Текст книги "Радуга просится в дом"
Автор книги: Иван Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
22
Бултыхнувшись в воду, Белов в первую минуту не испытал ни страха, ни холода. Он даже не понял возникшей вдруг опасности. На лету успел схватиться за борт лодки. «Держусь!» – подумал он, перебирая пальцами, чтобы ухватиться покрепче. Свое положение он находил даже несколько забавным: подумаешь, искупался! Зато – приключение: будет о чем рассказать. В следующую минуту хотел выбрать удобную позицию и подняться на руках в лодку. Но не тут-то было! Длинные резиновые сапоги, одежда – все наполнилось водой: он сделался точно свинцовый. Павел приспустился, поискал ногами дно, но дна не было. Тревога кольнула сердце: «А тут и утонуть можно».
Для чего-то стал подталкивать лодку в глубь камышей: он боялся открытой воды и хотел подальше отплыть от нее. Однако с горечью убеждался в тщете своих усилий. Тут, в середине зарослей, волны катились точно на море, и ветер яростно чесал камышовую шевелюру. Утром он стал дуть сильнее. В предрассветные часы как бы примеривался, брал разбег – теперь же разгулялся во всю свою силу, вскипятил тучи и понес их над озером.
Павел почувствовал озноб. «А ведь вода-то холодная!» – сказал себе не то с удивлением, не то с испугом. Вода и вправду была ледяная. В центральной российской полосе случается так: еще лето не прошло, а уж сразу дохнуло зимой. Придет сентябрь, а там октябрь – надолго установятся теплые тихие дни, пора осеннего увядания, и может быть, до самой зимы природа не разозлится, не покажет своего характера, зато в конце августа, как вот теперь, возьмет да взбеленится.
Павел думал о том, что в Донбассе тоже случаются сильные ветры. И хотя тепла там больше, чем здесь, в средней России, но северный воздух, появившись в Москве, непременно пожалует и в донецкие степи.
Подтягиваясь на руках, он пытался увидеть открытое место, а там – Вадима, Майю или Катю. Но камыш застилал все. Теперь Павел потерял и то место, откуда плыл. Нет, нет – вон оно! Раздвинутые, сломленные камышинки. И Павел помимо своей воли, не отдавая отчета своим действиям, стал толкать лодку ближе к открытой воде. Теперь он боялся зарослей.
Хотел кричать. Раздумал. «Вдруг где-то тут рядом Катя?.. Эка, скажет, как перетрусил!..» Белов мысленно представил темные с озорной рыжинкой глаза, непокорную завитушку коричневых волос, и – странное дело! – ноющая тупая боль вцепилась в сердце. Нервно сжав пальцами бортовую доску, Белов рванулся наверх; лодка оказалась у него под грудью, и в нее полилась вода. Тут же Павел скользнул с борта, высвободил лодку. Она грузно осела, борта чуть не черпали воду. Белов понял: в лодку ему путь заказан – утонет вместе с ней. Теперь спасение могло прийти только со стороны.
Цепляясь за камышинки, рассекая до крови руки, Павел толкал лодку к открытому месту. Была минута, когда он подумал: «Выплыву из камыша и отдамся во власть волн. В открытом озере его быстрее увидят. А не то ветром подобьет к берегу». Идея показалась неожиданно счастливой. Белов проворно заработал ногами. И он уже вытолкнул из камыша корму, но вовремя придержал суденышко, не давая волнам увлечь его в открытое озеро. Перебирая руками, приблизился к корме, оглядел озеро. Оно точь-в-точь походило на море в штормовую погоду. Седая мгла затянула камыши, и оттого вода казалась бесконечной. Гребешки волн белели, словно полоски нестаявшего снега. Ни лодки, ни живой души, даже птицы не летали над головой. Ледяной безысходной тоской повеяло в душу Павла; он как-то весь съежился, приник к мокрой доске щекой. Холод потек по жилам.
Ни о чем не думая, не давая себе отчета, закричал:
– Лю-ю-ди!.. Ого-го-го!..
