Текст книги "Мать-Россия! Прости меня, грешного!"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

На рассвете воскресного дня на даче хирурга Морозова раздался телефонный звонок. В трубке глухо, точно со дна колодца, доносился голос:

– Это я, Борис. Мне плохо. Приезжай.

– Ты где – в Москве или на даче?

– На даче... Боюсь, не поспеешь.

Морозов заведовал хирургическим отделением, он позвонил в клинику, приказал дежурной бригаде срочно выехать к больному в Тайнинскую. Сам наскоро оделся, прихватил дорожный чемоданчик – «спутник врача», побежал в гараж и на стареньком оранжевом «жигулёнке» помчался на помощь другу.

Ярославское шоссе, по которому Морозов устремился в Тайнинскую, было свободным, весело бежало навстречу и колеса ласково шуршали под машиной. Морозов хотя и лихо управлял «жигулёнком», но он ещё не успел как следует проснуться, ещё не сознавал в полную меру опасности, которой подвергся Борис – его товарищ со школьных лет, с того времени, как он начал помнить себя. Они были одногодки; им теперь по двадцать восемь – хорошо учились в школе, затем в институтах,– правда, разных,– оба в двадцать семь лет стали кандидатами наук: Морозов – медицинских, Качан – технических. Борис заведовал лабораторией слабых токов – в институте, где директором был его отец академик Качан. Положение баловня судьбы, папиного сыночка тяготило Бориса – он собирался перейти в другой институт и работать без помощи отца, но подходящего места не находилось и он без энтузиазма продолжал трудиться на старом месте. Морозов заведовал отделением срочной помощи сердечным больным – главным образом, инфарктникам; он сделал несколько уникальных операций при остром инфаркте миокарда и был известен в медицинском мире.

В распоряжении Морозова было несколько хорошо оснащенных бригад немедленной помощи; они по первому сигналу неслись в любую точку Москвы к любому больному, были готовы оказать квалифицированную помощь,– и, конечно же, ночью не тревожили заведующего отделением, но тут Морозову позвонил товарищ, лечившийся у него и раньше – он подхватился с постели и устремился на помощь вместе со своей бригадой.

«Боюсь, не поспеешь»,– вспомнил Морозов фразу, с трудом выдохнутую Борисом. И машинально прибавил газу. Стрелка спидометра упруго двинулась за «100». С досадой и тайным страхом за жизнь товарища подумал: «Вдруг инфаркт... широкий, непоправимый...»

Слева на востоке над чёрной стеной ещё не проснувшегося леса светло и радостно алела заря; тёплое и тихое утро июньского дня вставало над северной стороной Подмосковья. За шумом колес и двигателя не слышно было пения птиц, но они, наверное, на все голоса заливались в кроне деревьев; и не верилось, не хотелось верить, что другу грозила опасность, что, возможно, ему уже не нужна никакая помощь. Но нет, он жив, он должен жить. Спазм сосудов может быть сильным, устойчивым – тогда Бориса придётся доставить в клинику и оперировать. У него возможен тромб, закупорка, разрыв сосудов... Да мало ли курьёзов задаёт врачам сердце,– наш мотор, наш главный жизненный орган...

«Да-а,– размышлял хирург,– вот она роковая, таящая букет коварных сюрпризов полнота».

В детстве поначалу Борис плохо ел, и мать, в прошлом балерина, родившая его в позднем возрасте, страшно беспокоилась, старалась любыми средствами накормить сына и незаметно приучила его много есть. И ещё студентом при росте 170 сантиметров он весил 110 килограммов.

«Да, конечно, конечно,– покачивал головой Морозов, предаваясь своим думам,– его комплекция, его чудовищная полнота всему виною».

Морозов вспомнил своего учителя, известного хирурга профессора Чугуева – он отказывал пациенту в операции, если вес его превышал норму на двадцать килограммов.

«А Борис?.. Его излишки, пожалуй, не уберутся и в сорок...»

И ещё подумал: «Если будет показана операция и профессор поручит её мне... Вот будет задачка!»

