Текст книги "Радуга просится в дом"
Автор книги: Иван Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
14
Если иметь музыкальный слух и к нему немного фантазии, то хорошую песнь можно услышать, стоя у окна в коридоре вагона. Темная ночь укрыла придорожные посадки и строения, спрятала от глаз поля, озера, леса и перелески. Только изредка мелькают огни автомашин, везущих на элеватор хлеб нового урожая, да телеграфные столбы бегут в темноте навстречу поезду. Вас качает, как в люльке: вы слышите песню. И не тот мерно повторяющийся стук колес на стыках рельс, а стройный хор звуков, мелодию, способную родиться только в движении, в вечном стремлении человека к переменам, к новым людям, неизведанным краям.
Стоит у окна вагона и слушает песню колес Павел Белов. Пассажиры спят; даже проводник перестал шаркать веником по ковровой дорожке, зашел в свое купе и, должно быть, сторожко задремал у столика. Не спится одному Белову. Он вообще мало спит с того дня, когда закончил полировать язык Горбенко и весь роман «Соловьиная балка», когда поставил последнюю точку и засобирался в Москву. Теперь же, приближаясь к столице, совсем потерял покой. Павел Николаевич походил на школьника, едущего поступать в институт. В том, что он сдаст экзамен, Белов не сомневался. Любченко, прочитал рукопись, сказал: «Це краща праця, нiж сам оригiнал». Павел Николаевич и сам как будто понимал, что улучшил, обогатил рукопись, особенно же язык героев. Если в оригинале встречались персонажи, говорившие авторским языком, то в русском варианте такого нет. Ярче, образнее заговорил главный герой романа шахтер Горбенко. Особенно же Белов много преуспел за последний месяц, после замечания Кати. Как же после этого не радоваться Павлу Николаевичу, как ему не сгорать от нетерпения услышать суд столичных знатоков и, в первую очередь, свояка Вадима.
В дом Златогоровых явился нежданно; нажал звонок, стоял у двери, слушая стук собственного сердца.
Наконец в дверях с разобранным ружьем и масленкой в руке показался Вадим Петрович.
– Павел? – сказал Златогоров.
– Не ждал?
– Ну проходи, проходи.
Они троекратно, по-мужски, обнялись. Потом их увидела Зинаида Николаевна; и тотчас поднялся шум, визг – из комнат выбежали Майя с Катей.
Сопровождаемый девушками, Павел Николаевич явился к Сергею. С ним он поздоровался сдержанно, словно со старым, хорошим знакомым, так, как если бы они не виделись всего лишь несколько дней и не усматривают во встрече ничего особенного. Из всех присутствующих одна только Катя заметила свет радости, озарившей лицо Сергея. Глаза его повлажнели, в них запрыгали светлячки. Не укрылась от бдительного взора Кати и подчеркнуто мужская сдержанность Павла Николаевича. Пожав Сергею руку, кивнув ему дружески, он сказал:
– Зазнаваться стал.
– Ого, уже и виноват. Не понимаю вас, дядя Паша.
– И понимать нечего. На последнее письмо не ответил?..
– Собираюсь с мыслями, – сказал Сергей, краснея.
– Долго собираешься. Ну да ладно – подождем. Нам, провинциалам, ничего не остается делать, как только ждать знаков внимания от столичных родичей.
Тут вмешался Вадим Петрович:
– Пойдем в кабинет, поможешь мне чистить ружье.
Златогоров взял свояка за плечи, повел в свою комнату.
О цели своего приезда Павел Николаевич сказал сразу же – в ту минуту, когда они шли в кабинет.
– Я перевел на русский язык роман «Соловьиная балка». Ты, случаем, не слышал про такую книгу? Писатель есть у нас на Украине, Любченко.
Белов не заметил нервной белизны, проступившей на лице Вадима Петровича, его сузившихся, потускневших глаз. Златогорова словно подтолкнули сзади, и он, помимо своей воли, ускорил шаг. «Как? – вопрошал он неизвестно кого. – Павел перевел «Соловьиную балку»?.. Ту самую книгу, за которую он, Златогоров, ведет длинную, хитро задуманную войну? Мой свояк?.. Этот олух царя небесного?.. Да может ли такое быть?».