23
В тот ужасный момент Катя слышала все: и то, как визгливо крикнула Майя: «Вперед, дядя Паша, не робей!..», и голос Белова, обращенный к ней, Кате: «Подожди здесь, у камыша». Но ее словно бес дернул: как и безрассудная Майя, она выплыла на простор и больше уже не могла управлять лодкой. Она кричала, звала Белова, Майю, но слова ее пропадали в вихре ветра и темноты. Катя не знала, куда ее несло, как далеко она от берега, друзей, охотничьего домика; она потеряла счет времени; ей казалось, что темнота будет вечно пеленать озеро и что она на своей утлой лодчонке никогда не пристанет пи к берегу, ни к камышу, не услышит голоса друзей. Были минуты, когда все происходящее казалось ей сном – кошмарным, тяжелым. Она силилась его прогнать, встряхивала головой, толкала себя в бок, но сон не проходил. Ветер, налетая все с большей силой, будто смеялся над неразумной девушкой.
Постепенно Катя овладела собой. Она пыталась управлять лодкой, выдерживать прежний курс. Шест еле доставал до дна, только взлетая на гребень волн, он проваливался в воду, и Катя больно сжимала его рукой, чтобы не упустить. Присмотревшись к темноте, собравшись с силами, она стала нацеливать лодку носом на волну. Плоскодонная посудина заскользила веселее. Она даже грациозно перекатывалась через журчащие гребешки.
Успех ободрил девушку. Чувство страха уступило место спортивному азарту. Она уже хотела приналечь на шест, как подумала: а где я нахожусь? Куда плыть?.. И азарт ее спал. Но тут случилось непредвиденное: лодку вдруг точно толкнуло сзади, она стала с шумом увязать в каких-то зарослях. Катя подхватила обеими руками шест. И только потом, когда мимо нее со змеиным шипением поплыли черные иглы камыша, она поняла в чем дело. И не знала: радоваться ей или огорчаться. Камыш был густой, лодку в нем лишь слегка покачивало. «Здесь я в безопасности! – мелькнула мысль. – Дождусь утра, огляжусь…» Но тут она подумала о Белове. Павел Николаевич был для нее своим человеком, близким. И для нее было естественно думать прежде всего о нем. Она тревожилась за его судьбу. Распрямилась в лодке, прислушалась, но до ушей доносился шум ветра и волн. Металлически сухо шуршал камыш. И еще, когда девушка поднимала вверх лицо, в небе ей чудились жалобные вздохи гонимых куда-то туч.
Сидя на лавочке, Катя рисовала одну картину за другой: думала о Белове. Ей почему-то казалось, что с Майей и, тем более, с Вадимом Петровичем ничего не может случиться. А вот Павел Николаевич…
Впрочем тут же старалась разубедить себя: почему с ним должна случиться беда? Он что, грести не умеет, или сил у него нет?.. Катя невольно улыбнулась. Она на мгновенье представляла себя возле Павла Николаевича, и ей становилось смешно: она, такая маленькая рядом с Павлом Николаевичем, тревожится не за себя, не за Майю, а за человека сильного, смелого. Но почему непременно смелого? Разве Катя видела Белова на войне или в какой-нибудь опасной переделке?.. Нет, Катя не видела Павла Николаевича в трудном положении, но Катя верила и в силу, и в смелость Белова. И если бы кто-нибудь вздумал оспаривать эти его качества, Катя бы горячо доказывала свою правоту, она бы сумела убедить кого угодно. И все-таки ей было страшно. Не за себя, а за Павла Николаевича. Сердце восставало против всяких логических умозаключений. «Павел Николаевич в опасности! Он, наверное, попал в беду!..»
Стало светать. Девушка не заметила первых признаков зарождающегося утра, не увидела она и момента, когда прямо перед ней обозначилась полоска камышового островка, а над черной полоской задрожал слабый, еле пробивающийся свет. Она смотрела, и слушала, напрягала нервы до звона в ушах; каждый посторонний шорох приводил ее в смятение. Она готова была пуститься вплавь, но только не стоять на месте. Потом спохватилась: «Рассвет. Утро!..» И стала выталкивать лодку из камыша. Толкала лодку, упиралась шестом в илистое дно. И лодка подвигалась. Вот она выдралась из камышей, и волны подхватили ее, понесли к камышовому островку, видневшемуся теперь отчетливо впереди.
Коснувшись бортом камыша, не стала забираться в него, отвернула нос в сторону открытой воды, плыла по волнам. Огибала «островок», прислушивалась, вглядывалась в даль. Утро размыло чернильную темень, обнажило шумливые гребешки волн, развесило над озером серые громады туч.
Кате почудился голос:
– О-го-го-о-о!..
