Текст книги "Свитки Серафима (СИ)"

Автор книги: Иванна Осипова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

30

Настоятель сурово замолчал, пресекая прочие вопросы. Они вернулись к обыденности, на которую Серафим взирал с отстранённым изумлением. Лишь на монастырском дворе послушник ощутил усталость и голод. Илия дал позволение отдохнуть один день.

Затем Серафим простился с Троицким монастырём, отправился в нелёгкий путь. Стержень в нём обрёл постоянную силу. Весь мир будто бы проходил через него, оставляя частичку себя, как малые семена, прорастающие знанием. Чудилось, что многое стало доступно.

На первое время он взял с собой круг хлеба да одежду, что имел на себе. Шёл, куда вело сердце, а по сути, кружил неподалёку от монастыря. Несколько дней Серафим искал место, уготованное ему для служения. На каждый уголок, что казался избранным, не откликалось силой.

На третий день Серафим вышел к берёзовой роще, утреннее солнышко начинало пригревать листву, мерный стук дятла гулко разносился по лесу. Приглянулось монаху это место. Серафим присел на траву, размышлял, спрашивая себя о верном выборе. Глубоко он задумался, ничего не замечал. Кто-то легко коснулся плеча.

– Дядя, ты странник?

Мальчонка лет десяти, русоголовый и светлоокий, стоял перед ним, доверчиво смотрел в глаза.

– Я-то? – Неожиданно Серафим задумался. – Пожалуй, что и странник.

– А мы с батей тут дерево смотрим. Он плотник.

В словах ребёнка было столько детской безгрешной гордости за отца, что монах заулыбался. Почуяло сердце, что не просто так повстречал он плотника в диком лесу.

– Мне здесь скит строить, – словно сам себе сказал Серафим, оглядывая макушки деревьев.

Вышел к берёзам и бородатый плотник, отец мальчика, поклонился молодому послушнику, приняв за монаха.

– Здравствуй, божий человек.

– Добрый день тебе, плотник. Сын твой, чистая душа, поведал о деле, что привело сюда. У меня же тут служение. Не монах я, но по велению господа должен построить скит.

– Бог тебе в помощь. – Ещё ниже поклонился плотник. – Если позволишь, помогу тебе.

Улыбнулся Серафим, так как было сказано ему в сердце, что коль будет такова речь плотника, то это тот человек, который ему нужен.

На том они и решили. Назавтра должен был прийти плотник, что звался в поселении Кузьма, и начать работу вместе с Серафимом. Ибо это было и его служение тоже. А пока остался молодой послушник один в лесу, развёл небольшой костерок, чтобы согреться в ночной прохладе, когда придёт время.

Серафим помолился, не знал, что ждёт его, как сложится дело и какие силы придётся преодолеть, чтобы исполнить волю странника. Он знал только служение, но путями не ведал.

Серафим подумал о страннике. Тот, верно знал пути, но молчал о них. Прислушавшись к себе, послушник отыскал стальной стержень, переполненный силой. Всё хранила душа, подсказывала, что скит будет построен. Что дальше, ведать было рано.

Серафим успокоился, доверился течению времени. До вечера выстроил себе убежище между деревьями, покрыл ветками, зная, что долго предстоит спать под открытым небом. И с помощниками долгой будет дорога в невидимую пока обитель.

Сидя под переплетением ветвей, глядя на огонь, Серафим ушёл в грёзы, задремал и увидел бывшую невесту Василинку. Без горечи в сердце простил сам и испросил прощения.

Ничуть он не сожалел, что оставил богатую лавку и дочь купца. Было то для него таким же искушением, как и морок возле камня. Не купился, не дал слабины, позабыв зов и огонь зарождающихся слов.

Он знал, никогда не поняла бы Василинка пути, накрепко привязала к земному, отчего внутренняя крепость Серафима разрушалась. Сам он рушился, становился не тем, каким сотворил его господь. Другим он был, другим. Иным было и его служение.

Серафим проснулся и вздохнул. На миг он представил, как сгорала в слезах от позора Василинка. Вечная невеста при сбежавшем женихе. Как старился горем и обидой купец.

Но даже ради их счастья не смог бы Серафим поступиться тем, для чего был рождён. Иначе гибель грозила бы чему-то большему, чем его душа. Работая в лавке, живя в доме купца, он понял, как затягивает, словно в болото, такое существование, как затмевается разум, теряется нечто важное, глубокое в жизни. И Серафим знал, что не может потерять это. Нельзя. Не должен.