– Ты слышишь меня, Вадим?
Они сели на диван. Павел Николаевич положил ладони на плечи Вадима.
– Что же ты молчишь?
Вадим Петрович озабоченно улыбнулся. Он успел справиться с неожиданно подступившей к сердцу тревогой. Сказал:
– Не хочется тебя огорчать, старик, но издаваться становится все трудней. Особенно в Москве.
– У нас тоже заводят строгие порядки – прижимают жучков, плагиаторов. Но при чем тут серьезные художественные книги? Хороший роман всегда был нужен читателю, а в наше время особенно.
– Ха! – откинулся на спинку дивана Златогоров. – Серьезные книги… Хороший роман… А как определить эту вот степень серьезности? Или у вас, в Углегорске, прибор такой изобрели? Или всезнающий ценитель завелся? У нас, в Москве, ничего подобного пока нет. По-прежнему спорят до хрипоты. Один кричит: «Гениально!», другой предлагает выбросить в корзину. Как примирить разнобой во мнениях?
– Есть редакторы, критики… Наконец, читатель. Ты, наверное, слышал, как пошла на Украине «Соловьиная балка»?
– Читатель всеяден. Ему бы название позабористей да картинки на обложке понаряднее. А если девицу с голыми плечами изобразишь, так и совсем нарасхват. Любой тираж подавай. Знаем мы, старина, этих читателей.
– Все так, но за «Соловьиную балку» я готов поручиться. Особенно же за свой перевод. Трудился на совесть. Может быть, посмотришь?.. Хоть первые странички прочти.
Павел Николаевич вытащил из папки рукопись, осторожно положил Златогорову на колени. Тот раскрыл рукопись, стал читать. Опытным взглядом с первых страниц определил, что перевод действительно сделан на совесть. В конструкции фраз Златогоров уловил плавность, певучесть, – а это уже добрый признак. Он читал дальше и дальше. И чем больше убеждался в добротности выполненной работы, тем тяжелее, тревожнее становилось у него на душе. Ни на минуту у него не возникла мысль отступить в борьбе за рукопись, наоборот: завидев новую опасность, он напряг свои силы, решил действовать всеми средствами. Несколько раз мысленно повторил: «Черт тебя дернул взяться за перевод «Соловьиной балки». И этим он отдавал дань и таланту Белова, и родственным чувствам.
Думал еще о том, как могут дальше развернуться события. Белов явился с рукописью некстати. Как раз в эти дни в издательстве решался вопрос: кому поручить перевод «Соловьиной балки»? Шансы Златогорова были самыми большими. Вадим Петрович немало приложил усилий, чтобы расшвырять своих конкурентов, склонить редакторов в свою пользу. В течение трех ближайших дней все должно решиться. Тут же на тебе!.. Переваривай еще одного конкурента!..
– А что, Паша, поедем с нами на охоту? Мы всей семьей собрались. А?..
Эта мысль мелькнула неожиданно и потому, может быть, показалась Златогорову идеальной. Два дня пробудут на охоте, день Белов затратит на сборы, а там и… шапочный разбор.
– Мне бы хотелось поскорее попасть в издательство.
– Брось упираться, старик, поедем. Охота – не промысел, а праздник. Ты ведь знаешь: завтра открытие сезона. Кстати, там будет и главный редактор издательства. Тебе не лишне с ним познакомиться.
Последний довод убедил Белова. Он согласился, и сборы пошли оживленнее.
15
Дом Златогоровых превратился в туристский пансионат. Спортивная одежда, рюкзаки, ремни, ружья, шомпола, ягдташи валялись на всех стульях, столах и диванах. Зинаида Николаевна, жарившая мясо, варившая картошку для охотников, глубоко вздыхала:
– Боже мой, на Северный полюс, что ли, собрались!
Вадим Петрович, руководивший сборами, приговаривал:
– Сутки прожить – не поле перейти. И поесть не однажды надо, и повеселиться.