Девушка от неожиданности выронила шест. Волна подхватила его и отшвырнула далеко в сторону. Катя кинулась к корме, потом к носу: дважды поскользнулась, чуть не опрокинула лодку. Хотела грести ладонями – где там! Плоскодонка крутилась на волнах, черпая бортом воду. А шест уже потерялся из виду. Катя обхватила руками голову, расплакалась. Лодку прибивало к камышам.
– Лю-ю-ди-и! – снова раздался зов.
«То мне послышалось! – подумала Катя. – Я начинаю терять рассудок».
– Ого-го-о!
Катя привстала на лавочке, застыла в напряженном ожидании. Тем временем лодку прибило к камышам, и она мерно покачивалась на волнах. Зов повторился: «О-го-го!..» Сомнений быть не могло. Кто-то зовет на помощь. Но кто? Павел Николаевич! Он упал в воду и взывает о помощи. Что же я стою? Скорее, скорее!
Катя схватилась за камыши, рванулась вперед. Лодка подвинулась. Еще рывок, еще… Лодка выскочила в узкий коридор, устремилась к камышовой редине. Без труда подмяла низкие остренькие камышины, зашуршала по ним, словно по песку. Снова раздался крик: «Помоги-и-те-е-е!» Кричал мужчина. Да, то был Павел Николаевич. Сомнений быть не могло. Катя отчетливо слышала его голос. Девушка привстала на корме, поднесла ладони к губам, но… крикнуть не могла. От волнения перехватило горло. Катя снова схватилась за камыши, но тут увидела впереди себя лодку, различила кожаную куртку Вадима Петровича. Златогоров стоял на корме и, опираясь на длинный шест, смотрел в ту сторону, откуда доносился крик. Казалось, он видит Белова.
Крик повторился снова: «Помогите-е-е!» Совсем рядом. Катя опустилась на лавку, точно парализованная. В каком-то шоковом состоянии она смотрела на Златогорова и ждала от него действий. Но Вадим Петрович по-прежнему стоял неподвижно. Крик раздавался снова и снова – он доносился с той стороны, где был Златогоров. Неужели Вадим Петрович не слышит?
Катя зацепила в ладони пучки камыша, подтянулась, еще зацепила, еще подтянулась. Увидела, как между пальцами, на кулачках, проступила кровь, но даже и не подумала, не вспомнила, что камышинки острые, что надо осторожнее, тише. Нет, она хватала то один пучок, то другой, тянула и тянула лодку. Она уже подплывала к Вадиму Петровичу, ясно различала его сутуловатую спину, серую широкополую шляпу, видела ружье, ягдташ. Златогоров, видимо, тоже услышал зов о помощи: он резко подался вперед, поплыл к соседнему камышу.
Катя поспешила за Вадимом Петровичем. Поверх камышей она увидела перевернутую лодку, плавающего возле борта Белова. «Павел Николаевич!..» И стала лихорадочно грести руками.
Потом над самой ее головой раздалось:
– Держи шест! Слышишь?..
Вадим Петрович подал ей запасной шест, лежавший на дне его лодки.
Она приняла шест, и оба они поплыли к Белову.
Завидев спасителей, Павел махал им рукой, что-то кричал, но Катя ничего не могла разобрать. Она видела мокрое лицо Павла Николаевича, неистово толкала лодку, но сказать слово не могла. Она и помочь не могла Павлу Николаевичу: не находила места, толкалась лодкой то о борт лодки Вадима Петровича, то о корму перевернутой плоскодонки Белова. Видела, как Вадим Петрович тянет за руки Павла Николаевича, слышала смех, шутки… Катя чувствовала себя счастливой. И лишь только тогда, когда Павел Николаевич весь мокрый, но с улыбкой на лице подносил ко рту протянутую Златогоровым флягу со спиртом, девушка пришла в себя: улыбнулась, кивнула Павлу Николаевичу. В ответ он поднял над головой флягу.
24
Возвращались с охоты молча. Говорил один Златогоров. Все случившееся на озере Вадим Петрович пытался представить в смешном свете и беспрерывно подшучивал над Беловым. Правда, в его словах звучала невеселая, фальшивая нота; он и улыбался как-то неестественно, и говорил будто бы через силу, но все это замечала только Катя. Она всю обратную дорогу сидела в углу заднего сидения и, сославшись на усталость, не отвечала на вопросы Златогорова. Порой она полностью отключалась, не слушала Вадима Петровича, пыталась отвлечься, забыться, даже глаза закрывала в полудремоте, но мозг ее продолжал работать упорно и лихорадочно. Ей все время представлялся сухощавый седоволосый «Костя», слышался горячий шепот Вадима Петровича: «Ты должен завалить перевод того… углегорского».