Глаза странника неотрывно смотрели в душу. Серафим видел, как легко поддаться миру. Просто было остаться в доме купца, стать мужем Василинки и владельцем лавки. Но значило это потерять самого себя и предать день на краю леса, когда впервые странник говорил с ним. Жалко было ему невесту, только знал Серафим, жалость плохой советчик. Милосерднее, любя, отказаться, отпустить. Останься он, только хуже сделалось бы всем. Погубил бы он тоской по несбывшемуся и себя и Василинку.

До самого утра тревожно засыпал и просыпался молодой послушник. Подкрадывался страх неизведанного, но и, как никогда, Серафим ощущал силу стержня внутри себя, как никогда ожидал нового дня. Для этого можно было оставить всё, что уже было им оставлено. Его путь проходил через душу, оставляя радость и уверенность. Во всём Серафим положился на господа, веря, что тот не оставит его без помощи.

Поднявшись рано утром, радостно послушник оглядел золочёные низким утренним солнцем стволы берёз, поляну. Чутким ухом уловил возню и щебет птиц, где-то в кронах деревьев. Хорошее было место, хорошее.

– Добрый человек, мамка велела передать. – Звонкий мальчишеский голос распугал птиц в роще.

Обернулся он и увидел Дана, сына плотника, с полотняным узелком. Благословил Серафим еду, принесённую мальчиком, поблагодарил за заботу. У него оставался монастырский хлеб, но отказываться от дара, принесённого с открытым сердцем, не стал.

Чуть приглушил голод и решил приниматься за дело. С детским любопытством Дан наблюдал за послушником. Нечасто бывали в их поселении и в округе путники, а тем более божьи люди.

Обошёл Серафим место предполагаемого строительства, часто останавливался, думал. Что-то не понималось им, словно недоставало важного для воплощения замысла.

Вслушивался он в биение сердца, в тонкие потоки, идущие через душу, скреплённые стальным стержнем. Наматывалось веретено. И шептал голос странника о новой душе, которая встретится на пути Серафима. Кто знает, когда и как это произойдёт? Чувствовал, что новый человек поможет ему до конца свершить путь.

Наконец, нечто остановило его, коснулось благодатью души. Так хорошо сделалось, так светло. Огляделся Серафим и заметил островок зелени с мелкими цветками, что в народе сравнивают с глазами любимой, яркие и нежно-синие. Словно сам странник в ожидании смотрел на Серафима.

– Верное место, – радуясь, прошептал послушник.

Он осмотрел крупные камни, которые окаймляли место по четырём сторонам, но решил, что сохранит цветы. Негоже было губить красоту. Шагами измерил примерное расположение скита, оставил вешки.

Шумно, гуртом показались в лесу плотник и с ним жители деревни. Лучшие мастера, что славили поселение, подчинившись зову сердца, вышли, чтобы помочь Серафиму выстроить скит в этом уединённом месте. Серафим изумился чуду и поблагодарил каждого.

– Есть ли у вас ещё мастера? – поглядев на деловито работающих людей, спросил послушник у плотника.

– Все пришли помочь божьему человеку. У нас боле нет, а в городище неподалёку имеются. Да, не захотели они идти. Отказал староста и мастеровые. Прости, послушник, но нехорошими словами они тебя называли. Не пожелали бродяге в служении подсобить.

– Их право, – спокойно ответил Серафим и принялся за работу вместе со всеми.

Остаток лета и сухую, тёплую осень, они складывали камни в основании будущей постройки и сооружали стены. С наступлением ночи, когда последний мужчина из деревни покидал лес, молодой послушник продолжал работать.

– До зимы успеть, – говорил он людям. – Там служение будет.

Не только в холодах и непогоде была причина. Знал Серафим сердцем, что с наступлением снежных дней нужна станет обитель. Поэтому так торопился. Забывался сном на несколько часов, а с рассветом поднимался, чтобы исполнить обет, удивляя мастеров силами.

Крепость стали ощущал Серафим внутри. Огненное веретено не позволяло сдаться, вело по пути, словно через послушника текли невидимые потоки, норовя сорваться с кончиков пальцев. Мысли становились яснее, глаза или, вернее, душа видела зорче и глубже. Серафиму чудилось, захоти изменить мир, как подчинится реальность воле. С опасением думал о гордыне, боялся оступиться, взять больше дозволенного. Оттого стремился всю силу направить на работу.