Морозов работал в клинике профессора Сергея Сергеевича Соколова, её недавно по решению министерства создали при больнице имени Боткина. Клиника с таким профилем пока единственная в Москве – она разрабатывает новое направление в отечественной кардиологии. Морозову лестно сознавать, что именно его, молодого хирурга, назначили заведующим отделением. Оперировать на сердце и вообще-то трудно, но операции срочные, без длительной предварительной подготовки,– операции в условиях неожиданных, экстремальных,– подчас не вполне ясных... Тут требуется не просто мастерство, а искусство ювелирное, на грани возможного.

Было ещё раннее утро, когда Морозов подъехал к калитке дачи; тут уже стояла специально оборудованная машина из клиники.

Морозов стремглав побежал на усадьбу. Тут на лавочке, перед входом в дом, сидела вся его бригада во главе с хирургом Маркаряном. Сидела спокойно, без тени тревоги на лицах. Застыл в недоумении: что случилось? Уж не катастрофа ли?..

Маркарян понял молчаливый вопрос шефа, сказал:

– Нас не пускают. Велели ждать.

– Кто не пускает?

– Хозяйка. Видимо, мать. Говорит, больного смотрит экстрасенс.

– Какой экстрасенс? Не понимаю.

– Ну тот, из этих... которые ауру ищут.

Маркарян сделал круги руками. При этом сморщил лоб, грозно повёл глазами.

– Я с вами серьёзно говорю.

– Я – тоже, Владимир Иванович. Но вы пройдите в дом, может, вас допустят к больному.

Морозов медленно опустился на край лавочки. Чувствовал он себя прескверно; подобного с ним никогда не случалось. Явился к больному собственной персоной, поднялся ни свет ни заря – и на тебе, не пускают в дом. Узнавал мамашу Бориса, Елену Евстигнеевну – своенравную, вздорную особу, привыкшую повелевать и не терпевшую возражений. Молодой, известной балериной, она вышла за отца Бориса – уже тогда бывшего крупным учёным. Избалована славой и достатком. Голова её всегда была полна новых идей; она впадала в крайности – в последнее время бредила оккультными химерами, верила в нечто сверхъестественное и таинственное. И если горьковский отставной солдат из «Егора Булычёва» все болезни «изгонял» трубой, то Елена Евстигнеевна уверовала в экстрасенсов. Морозов не однажды слышал, как она говорила: «Ах, врачи! Вы толком ничего не знаете. Теперь, если, не дай Бог, занедужишь,– ищи экстрасенса». И при этом рассказывала чудеса то про Розу Кулешову, то про огненную женщину с Кавказа Джунию, то про Семена Паршина, «который сразу вам скажет, какая у вас болезнь, и в несколько сеансов поставит на ноги». Кстати, он сейчас и хлопотал у больного.

Морозов сидел несколько минут на лавочке, но потом решил, что надо всё-таки идти к больному. Как раз в ту минуту растворилось окно веранды и до слуха донеслось:

– Инфаркта нет, можете быть спокойны. Десять визитов – и ваш молодец будет играть в футбол!

И – после некоторой паузы:

– Только, пожалуйста, плата вперед.– Я человек обязательный, аккуратный – люблю порядок.

– Да, да, конечно,– захлебываясь слезами, говорила Елена Евстигнеевна.– Я сейчас...

Экстрасенс в сопровождении плачущей хозяйки появился на крыльце. Морозов и все врачи с ним поднялись. Семен оглядел их, точно они были школьники, фамильярно проговорил:

– А-а, дипломированные ребята. Рад приветствовать. Случай тяжёлый, но... не смертельный. Инфаркта нет, можете верить. Моя диагностика не знает ошибок. Я вывел пациента из коллапса. Отвёл, так сказать, безглазую, а вы – помогайте дальше.

И, словно бы оправдываясь и широко улыбаясь:

– С медициной состою в дружбе. Науку, прогресс не отрицаем. Елена Евстигнеевна, вытирая платочком заплаканное лицо, смотрела ему в рот, кивала в такт словам. Было видно, что верила она ему всей душой.

Откуда-то вынырнула чёрная с подфарниками «Волга», шофёр раскрыл дверь и застыл в угодливой позе.

Паршин влез в машину. Теперь только Елена Евстигнеевна обратила взгляд на врачей, на Морозова. Строгое выражение лица хозяйки потеплело. Она кивнула Морозову и жестом пригласила в дом!

