Текст книги "Прошлое в настоящем"

Автор книги: Иван Парфентьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

МЕХА МЕНЯЮТ ЦВЕТ

Жизнь улыбалась Тунису. Был он еще сравнительно молод, ему только минуло тридцать. Он пользовался успехом не только у деловых людей, но и у женщин. Этому успеху сопутствовала солидная материальная база. Он был квалифицированным скорняком, но скорняком, не оставлявшим своих анкетных данных в анналах отдела кадров какого-либо государственного или кооперативного учреждения или фабрики. Тунис был кустарем-одиночкой, избегавшим, однако, общения с фининспекторами. Труд его был засекречен не только от финансовых органов, но и от соседей и даже от родственников.

В его мастерской, расположенной в подвале, стояло нехитрое оборудование: бутылки с красителями разных цветов, инструменты. Это была маленькая фабрика искусственного меха. Здесь кролики превращались в леопардов, а шкуры обыкновенных дворняжек – в куничий воротник. Подделки были неотразимы, и покупатели диву давались необыкновенной дешевизне мехов всех сортов.

Доходы Туниса росли изо дня в день. Рос и его профессиональный авторитет. Человеком он был непьющим и некурящим. Лишь слабость к женскому полу толкала его подчас на значительные денежные издержки.

Тунис познакомился случайно с девушкой, оставившей в его жизни неизгладимый след. Высокая и статная, белокурая красавица Котляровская очаровала даже видавшего виды Туниса.

«Вот это девушка!» – думал Тунис и, пустив в ход свое обаяние и красноречие, убедил ее провести с ним вечер в театре, а потом поужинать где-нибудь в ресторане. После недолгого колебания девушка согласилась. Ей понравился этот интересный, веселый и остроумный человек.

«В этом ничего плохого нет, – подумала она, – почему бы и не сходить с ним в театр?»

Простая работница фабрики, помогавшая старушке матери, она не могла часто посещать театры. Договорившись о месте встречи, Тунис побежал в сберегательную кассу. И вот выбритый и надушенный дорогими духами, в великолепном костюме Тунис встретил свою новую знакомую.

События разворачивались так, как и хотел Тунис. Театр, ужин в ресторане. Роль влюбленного Тунис выдерживал идеально. Он не позволял себе ничего лишнего, и лишь прощаясь с девушкой у ее дома, к которому они после ужина подъехали на такси, поцеловал ей руку.

– До послезавтра, да? – спросил Тунис.

Она молча кивнула головой.

– Смотри, берегись, – говорила подруга Котляровской, когда та рассказала ей о встрече с Тунисом. – Сначала он поводит тебя по театрам и ресторанам, а потом, смотри, горько плакать будешь!

Но Котляровская лишь смеялась и шутила:

– Это тебя просто завидки берут!

Слишком сильным было впечатление от вечера, проведенного с Тунисом, чтобы Котляровская отказалась от дальнейших встреч. Жизнь шла чередом. Днем работала, вечером встречи с Тунисом. И случилось то, что и должно было случиться. В один душный предгрозовой вечер Тунис зашел к ней с букетом цветов и с вином.

– Сегодня день моего рождения, и мы должны с вами его отпраздновать! – весело сказал Тунис и стал высыпать на стол многочисленные свертки.

«Какой он хороший!» – думала Котляровская.

– Что же вы не сказали, что сегодня ваш день рождения? Я бы подарок приготовила!

– Пустяки, – сказал Тунис, – вы – самый лучший для меня подарок. Быть вместе с вами – это все, что мне нужно для полного счастья. – И он поцеловал ей руку.

Шутя и смеясь, сели они ужинать. Тунис чокался с ней и пил за свое здоровье и за здоровье любимой. И так бокал за бокалом. За папу, за маму. В полном изнеможении, не соображая, что она делает, Котляровская опустила голову на плечо Туниса. Он обнял ее.

Одержав очередную победу, Тунис исчез. Он предусмотрительно не назвал Котляровской своей фамилии и адреса. Мать-одиночка, испытавшая горе и раскаяние, упреки подруг и осуждающие взгляды пожилых матерей, Котляровская отдавала все силы воспитанию сына. Борис выделялся из окружающих ребят своими знаниями и замкнутостью. Грусть его бросалась всем в глаза.