– Не пожалеешь, – шептал он, глядя в ночное небо, устав от трудов. – Всё исполню.

Ближе к зиме новое испытание настигло Серафима. Стал он видеть пути людские, как потоки связывающие судьбы и жизни, как дороги и перепутья живущих. Узнавал он, к чему строит жизнь свою человек, скрывает ли дар или несёт его миру. Все былые слова странника проросли в сердце пониманием. Чувствовал молодой отшельник, когда уходил человек от верной дороги. Болью отзывался в нём кривой путь, а истинный поднимал над землёй. Переживал Серафим внутри себя, страдал за оступившихся, ликовал за идущих.

– Об этом ты мне говорил. – Испытывая муку, Серафим обычно молился возле холмика, где кустились яркие цветы, пусть и отцвели они к осени. – Ты же и сам таков, странник.

В иные дни он ни просвета, ни покоя не знал. Особенно тяжело было, если появлялись рядом люди из городища, где мастера отказались помогать в строительстве скита. Торговцы, едущие с товаром короткой дорогой, с подозрением смотрели на бродягу в опрятной, но залатанной одежде, что собирал хворост в лесу. И городскому голове не нравилось, что поселился вблизи не то монах, не то отшельник, а не то и разбойник. Так сказал Серафиму плотник.

31

Неловко было Алексею хозяйничать в доме без бабы Вари. Он молча поставил эмалированный чайник в мелкий цветочек на плиту. На миг задумался, вспоминая, где видел баночку кофе. Открыл холодильник и со стыдом подумал, что так и не помог Варваре с продуктами. Безумный поток событий затянул точно в воронку. Гости молча сидели за столом.

Ярослав расстегнул браслет на руке. Непонятная для историка техника лежала перед военным. Он изредка нажимал на экран, хмурился, закусывал нижнюю губу, вчитываясь в мелкие значки. Попутчик стащил кусок сахара и медленно, с видимым наслаждением, гонял его во рту.

– М-м-м. – Он нарушил тишину. – Пошёл сахарок. Дрянь, конечно, но выбора нет.

– Сильно потратился? – Яр не отрывался от прибора, но вопрос задал с неожиданным сочувствием.

– Жить буду, – Сашка рассмеялся.

– Комплект не взял? – Ярослав всё-таки поднял взгляд на приятеля.

– Ненавижу химию, – тот скривился, не потеряв радостной улыбки.

Этого человека трудно было чем-то пронять, понял Алексей, расставляя кружки. Миска с новой партией пирожков нашлась возле плиты под полотенцем. Лицо Яра сделалось строже.

– Как звеньевой, порицаю. В следующий раз попробуй только не взять персональную аптечку. Рапорт напишу.

– Суровый ты, Ярик.

– На том и стоим.

Историк излишне громко хлопнул дверцей шкафчика. У Алексея было состояние человека, готового лезть на стену с безумным хохотом. Ему казалось, что он спит, и сон был абсурден и запутан. Эти двое, нахально вломившиеся на Варварину кухню, как будто издевались, продолжая непонятные разговоры.

– Я слушаю.

Сохраняя внешнее спокойствие, подавив возмущение, Алексей отхлебнул крепкого кофе. Язык обожгло кипятком. Кружка резко коснулась стола.

– С чего бы начать. – Сашка зарылся пальцами в шевелюру, потрепал себя за волосы. – Яр?

Военный сделал пару глотков кофе, покосился на пирожки, но есть не стал. Вспомнив о перстне, Алексей вцепился взглядом в руку Яра, который снова отвлёкся на браслет. Удивительным образом он сложил его, поставив под уклоном на столе. Так работать с экраном было удобнее.

Выпуклая готическая «Т» на перстне направила мысли историка в другое русло.

– Вы со Смуровым заодно? – Во рту сделалось кисло и мерзко.

Алексей, уставший от недомолвок, смотрел на гостей прямо. Чего бы ни стоило, но эту стену он проломить прямо сейчас. Наверняка Борисыч обозвал бы его дураком, неторопливо расправил усы и покачал головой, сетуя на рисковость. Плохо Алексей знал бывшего мента, но увидел образ ярко и детально. Он был примером того, что и молчание приводит к смерти. Услышал историк и голос бабы Вари.