Катя в бессильной досаде стискивала зубы, закрывала глаза и чуть заметно покачивала головой. Так ей было легче переносить муки сердца.
На квартиру приехали ночью. Катя долго не смыкала глаз, смотрела на ширму, за которой размеренно и шумно дышал спящий Сергей. Ей хотелось выговориться, выплакаться, но ни с одним человеком на свете она не разделила бы своих мучений. Никогда не узнает о них и Павел Николаевич, нет – она ни за что ему не скажет о том, что слышала там, в домике. И Сергею не скажет – ему тем более! Зачем?.. Разве что Ирине?.. И ей не расскажет.
Встала раньше всех, оделась и вышла на улицу. Троллейбусом доехала в центр столицы, в справочном узнала адрес издательства. Еще ночью она решила поговорить с седым «Костей», начистоту выложить все, что думает о махинациях с переводом. В случае надобности она пойдет к другим начальникам, к высшим, и даже самым высшим, но Павлу Николаевичу поможет. Он ведь даже и не знает, какие тучи собрались над его любимым детищем.
Дождалась девяти часов, поднялась в лифте на пятый этаж. Встретившаяся в коридоре девушка показала кабинет главного редактора. Подойдя к двери, увидела табличку: «К. И. Саврасов». Перевела дыхание. Слышала, как бьется сердце. Во рту стало сухо. Еще раз передохнула, вошла. Узнала «седого», стало немного легче. Так это он, значит, К. И. Саврасов. А «седой» не поднял голов, не взглянул на вошедшую. Когда же Катя спросила: «Можно?», – редактор оторвался от бумаг, бесстрастно сказал: «Вы уже вошли». И продолжал смотреть на девушку, а она смотрела на него. И думала: «Неужели не узнает?..» Саврасов не узнавал. И ничего не говорил. А выражал готовность слушать. И Катя сказала: «Там, на озере, я невольно, подслушала ваш разговор…» Саврасов как-то вдруг ожил, глаза его остро блеснули, он подался вперед, прищурился. «А вы… та самая девушка?..» Катя закивала головой, заулыбалась. Редактор тоже улыбнулся, вышел из-за стола, усадил девушку.
– А я вас, извините, не узнал. Богатой будете.
За принца выйдете замуж. Да… Так, говорите, подслушали?.. Ай-яй-яй, нехорошо.
– Я невольно, не желая…
– Даже невольно нехорошо. Ну да ладно, что же вы хотите мне сказать? – Хочу сказать, что нечестно поступать так.
Как?..
– А вот так… как вы поступаете.
– Как же я поступаю?
В голосе редактора послышались нотки раздражения.
– А так… я ведь слышала, как Вадим Петрович говорил: «ты должен завалить перевод…» Нечестно. Так порядочные люди не поступают.
Редактор вернулся в свое кресло, безвольно положил руки на стол, склонился над ними. Долго и дружелюбно смотрел в глаза Кате. Сказал:
– Так ты, Катя, говоришь, нехорошо это? А я, думаешь, не знаю, что это нехорошо?.. И почему ты решила, что я так и поступлю, как требует Златогоров? Нет, Катенька, прошло времечко, когда златогоровы диктовали нам политику. Теперь издательствам подавай качество. Работу давай. Так-то вот, милая заступница. Иди-ка ты домой и будь уверена: если тот… углегорский, – тут он загадочно подмигнул Кате, – добротно перевел «Соловьиную балку», мы напечатаем его рукопись. И ничью другую. Он по-отцовски кивнул Кате. Она тоже кивнула: верю, мол.
Когда Катя встала, Саврасов подошел к ней, взяв за руку, пошел с ней к двери. Расставаясь, сказал: «Не суди меня строго, рыжая. Мне ведь тоже не понравились домогательства Златогорова, его интрига. Так бы и смазал ему пощечину, да что поделаешь! Приходится молчать. Златогоровы хоть и поубавились в силе, но вес еще имеют».
Катя понимающе кивнула, по-свойски призналась:
– У нас в институте тоже есть интриганы. Мой декан нет-нет да и прижмет такого. Так и вы с ними.
– Ладно, – пообещал Саврасов.
На прощанье он крепко пожал Катину руку.