Закончив девятый класс и видя, что матери очень тяжело одной сводить концы с концами, Борис пошел работать на фабрику. Здесь он встретился с Виктором Тунисом. Встретился и даже подружился с ним, не подозревая, что новый друг – его родной брат по отцу.

Шли годы. Борис стал уже довольно квалифицированным работником, а Виктор Тунис – мастером цеха.

Летом 1961 года Борис пригласил Виктора зайти к нему на квартиру. Виктор согласился.

– Мама, познакомься, – сказал Борис, – это мой друг.

– Очень приятно, – ответила Котляровская, протягивая Виктору руку, и вдруг страшно побледнела, схватилась рукой за сердце и стала медленно опускаться на пол.

– Мамочка, что с тобой? – закричал Борис и подхватил мать на руки, посадил ее на стул.

– Это так, ничего, – пытаясь улыбнуться, ответила мать, – со мной бывает. Устала очень. Прошу вас, Виктор, садитесь и не обращайте внимания.

Она вышла из комнаты. Стала хлопотать на кухне. Машинально ставила тарелки, резала хлеб и с ужасом думала: «Неужели он сын Туниса? Вылитый его портрет. Такое сходство!» Безусловно, это он. Как теперь рассказать Борису, а может, не рассказывать? Зачем тревожить старую рану? А может, Тунис не виновен в том, что он исчез. Может, виновата я?..»

Котляровская взяла себя в руки, решив, что сначала все узнает сама, а уж потом решит, как быть.

Когда начали обедать, Котляровская не спускала глаз с Виктора.

«А ведь это он! – думала опять Котляровская. – Тот тоже редко был разговорчивым. Только иногда после выпивки шутил».

Борис проводил Виктора и вскоре вернулся домой. Но матери дома не было. Котляровская пошла по другой стороне улицы за Виктором и, когда он дошел до угла Столешникова переулка, подошла к нему.

– Вы меня извините, Виктор, – сказала Котляровская, подойдя к нему, – но вы так похожи на одного моего знакомого, что я не могла удержаться и решила с вами поговорить.

Виктор удивленно посмотрел на нее.

– Пожалуйста, буду рад вам помочь, если смогу. Что же вас интересует?

– Простите, как ваша фамилия?

– Тунис. А что?

– Да так, ничего. А где вы живете?

– В Столешниковом – мама, папа и я.

– Значит, я ошиблась, тот жил на Пресне.

Они расстались, но удивленный Виктор, придя домой, за ужином рассказал родителям о встрече с Котляровской.

После рассказа сына Тунис заметно покраснел и стал катать по столу хлебный шарик, а потом, ни к кому не обращаясь, сказал:

– Ладно рассказывать сказки, спать пора.

Но в эту ночь Тунис не сомкнул глаз. «Неужели та самая, белокурая? И от нее сын. Кошмар! А мой болван приведет еще его ко мне в дом? А в чем я виноват? Насилия не было, была любовная история».

– И для ясности замнем все это, – сказал он громко.

– Что для ясности? – спросила сквозь сон его жена. – Спи, полуночник, выдумал еще по ночам разговаривать? Досчитай до ста и уснешь.

– Да спи ты! – огрызнулся Тунис, но все-таки послушался совета жены и стал считать.

Яркое солнце, выглянувшее из-за серой тучи, разогнало сомнения Туниса. Все теперь казалось ему далеким и совсем не страшным. «Что было, то прошло! – подумал он и лениво потянулся. – К черту воспоминания, сегодня выходной день и нужно отдыхать. Впрочем, отдыхать не придется, у меня еще много работы».

И он спустился в свою подпольную фабрику искусственного меха, где на веревках сушились шкурки.

Виктор позвал Бориса в гости.

– Я у тебя был, теперь ты ко мне зайди.

– Хорошо, приду, – ответил Борис. – В пять буду у тебя.

Борис пошел домой и попросил у матери свежую белую рубашку и галстук.

– Куда это ты так наряжаешься?

– К товарищу, к Виктору, в Столешников переулок.