«Какой же неосторожный ты, Алёшка!», – сокрушалась старушка.

Яр заинтересовано, изучающе молчал. Лишь по чуть приподнятым бровям стало заметно, как гость удивлён. Зато Сашка повёл себя ожидаемо.

– Смуров? Тот, что в земле копался⁈ – Он оживился, аж на табуретке подпрыгнул. – Или который на портрете в музее?

– Казимир Смуров-Залеский, – чётко произнёс Алексей. – Смотритель музея…

Тут же он сам себя поймал на логической ошибке. Зачем бы приятелям тайно проникать в библиотеку и разглядывать экспозицию, если они связаны с Казимиром? И эта странная фраза про портрет.

Проведя ладонью по лбу, Алексей сгорбился над чашкой кофе.

– Что-то я совсем запутался, ребята.

– Сейчас мы тебя распутаем, – радостно пообещал Сашка.

– Видел такое же кольцо у кого-то? – внезапно прервав молчание, Яр продемонстрировал тыльную сторону ладони.

Сомнений не было. У Казимира историк видел точно такое же кольцо. Что же, скрывать он не станет.

– У Смурова. В развалинах его племянник был, Витька. Смотритель музея, хозяин кота, о котором я говорил. Надеюсь, не Хонсу расправился с крысой.

– Смотритель Казимир с перстнем и котом по кличке Хонсу, – повторил Ярослав, словно для него это что-то значило.

– Отменное чувство юмора, – стащив второй кусок сахара, Сашка раскачивался на табуретке, рискуя полететь на пол.

Молниеносно разложив браслет, Яр закрепил прибор на руке, поднёс ближе к лицу.

– Запрос по делу номер тридцать четыре дробь пятьдесят восемь. Смуров, – произнёс чётко, без запинки, проверил символы на экране, после решил уточнить. – Допуск к системе. Смуров.

После беглого прочтения, Яр включил в запрос название городка. Алексей начал сомневаться, что сегодня добьётся ответов. Когда они входили в квартиру, историк был полностью уверен – новых знакомых он дожмёт и заставит раскрыться. Только и края тайнам не было. Одно наползало на другое, да варварство Воробышева продолжало терзать сердце. Алексей чувствовал, как ворочается в груди невидимое, что пробудилось от взгляда человека на фреске.

Браслет издал чуть слышный писк, а Ярослав немедленно прижал пальцы к уху. Сосредоточенный и будто не очень довольный, полученными сведениями. Несколько раз кивнул:

– Слушаю! И как? Понял.

– Привет аналитикам, – неунывающий Сашка прекратил терзать табурет и выпрямился за столом примерным школьником.

В ответ Яр показал ему кулак, вслушиваясь в речь собеседника. Для Алексея подобные технические новшества оставались несколько фантастическими, поэтому на время он забыл обо всех вопросах, наблюдал за военным. Мобильными телефонами многие уже пользовались, но приятели оказались оснащены чем-то совершенно иным, ранее невиданным.

«Серьёзная контора. Контора… Спецслужбы? Отдел по розыску исторических ценностей? По борьбе с незаконным вывозом за границу? Или как он там называется…» – у Алексея закончились версии.

Тем временем Яр завершил общение с невидимыми «аналитиками», медленно пригубил остывший кофе.

– Алексей, ты в инопланетян веришь? – спросил он отстранённо и бесстрастно, как будто интересовался насчёт погоды на завтра.

Опешив от неожиданного перехода на другую тему, Алексей замер. Волна злости поднялась к груди, пальцы сами собой сжались в кулак.

– Нет.

Историк ввернул столько сарказма в короткое слово, что Сашка фыркнул и помотал головой.

– Он думает, что мы издеваемся, Ярик. Сильное возмущение, гнев, растерянность, недоверие, – попутчик «читал» Алексея без особых проблем. – Давай от обратного? Пора заняться нашим делом, и слова найдутся.

Подумав, Яр кивнул и быстро согласился.

– Пусть так.

Поднявшись, он принялся убирать со стола лишние предметы. Ярослав продолжал говорить:

– Ты умный человек, Алексей, который, случайно или нет, оказался в паутине обстоятельств. Меньше всего я хотел посмеяться. Не имею такой привычки. Каждое слово, которое сейчас будет сказано, имеет смысл. – Военный легко двигался по чужой кухне. – Как историк, ты поймёшь. Мы отчасти коллеги. И как ты догадываешься, я и этот весёлый психолог – на работе. Дело наше необычное. Поверить будет трудно. У тебя есть нужная нам вещь, и ты сам необходим, – он замолчал, пробурчал чуть слышно. – Знать бы зачем!