Коридор тут был большой – с креслами и диваном. Приглушённым голосом, в котором ещё прорывались рыдания, хозяйка говорила:

– Володинька, друг мой, мы все тут едва живы; нас как громом оглушил врач, приезжавший со скорой помощью. Прослушав у Бориньки сердце, он заявил: «Инфаркт миокарда. Глубокий, опасный». Слышишь? «Опасный»!.. Ну, подумай, зачем он это сказал громко, и так, чтобы слышал Боря. Зачем?..

Женщина вновь разрыдалась и опустилась в кресло. Морозов заметно встревожился, взял Елену Евстигнеевну за руку. Сказал:

– Успокойтесь. И позвольте нам пройти к Борису. Где он лежит?

– Постойте. Его усыпил целитель. И велел не тревожить. Сон для него – лучшее лекарство. Инфаркт, слава Богу, не подтвердился. Ему нужен покой.

– Вы кому же верите, Елена Евстигнеевна, врачу или...

– Врач – разбойник! Ну, скажи ты мне – имел ли он право – так грубо, в глаза произнести это страшное слово? Я ничего не понимаю, но, мне кажется, от беседы с врачом больному не должно быть хуже, а Борис, как только услышал это слово «инфаркт», так весь побледнел и сердце его чуть не остановилось.

– Врач поступил опрометчиво,– наконец, глупо, но об этом потом. Сейчас мы должны пройти к больному. Вдруг в самом деле что-нибудь серьёзное – тогда потребуется срочное вмешательство.

– Ну, хорошо, хорошо. Мы пройдем к Борису – только вдвоем, тихо, так, чтобы не тревожить.

Борис лежал бледный; выражение испуга и страдания ещё держалось на его лице. Он вяло пожал руку друга, тихо сказал:

– Извини мать, она, как всегда, с причудами.

Морозов дал команду, и бригада приступила к делу. Расположили приборы, стали исследовать сердце. Морозов следил за работой кардиолога. Прошло с полчаса, но картина не прояснялась. Ни врач-кардиолог, ни Маркарян, ни сам Морозов не могли бы точно сказать: есть у больного инфаркт миокарда или тут что-нибудь другое. Больному сделали укол, и минут через пятнадцать ему стало легче.

– Что, свет-Владимир, задал я тебе загадку? – вяло улыбнулся Борис.

Елена Евстигнеевна сидела у изголовья и наблюдала за действиями врачей.

– Что тебе делал экстрасенс?

Морозов говорил серьезно, стараясь и тоном голоса не чернить самодеятельного целителя.

Ответила Елена Евстигнеевна:

– Глубокий, проникающий массаж.

Склонилась над Борисом, поправила одеяло. Поцеловала сына, сказала:

– Ты полежи, сынок, а мы пойдем в другую комнату, поговорим с доктором.

– Владимир – мой друг, говорите здесь.

– Нет, нет, сынок. Так нельзя, так не годится. Мы сейчас всё обговорим, и я вернусь.

Борис с раздражением махнул рукой. А Елена Евстигнеевна, увлекая Морозова в другую комнату, шептала на ухо:

– Экстрасенс громко, весело говорил Борису: «Инфаркта нет, инфаркта нет. И вообще – ничего серьезного. Ты устал и переутомился – легкий приступ. Я тебя живо поставлю на ноги». Вот эту последнюю фразу он повторил три раза.

И, словно боясь возражений, Елена Евстигнеевна горячо убеждала:

– Паршин немножко гипнотизер. Действует на психику – ну, как это сейчас? – психотерапия. Да, да, хорошо бы вам, Володя...

– Не спорю. У нас, врачей, есть правило – от времен Гиппократа идёт: беседа врача – тоже лекарство.

Морозов говорил не спеша, серьезно, и на лице изображал важную мину,– боялся обидеть Елену Евстигнеевну, заронив скепсис, который был бы ложно истолкован.

Врачи завершили цикл исследований, свернули приборы, стояли в ожидании указаний. Морозов попросил их идти к машине. Елене Евстигнеевне сказал:

– Картина сложная, окончательный диагноз не берусь ставить – предлагаю отправить Бориса в клинику.