– К какому Виктору? Не к тому ли, что был у нас?

– Да, к этому.

– Не ходи, Борис, – стала упрашивать его мать, – чувствует мое сердце, что все это добром не кончится.

– Но почему, мама? В чем дело? Что страшного в том, что я к нему пойду.

Борис недоумевал и удивленно смотрел на мать, которая стояла у стола с побледневшим лицом.

– Не ходи, Борис, умоляю. Не ходи ради меня.

– Хорошо, но тогда объясни толком, в чем дело. Что тебе плохого сделал Виктор?

– Боренька, не ходи. Я не хочу, чтобы ты встречался со своим подлецом отцом. Теперь тебе ясно, куда ты идешь? Виктор – твой родной брат по отцу. А твой отец – негодяй и обманщик. Он искалечил мне всю жизнь. За многие годы, когда я тебя воспитывала, он ни копейки не дал на тебя. Или ты хочешь полюбоваться на этого негодяя?

Неожиданное открытие матери потрясло Бориса. Он задумался. А потом, как бы стряхнув с себя тяжесть, сказал:

– Пойду, мама, полюбуюсь. А ты не бойся. Все-таки любопытно посмотреть на своего отца!

– Делай как знаешь, – тихо сказала мать и ушла из комнаты.

Пытливо всматривался Борис в своего отца. Хотел найти в нем что-нибудь близкое и не нашел. Борис был портретом матери. Он был таким же белокурым, как и она. А отец и Виктор были тоже как две капли воды похожи друг на друга.

«Ну, какой же он мой, – рассуждал Тунис, – ничего общего. Она – это да, действительно, она. Ну и черт с ним, что это я еще ломаю себе голову. Ведь это чужой для меня человек». Но совесть все же мучила Туниса. Когда вышли на улицу, Борис не выдержал и спросил Виктора:

– А как ты относишься к своему отцу?

– Ничего, по-моему, он честный человек, если не считать кой-какой мелочи, – ответил Виктор.

Борис передал Виктору разговор с матерью. Виктор был потрясен таким открытием. Но так как он был добрым по натуре человеком, то обрадовался.

– Что же тут плохого – теперь нас двое Тунисов!

– То, что мы братья, это, конечно, неплохо, – согласился Борис и замолчал.

– Да ты не хмурься, это временное явление, и я поговорю с отцом, он поможет тебе и матери. Я это сделаю.

– Не нужно этого делать, я не хочу. Обещай мне, что ты не будешь говорить с отцом.

– Ну, если ты просишь, – не буду.

– Понимаешь, Виктор, – сказал Борис. – Твой отец не такой человек, чтобы раскошеливаться. Я лучше как-нибудь сам с ним поговорю.

.Захватив с собой двух белок, Борис позвонил в квартиру Туниса. Дверь открыла старуха.

– Здравствуйте, заходите. Вы что – с мехами?

– Да, вот белок принес.

Из подвала тихо поднялся Тунис. Он посмотрел на белок и сказал:

– Десять рублей, больше не стоят. И вообще такую дрянь мне приносить не следует.

Виктор наклонился к отцу и что-то прошептал на ухо. Тот сначала побледнел, потом хрипло сказал:

– Ладно, тридцатку дам, но больше не приноси и не приходи.

Выбросив на стол тридцатку, Тунис ушел в другую комнату.

Борис побледнел, не взяв денег, круто повернулся и, хлопнув сильно дверью, вышел.

– Папа, зачем ты так поступил со своим сыном? – сказал ему Виктор. – Почему ты не дал ему хотя бы полсотни? Ведь ты никогда в жизни не помогал ему и его матери.

– Молчать, щенок! – огрызнулся Тунис. – Сначала заработай, а потом и давай кому хочешь. Я тебе дам пятьдесят. Убирайся вон из моего дома, паршивец!

– Ладно, отец, я думал, что ты честный человек, а ты.

– Так я еще бесчестный! Вон из дома.

Долго еще орал Тунис, хотя Виктор уже ушел.

Ему нелегко было все это пережить. И он пошел в парк. Нужно было подумать, что теперь делать.

Шло время. И вот однажды к Тунисам снова раздался звонок.

– Вам кого?

