не на что. У меня имелось щедрое месячное содержание и счет в «Хэрродс». Я посещала «Марракеш» и «Сантбартс». Сидела в партере в «Опера хаус». Обедала в «Ритце»; носила платья от-кутюр… – Так вот откуда склонность к элегантной одежде. – Конечно, я страстно хотела стать женой Джона, – продолжала она. – Но я говорила себе, что я и есть настоящая жена. Его подруга сердца. – У нее дрогнул голос. – Он так меня называл. Говорил, что не может без меня. – Она погладила Ханс, чтобы успокоиться.
– А как вы познакомились?
– На королевской премьере «Шпиона, который меня любил» в семьдесят седьмом. Мне было тридцать шесть, Джон на десять лет старше, привлекательный влиятельный человек; он двадцать лет работал журналистом, но благодаря умелому лавированию ему удалось пробиться в совет директоров нескольких крупных медийных компаний, в том числе и той, что спонсировала фильм. Я безоглядно влюбилась в него, несмотря на то – и я вовсе не считаю, что это меня красит, – что он был женат. Он уверял, что у него брак без любви, что его жена игнорировала его и всю себя посвятила детям. Даррен, самый младший, был еще младенцем. Но наверное, Джона это плохо характеризует, не так ли? – горько вздохнув, добавила она.
Я подумала о Томе.
– Наверное, да.
– Шло время, а Джон по-прежнему оставался со своей женой. Стоило мне показать свое недовольство, как он тут же заявлял, что она больна и развод просто убьет несчастную; иногда говорил, что хочет подождать, пока подрастут дети. В общем, банальные отговорки. – Она принялась искать платок в манжете рукава.
– Понятно. Значит, он так никогда ее и не оставил?
Синтия отвернулась под натиском эмоций.
– Да нет, – с горечью сказала она. – Оставил. Это-то и было самое ужасное. Бросил в конце концов. – Ее губы снова искривились. – Только ради другой!
Ого… вот так история! Ханс начала громко урчать – видимо, чтобы успокоить хозяйку. Подлинная межвидовая коммуникация.