Сделав круг по небольшой кухне, Яр приземлился обратно на табурет. Стол был полностью пуст. Браслет нашёл законное место на руке гостя.

– Где чемодан?

И как-то разом Алексей вспомнил обыски в квартире деда, доведшие того до болезни, вокзал с радостным попутчиком, как тот помог донести тяжёлый груз, участие Сашки в размещении историка на постой и разговоры с «фирмачом».

– Ясно, – Алексей неприязненно покосился на неслучайного попутчика. – Не Смуров, так фирма. Вы вместе с Оксаной работаете.

Дед, напуганный беспорядком в квартире, отправил неизвестную ценность родственнице. Что это было? Сакральный дар?

В старых дневниках доктора Лукашова писалось о предке Луке Богомазе. Икона принадлежала его авторству, если верить городским легендам. Семейная реликвия сохранилась до наших дней. Всё складывалось.

Мысль, что и Ксана замешана в этом, оказалась самой мерзкой. Конечно, он сразу всё знал, но не придавал особого значения или не желал думать. Теперь же, получалось, что его с самого начала сопровождали с посылкой для бабы Вари, опутывали враньём.

Оксана… Она не случайно вернулась из прошлого? Как узнать правду? Оставалось немало пробелов в логической цепочке, но в целом она выглядела правдоподобно. Непонятно, как туда вписывалось семейство Смуровых и смерть Борисыча. Да, и странная дверь в библиотеку с дневниковыми записями предка.

– В паутине обстоятельств, – Алексей усмехнулся. – Вы же эти обстоятельства и состряпали.

Яр странно сузил глаза, будто предположение историка разозлило и оскорбило его. Лицо затвердело, а голос зазвучал жёстко.

– У нас своё задание. Мы не враги. Переубеждать тебя нет времени. Без необходимости и приказа я бы никогда не говорил с чужим о деле. Мы расскажем возможное. Нам ещё работать вместе.

– Не дави, – тихонько откликнулся Сашка. – Негромкие люди бывают удивительно упорны. Перед нами очень упорный человек.

Ярослав резко повернулся к нему, слова готовы были слететь с языка, но он сдержался.

– Ты же сам хотел узнать, что внутри, – мягкий голос Сашки, обволакивая, ласково коснулся сознания.

Алексей дёрнулся, вспомнив, как игриво попутчик склонялся к администраторше Маринке, как плавно тёк поток слов. Гипноз, не иначе! В груди вспыхнуло пожаром, а следом, словно треснуло, пошло кривыми молниями разломов.

– Я не разрешал применять это к себе. Вы сказали, что трудно принять правду. Что же! Готов выслушать. А чемодан… ключ утерян, портить вещь я не хочу.

– Не проблема, – Яр выложил на стол цилиндрик, который помог им вскрывать двери в библиотеке.

Очень быстро ценный груз был водружён посреди стола. Сашка прикрыл глаза и прошёлся пальцами по замкам.

– СИ-562.

Ярослав уже крутил свою универсальную отмычку в пальцах. Как понял историк, необычный механизм настраивался на тип замка, который определял «психолог», как обозвал приятеля военный.

И действительно, замок быстро сдался, щёлкнул, отстреливая железки запоров. От заветной цели отделяла только крышка чемодана. У Алексея невольно вспотели ладони. Он заметил, что и гости затаили дыхание. Яр медленно поднял потёртую крышку. Три пары глаз уставились на содержимое.

32

Серафим много работал. Дни, плохо отличимые один от другого, летели. Отшельник не искал радости. Он готовился к главному служению. Мастера из поселения постепенно уходили и не возвращались, считая дело оконченным или заботясь о своём достатке. У каждого были другие обязательства и семьи. Серафим благодарил их и без обид прощался.

Осенью возле скита появились вооружённые люди и средних лет, хорошо одетый мужчина. В аккуратной бороде серебрились тонкие волоски, взгляд был с прищуром.

Неприятно прошлось болью по сердцу Серафима. Что-то нехорошее принёс с собой гость, чья душа была закрыта и холодна. Присмотревшись, послушник разглядел, что немного ошибся. Внутри мужчины горел огонь, но злой и жадный. Он никого не мог согреть, лишь уничтожить. Все дары растерял важный гость.