Он подчеркнуто произнес последнее слово, повертел перед носом бутылку коньяка, хлопнул ладонью по этикетке и тут же сунул в мешок. Вина брали много, как и еды, – про запас, в расчете на случайных спутников и друзей. Вадим Петрович любил на охоте широкое житье. Сегодня же он имел еще и другие основания побольше захватить с собой вина.
Во второй половине дня, когда вся компания наскоро пообедала, Вадим Петрович предложил всем перед дорогой поспать.
– Это, друзья, необходимо. Ночью будем болтаться на озере, на рассвете снова уйдем охотиться.
Без привычки, не поспавши, будете, как сонные цыплята.
– А ты как? – спросила Майя. – Ты тоже отдохнешь?
– Мне не обязательно, я привычный. Да и насчет лодок надо позаботиться. Егерь может заартачиться: ведь лодок нужно много.
Сказав, что вернется через два часа, Вадим Петрович пошел позаботиться «насчет лодок». В дверях его взяла за рукав Зинаида Николаевна.
– Отговори девочек. Ихнее ли это дело!
– Да что ты тревожишься?.. На войну, что ли, провожаешь?..
Вадим Петрович бесцеремонно высвободил руку и скрылся за дверью. Втайне он понимал причину тревоги жены. Она не хотела отпускать с ним Катю, ревновала, терзалась тайным предчувствием недоброй затеи.
«Придет же в голову нелепая мысль! – думал Вадим Петрович, выходя на улицу, ведущую к лесу, где на даче жил его приятель, председатель общества охотников Огородников: от него нужна была записка к егерю. – Мучает себя баба безо всякой причины».
Вадим Петрович хотел сесть в троллейбус, но, поднявшись на пригорок, увидел конец улицы, а в самом конце, за домами – зеленый массив леса. Там еще до войны построил себе дачу Огородников. Решил пройтись пешком. Была хорошая погода – тихая, теплая. Августовское солнце разливало по земле тепло, но не палило, не жарило, как бывало в июле. Солнце не ходило теперь посредине неба, не взбиралось в зенит – оно катилось стороной, бросая на город прощальные лучи. В природе зарождалась глухая боль расставания с летом. На обочине дороги грустно клонились к земле молодые деревца, печально шелестела тополиная листва. Вадим Петрович чутко понимал природу: он любил охоту, рыбалку, часто ночевал в лесу. Познавши живопись, литературу, пресытившись театром, музыкой, он все больше тянулся к природе. И когда случалось прилечь на зеленую травку, то испытывал какое-то высшее, неземное наслаждение.
Кончилась улица. Вадим Петрович ахнул: перед ним неожиданно возник район новой застройки. Не был здесь год, а уж все как изменилось: строители вздыбили, перекопали бывший овраг и на месте свалки поставили в ряд десятки многоэтажных домов. Лес отступил, на отвоеванном у него пространстве поднялись башенные краны. Застыв в величавых позах, они поворачивались на месте, словно исполняли медленный танец. Это было удивительно. Даже привыкший ничему не удивляться Златогоров остановился. Ведь если и дальше так пойдет дело, то сюда, в район Черемушек, скоро переедет половина жителей столицы. Вадим Петрович даже стал придумывать название этому явлению новейшей истории. «Переселение москвичей», «Новый центр столицы»… И действительно, где теперь центр Москвы? – там, в районе площади Ногина, среди тесных трехэтажных улиц, или здесь, в новых кварталах, где современные дворцы словно плывут над зеленью широких, как площади, аллей?.. Как теперь быть с извечной гордостью аборигенов столицы? Ведь от них, бывало, только и слышишь: я коренной москвич, живу в центре… Знаете, переулок у Каретного ряда?.. Или Староконюшенный, или на Смолянке… Скажет так, словно речь идет о какой награде, полученной на производстве, – глаза светятся ребяческим удовольствием, в каждой черточке лица чувство неподдельного превосходства. Удивительная это вещь – похвальба принадлежностью к когорте коренных москвичей!.. Самого умного человека делает смешным. Говорит так, будто и сказать о себе больше нечего.
Златогоров, приехавший еще совсем молодым человеком в Москву из маленького белорусского местечка, всегда испытывал ревность к москвичам. И только много позже, когда он занял свое место в среде литераторов, когда получил большую квартиру на третьем «генеральском» этаже, он тоже почувствовал себя жителем столицы и теперь уже снисходительно выслушивал похвальбу аборигенов.