– Да вот принес меха.

Дверь открылась.

– Проходите, я сейчас позову мужа. Тунис, к тебе пришли! – крикнула она и пошла в спальню.

Тунис, сразу почувствовав недоброе, спросил:

– Что у тебя? Покрасить, что ли? – и стал ковырять вилкой недоеденную котлету.

– Сейчас я тебе покажу, подлец, я тебе покрашу.

Тунис схватил тарелку с котлетами и побежал на кухню, но не успел захлопнуть дверь, как ударом топора был опрокинут на пол.

– Что там такое?! – закричала жена Туниса из спальни.

Не успела она выйти, как тоже повалилась на пол с разбитым черепом.

Борис ходил по квартире и искал деньги. Он шарил по комодам и шкафам, и только убедившись, что денег нет, выбежал на улицу. Прикрыв плащом рубашку и брюки, на которых была кровь, Борис незаметно вошел к себе в дом и закрылся в ванной комнате. Холодной водой он стал смывать пятна крови. Руки дрожали. Рубашка выпадала из рук. Он не выдержал, наконец, и обратился к жене:

– Замой, пожалуйста, пятна, подрался вот, нос разбили.

Та развела руками и заплакала.

– Что ты ревешь? – пытался успокоить ее Борис.

Любопытная соседка вышла из комнаты и обратилась к жене Бориса:

– Что вы плачете?

– Не видите – из носа кровь течет! Рубашку новенькую всю измазал. Эх, Борис, Борис!

Зять соседки, Савостин, был работником милиции, и когда ему рассказали о Борисе, он доложил об этом начальству.

Мы со следователем прокуратуры допрашивали Виктора. В числе родственников и знакомых он назвал Бориса Котляровского.

«Какое совпадение, – подумал я. – Встречи с Борисом, следы крови».

Мы приняли решение задержать Котляровского и произвести у него обыск. Наши подозрения подтвердились. На белой рубашке и брюках отчетливо были видны следы крови. Борис не стал запираться и сам рассказал об убийстве своего отца.

СКВОЗЬ ИСПЫТАНИЯ

Однажды ко мне в кабинет пришел молодой человек и спросил:

– Вы меня узнаете, товарищ комиссар?

– Как же, конечно, узнаю. Помню и вашу бандитскую шайку.

– У вас хорошая память, товарищ комиссар!

– На память пока не жалуюсь, – ответил я. – Лучше расскажи, с чем пришел в МУР.

– Да вот, товарищ комиссар, освободился, порвал с прошлым, хочу прописаться, а то не принимают на работу.

– Насчет работы не беспокойся. Мы тебя трудоустроим, только учти: если еще раз сорвешься – пеняй на себя.

Родился Каверин в Марьиной Роще, о которой издавна ходят легенды. Он отлично учился. Все были им довольны. Но под воздействием старших ребят Каверин стал курить, пристрастился к выпивкам. Выпивали по праздникам, играли в карты, потом выпивки стали чаще.

Каверин стал получать плохие отметки, несколько раз пытался бросить школу, но родители заставляли учиться. И все же улица взяла свое. Он ушел из школы на завод.

Однажды на завод пришли представители аэроклуба и предложили желающим поступить учиться. Подал заявление о приеме в аэроклуб и Каверин. Но ему было только шестнадцать лет, а принимали с семнадцати, с таким расчетом, чтобы сразу же после окончания можно направить парня в военную летную школу.

Почувствовав тягу к воздуху, Каверин уже ни на минуту не забывал об аэроклубе. Он ходил, просил, надоедал, пока, наконец, в начале сорокового года его не зачислили.

Сначала шли теоретические занятия, а будущим пилотам не терпелось подняться в небо, чтобы почувствовать самим полет, который до мельчайших подробностей разбирался на лекциях.

Прошла осень сорокового года, зима сорок первого, а они все сидели в классах аэроклуба. Лишь в апреле 1941 года выехали они в лагерь, на аэродром. Этот маленький аэродром был недалеко от Москвы.