Глава третья
1
Катя и Майя вернулись в Углегорск двадцать девятого августа – за два дня до начала занятий. Эти два дня они решили употребить на поиски квартиры для Майи. Ей, как дочери обеспеченных родителей, не предоставили место в общежитии и предложили первый год учебы пожить на частной квартире. Зинаида Николаевна упросила Катю взять на себя роль опекунши; она дала девушке триста рублей и к ним присовокупила наставление: «Майка мот, ей нельзя доверять рубля. На тебя, Катенька, вся надежда».
Вадим Петрович добавил: «Майку держи в руках. О каждом ее шаге – пиши».
Едва девушки пришли с вокзала и обмыли дорожную пыль, как в общежитие явился Ян Неизвестный. Майя выпучила на него глаза. В Москве он ни разу не явился к ней, а тут словно поджидал их. Стоит у косяка двери и улыбается.
– Привет москвичам!
– Я-яшенька! – пропела Катя, покачивая головой. – А мы тебя в Москве искали.
– Катрин, ты определенно меня с кем-то путаешь. Я никогда не был Яшенькой. А если имя Яша стало тебе по каким-либо причинам дорогим, то я тут ни при чем. Пожалуйста, не обзывай ты меня; этим идиотским…
– Ты лучше скажи, – прервала его Майя, – где ты пропадал в Москве?
– Я все время был здесь, в Углегорске. Дела, Майечка, дела.
Наскоро покончив с туалетом, они пошли искать квартиру. Ян обхватил Майю за талию, положил ей на плечо голову, шагал, выбрасывая вперед ноги, точно они у него были на протезах. Им, казалось, наплевать, где будет квартира: далеко ли, близко ли к институту, будут ли там удобства и сколько запросит хозяйка. Им нипочем были и прохожие, попадавшиеся навстречу. Ян о чем-то горячо рассказывал Майе. Порой, когда он в порыве ораторского пыла взмахивал руками, что-то громко говорил или еще громче смеялся, встречные приостанавливались, пятились в сторону и кто покачивал головой, а кто пускал вдогонку молодым людям ядовитые словечки. Ян считал Углегорск «дырой», не скрывал пренебрежения к горожанам. Катю вначале возмущал столичный молодец, но теперь она даже проявляла к нему некоторый интерес: ее забавлял этот веселый и немножко непонятный человек. О себе Ян говорил: «Стою над законом». И действительно, он никого не признавал, никого не боялся. Его не могли забрать в милицию (Ян имел какой-то магический документ и уже дважды демонстрировал его в присутствии девушек), наконец, он был одет с каким-то особым шиком, что, впрочем, никак не роднило его со стилягами. Наоборот, Ян осуждал стиляг и высмеивал их зло, со знанием предмета. Только однажды он пролил на себя свет, да и то неясный, загадочный, словно бы на мгновение разжал ладонь, в которой пряталась дорогая брошь, и тут же сомкнул пальцы. Он сказал Кате: «Ты полагаешь, сынки американских миллиардеров похожи на этих вот… прилизанных хлыщей?» (Тут он показывал на модников углегорского «брода»). Пионеры века выше каких бы то ни было забот. Даже забот об одежде. Только одна какая-нибудь вещь отличает их от толпы. Например, платиновый кулон, бриллиант в перстне или автомобиль, изготовленный по особому заказу».
Катя с интересом слушала Яна, но, повинуясь врожденному лукавству, не подавала о том вида. Наоборот, все время крутила головой, кивала знакомым, а возле афиш и газетных витрин замедляла шаг. Яна раздражало безразличие провинциалки, и он старался во что бы то ни стало завладеть ее вниманием.
– Представь на минуту сынка Рокфеллера, – продолжал Ян, забегая вперед и заглядывая то Майе, то Кате в глаза. – Он все может! Прогулка по океану?.. Пожалуйста, когда прикажете снарядить яхту? Ах, вы хотите катануть на Берег Слоновой кости? Извольте, какой транспорт предпочитаете? Или вам вздумалось поразвлечься с мисс Америкой, только что победившей на конкурсе женской красоты? И мисс к вашим услугам.
– А ты ее видел, мисс Америку? – спрашивала Катя.
– Вот как тебя! В Колонном зале. Помните, в Москву приезжала Ким Новак. О ней во всех газетах писали. Самая красивая женщина Америки в тысяча девятьсот шестьдесят… забыл каком году. Так на чем, бишь, я прервал рассказ? Ах да… Человек, которому все позволено. Ваша, бедная фантазия вряд ли может представить такого типа. Я с таким был знаком. Даже некоторое время ходили в дружках. Прелюбопытная, я вам скажу, психология! Никакой логики в поступках. Представляю его в рядах комсомола. Вот бы озадачивал комсомольского секретаря!..