Так или иначе, но переселение москвичей в новые районы внесет в психологию столицеманов существенные коррективы. Такие старые козыри, как Зарядье, Таганка, Арбат, уступят место новым: Ломоносовский проспект, Калининский, Профсоюзная, Квартал десятый, Квартал Экспериментальный…
А может быть, и совсем исчезнут столицеманы?.. Сейчас все реже встретишь человека, похваляющегося местом рождения. Теперь все больше говорят: «А знаете, какой завод у нас построили!..» или «Какое производство налажено в тех краях!..»
Завод, стройка, электростанция… Человек говорит с гордостью, а хвастовства за этими словами не слышно. Не слышно в голосе рассказчика стремления подчеркнуть свою исключительность. Нет, зачем же – наоборот: вроде бы встретил один человек другого, взял его за руки и сообщил новость – видишь, как мы разбогатели! А ты, братец, и не знал.
Все изменяется в нашей жизни. Изменяется и природа хвастовства. Вроде бы хвастается человек, а слушать его приятно.
Златогорову было хорошо. Сегодня и мысли у него были особенные: не думал об издательских делах, не тревожился, не считал гонорары. Вадим Петрович словно переменил очки и увидел жизнь в другом освещении.
Златогоров миновал комплекс недостроенных квадратных домов, поднявшихся над своими собратьями, словно долговязые отроки над малышами, вошел в лес. И тотчас стихли все звуки стройки. Только работяга-бульдозер добрасывал сюда свое недовольное рокотанье. Но потом стих и он. Зеленое море сонно шуршащих листьев обступило Златогорова, и он невольно остановился, потянулся, как младенец, охнул от удовольствия. Между стволами молодых берез заметил зеленую, как ковер, полянку. Свернул к ней и лег на спину. Августовское небо синее-синее. Где-то в стороне стояло неяркое солнце, порой откуда-то набегал ветерок – кроны берез пугливо вздрагивали, а Вадиму Петровичу казалось, что качается небо. Временами он закрывал глаза, предаваясь случайным думам. Как-то сами по себе текли мысли о жизни – с грустинкой, с долей сожаления о прожитых годах, но в общем-то светло и весело было у него на душе.
Как бы ни хороша была жизнь вокруг, а человеку и в наше время нелегко обрести благополучие, обеспечить себя всем и не думать о завтрашнем дне. Вадим Петрович может ни о чем не беспокоиться. Правда, тяжелым камнем лежит на сердце болезнь сына, но тут уж ничего не поделаешь. Суд свыше, судьба. Все остальные тревоги у него позади. В самом деле, чего ему не хватает? В чем нуждается его семья?.. Она обеспечена не только на сегодня, на завтра, но и на много лет вперед. Обеспечена не одним куском хлеба, не только крышей – нет, обеспечена по большому счету. Фамилия Златогоров имеет вес, произносится с уважением. В Москве есть немало людей, стремящихся поближе сойтись с семьей Златогоровых, многие не прочь задобрить Вадима Петровича, добиться его благосклонности. Златогоровы могут вести себя независимо и жить с достоинством. Разве не к этому всю жизнь стремился Вадим Петрович? Разве не этого он добивался?..
Слово «добивался» как бы высекало в сознании образ свояка Белова. Этот тоже добивался. Ему тридцать два года, но чего он добился?.. В Донбассе его, может быть, и считают писателем – он выпустил там несколько книг, – но в квартире этого писателя, говорят, негде сесть. На гвозде висят двое штанов, да и те старомодные.
Слов нет, может быть, в литературном отношении Белов и обладает какими-то способностями, но разве дело только в одних литературных данных?.. Литератор живет не в безвоздушном пространстве, а на земле. Изобразив мысли на бумаге, он несет свой труд в издательство, рукопись поступает в распоряжение рецензентов и комиссий. С ними надо вступать в отношения – надо доказывать, убеждать, отстаивать, на них надо производить впечатление. Хочешь не хочешь, а надо. И это также входит в понятие «литературная работа». Тот же, кто думает иначе, может заниматься литературной работой, но не рассчитывать на признание. В этом высокоорганизованном, хорошо слаженном обществе признают сначала человека, а потом уж специалиста.