– Нет. В клинику не поедем. Инфаркта нет, будем лечиться дома.

– Но я не сказал, что у больного нет инфаркта. Картина сложная.

– Диагноз поставил Паршин. Он не ошибается.

– Но позвольте, кто может поручиться? У нас приборы, новейшая методика.

– Методики меняются. Ты извини, Володя, пусть Борис лежит дома.

Елена Евстигнеевна была непреклонна; взор её горел неестественной силой, всем видом она говорила: мы примем свои меры.

– Хорошо, хорошо,– поспешил успокоить её Морозов.– Кому верить и у кого лечиться – ваше право, но, я надеюсь, вы, Елена Евстигнеевна, не лишите меня возможности бывать у вас и наблюдать больного. Борис мне друг.

– Разумеется, мы будем вам благодарны, если и вы не оставите своим вниманием, но прошу об одном: Паршину не мешать и ничего не делать вопреки его лечению.

Провожая Морозова, хозяйка достала с вешалки шляпу своего сына, показала врачу:

– Борис был в шляпе, когда с ним случилось это... сердечный приступ. Экстрасенс долго её нюхал и, не заходя в комнату и не видя больного, сказал: «Инфаркта нет!» Да,– удивительно, но это – факт! Он слышит тончайшие запахи. Говорят, собака различает два миллиона запахов, экстрасенс – больше. Да, да...– по запахам судит о состоянии человека.

Отослав бригаду в клинику, Морозов сел в свои «Жигули» и поехал на дачу. Ехал он тихо, и красота распустившегося июньского утра его не интересовала. Он был смущён и обескуражен случившимся. Все самые передовые силы и технические средства медицины были им подняты на помощь другу, но и они оказались бессильными поставить диагноз и наметить пути лечения. Уж не права ли Елена Евстигнеевна, больше доверяясь человеку с улицы, громко названному экстрасенсом, чем нам, врачам? И что такое – эти экстрасенсы? Большие нахалы, беспардонные лгуны, или они, в самом деле, способны видеть, слышать и чувствовать то, что сокрыто от обыкновенного человека?..

Сколько раз он убеждался в своём врачебном бессилии, и каждый раз при этом сомнения и печали заслоняли от него мир окружающей природы.

В тот же день вечером хирург Морозов снова поехал к Борису. Елена Евстигнеевна приняла его ласково, как родного.

– Боринька спит. Посидим на веранде, выпьем чайку.

Говорила бодро, без тени тревоги за сына; и двигалась резво, бесшумно по комнатам старой академической дачи. Десять лет, как Елена Евстигнеевна оставила театр,– ей теперь шёл пятьдесят пятый год,– однако разумно и чётко налаженный быт, строгая диета, физические упражнения в сочетании с ежедневными пробежками по лесу позволяли ей поддерживать и прежнее цветущее здоровье, и высокий тонус жизни, и осанку профессиональной балерины – предмет особых забот Елены Евстигнеевны. Она была изящна телом и красива лицом. И, конечно же, выглядела много моложе своих лет. За долгие годы работы в театре знала силу и слабости косметических средств, умело пользовалась набором кремов, мазей, белил и румян; её прическа была всегда эффектной и новой, серые с молодым блеском глаза приветливо светились, располагали к дружеским откровениям.

Морозов всегда удивлялся, как это она, так хорошо понимавшая важность умеренного, научно обоснованного питания и умевшая строго выдерживать для себя норму, в то же время не признавала никаких правил по отношению к сыну. Кормила его обильно, с убийственной щедростью и слепой материнской любовью.

Много раз Морозов с суровой прямотой заговаривал с ней об этом – слова ударялись, как в глухую стену. Стоило Морозову возвысить голос, раскинуть веские, врачебные аргументы, как блеск в глазах её затухал, в углах губ обозначалась резкая складка – давления на ум и психику она не терпела.

Елена Евстигнеевна была из породы тех женщин, которые, сознавая свою красоту, любовались ею сами, позволяли любоваться собой другим, и всякую ноту протеста или возражений воспринимали как фальшивую, портящую строй оркестра.