В такие минуты Ян нравился Кате. И она завидовала Майе. Конечно, Катя не могла рассчитывать на такого парня, в ней не было той утонченной, едва уловимой изысканности, той непринужденной величавой простоты, легких, красивых манер, которые отличают столичного человека, и вообще человека культурного, много видевшего, знающего себе цен. Эти черты она видела и в Майе, и в Яне, втайне завидовала москвичам, но завидовала без зла, почти по-детски.
Болтая, не заметили, как миновали недавно отстроенную улицу, вышли к Зеленому долу – в район одноэтажных домиков. На вытоптанной полянке стоял водопроводный кран и возле него женщины с ведрами. Ян подошел к ним.
– Здорово, бабоньки!
Две молодые женщины повернули красивые головки с небрежно забранными под косынку волосами, удивленно оглядели незнакомца.
– Я говорю, здорово! – повторил Ян, подходя к ним ближе. Он смотрел то на одну женщину, то на другую и, казалось, не испытывал никакого смущения. Нагловатость обращения обидела женщин. Они не торопились ему отвечать. Трудно сказать, чем бы кончилась эта психологическая дуэль, если бы на выручку Яну не подоспела Катя.
– Мы ищем для студентки комнату. Не подскажете, куда нам обратиться?
– А вот… Баба Настя. Одна живет в доме.
Женщины показали на дом за невысоким, но добротным зеленым заборчиком. Повернулись к колонке, да так, словно черного красивого парня, продолжавшего смотреть на них, не существовало. Ян хотел им что-то сказать, но передумал; он как-то неловко дернулся, взмахнул руками и пошел прочь. Катя смотрела на Яна неотрывно, озорно и, когда поймала его рассеянный мимолетный взгляд, так и хотела сказать: «Ага, попало?.. Вот тебе и все позволено!» Однако Ян сделал вид, что не замечает немого намека. Напустив на себя прежний небрежно-фатоватый туман, он выдвинулся вперед и, пританцовывая на ходу, заглядывал поверх забора, выискивая бабу Настю. Наконец увидел ее.
– Хозяйка! Пожалуйста, можно вас на минутку?
Смуглая старушка со скребком и виноградной сухой лозиной в руках недоуменно смотрела на молодых людей. Она не сразу поняла смысл просьбы. Приставила к забору скребок, аккуратно пристроила лозину, вновь устремила на молодых людей взгляд серо-зеленых бойких глаз.
– Я говорю, квартирантка вам не нужна?
– А хто цэ будэ?
– Во, моя тетя!
Ян хлопнул по плечу Майю.
Баба Настя неторопливо оглядела девушку, и взгляд ее приветливо засветился.
– З якых жэ краив будэтэ?
– Из Москвы я, бабушка.
– Ну, ну, колы з Москвы, так трэба пустыты. Проходьтэ, будь ласка.
В нижней части домика располагались кухонька, горница и спальня бабы Насти, в верхней – небольшой кабинет с письменным столом, с двумя книжными шкафами.
– Тут занимався мий сын, Андрийко. Вин був ликар, та погиб на фронти.
Девушки присели на диван, слушали хозяйку, а Ян осматривал жилье. Зашел в маленькую пристройку: там была ванная. Открыл кран, торжествующе сообщил, что вода здесь все лето будет теплой, так как она течет из бака, который прикреплен на крыше и подогревается солнцем.
Выйдя из ванны с полотенцем, перекинутым через плечо, закурил сигарету.
– Воды много в твоем баке? – спросила Майя.
– Хватит и тебе, – сказал Ян и как-то нехорошо, неестественно подмигнул Майе.
Кате не понравились ужимки Яна, его пошловатые подмигивания. Ей было неловко и стыдно за Майю, которая вдруг, в одно мгновение, упала в глазах Кати, сделалась неприятной. Катя уже не видела в ней красивую беззаботную девушку, доверчивую подружку.
– Я пойду, – сказал Катя сухо, направляясь к лестнице.
– Когда встретимся? – кричала Майя вслед.
– Звони!
Домой возвращалась быстрым ребячьим шагом. Она не хотела думать о Майе, но невольно думала о ней, и думала без того веселого, светлого чувства, которым были отмечены все дни в Москве.