Курсанты жили прямо у кромки поля, в палатках. Совсем рядом была Пахра, где они купались в то жаркое лето. Трудным, но интересным был рабочий день курсантов. В шесть часов всех поднимали на зарядку, а в восемь уже начинались полеты. Один за другим стартовали с дорожки неуклюжие на вид У-2. Но даже эти небесные, тихоходы казались курсантам быстроходными мощными машинами. Но еще долго сидел перед курсантами инструктор в передней кабине, пока не научил их сначала взлету, потом полету и посадке.

Каждому курсанту хотелось побыстрее самостоятельно управлять самолетом, но лишь через некоторое время инструктор разрешил и то под своим наблюдением. Так было до пятнадцатого июня. Каверину хорошо запомнился этот день, потому что только ему одному из всей группы был разрешен вылет.

С утра было как обычно – зарядка, завтрак, полеты. Один за одним уходили со старта самолеты.

Курсантов вывели в квадрат, огороженный флажками, между двумя полосами – взлетной и посадочной. Они были свободны от полетов. Здесь же был и начальник отряда, и командир звена, и технические работники. Немного поодаль, на всякий случай, стояла пожарная машина.

Нот вот наступила пора летать и группе Каверина. Он построил группу и доложил:

– Товарищ инструктор, группа для выполнения полетов построена!

После рапорта, как обычно, инструктор провела предполетный инструктаж. И лишь потом объявила, что Каверин полетит самостоятельно.

Но не сразу доверили самолет Каверину. Сначала инструктор сделала с ним два контрольных полета и только после этого доложила командиру звена, что курсант Каверин готов к выполнению самостоятельного полета. Его еще проверяли командир звена и сам командир отряда. Так было положено, и нарушать инструкцию подготовки курсантов никто не мог. Это был закон.

Но вот проверка позади, и Каверин один в самолете. Он выруливает на линию предварительного старта.

Здесь инструктор дает ему последнее наставление и, прыгнув с крыла самолета на землю, поднимает руку, разрешая взлет. Стартер поднимает флажок, и вот самолет выруливает на линию старта. Потом самолет уже бежит по земле, набирая скорость. Несколько щелчков колесами о землю, и воздух прохладными струями обтекает двукрылый У-2.

Что может сравниться с чувством человека, которому дали крылья? Но какой бы ни была радость, нужно в точности выполнить задание. На высоте ста метров Каверин делает разворот. Потом он делает второй разворот, третий и идет на посадку, как велит инструкция. Наступает самый ответственный момент. Нужно так рассчитать планирование самолета, чтобы он точно приземлился у посадочного знака и к тому же мягко, на три точки.

Колеса коснулись земли. И все увидели радостное лицо Николая Каверина. Улыбалась и инструктор, ей тоже было радостно за своего питомца. Она подошла к самолету и дала разрешение выполнить еще один такой же полет.

«Думают, что я случайно сел хорошо, – мелькнуло в голове Николая. – Ну что же, я докажу, что научился летать!»

И вот Каверин снова в воздухе, снова развороты и заход на посадку. И снова машина плавно идет на посадочную отметку, сбив колесами мел буквы «Т».

Ему разрешили третий взлет. «Ладно, я доказал, что первый раз полет выполнил на «отлично» не случайно, и в третий раз сяду, как и в первый и во второй раз», – думает Каверин.

После выполнения третьего полета, да еще без балласта, все убедились, что Николай вполне оперился. Командир отряда перед строем курсантов объявил Каверину благодарность, а инструктор отпустила его отдыхать.

Долго не мог заснуть в этот день Николай. Радость его не покидала и в последующие дни. Но вот однажды, проснувшись утром, он почувствовал, что случилось неладное. Все в это утро ходили озадаченные, растерянные. И вот почти вся эскадрилья собралась у домика начальника. Видимо, о начале войны сообщили по телефону, потому что радио еще не объявляло.

Вскоре всех курсантов построили и официально объявили, что началась война, что полеты прекращаются до особого распоряжения, пока не прилетит начальник аэроклуба.

Начальник прилетел только во второй половине дня и, произнеся перед курсантами небольшую речь, разрешил на два дня съездить домой, но больше двух дней задерживаться было запрещено.