Последняя мысль показалась Вадиму Петровичу особенно удачной; в ней слышалась глубоко спрятанная, щекочущая сердце ирония. Он всегда был противником «хорошо слаженного общества». Даже слово «порядок» он не любил. Буйная, склонная к анархизму натура Златогорова искала простора. Когда в каком-нибудь издательстве отказывались напечатать его перевод, он устремлялся в другое издательство и непременно пристраивал свой труд. В свое время отец ладил сына в торговый институт. Вадим устыдился поприща «торгаша», пошел в педагогический. Но скоро понял: учителя учат людей, а жизнь учит учителей. Одно хорошо было в учительстве: не грозила болезненная полнота и ожиренье. Но Вадим Петрович был не из тех, кто главной целью своей жизни ставил сохранение талии. Златогоров бросил учительство, занялся литературой. Поначалу завистники ему твердили: «Зря стараешься. Нет таланта – не берись». Но другие, хитрее, приободряли: «Талант – не кожа, сапоги из него не сошьешь. Важен характер». Хорошо, что послушал последних. Теперь же, когда твердят о дисциплине граждан, о высокой организации общества, Вадим Петрович довольно ухмыляется. На память приходят слова: «Важен характер».
Златогорову хорошо. Безоблачно у него на душе, и мысли мелькают все реже. А если мелькнут – нет у них ни границ, ни формы. Только далеко-далеко, где-то на втором плане маячит образ брата жены Павла Николаевича Белова. На письменном столе Вадима Петровича лежит его «Соловьиная балка». Чудно и обидно, что была минута, когда Златогоров встревожился, почти испугался. Теперь все прошло. Не потому, что Вадим Петрович окончательно уверился в своем успехе, нет. Златогоров реально смотрит на вещи, он знает всю меру опасности, которую представляет для него свояк. Обстановка в издательствах усложняется. Там все больше тянутся к качеству работы, а качество у Белова налицо. Ну и пусть печатают его перевод. Я даже помогу Павлу. Почему бы и не помочь своему человеку?..
И хоть мысль о помощи свояку пока едва теплится, но она живет, и Вадим Петрович ее не прогоняет. «В самом деле, почему бы не помочь Павлу?.. Человек он свой, одной семьи – и Зинаиде будет приятно, и мне лишний союзник не помешает. Как знать, кем будет Павел через несколько лет? Человека важно вовремя поддержать, а он, глядишь, такую высоту наберет…»
Вадим Петрович было окончательно склонился в пользу Белова, но тут взгляд его остановился на двух веточках кустарника, между которыми толстый жирный паук плел паутину. Златогоров засмотрелся на паука. Серый хищник работал по строгим законам целесообразности. Словно челнок, сновал он из стороны в сторону, натягивая между ветками паутинку. Казалось, где-то в его утробе разматывался барабан с бесконечной дымчатой ниткой. Паутина напоминала сеть рыбака, поставленную на бойком месте. Большинство мух пролетало в щель, не затянутую паутиной. Но некоторые влетали в сетку, и тогда паук мгновенно бросался на жертву. Расправлялся с нею и снова возвращался к работе. Натягивал паутинки одну к другой, выплетал замысловатую, строго симметричную вязь. Когда же паук начал тянуть очередную паутинку, чтобы довершить сооружение, Вадим Петрович подумал: «А что, если эту последнюю нитку серый бы не протянул?.. Могло ли такое случиться?» И сам себе ответил: «Нет, такого случиться не могло». По тем же законам целесообразности паук должен был завершить сооружение. Иначе мухи пролетали бы в оставленную щель. В природе нарушилась бы одна из ее гармоний.
Златогоров достал из кармана очки, тщательно протер и надел. Он хотел лучше рассмотреть паукову работу и теперь отчетливо видел все сооружение. В тот же момент сквозь чащу кустарника глянул солнечный луч, просветил тончайшую дымчатую вязь и веселым зайчиком отразился в стеклах очков Вадима Петровича.