Недобро смотрел мужчина, а дружина внимательно следила за Серафимом, положив ладони на оружие.

– Ты, что ли, отшельник? – пролаял гость.

– На всё воля господа, – спокойно ответил Серафим.

– Не поможет тебе Бог, коль разбойничье задумал. Я уж не спущу.

Огонь в мужчине вспыхнул, пытаясь зацепить юношу. Улыбнулся Серафим.

– Кто ты, добрый человек? Чем смиренный послушник обидел тебя?

Исказилось покрасневшее лицо гостя, воздух застрял в горле.

– Тот, кто следит за порядком и не допускает в городище бродяг. Почто мастеровой люд от дел отрываешь⁈

– Добрые люди по собственной воле мне помогли. – Не знал Серафим, чего и ждать от неприятного гостя.

– Я не позволял им этого.

– Разве ты господь? – просто, но настойчиво переспросил юноша. – Неужели они твои рабы?

– Я городской голова. Я даю добро на любое дело в городище и на землях подле него. Кто дал тебе право хозяйничать в лесу?

– Господь, – мягко ответил Серафим, преодолевая боль от искривлённого пути гостя, текущего через сердце.

Чувствовал он, что не к добру появился голова, но и сам неумолимо движется к беде.

– Не обманешь меня святостью, бродяга, – у мужчины затряслась борода, брови сошлись в гневе над яростными глазами. – Помни, что слежу за тобой. Не позволю смущать людей, да обманывать. Одна жалоба, и в холодную у меня угодишь.

– Как господь решит, – безразлично пожал плечами послушник.

Немного побранился ещё гость, бросая угрозы, и ушёл. Остался Серафим один в своих раздумьях. Не очередное ли испытание уготовано?

Осмотрел он, что было построено. Приближалась зима, но и теперь он уверился в готовности к главному служению. На каменном основании стоял его дом, под ним значительную часть занимала внутренняя келья – молельня, освещаемая живым огнём. Стены её были белёными, но пустые ниши словно ожидали красочной росписи. Верх сложили из тёсанных брёвен.

– И это случится, – произнёс Серафим, ощущая душой светлый покой.

Удивительная история произошла с подземельем, когда только задумался Серафим о строении. Он выбрал положение дома, а при расчистке места под основу, нашлась древняя кладка и каменные ступени под землю, будто развалины старой крепости. Внизу нашлась молельня, где прежние фрески совсем стёрлись. Отшельник и не пытался догадаться откуда такое чудо. Стены они с помощниками обновили.

Спал он в маленькой комнатке с лежанкой. Скромная печь отделяла место отдыха от рабочей части дома. Во дворе добросердечные помощники поставили подсобную постройку и клеть для птицы. Понимал Серафим, что слишком хорошо место для смиренного послушника, слишком богато, но потоки, идущие через сердце, шептали о скорых постояльцах.

И правда, стали приходить к нему сбившиеся с пути, кто отрекался от даров. Принимал Серафим путников, болел душой за потерявших себя. Они ему были как братья, ведь сам когда-то выбирал между даром и сытой жизнью.

Вскоре прошёл слух по округе и даже дальше, что есть спасительный скит, где живёт молодой отшельник. Многие искали встречи с Серафимом. Приходили гости, оставались на несколько дней или боле, помогали в труде, слушали слова хозяина. Помогал он им советом, если на то была воля бога, либо отсылал с миром, не в силах помочь, ибо только сам человек мог найти свой путь и ответить на главные вопросы.

Изредка помощи просили калечные да больные. Сочувственно смотрел на них Серафим, но на все просьбы отвечал:

– Я не исцеляю тело, только душу. Если болезненно тело из-за кривды души, то оставайтесь.

Не верили они ему, считали, что не желает отшельник помочь. Никто не признавал в себе изъязвления духа, но требовали спасения. Уходили недовольные, затаив обиду. Немало таких осело в городище возле леса.

Однажды пришёл к Серафиму оборванный, обросший человек. Видно было, как долго находился он в дороге и как тяжела была его жизнь. Человек сел в стороне от всех, кто искал помощи в ските, и от немногих, кто оставался рядом с бывшим послушником, обустраивая малую общину. Он сидел и наблюдал. Заметил его Серафим, сердце подсказывало дрожью, что непростой это путник и больше остальных виновен он в грехе отступничества от даров.