Фронт был еще далеко, когда Николай вернулся в аэроклуб, но по всему чувствовалось, что курсантов хотят побыстрее выпустить. Теперь уже курсанты стали вылетать самостоятельно один за другим, а Николай летал с инструктором в зону, выполняя фигуры высшего пилотажа. Так продолжалось около месяца, пока немецкие самолеты не появились над Москвой. Когда немцы шли на Москву, они пролетали и над маленьким тренировочным аэродромом клуба, и некоторые из них даже пытались бомбить его.

Летать становилось все опаснее и опаснее. И вот вскоре пришел приказ о прекращении полетов. Курсанты замаскировали машины ветками, и откатили их ближе к лесу. Теперь уже все, за исключением караула, стали уходить ночью с аэродрома. Спали в овраге.

Через несколько дней пришел приказ: «Аэродром перебазировать на новое место».

Куда теперь забросит судьба Каверина? Он не знал. Домой курсантов не отпустили, потому что приказано было сняться в течение суток.

И вот самолеты перелетали на новый аэродром, а все остальное хозяйство и личный состав аэроклуба отправили поездом.

Каверин летел вместе с инструктором на самолете, он уже к этому времени прошел почти полный курс учебы.

Начался август, но все еще стояла настоящая летняя жара. Летать приходилось без выходных, каждый день. Но об отдыхе никто и не думал. Всем хотелось поскорее на фронт.

Фронт все ближе и ближе подкатывался к Москве. Курсантов отправили в летную школу, армии нужны были пилоты.

Каверину еще не было восемнадцати лет, и поэтому он не мог пока принять присягу. Так и учился он без присяги, верный своей Родине. В мирное время в школе полагалось учиться три года, а теперь в десять месяцев сделали из курсантов военных летчиков и присвоили им звание старшин. Летайте, ребята, громите врага.

Вряд ли кто-нибудь из мирных граждан представляет себе, что такое ОАП – отдельный авиационный полк. Это, может быть, куда пострашнее, чем истребительная авиация с воздушными боями!

Уже треть России лежала под немецким сапогом, но люди не могли смириться с этим, и по всей оккупированной территории стали организовываться партизанские отряды. Вот им-то и оказывал помощь ОАП. Но все дело в том, что на вооружении полка были необычные самолеты – планеры. Они были бесшумны, но и безоружны. Повстречай такой планер самолет противника, и все кончено – гибель.

А помогали партизанам так. Выведет самолет планер с грузом на большую высоту, дотянет до линии фронта и тот бесшумно летит в назначенное место. Но летать приходилось не по одному, а нескольким самолетам сразу.

Партизаны ожидали пилотов и выкладывали костры. Но бывало и так, что немцы замечали их, и тогда садиться приходилось вслепую.

Даже опытному пилоту сесть вслепую трудно, а каким это было нелегким делом для вчерашних курсантов. Если летчик неправильно рассчитает посадку, то он всегда может воспользоваться мотором, а что делать планеристу, если он ошибется? Планеристу нужен только точный расчет, на второй круг он уйти не может, ошибся – опустишься туда, куда прикажет планер.

И вот летят планеры в район Витебска, везут к партизанам кадровых командиров, оружие, боеприпасы. Сгущаются сумерки. Вверху холодно, высота 5500 метров. Внизу мелкими огоньками мелькает линия фронта, разрывов снарядов почти не слышно.

Каверин уверенно ведет планер на запад. Но нервы иногда шалят, и он вбирает голову в плечи, словно сливаясь с машиной в единое целое. Первый полет закончился благополучно. Все двадцать человек приземлились в условном месте. Немцы еще, видимо, ничего не знали о наших планерных операциях, и поэтому летчики не встречали пока сопротивления.

Лишь в третий вылет немцы встретили ОАП во время посадки. Они узнали, где партизанский аэродром.

И вот когда первые планеры стали садиться, к ним ринулись танки и пехота. И хотя это наступление предвиделось партизанами, все планеры разгрузить не удалось, некоторые пришлось поджечь и бросить. Кое-кому из сверстников Каверина уже не пришлось возвратиться на базу. Так начались первые потери. Так бывшие курсанты узнали, что такое фронт.

Каверин в тот раз садился восьмым, ему повезло, он приземлился, когда еще площадка находилась в руках партизан, и ему удалось уйти вместе с партизанами в лес.