– Вот так и жизнь, – сказал Златогоров, вставая. – Одни люди играют роль мух, другие… – Не договорив фразы, он быстро зашагал по тропе.
16
Приятель, к которому шел Златогоров, оказался дома и написал егерю записку:
«Податель сего письма будет просить четыре лодки. Дай ему их и снабди хорошими шестами. Вдобавок свари для его компании уху, и притом отменную. Если же сей муж окажется неблагодарным и не угостит тебя водкой, стукни веслом по его черной шевелюре».
Следовала подпись: «Председатель секции охотников и трепачей К. Огородников».
В спортивном обществе Огородников действительно возглавлял секцию охотников, но такой уж он человек: не может без озорства.
С «директивой» Огородникова в кармане Златогоров вскоре возвратился домой.
В половине шестого вечера «Волга», управляемая Златогоровым, подъезжала к охотничьему угодью. Две большие собаки лениво вышли из дома. Вадим Петрович, не обращая на них внимания, показал своим спутникам лодочную стоянку, а сам нырнул под крыльцо дома. Павел Николаевич помог девушкам собраться (Вадим Петрович вооружил их мелкокалиберными винтовками), осмотрел на них амуницию и повел к озеру. Здесь, в камышах, был вырыт канал, и по его берегам, в форме еловой шишки, были расставлены плоскодонные лодки. В некоторых из них уже сидели охотники – отливали воду консервными банками; другие лодки по края бортов были залиты грязной вонючей водой. Всюду виднелись свежие следы только что стащенных с берега лодок. Большинство охотников уже отправилось на вечернюю зорьку. Те же, кто eще возился у лодок, косо поглядывали на Катю и Майю, вырядившихся под заправских охотников. На них были брюки, резиновые сапоги и спортивные куртки. Боеприпасы находились в объемистых рюкзаках – в них Зинаида Николаевна кроме продовольствия положила смену белья и про запас теплые вещи.
Павел Николаевич хоть и не был завзятым охотником и рыболовом, но тотчас оценил лодки и выбрал лучшие. Девушки уже заканчивали отливать воду, когда с шестами на плече явился сияющий Вадим Петрович. Наскоро рассказав Кате и Майе, как надо действовать шестами, он подал Павлу Николаевичу команду отплывать первым. За ним послал Майю, а сам, вслед за Катей, пошел последним. Катя не сразу обрела равновесие, она то вправо, то влево толкала лодку, но постепенно выправилась, вошла в нужный ритм. Ей даже нравилось стоять посредине лодки, отталкиваясь шестом. Дно было твердым, песчаным, и шест не увязал. И лодка скользила быстро. Выстроившись в кильватерную колонну, они напоминали небольшой отряд индейцев, пробивающихся на своих пирогах в джунглях. А камыш стоял, как непролазный лес. Уже через несколько минут он скрыл от глаз и охотничий домик, белевший на пригорке, и землю, и лес, подступивший к озеру. Не было видно берегов – камыш, камыш да свинцовые разводья. Порой камыш расступался – ветерок ерошил водную гладь. Править лодкой становилось трудно. Но больше всего плыли узкими коридорами. Все плыли, плыли и плыли. Когда Павел Николаевич затруднялся в выборе пути, Златогоров ему командовал: «Бери правее!» Иногда Майя окликала Катю: «Ну как?..» «Хорошо!» – отвечала Катя, и они продолжали плыть. Катя удивлялась тому обстоятельству, что глубина повсюду была одинакова.
Над ними пролетели утки. Где-то далеко все чаще раздавались выстрелы, но члены златогоровской «эскадры» помнили наказ командира: до места не стрелять.
«Далеко ли это место?» – начала подумывать Катя. Руки ее чувствовали усталость. Разумеется, в этом она бы никому не призналась.
Малиновый шар солнца коснулся края земли, и в тот же момент «эскадра» вышла на широкое разводье. Вадим Петрович скомандовал: «Разъезжайтесь по сторонам, да недалеко».
Катя поплыла влево, Вадим Петрович направил лодку правее от нее.
Подминая лодкой камыш, Катя вклинилась в густую заросль и взяла винтовку.