Встретив взгляд молодого отшельника, засмеялся человек, громко и безумно.

– Что смотришь⁈ В силах ли ты помочь мне⁈

– Всякому можно помочь, кто ещё помнит, что есть дороги и согласен идти сколь угодно долго, чтобы свершиться.

Сел Серафим рядом с бродягой.

– Твои слова ничего не значат для меня. Мне нельзя помочь. Я проклят.

– Умойся и поешь с дороги. А потом я буду говорить с тобой, – мягко ответил Серафим, ощущая в эту минуту страшную боль от соприкосновения с отступившим.

Когда всё было исполнено, то уединились они в келье Серафима.

– Какой же сильный огонь живёт в тебе!

Серафим смотрел на измождённое лицо путника и видел в нём нечто близкое, что было сродни ощущению братства. Они были одинаково отмечены лихорадочным даром воплощения в мире тайной силы.

Бродяга вскочил с лавки и прокричал.

– Что ты ведаешь про меня, отшельник⁈ Откуда знать тебе про мою боль?

Его трясло, дорожки слёз прочертили блестящий путь среди морщин.

– Ты проделал долгий путь ко мне. И ты знаешь зачем. Поэтому не трать время на жалость к себе, – суровым стал послушник.

Стальное веретено внутри подсказывало Серафиму слова. Прорычал бродяжка бранное слово, но проглотил тут же, закрыл лицо руками.

– Я проклят, проклят! Я потерял, что должен был беречь.

– Потерять то, о чём ты говоришь, легко. Понять, что потерял – начало пути к обретению.

– Откуда знать тебе⁈ Впрочем, если дорога привела в обитель, если он спустился ко мне, чтобы назвать твоё имя…

– Открой всё.

– Я никогда не был одержимым, – успокоившись, начал рассказ путник. – Хоть батюшка в городище, где я вырос, говорил, что во мне бес сидит. Но я знаю, что не бес вовсе. Слышишь⁈ Не бес!

Опять он задрожал и беспокойно посмотрел в глаза Серафиму.

– Я верю тебе. Знаю, – тот коснулся плеча гостя, сдержав стон от мучительной иглы, пронзившей тело.

Слишком крив был путь человека перед ним. Огромный дар потерян или запечатан в сердце.

– Мне было лет восемь, когда я его встретил. Возле городища протекала река. Быстрая, глубокая, с ледяной водой. Даже в летний день она была прохладной. Как вышло? Я стал тонуть. Никто не мог помочь. Ни души в округе. Друзья убежали, не видя беды. Я был унесён в сторону от поселения и ушёл под воду, когда почувствовал сильные руки, что вытянули меня на берег. Когда очнулся от ужаса, сковавшего тело, то увидел человека. Можешь ли ты представить себе небо в самый ясный день? Или цветы незабудок, но настолько чистого цвета, словно сами ангелы омыли их слезами. Таким был взгляд спасителя. Он смотрел внимательно. Он смотрел так, словно знал меня ещё до рождения.

Быстрее забилось сердце Серафима. О страннике говорил полубезумный нищий. Не думал никогда отшельник, что кто-то может знать эту тайну. А бродяга продолжил рассказ:

– Сказал он мне такие слова: «Не время тебе покидать этот мир, мальчик. Знаешь, что у тебя здесь?». Он так тихо и текуче говорил, как река бежала, и коснулся моей груди. Я ответил, что там моё сердце. «Там у тебя дар», – улыбнулся спаситель, и закружилась голова, – «Береги его. Чувствуешь тепло? Это твой дар. Не потеряй, но отдавай людям. Чем больше отдавать будешь, тем больше останется. Я ещё приду к тебе». Помню, как он растаял в свете солнца, рассыпался искрами и малыми звёздами.

Гость прерывисто вздохнул. Он сидел на скромной лежанке отшельника сгорбившись, точно на спину давил тяжкий груз.

– С тех пор началась для меня другая жизнь. Тепло внутри разгорелось до пламени, что не давало уснуть, пока не делился им с миром. В кузнице отца было много угля. Прямо на стенах изобразил я ангела, с которым говорил. Я не мог остановиться. Дня не мог прожить, чтобы не рассказать через свой дар о тепле и радости от встречи. Я любил весь мир, я хотел, чтобы мир понял эту любовь. Внутри меня была такая сила, что многие стали замечать.