Прошел месяц. Получив новые планеры, снова шли в тыл врага Каверин и его товарищи. Теперь потери пришлось нести даже в воздухе. Планеристов встречали зенитки, ловили прожектора и ночные истребители. Но партизаны все же получали оружие и продовольствие.

Долго война бросала по фронтам Каверина. Участвовал он и в форсировании Днепра, сбрасывал десант. Однажды самолет подвел Каверина к линии фронта, и Николай отцепился. Когда над захваченной врагом территорией Николай летел еще на буксире, их поезд был замечен. Начали шарить прожектора и бить зенитки. Бесшумно уйти на этот раз не удалось. Осколок снаряда пробил обшивку, разворотив фару, которая была вмонтирована в крыло. Планер стал быстро терять высоту. Но Николай все-таки перетянул через линию фронта, а вот приземлиться благополучно не сумел. Он упал на изрытую снарядами площадку и не мог разглядеть в темноте, куда он садится, и только в последний момент заметил, как неожиданно выросла перед ним земля. Но сделать уже ничего не смог.

В сознание он пришел только в госпитале. Тяжелое сотрясение мозга. Николая тошнило, он бился в горячке. Только недели через две сознание вернулось к Каверину.

Был 1944 год, когда Николай вышел из госпиталя. Комиссия освободила его от воинской службы.

И нужно же было случиться.

Познакомился Николай уже будучи гражданским человеком, с некими Грачевым и Коровиным. И вот однажды к Николаю подошел Грачев.

– Могу предложить тебе одно дело – совершенно безопасное, но зато будешь с деньгами.

Каверин догадался, куда он клонит, но все же поинтересовался, что это за дело.

– Да вот, знаешь, есть один домишко в деревне Данилино, в нем живут мать и дочь. И представь себе – у них есть кое-какие ценные вещички, которые легко можно взять. Видишь – все очень просто. Нужно только приложить немного усилий. Я был не раз в этом доме, знаю, что где лежит, потому что дочь – подруга моей девчонки. Мать глухая, ничего не услышит, а дочка в чулане спит. Мы подъедем на машине, быстрехонько погрузимся и отвезем вещички в город одному барыге, я с ним уже договорился. Гроши получим чистоганом, а завтра и документы у всех нас будут на руках.

Николай колебался, ему трудно было пойти на такое дело, но Грачев, заметив, что Николай сомневается, стал еще настойчивее уговаривать Каверина и убеждать, что это совершенно безопасно. И хотя Николай понимал, что все это может плохо кончиться, он дал согласие.

Часов в семь вечера все встретились и еще раз договорились.

– Сегодня вечером в клуб приходите, – сказал Грачев, – оттуда и поедем.

Коровин и Николай пришли в клуб. Народу в зале было много. Все танцевали. Настроение было радостное.

Николай еще раз подумал: «Может, отказаться, пока не поздно?» Но сказалось влияние Марьиной Рощи. Отступать было некуда – нужно идти на дело. Ведь Грачев мог и убить Николая, испугавшись, что тот его выдаст.

В двенадцатом часу приехал Грачев, и все трое сели в «студебеккер».

– Вот, возьми финку, на всякий случай, – сказал Николаю Грачев и протянул ему нож. – А ты возьми ТТ, – сказал он Коровину.

Николай только увидел оружие, так сразу понял, на какое дело они идут.

– На мокрое я не пойду, – твердо сказал Николай Грачеву.

– Не трусь, эти штучки нам могут пригодиться, если мы сгорим и за нами пойдет погоня. А нож нужен будет, когда стеклить будем.

На том и порешили.

Шоссе пересекало деревню Данилино и уходило дальше. Коровин и Николай ехали в кузове. Проехав немного, машина остановилась, и в кабине послышался шум, очевидно, шофер догадался, что они затеяли что-то неладное.

Оказалось, что Грачев обманул шофера, сказав ему, что недалеко в поле спрятаны два мешка пшеницы. Продадим и деньги пополам.

– Пикнешь, пристрелю, – сказал Грачев и ткнул пистолетом в бок водителю. – Давай поезжай и не вздумай артачиться.