Общество мужчин она любила; ей приятен был вечерний визит Морозова, хотя, как врача, она его так скоро не ждала.

– Ты, Володя, извини, я ведь тебя знаю с пелёнок.

– Может, потому и не верите как врачу. Ведь, кажется, Чехов говорил: труднее всего завоевать авторитет в своей собственной семье.

– Отчасти и этот фактор играет роль. Но ты, пожалуйста, наблюдай Бориса. И меры, которые считаешь нужными, принимай. Только не смейся надо мной и не мешай мне пользовать экстрасенсов. У меня вот список: семь человек набрала по Москве. Один из Ростова, психотерапевт. Он зимой и летом ходит без обуви. Говорят, лечит все болезни, кроме рака. Женщина с Кавказа – та исцеляет пальцами. Из пальцев у нее какое-то свечение; и ещё одна дама из Новосибирска; эта травница, лечит даже рак.

Морозов помешивал чай с лимоном и принуждал себя сохранять серьёзное выражение на лице. Немалого труда ему стоило сдерживать улыбку, но знал: улыбнётся – всё пропало. Хозяйка помрачнеет, и он потеряет последнюю возможность помогать другу.

– Я тоже много слышал о них... этих самых... экстрасенсах. Одному по настоянию министерства создали условия, проверили его метод.

– Что за метод?

– Какой-то особый ритм дыхания – частых и неглубоких вдохов-выдохов.

– Знаю такого, слышала. Он нашему певцу-премьеру сеансы давал. Представьте: у того силы прибавилось. Если раньше партию Гремина, например, едва доканчивал, весь потом обливался, то потом, применив метод дробного дыхания... Ну, да ладно! И что же?.. Что показала проверка?..

Стараясь потрафить Елене Евстигнеевне, заговорил мягко, доброжелательно:

– Есть такие болезни легких, где мелкий учащенный ритм помогает; будто бы врачи стали рекомендовать его, но взять на веру безоговорочно, рекомендовать всем...

– Вот-вот,– оговорки, сомнения... И мудрено от учёных ожидать иного! Согласиться с каким-то самоучкой... Как можно?.. Не смейте колебать авторитеты!.. Здесь лежит пункт наших раздоров с муженьком. Однако, слава Богу, он хоть теперь перестал бросаться словами «шарлатан», «проходимец». Когда его донимали камни в печени, я пригласила экстрасенса и тот сделал ему глубокий всепроникающий массаж – он почувствовал облегчение; другой экстрасенс предложил пить настой от молодых берёзовых листьев – болезнь и вовсе отступила. Мы собирались делать операцию на желчном пузыре – удалять его, теперь, слава Богу, обошлось. Вот вам, Володенька, экстрасенсы.

Володенька хотел возразить в том смысле, что настой из берёзовых листьев давно известен, но и тут промолчал из деликатности. Он предоставлял хозяйке полную инициативу в разговоре.

– Врачи у нас были, профессор приезжал – приступ сняли, а боли остались. Эти же... и боли устранили, и пути излечения указали. А муж с тех пор перестал со мной спорить. Взял меня за руку, сказал: прости, Леночка. Кажется, в них, действительно, заключена какая-то тайная сила.

И Елена Евстигнеевна с ещё большим убеждением заключила:

– С тех пор я верю в экстрасенсов.

Морозов порывался встать, пройти к больному, но Елена Евстигнеевна властным жестом его удерживала, потчевала гостя вареньем, подкладывала пирогов – и всё говорила о волшебных целителях, о сыне, которому теперь лучше и который вскоре наверняка встанет на ноги.

Чрезмерное возбуждение хозяйки было не случайным, она к Морозову имела особенный интерес. Ей только что позвонили из управления театрами, предложили на всё лето и затем осень ангажемент на роль консультанта одной оперной труппы. Однажды она в такой роли была уже на гастролях – ей очень понравилось быть наставницей балерин, консультировать, наблюдать, советовать,– теперь снова предложение, но как быть с Борисом? На кого оставить больного сына? Помочь тут мог только Морозов – с детства близкий, почти родной человек.

– Ах, Борис, Борис,– как ты не вовремя заболел! Мне предстоят гастроли, у меня голова идёт кругом.

– Положим Бориса в клинику, присмотрим.

– Была бы у тебя жена домовитая – тогда иное дело; а то и сам ты не ухожен, а тут ещё приятель. Ему бы сварить бульончик, напечь пирожков... Женский глаз и женские руки.

– А вы не волнуйтесь. Я подыщу няню – будет кормить его с ложечки.

Морозов знал: если предстоят гастроли и Елену Евстигнеевну приглашают, то в мире нет сил, способных удержать её на месте.

– Без вас театру не обойтись, а потому и разговаривать не о чем. Бориса положу в клинику: подлечим, поставим на ноги. Ну а там для закрепления пошлём в санаторий – может, я и сам с ним поеду.

Женское сердце исполнилось чувством благодарности.

– Нет ничего крепче и возвышеннее мужской дружбы. Пожалуй, самая пылкая любовь не может сравниться с этим благородным чувством. Ты рыцарь, Володя. Я теперь спокойно отправлюсь на гастроли. Об одном тебя слёзно прошу: к нему будут ходить экстрасенсы,– ты, пожалуйста, принимай их, не препятствуй, не мешай.

– Много их, экстрасенсов? – искренне удивился Морозов.

– Ну нет! Их трое. Я авансом выплатила гонорар – каждому. Верю им, как себе. Один – психотерапевт. Он ничего не делает; смотрит и – говорит. Но больше смотрит. Этот будет лечить от полноты. Второго вы видели. Третий – высший класс массажа. Всё лечит массажем.

– Массаж сердечному больному?..

– Да, представьте себе: массаж! – она подошла к шкафу показала на полки книг. Здесь вся народная медицина. В одном только Китае за всю его историю выпущено 3600 книг по народной медицине – и в них вся мудрость тысячелетий. И вся ли ещё?..

Голос Елены Евстигнеевны начинал звенеть от напряжения,– разговор принимал характер ссоры, и Морозов поспешил смягчить впечатление от своих слов. Он сказал:

– Вы, Елена Евстигнеевна, напрасно на меня нападаете; я и сам порой теряюсь ввиду очевидных фактов благотворного влияния иных нетрадиционных методов лечения. В жесткий массаж и сам я верю. При условии, конечно, если знают анатомию человека.

– Если бы массажист давил не туда, куда следует, он давно бы сидел за решеткой,– подал, наконец, голос Борис из другой комнаты. Он проснулся и слышал разговор об экстрасенсах.

– Вот именно! – согласилась Елена Евстигнеевна. Она была рада поддержке сына, втайне надеялась, что целители помогут Борису избавиться не только от болезни сердца, но и от причин, порождающих все его хворобы: ожирения, алкоголя, курения. Она не умела бороться с полнотой сына, но против его увлечений алкоголем и курением яростно выступала. Жизнь посмеялась над святыми чувствами матери. Борис ещё отроком произнес фразу, ставшую затем его жизненной философией: «Для чего и живём, если отказывать себе в этих маленьких радостях». Похолодело тогда сердце матери. Довольный, самоуверенный мещанин глаголил устами её сына – и смеялся над ней, скалил свои крепкие алчные зубы. «Сыночек мой! – прижала к себе Бориса.– Кто внушил тебе такое?..» – «У нас в школе все так говорят. И даже учитель по русскому языку и литературе – и тот сказал: ”Пить много – вредно, а пить в меру и умело – и сам Бог велел“». Много потратила красноречия Елена Евстигнеевна для разрушения этой философии, но не преуспела. Наоборот, чем больше страсти вкладывала она в свои слова, тем больше ел Борис, и пил, и курил. И вот они... эти «маленькие радости» обернулись большой бедой. Тут и медицина бессильна. Надежда теперь на одних экстрасенсов.

Елена Евстигнеевна поднялась, тронула за плечо Морозова:

– Мы с вами договорились: вы им не мешайте, и при этом условии я положу Бориса к вам в клинику. А теперь мы будем пить чай – вместе с Борисом.

Морозов смирился. В душе он смеялся над причудами экс-балерины, но желание помочь другу было так велико, что сделал смиренный вид, и даже, как будто, одобрял идею Елены Евстигнеевны с привлечением знахарей.