Шофер хотел еще что-то сказать; но пистолет сделал свое дело, и он нажал на акселератор.

Приблизительно метрах в трехстах от деревни машина остановилась. Выждав, пока затихнут голоса на улице, все трое пошли к дому.

– На стреме будешь, – сказал Грачев Николаю.

Они подтащили доску к окну, и Грачев, встав на нее, стал выставлять стекло.

«Нужно уходить, – подумал Николай. – Это наверняка мокрое дело». Вдруг он услышал, что шофер заводит машину.

– Я пойду остановлю машину, а вы быстрее управляйтесь!

– Хорошо, беги, да врежь ему, если удрать решит.

Николай добежал до места, где стояла машина, и решил больше не возвращаться к дому. Он шел по полю и думал, что совершил самую страшную ошибку в жизни.

Когда он отошел уже километра два от дома, то услышал за спиной топот. Это были Коровин и Грачев.

– В чем дело? – спросил Николай Грачева.

Но ответил Коровин:

– Борис убил обеих.

Николай взглянул на Грачева. Он был бледен, рука, державшая пистолет, то и дело вздрагивала, по всему было видно, что он нервничает.

– Как же так вышло? – растерянно спросил Николай.

– Как вышло? – огрызнулся Грачев. – Только стали вещи собирать, как дочь появилась и кричит на всю хату: «Боря, что ты здесь делаешь», ну и пришлось пистолетом по голове стукнуть, чтобы умолкла. А здесь старуха проснулась – пришлось и ее.

Николай шел, не обращая внимания на дорогу, теперь ему было все равно. Он шел на кражу, а возвращался с убийства. Что теперь будет? Ведь он не был дома целых четыре года. Сколько еще придется по лагерям и пересылкам скитаться? Но что случилось – случилось. Уже не поправишь.

«Нет, я на это не давал согласия и никогда бы не дал», – твердил Каверин, но его никто не слушал, каждый думал теперь о спасении собственной шкуры.

Было уже часа три ночи, когда Николай добрался до своей койки, но заснуть он так и не смог.

Николай вышел на улицу, когда было уже светло. У продуктовой палатки стояло несколько человек и о чем-то шумно говорили. В это время Николай заметил, что прямо к ним летит «козел». «Наверно, шофер предупредил милицию, – сообразил Николай. – Да, это они. Нужно что-то предпринять. Но что?»

Машина остановилась около них, из нее вышли два работника уголовного розыска с собакой.

Собака обнюхала всех по очереди. Николай стоял как вкопанный. «Теперь все пропало, собака опознает». Но собака прошла мимо. Николай понял, что через несколько минут Грачев и Коровин будут арестованы. Он взял чемодан – вещи были собраны заранее – и пошел на станцию.

Поезд отправлялся только в пять часов, и Каверину пришлось все оставшееся время сидеть на вокзале. Правда, сидеть – это не то слово. Каверин больше ходил, чем сидел, он волновался, и все время смотрел по сторонам, ожидая, что его с минуты на минуту возьмут. «А вдруг на вокзал придет и Грачев?» Видимо, Борис решил уйти подальше и только потом сесть в поезд.

Шло время. Только через-восемь месяцев наступил час расплаты.

Часов в одиннадцать ночи раздался резкий стук в дверь.

«Все, – подумал Николай, – это за мной».

В комнату вошли двое, подошли к нему и, развернув перед глазами документы, спросили:

– Узнаешь?

Николай увидел свою фотографию, которую сдавал еще при поступлении в аэроклуб.

– Узнаю, – грустно сказал он. А что делать – отпираться невозможно, ведь фотография-то его.

При обыске, конечно, ничего не нашли, так как вещей ему вообще никаких тогда не досталось. Да он о них и не думал.

Мать, отец, сестра стояли посреди комнаты и не понимали, что происходит, почему арестовали Николая.

– Это, наверно, ошибка, – уходя, сказал Николай. – Скоро все выяснится.

Он боялся сказать родным правду.

Часов в двенадцать Николая привезли на Петровку, 38 и ввели в кабинет. Сидевший за столом майор смерил его презрительным взглядом и сказал: